Текст книги "Если спросишь, где я: Рассказы"

Автор книги: Реймонд Карвер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 30 страниц)

Беседка
(Перевод В. Михайлина)

Утром она поливает мне живот «Тичерзом» и потом его слизывает. А во второй половине дня пытается выброситься из окна.

Я говорю:

– Холли, так больше продолжаться не может. Так больше жить нельзя.

Мы сидим на диване в одном из люксов на втором этаже. Выбирать нам было из чего. Но нам был нужен люкс, чтобы можно было ходить из комнаты в комнату – и поговорить как следует. Так что мы прямо с самого утра заперли в нашем мотеле приемную и поднялись на второй этаж, в люкс.

Она говорит:

– Дуэйн, меня это просто убивает.

Мы пьем виски «Тичерз», с водой и льдом. В середине дня мы немного вздремнули. Потом она выбралась из постели, и тут ей взбрело в голову вылезти из окна в одном нижнем белье. Мне пришлось ее держать. Этаж, конечно, второй. Но все-таки.

– С меня хватит, – говорит она. – Я больше так не могу.

Она прижимает руку к щеке и закрывает глаза. Потом начинает подвывать и раскачивать головой взад-вперед.

Когда я вижу ее в таком состоянии, мне просто жить не хочется.

– Как это – так? – говорю я, хотя и сам все прекрасно понимаю.

– Мне что, еще раз по буквам тебе повторить? – говорит она. – Нет у меня никакой силы воли. Никакого чувства собственного достоинства. Раньше-то я себе цену знала.

Она очень недурна собой, и ей чуть за тридцать. Высокая, длинные черные волосы и зеленые глаза, единственная зеленоглазая женщина из всех, кого я знал. В прежние времена я много всякого говорил про ее зеленые глаза, а она мне рассказывала, что именно из-за них ей всегда казалось, что она предназначена для чего-то особенного.

А то я сам не понимаю!

И тошно мне от всего от этого, просто беда…

Я слышу, как внизу, в приемной, звонит телефон. Он весь день то зазвонит, то замолкнет. Даже сквозь сон я все равно его слышал. Открывал глаза, глядел в потолок, слушал, как он звонит, и думал, неужели все это про нас?

Хотя, наверно, лучше бы я глядел в пол.

– Сердце у меня разбито, – говорит она. – И превратилось в кусок камня. Конченый я человек. Хуже некуда – и ничего уже с этим не поделаешь.

– Холли, – говорю я.

Когда мы нанялись управляющими в этот мотель и перебрались сюда, нам казалось, что теперь все трудности позади. За жилье платить не надо, за коммунальные услуги тоже, плюс три сотни в месяц. Это вам тоже не кот чихнул.

Холли вела бухгалтерию. С цифрами она всегда была на ты; и номера тоже в основном сдавала она. Она любила людей, и люди отвечали ей взаимностью. Я следил за участком, подстригал траву и выпалывал сорняки, поддерживал чистоту в бассейне и устранял всякие мелкие поломки.

Первый год все шло нормально. По ночам мне удавалось подрабатывать, и на жизнь нам жаловаться не приходилось. Строили всякие планы. А потом однажды утром, ну… я не знаю. Я как раз закончил класть плитку в ванной, в одном из номеров, и тут заходит эта маленькая мексиканка – прибраться. Холли ее и наняла. Я до этого вообще внимания на нее не обращал, хотя, конечно, мы с ней здоровались. Помню, как она меня тогда называла – Мистер.

В общем, беда да и только.

Вот с того самого утра я и начал обращать на нее внимание. Аккуратная такая девчушка, и зубки ровные и белые. Нравился мне ее рот.

А она начала называть меня по имени.

Как-то, опять же утром, я чинил душ в одной из ванных, и тут она заходит и включает телевизор. Они все так делают. В смысле, горничные. Ну, когда убираются. Я отложил инструменты и вышел из ванной. И так она удивилась, когда меня увидела. И улыбается, и называет по имени.

В общем, после того как она назвала меня по имени, мы и оказались в постели.

– Холли, у тебя и сейчас с чувством собственного достоинства все в порядке, – говорю я. – Ты по-прежнему самая-самая. Перестань, Холли.

Она качает головой.

