Текст книги "Колодец"
Автор книги: Регина Эзера
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 23 страниц)
– А сам кто?
– Да как сказать… Был шофером, а теперь ишачу в мастерской, – нехотя признался он.
– Почему – был?
– Да так… Права отобрали, черти.
– Может, пьешь лишнее?
– А кто не пьет? Ты, что ли, не пьешь?
Рудольф засмеялся.
– Под присягой утверждать не стану,
– Вот видишь, – сказал Антон и поддернул штаны. Судя по его щуплой, даже хрупкой фигуре, он был совсем молод, к тому же хорош собой, только очень опустился – замызганный комбинезон, не брит с неделю, а может, и больше. – Ты не удивляйся, что я зарос, – заметив взгляд Рудольфа, сказал он. – Хочу свою Велту удивить. Ей бородатые нравятся. Да не растет, проклятая, и рыжая, черт бы ее побрал! Тебе не кажется, что рыжая?
– Нет.
– Это хорошо, – обрадовался Антон, но тут же помрачнел, вспомнив, что пора возвращаться на работу. – Надо двигать помаленьку…
– Ну, так ни пуха ни пера! – пожелал на прощанье Рудольф.
Антон, видимо, не лишен был чувства юмора, он со смехом не то огладил, не то почесал взъерошенную щетину.
– Спасибо!
На том они распростились, и Рудольф опять остался один. Он снова прошел мимо сквера, потом мимо школы… Впереди него шла женщина. Он окинул взглядом стройную фигуру, после недолгих сомнений узнал и прибавил шагу. Женщина шла размеренным, неторопливым шагом, никуда не сворачивая и, казалось, ни на чем не задерживаясь взглядом, каблуки то стучали по асфальту, то мягко вязли в песке, рыжеватые волосы, блестя на солнце, колыхались от ее движений. Когда ветер раздувал волосы, она всякий раз их приглаживала жестом бессознательным и очень женственным, и Рудольфу вдруг подумалось: какие у нее волосы? Мягкие или жесткие? Наверное, мягкие – полощутся на ветру, скользят под ладонью послушно, как шелк… Ему захотелось сию же минуту увидеть ее лицо.
– Здравствуйте!
Она не ответила, даже не обернулась. Рудольф только заметил, как она вся напряглась, будто прислушиваясь, будто не веря, что обращаются к ней, хотя поблизости никого больше не было.
– Здравствуйте, Лаура!
Тогда она оглянулась стремительно, лицо залила краска – смущения, а может быть, и радости. Они смотрели друг на друга, не зная, что сказать.
– Позвольте, я понесу вашу сумку, – предложил Рудольф.
– Она почти пустая.
– Опять ездили мыть школу?
Она кивнула.
– А вы? Приехали, наверно, в магазин?
– Отчасти угадали. Своим ходом.
– Как? – переспросила она.
– Своим ходом.
– Ах, вот что! Далековато.
– Ничего. Зато с приключениями. Видел необыкновенного аиста – он ходит за комбайном, как скворец за пахарем.
– Это Ецис, – сказала Лаура. – Комбайнеры дали ему такое имя. Значит, Ецис еще жив, – добавила она задумчиво, почему-то с грустью, и замолчала.
Рудольф чувствовал, что Лаура отдалилась от него, ушла куда-то в свой мир, ему недоступный. И подсознательно стремясь этому помешать, он стал рассказывать о странном человеке, который в угоду жене растит бороду. Лаура слушала с легкой улыбкой, но сама, как ему казалось, думала о чем-то своем и, только когда он кончил, коротко заметила;
– Это Глаудан, шофер.
– Бывший.
Это уточнение она оставила без внимания.
– Вы, наверное, всех тут знаете.
– Не сказать, чтобы всех.
Рудольф подумал, что ее ответы, как и прежде, не располагают к расспросам. Они вежливы, даже любезны, но всегда словно предупреждают – не надо переходить черту.
Между тем за плетнем отворилось окно – Заречное есть Заречное. Бросив взгляд на окно, Лаура пошла вперед, Рудольф с обеими сумками шагал рядом. Они не разговаривали, только их обувь согласно стучала по асфальту.