– Как будто умерло во мне что-то, – говорит. – Болело-болело, а теперь все. Ты что-то такое убил во мне; как будто топор взял и убил. И осталось одно сплошное свинство.

Она допивает последний глоток. И начинает плакать. Я пытаюсь ее обнять. Но без толку.

Я наливаю по новой и выглядываю из окна.

Перед приемной припарковались два автомобиля с нездешними номерами; водители стоят возле входа, что-то обсуждают. Один договаривает какую-то фразу, окидывает взглядом запертые двери и трет подбородок. С ними женщина, прижалась лицом к стеклу, прикрыла ладонью глаза и смотрит внутрь. Потом дергает дверь.

Внизу начинает звонить телефон.

– Даже когда мы были в постели, считай, только что, ты думал о ней, – говорит Холли. – Дуэйн, так от этого больно.

Она берет у меня из рук стакан.

– Холли, – говорю я.

– Это правда, Дуэйн, – говорит она. – Только не надо со мной спорить, – говорит она.

И принимается ходить взад-вперед по комнате, в трусах и в лифчике, со стаканом в руке.

– Ты разрушил наш брак. Знаешь, что ты убил? Ты убил доверие.

Я встаю на колени и начинаю просить прощения. А сам думаю о Хуаните. Просто кошмар. Не знаю, куда я качусь и куда вообще катится весь этот мир.

– Холли, милая, я тебя люблю, – бормочу я.

На площадке кто-то сигналит, перестает, потом начинает снова.

Холли утирает глаза.

Она говорит:

– Сделай мне еще. Этот виски какой-то водянистый. И пусть, твари, сигналят, пусть хоть совсем обсигналятся. Плевать. Я уезжаю в Неваду.

– Не уезжай в Неваду, – говорю я. – Ты что, ненормальная? – говорю я.

– Нормальней не бывает, – говорит она. – И с Невадой тоже все нормально. Оставайся здесь со своей уборщицей. А я уезжаю в Неваду. А если не уеду, то башку себе расшибу.

– Холли! – кричу я.

– Ну что – Холли! – огрызается она.

Она садится на диван, подбирает ноги и упирается в колени подбородком.

– Плесни мне еще, сукин ты сын – просит она. – Совсем охренели они там, что ли, эти сигнальщики? Пускай валят в «Трэвелодж», и свинничают себе на здоровье. Там что ли твоя уборщица теперь прибирается? Налей мне еще, сукин ты сын!

Она сжимает губы и так на меня смотрит…

Забавная штука выпивка. Если так вспомнить, все наши жизненно важные решения принимались по пьяни. Даже когда мы обсуждали, как бы нам пить поменьше, сидели мы обычно за кухонным столом, или снаружи, за летним столиком, то с виски, то с упаковкой пива. А когда решали, стоит нам или нет перебираться сюда и наниматься в мотель управляющими, то вообще пили две ночи напролет, пока не взвесили все «за» и «против».

Я выливаю в стаканы остатки «Тичерза», добавляю кубиков льда и чуть-чуть воды.

Холли встает с дивана и вытягивается поперек кровати.

Она говорит:

– А на этой кровати ты с ней тоже?

Мне сказать нечего. У меня не осталось слов, ни единого. Я отдаю ей стакан и сажусь в кресло. Потягиваю виски и думаю, что как раньше уже никогда не будет.

– Дуэйн? – говорит она.

– Холли?

У меня замерло сердце. Я жду.

Холли я любил больше всего на свете.

С Хуанитой у нас бывало пять дней в неделю, между десятью и одиннадцатью часами. В том номере, где ей предстояло убираться. Я просто заходил следом и запирал за собой дверь. Мы перебывали везде.

Но чаще всего в одиннадцатом. Одиннадцатый был у нас счастливый номер.

Получалось у нас очень здорово, но быстро. Хорошо было.

Мне кажется, Холли стоило бы закрыть на это глаза. Мне кажется, ей стоило бы по крайней мере попытаться.

А я, я по-прежнему работал по ночам. Работа была – не бей лежачего. Но тогда уже пошло наперекосяк, дальше – больше. Что-то в нас такое сломалось, не стало азарта.

Я перестал чистить бассейн. И он так зарос этой зеленой дрянью, что постояльцы совсем перестали им пользоваться. Кранов я больше не чинил, плитку не клал, и ничего не подкрашивал. Ну, если честно, то надирались мы оба ой-ой-ой как. А когда ты пьешь, то времени и сил на это уходит не мерено, если, конечно, ты за это дело берешься всерьез.

Холли тоже расслабилась. Перестала как следует регистрировать посетителей. И брала с них то больше, то меньше, чем положено. Поселит иной раз троих в комнату с одной койкой, а иной раз – одного в номер с люксовым лежбищем. Ну и начались, конечно, жалобы, а иной раз доходило и до скандала. Народ собирал вещички и перебирался в другое какое-нибудь место.

Потом пришло письмо из управления. Потом другое, с официальным уведомлением.

Звонки телефонные. Кого-то они там отправляют к нам из города.

Но нам на все это было уже наплевать, вот ведь в чем дело. Мы знали, что дни наши сочтены. Мы облажались, и оставалось только ждать, когда нас отсюда вышвырнут.

Холли умница. Она первая это просекла.

Вот мы и проснулись в ту субботу утром, после того как всю ночь пытались понять что к чему. Открыли глаза и повернулись в постели, чтобы как следует посмотреть друг на друга. И оба все поняли. Мы дошли до крайней точки, и теперь нужно было придумать, с чего начать заново.

Мы встали, оделись, выпили кофе и решили, что нужно поговорить. И чтобы никто не мешал. Никаких звонков. И постояльцев.

Вот тут я и достал «Тичерз». Мы заперли лавочку и пошли наверх со стаканами, бутылками и льдом. Для начала мы посмотрели телек, цветной, порезвились немного и послушали, как надрывается внизу телефон. А на закусь – сходили вниз и вытащили из автомата чипсов с сыром.

Забавно, что теперь, когда мы поняли, что все уже произошло, произойти могло все что угодно.

– Пока мы еще не поженились и были совсем дети? – говорит Холли. – Когда у нас были большие планы и надежды? Ты помнишь?

Она сидела на кровати, обхватив колени, со стаканом в руках.

– Помню, Холли.

– А знаешь, ты у меня был не первый. Первым был Уайетт. Представляешь? Уайетт. А тебя зовут Дуэйн. Уайетт и Дуэйн. Кто знает, сколько я всего упустила за эти годы? Но ты для меня был всем на свете, прямо как в песне.

Я говорю:

– Ты замечательная женщина, Холли. Я знаю, что возможностей у тебя было хоть отбавляй.

– Но я ни разу себе ничего такого не позволила! Все боялась разрушить наш брак.

– Холли, прошу тебя, – молю я. – Не надо больше. Давай не будем друг друга мучить. Теперь-то что нам с тобой делать?

– Слушай, – говорит она. – Помнишь, как мы однажды поехали на ту старую ферму возле Якимы, сразу за Террейс-хейтс? Просто ездили там, катались? По узенькому такому проселку, и как там было жарко и пыльно? А мы все ехали, и доехали до этого старого дома, и ты спросил у хозяев, нельзя ли у них попить водички? Ты можешь себе представить, чтобы мы сейчас это сделали? Подъехали к дому и попросили воды?

– Эти старики, наверное, уже умерли, – продолжает она, – лежат себе рядышком на каком-нибудь кладбище. Помнишь, как они пригласили нас в дом и угостили пирогом? А потом водили нас по округе? И за домом их была эта беседка? Чуть поодаль, под деревьями? Крыша такая остренькая, и краска вся облупилась, а ступеньки заросли бурьяном. И старушка сказала, что раньше, в смысле много лет тому назад, по воскресеньям там собирались люди, и кто-то играл музыку, а народ сидел и слушал. И я тогда подумала, что вот и мы будем такими же, когда состаримся. Несуетливыми и уверенными в себе. У нас будет свой дом. И к нашим дверям будут приезжать люди.

Я не знаю что и сказать. А потом все-таки выкручиваюсь:

– Холли, мы когда-нибудь и про это все тоже будем вспоминать. Будем говорить: «Помнишь тот мотель с заросшим бассейном?»

– Ты меня слышишь, а, Холли? – говорю я.

Но Холли все сидит на кровати со своим стаканом.

Я понимаю, что она запуталась.