– Если хотите, могу перевезти вас, – наконец проговорила Лаура, наверно догадавшись, что это по ее вине прервался разговор, и наступило неловкое молчание.
– Поеду с удовольствием.
Ветер на берегу дул сильный, взбаламутил озеро, и волны боком прижали лодку к берегу. Пока Рудольф сталкивал плоскодонку в воду, Лаура пошла за спрятанными в кусте веслами и, шагнув через борт, ловко вложила их в уключины.
– Садитесь, пожалуйста, доктор!
– Меня зовут Рудольф.
Она как будто хотела что-то сказать, но промолчала, Интересно; что она хотела сказать?
– Грести буду я, – заметил Рудольф.
– Но…
– Разве я выгляжу таким хилым?
Она посмотрела на него снизу вверх, в глазах, как у Мариса, мелькнула смешинка, которую она поспешно погасила, спокойно сказала: «Хорошо» – и перешла на корму.
Рудольф оттолкнулся. Ветер развевал им волосы, трепал одежду, и вместе с тем, только выйдя из-под защиты берега, они по-настоящему поняли, какой он яростный. Разлетаясь брызгами, в борт лодки ударяли волны, и, чтобы не дать им развернуть лодку поперек, приходилось грести больше одним, левым веслом, и сразу от натуги завизжала уключина.
– Интересно, сколько сейчас баллов? – гадал Рудольф.
– Что? – не расслышав, переспросила она.
– Наверное, семь-восемь…
Что ответила Лаура, теперь не расслышал он. Разговаривать было трудно. Озеро зыбилось, гудело, колыхалось, волны накатывались и отступали, набегали и с шумом откатывались, рассыпаясь пеной. От такой качки вверх-вниз, вверх-вниз у непривычного человека могла закружиться голова, но Рудольфу качка была не внове, и Лауре, как видно, тоже.
Между лодкой и берегом медленно ширилась сизая полоса взбаламученной воды, Заречное постепенно отдалялось, вздымаясь и опускаясь в ритме волн, как плавучий остров. А небо наперекор бушующему озеру казалось застывшим, бесстрастным и очень высоким.
От качки повалилась сумка. Лаура нагнулась поднять, и ее длинные распущенные волосы порывом ветра бросило в лицо Рудольфу.
– Ой, простите! – воскликнула она.
– Ничего, – сказал Рудольф с улыбкой.
Нагнуться еще раз Лаура не решалась. Обеими руками придерживая волосы, она смотрела на Рудольфа почти с испугом, и в ползавшей по настилу сумке время от времени что-то брякало – связка ключей или рассыпавшиеся монеты.
– Ничего, – зачем-то рассеянно повторил он, думая о том, что он все-таки угадал: волосы у нее были удивительные, мягкие, как шелк и здесь, на воде, пахли свежестью, как сохшие на воздухе льняные простыни.
Краска смущения постепенно сошла с лица Лауры, оно смягчилось, стало, по обыкновению, спокойным, только опять почему-то грустным.
«О чем она думает?»
Он даже примерно не мог себе этого представить. Ведь он по существу ничего не знал о ее жизни. Она была точно дом с закрытыми ставнями, доступный взгляду только снаружи, – лишь изредка внутри мелькнет и вновь погаснет луч невольной улыбки.
И вдруг перед ветром захлопнулись ворота – лодка зашла за полуостров. После бушующей стихии заводь казалась поразительно, невероятно спокойной. Порывами ветра гнуло, трепало на полуострове кусты, но по воде катились лишь редкие вялые волны, они чуть слышно плескались в камыше и, облизывая прибрежный песок, теряли последнюю силу. Сразу же пахнуло ароматом теплой земли, запахло мятой и яблоками.
Рудольф втянул весла, предоставляя лодке качаться на ленивой волне.
– Кажется, живы остались… – сказал он.
Ее глаза смотрели на него как два серых мягких котенка; он горько усмехнулся.
На косогоре пропел петух.
– Устали?
– Ничуть, – бодро ответил он, хотя запястье левой руки ныло и на ладони, видно… Ну, успеет посмотреть потом.