Я подхожу к окну и выглядываю из-за шторы. Внизу кто-то что-то говорит и ломится в дверь приемной. Я стою на месте. И молюсь, чтобы Холли дала мне знак. Молюсь, чтобы Холли подсказала мне, что делать дальше.

Я слышу, как завелся двигатель. За ним второй. Вспыхивают фары, и – одна за другой – машины выруливают с площадки на шоссе.

– Дуэйн, – говорит Холли.

И в этом она тоже права.

И вот еще что
(Перевод Е. Решетниковой)

Максин, жена Эл Ди, вернувшись вечером с работы и обнаружив, что Эл Ди снова напился и ругается с Рей, их пятнадцатилетней дочерью, велела ему убираться из дома. Эл Ди и Рей спорили, сидя за кухонным столом. Максин еще не успела снять пальто и положить сумочку, как Рей сказала:

– Скажи ему, мам. Скажи, о чем мы с тобой говорили.

Эл Ди повертел в руке стакан, но пить не стал. Максин смотрела на него пристально, взгляд был напряженный и злой.

– Не суй свой нос в то, в чем ни черта не смыслишь, – сказал Эл Ди. И еще сказал: – Я вообще не воспринимаю всерьез людей, которые целыми днями болтаются без дела и читают астрологические журналы.

– Причем тут астрология? – фыркнула Рей. – Перестань разговаривать со мной в таком тоне.

Сама Рей в школе не появлялась уже несколько недель. Заявила, что никто не заставит ее туда пойти. На что Максин сказала: мало нам было дешевых трагедий, вот теперь еще одна.

– Заткнитесь оба! – рявкнула Максин. – Господи, у меня уже от вас голова раскалывается!

– Скажи ему, мам. Скажи, что у него с головой не все в порядке А с головы начинаются все проблемы. Да тебе любой, кто хоть каплю в этом разбирается, скажет, что с нее все и начинается!

– Да? А как же диабет? – вмешался Эл Ди. – А эпилепсия? Мозг не может этого контролировать!

Он демонстративно отсалютовал Максин стаканом, а потом выпил его до дна.

– Может! И диабет, – сказала Рей, – и эпилепсию. И вообще все что угодно! Мозг, к твоему сведению, самый важный орган в человеческом теле: он всем управляет.

Она взяла его сигареты, вынула одну и прикурила.

– А рак? Как насчет рака? – спросил Эл Ди.

Он решил, что наконец-то подловил ее. Он взглянул на Максин.

– Я уже и забыл, с чего мы начали, – объяснил он ей.

– Рак, – Рей покачала головой: до чего же он наивен. – Рак тоже. Рак зарождается в мозгу.

– Бред! – Эл Ди ударил ладонью по столу. Пепельница подпрыгнула. Его стакан опрокинулся и скатился на пол. – Ты совсем свихнулась, Рей! Я тебе точно говорю, свихнулась!

– Заткнись! – рявкнула Максин.

Она расстегнула пальто и положила сумочку на стойку. Потом посмотрела на Эл Ди:

– Все, Эл Ди, ты меня окончательно достал. И Рей тоже. И вообще всех вокруг. Я много думала об этом. Я хочу, чтобы ты убрался отсюда. Сегодня. Прямо сейчас. Немедленно. Сейчас же выметайся отсюда к чертовой матери.

Эл Ди не собирался никуда уходить. Он перевел взгляд с Максин на банку с огурцами, которая простояла на столе с самого обеда. Он взял банку и швырнул ее на улицу прямо через закрытое окно.

Рей вскочила со стула:

– Господи, совсем чокнулся!

Она встала поближе к матери и судорожно втянула воздух.

– Звони в полицию, – распорядилась Максин. – Он не в себе. Пойдем отсюда, пока он тебя не покалечил. Звони в полицию, – повторила Максин.

Они попятились к выходу.

– Ладно, ухожу, – сказал Эл Ди. – Прямо сейчас собираюсь и ухожу, – сказал он. – Давно надо было. Все равно тут одни психи. Настоящий дурдом. И без вас проживу. Думаете, тут медом намазано, в этом дурдоме?

Из разбитого окна тянуло холодком прямо ему в лицо.

– Вот туда сейчас и пойду, – сказал Эл Ди. – Туда вон, – сказал он, ткнув в сторону окна пальцем.

– Прекрасно, – отозвалась Максин.

– Все, я ухожу, – заявил Эл Ди.

Он ударил ладонью по столу. Отпихнул назад стул. Встал.

– Больше вы меня не увидите.

– Насмотрелись уже – дальше некуда, – сказала Максин.

– Вот и замечательно, – сказал Эл Ди.

– Ну и чего ты ждешь? Выметайся, – продолжила Максин. – Я плачу за квартиру – имею полное право выставить тебя вон. Уходи, сейчас же.

– Ухожу. Нечего меня подгонять, – огрызнулся он. – Уже иду.

– Вот и иди, – сказала Максин.

– Подальше от этого дурдома, – сказал Эл Ди.

Он пошел в спальню и достал из шкафа один из ее чемоданов. Это был старый ногахайдовский чемодан, белый, со сломанным замочком. Она обычно брала его с собой в колледж, до отказа набивая свитерами. Он тоже когда-то ходил в колледж. Он кинул чемодан на кровать и стал складывать в него белье, брюки, рубашки, свитера, старый кожаный ремень с медной пряжкой, носки и вообще все свои вещи. С ночного столика он захватил журналы: будет что почитать. Взял пепельницу. Он засунул в чемодан все, что смог, все, что в него влезло. Он застегнул его с той стороны, где замочек был исправным, стянул ремешком и тут вспомнил, что не взял всякую мелочь из ванной. Он отыскал виниловый несессер на верхней полке в шкафу, позади ее шляпок. В него он покидал бритву и крем для бритья, тальк и сухой дезодорант, и еще зубную щетку. Пасту тоже взял. А потом еще захватил зубную нить.

Он слышал, как они вполголоса разговаривают в гостиной.

Он умылся. Положил в несессер мыло и полотенце. А потом еще и мыльницу и стакан с раковины, и маникюрные ножницы, и щипчики для завивки ресниц.

Несессер он закрыть не смог, но это не сильно его расстроило. Он надел пальто и подхватил чемодан. И пошел в гостиную.

Увидев его, Максин обняла Рей за плечи.

– Я собрался, – сказал Эл Ди. – Пришел попрощаться… Не знаю, что еще сказать, – кроме того, что надеюсь больше никогда тебя не увидеть. И тебя тоже, – сказал Эл Ди, обращаясь к Рей. – Со всеми твоими бреднями.

– Уходи, – сказала Максин. Она взяла Рей за руку. – Ты уже достаточно зла причинил этому дому. Уходи, Эл Ди. Убирайся, оставь нас в покое.

– Все начинается с головы, – сказала Рей. – Подумай об этом.

– Ладно, я ухожу, больше мне нечего сказать. Все равно куда. Главное, – подальше от этого дурдома.

Он в последний раз огляделся вокруг, а потом переложил чемодан из одной руки в другую и сунул несессер подмышку.

– Я буду на связи, Рей. А тебе, Максин, самой советую бежать из этого дурдома.

– Это ты превратил все в дурдом, – сказала Максин. – Этот дурдом – твоих рук дело.

Он поставил чемодан на пол, а сверху положил несессер. Потом распрямился во весь рост и посмотрел на них в упор.

Они попятились назад.

– Осторожно, мам, – сказала Рей.

– Было бы кого бояться, – сказала Максин.

Эл Ди сунул несессер под мышку и взял чемодан. Потом сказал:

– Да, и вот еще что…

Но что именно – он так и не смог придумать.

Всякие мелочи
(Перевод Е. Решетниковой)

В тот день с самого утра изменилась погода, снег таял, превращаясь в грязную воду. По слуховому окошку, выходящему на задний дворик, струйками текла вода. На улице смеркалось; из-под колес проезжающих мимо машин летели брызги. В доме тоже становилось темно.

В тот момент, когда она появилась в дверях спальни, он заталкивал одежду в чемодан.

– Я рада, что ты уходишь! Как я этому рада! – крикнула она. – Слышишь?

Он продолжал складывать вещи в чемодан.

– Сукин ты сын! Да я просто счастлива, что ты уходишь! – она заплакала. – Ты ведь даже мне в глаза смотреть не смеешь!

Тут она заметила на кровати фотографию ребенка и схватила ее.