Течением медленно несло лодку – больше качало, чем несло, – к берегу, до которого осталось всего ничего, два десятка энергичных взмахов веслами. Но они не спешили. Рудольф все же немного устал, Лаура, наверное, это видела и не торопила. Но возможно также – им просто не хотелось никуда торопиться.
Лодку прибило к камышу. Тогда Рудольф снова взялся за весла и в несколько длинных гребков пригнал лодку к берегу; плоскодонка чиркнула по песку и стала как вкопанная.
– Если хотите, на несколько дней можете взять лодку. А понадобится, я пришлю к вам Мариса, – сказала Лаура.
Рудольф поблагодарил, сошел первый, подал Лауре руку, и она, почти не опираясь на нее, спрыгнула на берег.
– Спасибо!
Лаура больше не называла его доктором, но звать по имени, видно, стеснялась.
– Ма-ма-а!
По косогору, чуть прихрамывая, сбегал Марис. Ни туфли, ни бинта на ноге не было. Запыхавшись, влетел он в раскинутые руки Лауры.
– Я… я увидал вас.
– Бабушка пустила?
Но Марис, будто не слышал, выскользнул из ее объятий и подошел к Рудольфу.
– Здорово, что ты приехал! – обрадовался мальчик.
– Что сначала надо сказать? – напомнила Лаура.
– …здравствуй… – немного помедлив, поправился Марис. – Где ты был, Рудольф, в Заречном?
– Так точно. А где твоя повязка?
– Ну, мокрая…
– Бродил по воде, наверно?
– А ты… ты хочешь грибной соус?
– Что-что?
– Грибной соус.
– А ты, оказывается, к тому же большой дипломат! – посмеялся Рудольф.
– Кто это такой? – спросил мальчик, глядя на Рудольфа снизу, и тоже засмеялся.
– Дипломат… Как тебе сказать? Дипломат – это хитрая лиса.
– А! Ты хочешь соус? – повторил Марис и взял его за руку.
– Если я съем соус, может не хватить кому-нибудь из вас.
– Да ну! Большая сковорода полная – через край пошло. Как зашипел на плите! Вот дыму, ты бы видел! – чуть не с восторгом прибавил мальчик. – Бабушка сказала, чтобы ты приходил.
– Бабушка просила, – снова поправила Лаура, но это замечание Марис пропустил мимо ушей. Тогда она обратилась к Рудольфу: – В самом деле, пойдемте к нам ужинать!
Есть ему не хотелось, но и уезжать отсюда, правду говоря, тоже не хотелось.
– А можно все так оставить? – только спросил он, окидывая взглядом непривязанную лодку и. весла, еще не вынутые из уключин.
– Да кто тут возьмет, – ответила Лаура.
Действительно, кому да и зачем она нужна, обшарпанная плоскодонка, это старое, когда-то, очевидно, синее, а сейчас перепелесое корыто? Наверняка не Лаура придумала эти вечные запирания-отпирания.
Когда они взбирались на гору, Марис держал Рудольфа за руку, и тот все время чувствовал детские пальцы в своей ладони.
– У вас тоже есть сын? – вдруг спросила Лаура. Он не задал вопроса, откуда она знает.
– Да.
– Большой?
– Тринадцать… Нет, Арманду уже почти четырнадцать лет.
– Арманд… Красивое имя, – тихо проговорила она и не стала больше расспрашивать.
Навстречу вышла Альвина.
– А я гляжу – сидят себе, не то едут, не то нет. Уключина сломалась, что ли? Озеро сегодня лютое, не приведи бог. Говорю: «Сбегай, Вия, погляди, не надо ли чего-нибудь!» Да повернуться не успела, как этот пострел уже вон где. Выскочил в окно и бегом. Не оделся путем, не обулся… Горе мне с ним, такой неслух, – оправдывалась Альвина, что за Марисом не углядела, и припугнула внука: – Вот погоди, добегаешься, заберут тебя в больницу и, как дяде Залиту, отрежут ногу, будешь тогда на костылях прыгать…
Марис скосил глаза на Рудольфа и, не прочитав, как видно, на его лице ничего угрожающего, засмеялся светло, с облегчением.
– Да ну!