Он поднял на нее взгляд, она утерла слезы и пристально на него посмотрела, а потом развернулась и пошла обратно в гостиную.

– Положи на место, – сказал он.

– Собирай вещи и уматывай, – отозвалась она. Он ничего не ответил. Застегнул чемодан, надел пальто и, прежде чем выключить свет, оглядел комнату. А потом пошел в гостиную.

Она стояла в дверях кухоньки с ребенком на руках.

– Отдай мне ребенка, – сказал он.

– Ты в своем уме?

– В своем. Но прошу: отдай мне ребенка. Я потом пришлю кого-нибудь за его вещами.

– Не смей его трогать, – прошипела она.

Малыш заплакал, и она откинула край одеяла, прикрывавший его голову.

– Ш-ш-ш, – принялась она успокаивать.

Он направился к ней.

– Ради бога! – воскликнула она. И сделала шаг назад, в кухню.

– Отдай мне ребенка.

– Убирайся отсюда!

Она отступила в угол к плите, стараясь как можно больше прикрыть своего малыша локтем.

Но он был уже рядом. Он потянулся через плиту и вцепился в ребенка.

– Отдай, – сказал он.

– Отстань, отстань! – закричала она.

Ребенок орал, весь красный как рак. Они задели висевший за плитой цветочный горшок, и он упал.

В какой-то момент он припер ее к стене и попытался разжать руки. Теперь он тоже держал малыша, навалившись всем телом.

– Отдай, – все твердил он.

– Прекрати. Ему же больно!

– Ничего ему не больно, – сказал он.

Кухонное окно почти не пропускало света. В полумраке он одной рукой пытался расцепить ее сжатые пальцы, а другой перехватил орущего ребенка у плеча.

Она почувствовала, как под его напором слабеют пальцы. И поняла, что не сможет удержать своего малыша.

Руки ее разжались, и она закричала:

– Нет!

Все равно ребенок останется с ней. Она попыталась схватить его за другую ручку. Обхватила тоненькое запястье и потянула, подавшись назад.

Но он не отпускал. Почувствовав, что ребенок выскальзывает у него из рук, он с силой дернул на себя.

Вот так все и решилось.

Может, станцуете?
(Перевод Н. Рейнгольд)

Подлив себе еще виски, он стоял и смотрел из окна кухни на спальный гарнитур во дворе: кровать с голым матрасом, на комоде карамельно-розовые простыни в полоску, две подушки. Если б не легкий беспорядок, все как всегда – спальня как спальня: с его края прикроватная тумбочка с настольной лампой, и такая же настольная лампа и тумбочка – с ее.

С его края, с ее… Интересно получается, думал он, отпивая виски.

Комод встал в изножье кровати. Сегодня утром он первым делом вытряхнул все из ящиков, распихал белье по коробкам, коробки сложил в гостиной. Возле пустого комода торчит обогреватель. У кровати примостился плетеный стул с декоративной подушкой. Дальше по периметру – «кухня» из алюминия, с кожаной обивкой: заняла чуть не весь подъезд к дому. Их кухонный стол накрыт ярко-желтой муслиновой скатертью – друзья подарили, а она оказалась велика: вон, свисает по краям. На столе красуется горшок с декоративным папоротником, рядом футляр со столовым серебром и стоит проигрыватель – тоже подарки. На журнальном столике едва помещается напольный телевизор, наискосок от него – диван, стул и торшер. Письменный стол пришлось сдвинуть аж к воротам гаража: из окна ему хорошо видны лежащие на столе настенные часы, кухонные приборы и две рамочки с репродукциями. На подъездной дорожке торчит коробка с посудой – все предусмотрительно завернуто в газету, каждая тарелка, каждый стакан. Сам все сделал: утром перетряхнул шкафы, вытащил вещи на улицу, только в гостиной остались еще три коробки. Протянул во двор удлинитель с многогнездовой розеткой и подключил к ней вынесенные вон электроприборы. Щелкнул выключателем в доме, и двор осветился: что раньше было за стеклом, то теперь снаружи, – разницы никакой.

Иногда гнавшие мимо по трассе машины сбавляли скорость, кто-то пялился из окон, но остановиться – не останавливались.

Провожая их глазами, он подумал, что тоже не стал бы.