– Вот видите, вот видите! – воскликнула Альвина. – Хоть кол ему на голове теши. Какие нынче пошли дети! В прежнее-то время, когда мой…
За этим, вероятно, должно было последовать очередное сравнение с Ричем, но тут в двери показалась Вия.
– Мама, совещание по педагогике не обязательно проводить за порогом, – сказала она не без иронии и добавила: – Заходите, пожалуйста, доктор!
– Кто там пришел? – заслышав голоса, крикнула из комнаты Зайга.
– Я! – заглядывая в приотворенную дверь, ответил Рудольф,
– Вы? – сказала девочка и слегка покраснела.
И, направляясь к Зайге, он опять с удивлением подумал, как поразительно девочка похожа на Лауру: не только те же ясные серые глаза, но и та же способность внезапно краснеть, то же смущение и вопрос: «Вы?».
3– Зайди с ним, Вия, – подсказала Альвина, – может, чего понадобится.
По привычке, пожалуй, почти машинально взбив пышный затылок, Вия сунула нос в комнату,
– Можно? – Вошла и закрыла за собой дверь. Теперь оттуда слышалось только бормотанье да иногда ее заливистый смех.
– Может, сервиз поставим на стол? – спросила свекровь.
– Что, мама?
Свекровь повторила, но, так и не дождавшись от Лауры ни «да» ни «нет», сама направилась к старомодному буфету и вытащила из его недр хорошую посуду, подаренную Лауре и Ричу на свадьбу, вернее, то, что от нее осталось. Как ее ни берегли, каждый год что-то билось – то чашка, то глубокая тарелка, то соусница. И со временем от сервиза на шесть или двенадцать персон осталось одно название.
– Запылились. Надо сполоснуть или хоть полотенцем протереть, – заметила Альвина, перебирая тарелки и стараясь подобрать всем одинаковые.
– Хорошо, я вымою, – согласилась Лаура.
Повязав фартук, она взялась за посуду. Тарелки звенели в ее руках, ложились в стопку чистые, блестящие, звякая не громче обычного, согласно и приглушенно.
– Давай я перетру, – предложила Альвина.
– Как хотите, мама. Могу и сама.
– Что ты сегодня будто не в духе? – Альвина подняла на невестку пристальный взгляд.
– Да так, мама… Немного болит голова.
– В школе небось сквозняком протянуло либо от девчонки заразилась.
– Да нет!
– Все нет и нет! Пока не свалишься. Доктор-то сказал давеча – заразная. – Она прислушалась к неясному говору за стеной. – Такой порядочный человек! Приглянулась бы ему наша Вия. Что Эгил – мальчишка, носится с сопляками вокруг школы. А тут доктор, и еще…
– Тише, мама!
– Что он – в замочную скважину слушает, что ли? – возразила Альвина, но голос понизила. – …и еще не старый. Сорок навряд будет. С виду еще хоть куда. Марис, что ты опять по кладовке лазаешь! Сбегай лучше, нарви укропа, быстрей за стол сядем. Только не дергай с корнем, – крикнула она вдогонку, – обрывай веточки!
Лаура вытерла тряпкой клеенку, постелила скатерть, расставила тарелки. С пучком укропа вернулся Марис, Вот и посылай его, одних верхушек нарвал, прямо с цветами…
– Зови, Лаура, к столу, – сказала Альвина.
– Сходите лучше вы, мама, – попросила Лаура.
Альвина восприняла это по-своему – что там ни говори, а все же она здесь хозяйка! – развязала фартук, отряхнула юбку, не то разглаживая на коленях, не то смахивая невидимые пылинки, и скрылась в комнате. Лаура стояла с посудным полотенцем на руке, глядя в окно и ничего не видя.
Наверно, она была слишком, до неприличия резка с Рудольфом, все время напряженно ожидая, что он спросит что-то такое… Но что именно? Что может интересовать Рудольфа в ее скромной, обыкновенной жизни? Где она училась? Замужество, в котором было больше горьких минут, чем счастливых? Дети? Вряд ли он решился бы расспрашивать и о далеком прошлом, тень которого тяготела над Ричем, Вией, в какой-то мере над ней и ее детьми, о том, чего лучше не трогать: прошлое не воскреснет, его нельзя ни изменить, ни исправить, и потому не надо его ворошить…
Они вошли втроем, смеясь и шумно разговаривая. Марис тотчас устроился рядом с Рудольфом. Лаура больше подавала, чем ела, садилась и снова вставала, ходила от плиты к столу и обратно.
– Зачем у тебя тут две пуговки? – с полным ртом спросил Марис, ткнув пальцем в ручные часы Рудольфа.
– Одна, как ты говоришь, пуговка – заводить часы, другая – заводить звонок, – объяснил Рудольф.
– Ну да! Разве они звонят? У нас часы большие, круглые, как банка, те звонят.
– Звонит не только «банка». Сейчас тебе покажу. Давай сюда свою лапу!
Рудольф снял с руки «Сигнал», перевел стрелку, подкрутил пружину звонка и застегнул мальчику ремешок выше запястья. На живом лицо ребенка читалось радостное ожидание, он смотрел на часы как на бабочку или птицу, которая того и гляди вспорхнет.
– Что же… ну, что же они? – нетерпеливо спрашивал он.
– Подожди немножко.
Наконец раздался звонок.
И хотя Марис ждал этого звука затаив дыхание, звон испугал его своей неожиданностью. Мальчик подскочил и с изумлением уставился на свою руку, потом бросил на Рудольфа лукавый взгляд и громко засмеялся.
– Звонят! Послушай, звонят!
Лаура сидела напротив, наблюдая за ними. Без какой бы то ни было связи она вспомнила, как Марис грыз баранки, равнодушно слушая письмо отца, и ей вдруг стало жаль Рича и почему-то стыдно. Стыдно чего? А те двое, пока часы звенели, весело смотрели друг на друга, не подозревая о мыслях Лауры, и она ничего не сказала, боясь быть несправедливой, только молча переводила взгляд с Рудольфа на Мариса и снова на Рудольфа.
– Теперь отдай, Марис, доктору, – когда кончился завод, распорядилась Альвина.
И мальчик, долго и неловко теребя ремешок, наконец отстегнул пряжку и с явным сожалением протянул «Сигнал» Рудольфу.
– На…
– Что у вас там такое? – снова раздался из комнаты Зайгин голос. – Я тоже хочу посмотреть.
– Извините!
Рудольф поднялся и снова исчез за дверью. Немного погодя и там заверещал звоночек «Сигнала», и Марис заерзал на стуле, намереваясь сползти на пол.
– У тебя в штанах блохи, что ли? – шутливо заругалась на него Вия.
– Ну да! – пристыженный, буркнул мальчик и угомонился, хотя все время настороженно прислушивался к звукам, доносившимся из комнаты.
Когда Рудольф вернулся, Лаура положила на тарелку немного грибов для Зайги, налила в стакан кислого молока, принесла дочери и поставила на тумбочку.
– Закуси, дружок!
Потом подошла к окну и стала смотреть в сад.
– Он хороший… – задумчиво сказала вполголоса Зайга.
Лаура не спросила – кто, не ответила, даже не обернулась. Сзади иногда звякала о тарелку вилка. Лаура стояла долго и, чувствуя смутный страх, на кухню больше не вернулась. И за ней никто не пришел. Она видела, как уходил Рудольф, его провожала Вия, и, держась за руку, рядом семенил Марис. Рудольф оглянулся на Томарини раз, потом еще раз. Когда он повернул голову в третий раз – уже с берега озера, – Лаура догадалась, что он ищет ее, и от этой мысли ее пронзила внезапная радость.
4Да, она не ошиблась – Рудольф искал глазами именно ее. Но Лаура больше не показалась. И, шагая к озеру между Вией и Марисом, Рудольф подумал, что, пока они еще сидели за столом, нетрудно было найти повод спросить о ней, но теперь, конечно, уже поздно.
– Куда ты поедешь на лодке, Рудольф? – спросил Марис.
– Сначала домой. Потом накопаю червей и поставлю на ночь донки.
– Что такое донки?
– Удочки такие, крючок с червем у них лежит на дне, на дне озера. А чтобы не прозевать в темноте, когда рыба клюнет, к леске привязывают колокольчик.
– Да ну! – искренне удивился мальчик. – А большой?