– Смотри, – сказала девушка парню, – распродажа.

Эти двое как раз обустраивали свое гнездышко.

– Давай спросим, сколько они хотят за кровать, – предложила девушка.

– Телевизор классный, – заметил парень.

Машина свернула на подъездную дорожку и встала перед кухонным столом.

Молодые вышли и стали крутиться возле кухни: девушка потрогала муслиновую скатерть, юноша взял миксер, повертел, воткнул вилку в розетку, включил – судя по звуку, он выбрал режим «рубка». Девушке приглянулась электрическая кастрюля, парень подошел к телевизору, стал крутить ручки, настраивать. Потом сел на диван; закурил, чуть замешкался, не зная, куда бросить спичку, потом щелчком послал ее в траву. Сидит, смотрит телевизор.

Барышня тем временем присела на кровать. Потом сбросила туфли и забралась с ногами: лежит, глядит в небо, и кажется ей, что она видит звезду.

– Иди сюда, Джек. Приляг, – попробуй, какая мягкая. И захвати подушку, – вон на комоде, – попросила она.

– И что? – спросил он.

– Приляг, увидишь, – повторила она.

Парень огляделся: в доме было темно.

– Странно как-то, – сказал он. – Надо бы посмотреть, нет ли кого в доме.

Девушка не унималась: все раскачивалась на пружинистом матраце.

– Ну же, приляг, – повторяла.

Он вытянулся, положил под голову подушку.

– Как тебе? – спросила она его.

– Жестко, – ответил он.

Она перевернулась на бок, к нему лицом, и погладила по щеке.

– Поцелуй меня.

– Пойдем отсюда.

– Сначала поцелуй.

Она закрыла глаза, прижалась к нему.

– Пойду посмотрю, есть ли кто в доме, – сказал он, высвобождаясь из объятий, но так и остался сидеть на кровати, притворившись, что смотрит телевизор.

Рядом в домах вспыхнули огни.

– Представь, вот здорово было бы, если б… – начала девушка и хихикнула.

Парень рассмеялся, сам не зная чему. И зачем-то включил настольную лампу.

Девушка отмахнулась от комара, а парень встал, заправляя рубашку:

– Пойду посмотрю, есть ли кто дома. По-моему, никого. А если есть, спрошу, почем.

– Всегда лучше поторговаться. Тебе называют цену, а ты предлагаешь на десять долларов дешевле – это нормальный вариант, – заметила она. – Все равно им не до того – видишь ведь?

– Телек классный, – вздохнул парень.

– Спроси почем, – ответила девушка.

Со стороны магазина к дому направлялся мужчина с пакетом, – в пакете лежали сэндвичи, пиво и бутылка виски. Он отметил про себя машину перед домом, девушку на кровати, освещенный экран телевизора и парня на крыльце.

– Здравствуйте, – обратился он к девушке. – Итак, кровать вы уже нашли. Для начала неплохо.

– Здравствуйте, – ответила девушка, вставая. – Я просто попробовала, не жестко ли. – Она погладила матрас. – Отличная кровать.

– Да, неплохая, – сказал мужчина и поставил пакет на землю. Достал оттуда пиво и виски.

– Видите ли, мы думали, в доме нет никого, – оправдывался подошедший парень. – Нам нравится кровать, ну и телевизор тоже. – Он помялся. – Еще, может быть, письменный стол. Сколько вы просите за кровать?

– Я думал отдать ее за пятьдесят долларов.

– А если за сорок? – предложила девушка.

– Давайте за сорок, – согласился мужчина.

Он выудил из коробки стакан, содрал с него газету, поставил на матрас. Открутил крышку у бутылки виски.

– А телевизор за сколько? – спросил парень.

– Двадцать пять.

– А за пятнадцать не отдадите? – ввернула девушка.

– Отдам. Пятнадцать так пятнадцать.

Девушка с парнем переглянулись.

– Ребятки, давайте выпьем, – предложил мужчина. – Стаканы вон в той коробке – распоряжайтесь. А я, пожалуй, сяду. Вот здесь, на диване.

Мужчина опустился на диван, откинулся и начал рассматривать гостей.

Парень достал два стакана и стал наливать виски.

– Спасибо, достаточно, – остановила парня девушка. – Мне бы воды – разбавить.