– Нет, малюсенький. Когда рыба дернет леску, звякнет колокольчик.
Мальчик слушал с открытым ртом.
– А если рыба не клюет? – полюбопытствовала Вия.
Ветер то и дело раздувал ее пышную цветастую юбку, высоко обнажая стройные, хотя и коротковатые ноги; молодая, гладкая кожа блестела, смуглая от летнего солнца.
– Сижу и думаю о жизни.
– Один? – лукаво осведомилась Вия.
– Иногда вдвоем с Эйдисом.
– Воображаю, как это интересно! – пошутила она и, прищурясь, взглянула на Рудольфа. Как врач тот сразу определил у нее близорукость, которую Вия тщательно скрывала. А мужская интуиция подсказывала ему, что, если ей предложить порыбачить вдвоем, она скорее всего не откажется.
Странно, но не тянуло… Ха, он постепенно становится пуританином или просто стареет!
– Я ездила даже за раками, – говорила Вия, – только, конечно, компанией, с кострами, шашлыком и…
– …вином!
– Водкой, доктор! – поправила она. – Но чтобы я сидела одна или хотя бы – ха-ха! – вдвоем с Эйдисом в темнотище и в холоде: брр! Рыбалку я признаю только как коллективное развлечение, а…
– …а ловлю рыбы только как повод, но не цель! – снова продолжил за нее Рудольф, и они засмеялись.
Рудольф шутил, иронизировал. Но бездумно как-то, по привычке. Сознавая, что в действительности ему грустно, – в нем отдавалось эхом уныние Лауры. Непроизвольно, почти инстинктивно он оглянулся еще раз, как человек, почувствовавший, что на него смотрят. Но никого, разумеется, не было.
Небо уже не сияло стеклянной синевой, а замутилось, посерело. Такой сумасшедший ветер обычно к перемене погоды. Возможно, завтра пойдет дождь.
– Когда ты еще приедешь, Рудольф? – приставал Марис.
– Не знаю.
– Приезжай!
Рудольфу пришло в голову, что именно эти слова были сказаны на прощанье и в прошлый раз. Значит, у них уже создавались традиции.
– Приходи лучше ты ко мне в гости. Дорогу знаешь?
– Бабушка не пустит, И думать нечего, – серьезно ответил Марис,
– Почему?
– Боится, что потеряюсь, – сказал мальчик и, помолчав, добавил: – А как я могу потеряться?
– Ясное дело, – согласился Рудольф. – Ты же не иголка.
– Правда ведь? – живо откликнулся мальчик и предложил: – Лезь в лодку, я тебя подтолкну.
– Тебе не столкнуть, – сказал Рудольф, замечая, что у него чуть не вырвалась любимая присказка Мариса: «Да ну!»
Он с силой толкнул плоскодонку в воду, занес на корму одно колено и, пока лодка скользила по инерции, ехал так, без весел. Только потом перелез через борт и сел.
– До свидания!
Двое оставшихся на берегу нестройно ответили ему, и мальчик вовсю замахал рукой. Вия что-то сказала Марису, наверно, звала домой, но он не двинулся с места – все махал и махал. Тогда она потянула его за другую руку, а он, весь перекосившись набок, глядел назад, на лодку и, спотыкаясь, все махал и махал…
Эта картина так ясно напомнила Рудольфу давнюю, почти забытую картину, что у него сжалось сердце. Точно так же, скривившись набок, махал ему рукой Арманд. Поезд, стуча на стрелках, набирал скорость, Рудольф ехал на конференцию в Москву. Или это было не в тот раз? Не все ли равно…
Держа сына за руку, Рута уводила его по перрону, а ладошка Арманда в белой варежке отчаянно моталась над головой, посылая привет уходящему поезду, пока провожающие не скрылись из виду…
Полуостров медленно заслонял собой берег. Скрылись из глаз обе фигуры, поднятая рука. Только набегали и откатывались пенистые волны.