Она выдвинула стул и села за кухонный стол.

– Воду можно налить из-под крана, – заметил мужчина. – Вон там – видите кран?

Парень взял оба стакана, пошел, разбавил виски водой, вернулся. Хотел что-то сказать, но только кашлянул и сел за стол. Сидел, скалился, но к стакану так и не притронулся.

Мужчина, не отрываясь, смотрел на экран. Он допил свое виски и налил себе еще. Потянулся к торшеру, хотел включить, при этом выронил сигарету, и она завалилась куда-то за диванную подушку.

Девушка стала помогать ему ее искать.

– Так что ты покупаешь? – спросил парень. Он достал чековую книжку и в раздумьи поднес ее к губам.

– Мне бы письменный стол, – ответила девушка. – Сколько вы за него хотите?

Мужчина только махнул рукой – мол, что за нелепый вопрос.

– Сами решайте, – отозвался он.

Он вглядывался в их молодые лица. Теперь, при электрическом освещении в них читалось то ли сочувствие, то ли жалость – не разберешь.

– Выключу-ка я телевизор и поставлю пластинку, – сказал мужчина. – Кстати, проигрыватель тоже продаю. Дешево! Предлагайте цену.

Он подлил себе еще виски и открыл банку пива.

– Все продаю! – сообщил он, обводя рукой двор.

Девушка протянула ему стакан, и он ей тоже подлил.

– Спасибо, – сказала она. – Очень мило с вашей стороны.

– Поосторожнее, – заметил парень. – Крепкое виски, в голову ударяет, по себе чувствую. – Он поднял стакан и покачал его на весу.

Мужчина допил пиво, налил себе еще и, не вставая с дивана, подтянул коробку с пластинками.

– Выбери что нравится, – сказал он девушке, подавая ей несколько пластинок.

Парень тем временем старательно выписывал чек.

– Вот эта, – девушка подала ему пластинку, выбрав наугад, – все равно названия ей ни о чем не говорили. Встала из-за стола, снова села. Ей явно не сиделось.

– Я выписываю под наличный платеж, – сообщил парень.

– Само собой, – отозвался хозяин.

Они пили молча. Играла музыка. А когда пластинка кончилась, мужчина поставил другую.

Ему хотелось предложить: «Может, станцуете, ребятки?» И, помолчав, он сказал:

– Может, станцуете?

– Не хочется, – ответил парень.

– Да ладно, – мужчина сделал широкий жест. – Мой двор! Хотите – танцуйте!

На площадке перед домом двигалась в такт музыке молодая парочка – обнявшись, тесно прижавшись друг к другу, танцевали парень с девушкой. А когда пластинка кончилась, поставили ее снова, потом еще раз, и тут парень сказал:

– Я совсем пьяный.

– Неправда, – возразила девушка.

– Нет, правда, – отозвался юноша и сел.

Мужчина снова поставил пластинку, но парень помотал головой:

– Не могу.

– Потанцуй же со мной, – упрашивала его девушка, потом повернулась к мужчине, и, когда тот поднялся, она сделала шаг ему навстречу, широко раскинув руки.

– Вон сколько людей на нас смотрит, – заметила девушка, танцуя.

– Ну и пусть, – ответил мужчина. – Мой дом, хочу и танцую.

– Пусть смотрят, – повторила девушка.

– Правильно, – шепнул он ей на ухо. – Они думали, их тут больше уже ничем не удивят. А мы вот взяли и удивили, правда?

Он почувствовал рядом ее дыхание.

– Надеюсь, тебе понравится твоя постель, – шепнул он ей.

Девушка зажмурилась, потом открыла глаза, уткнулась ему в плечо и выдохнула:

– Плохо вам, да?

И она же спустя месяц:

– Мужику лет сорок. Представляете, все вынес во двор. Нет, правда! Мы тогда выпили и начали танцевать. Прямо перед домом, на площадке. Боже! Ну что вы смеетесь? Он подарил нам пластинки, проигрыватель – представляете, старик отдал все это задаром! Все свои долбаные пластинки. Хотите поржать – давайте поставлю!

Ее будто прорвало – она не могла остановиться, рассказывала о том случае всем подряд. Что-то ее тогда зацепило, и она пыталась выговориться. Но все было впустую, тем и кончилось.