Рудольф вспомнил, что сегодня в разговоре с Лаурой чуть не перепутал, сколько Арманду лет. Само по себе это, конечно, пустяки. Но еще раньше – во время последней встречи особенно – Рудольф понял, насколько чужими друг другу стали они с сыном. Возможно, тот день рождения Арманда был поворотным пунктом? Или он только обнажил то, что созрело давно? Ведь ничего, в сущности, не произошло… Не было сказано ничего бестактного или оскорбительного, если не считать оскорбительным сознание, что ты лишний. Он решил, что ноги его больше там не будет, и держал слово. Тем не менее эта принципиальность не давала ему ни малейшего удовлетворения, напротив – лишь усугубляла грусть, охватившую Рудольфа за праздничным столом, с кренделем посередине и тринадцатью свечами.
С тех пор прошло одиннадцать месяцев, почти год. Рудольф надеялся, что Арманд как-нибудь придет к нему в институт или домой… или хотя бы позвонит. Но так и не дождался. Дважды звонил сам, с тайной надеждой, что к телефону подойдет сын. Однако первый раз ответил мужчина, и Рудольф положил трубку. Второй раз подошла Рута. Рудольф осведомился, как успехи сына, здоров ли. «Все в абсолютном порядке!» – ответили ему. Какой же вопрос мог он задать после этого холодно-вежливого, исчерпывающего ответа? И если он набирал номер с тайным волнением, с чувствами, которых сам стеснялся, боясь показаться сентиментальным, то после этой фразы сердце его ожесточилось, а голос звучал насмешливо, холодно. Не поняла Рута или притворилась, будто не поняла, что этот телефонный звонок был дружески протянутой рукой? Или ей непременно нужна повинная голова, публичное покаяние и публичное же прощение? Положим, ей всегда были по вкусу театральность, ритуалы, церемонии. День рождения Арманда тоже смахивал на заурядную комедию; все они играли как актеры, страдающие коликами. Рудольфа представили мужчине, фамилию которого он тут же забыл, но которого Арманд называл «дядя Харий». Не надо было большого ума, чтобы угадать в «дяде Харии» Рудольфова преемника. Рудольф сыпал шутками. Все смеялись, тайком поглядывая на часы и ожидая конца спектакля. Не совсем уютно чувствуя себя между бывшим и будущим мужем, Рута изображала из себя бесподобную хозяйку и демонстрировала кулинарию высшего класса. Арманд сидел почтительный, вышколенный и по своему почину в разговор не вмешивался. «Нет, папа», «Да, папа». Только глаза весь вечер перебегали с отца на дядю Хария и снова на отца, словно изучая, словно сравнивая обоих. Рудольф пытался прочесть на лице сына его чувства, но это ему не удалось. Разгадать мысли Арманда он не сумел. Вообще он даже не знал толком, о чем и как говорить с сыном. Пора переводных картинок и заводных игрушек миновала. Он спросил про школу, про учителей, надеясь, что Арманд расскажет какой-нибудь случай, может быть, поделится, как мальчишки прозвали классную руководительницу… Но вместо этого сын вышел в смежную комнату, принес дневник с первыми пятерками и, пока отец листал дневник, молча стоял рядом. Рудольф заметил, что у Арманда красивый Рутин почерк, ее тонкий профиль. Он обменялся с сыном несколькими словами, и Рута сторожила их как цербер, боясь Рудольфова «цинизма». Ну, Руту он знал достаточно хорошо, чтобы прочитать ее мысли. Когда он ушел, она, наверное, вздохнула с облегчением и перебралась в тапки. А он долго бродил по улицам – не хотелось возвращаться домой, зашел наконец в «Кавказ», где наскочил на бывшего однокурсника, прохлаждавшегося в ресторане с какими-то дамами, подсел к ним, в два счета напился и заснул как убитый. Открыв тяжелые веки, увидел на спинке стула голубой атласный пояс, с которого свисали капроновые чулки. В затуманенном мозгу мелькнуло удивление – с какой стати тут оказались эти вещи, пока не сообразил, что это не его стул и вообще он находится в чужой квартире и в чужой постели…
Наскочив на волну, нос лодки задрался, на какой-то миг повис в воздухе и ухнул вниз, шлепнувшись на воду. Ветер, казалось, уже не свирепствовал, как недавно, когда они ехали с Лаурой, к вечеру стал слабеть, но озеро, как большой растревоженный зверь, все не могло успокоиться – терлось о берега и тяжело, неровно дышало.
