Текст книги "Обитель Варн"

Автор книги: Райдо Витич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 23 страниц)

казалось, не замечает Лесс. Она с минуту поскучала в ожидании и потянулась к

новому брату, заглянула в раскрытые страницы.

– Что это? – ткнула ноготком в россыпь знакомых букашек. Варн поднял взгляд.

– Вергилий, – разжал губы после минутного изучения физиономии Лесс.

– А-а, – протянула настораживаясь от нотки неприязни, что слышалась в его

голосе. – Они все Вергилий? – царапнула ноготком по странице.

– Это буквы!

Лесс сдуло к стене. Она растерянно хлопнула ресницами, решительно не понимая,

чем заслужила недовольство и вызвала явную неприязнь.

– Ты голодный, да?

– Нет!

Лесс начала злиться: тогда что он кричит?

– Ты не должен на меня кричать.

– Кому я должен, всем прощаю. Не смей мне указывать, что делать!

– Я твоя сестра…

– Ты сосунок! Твое место в постели! Пошла вон от меня!

Лесс зашипела от злости, не понимая причину его криков, да, и не желая уже ее

понимать. Из вредности тяпнула толстый том с колен хама, хотела подразнить и

получила серьезную плюху. Три ногтя вскрыли ее щеку и отправили на пол.

Хоф бил всерьез, не как брат, а как враг. С таким отношением в собственном клане

Лесс еще не сталкивалась и растерялась. Хоф предостерегающе рыкнул на нее и

вновь открыл том, принялся глазеть в него, как ни в чем не бывало.

Варн посмотрела на Майгр и Урва, желая разъяснений и заступничества. Те делали

вид, что не видели, не слышали случившегося. Лесс поднялась, решив пожаловаться

Бэф.

– Плохая мысль, – предостерег ее Урва, – Варн, что не может постоять за себя,

бесполезен для клана. Бэф еще добавит тебе…

– За то, что жалуешься на своих, – кинул Майгр, покосившись на нее через плечо.

Лесс замерла – значит, разбирайся сама? Либо глотай оскорбление, спускай

подобное отношение, либо воздай должное.

`Значит', – прищурился Урва.

`Но я слабее его'.

`Ну, если ты так думаешь, то зализывай раны и обходи Хоф стороной'.

Лесс нахмурилась: перспектива поджать хвост, как и быть растерзанной более

сильным, не менее чем столетним Варн, ее не прельщала.

`Ему примерно сто пятьдесят', – уточнил Урва.

`Тем более силы не равны', – с сожалением вздохнула Лесс и качнулась в сторону.

Урва потерял к ней интерес и вернулся к партии с Майгр. А тот и не отвлекался,

видимо, сразу просчитал, что станет делать Лесс, поэтому не стал терять время на

ожидание, и, казалось, выражал презрение к ней всей позой.

Лесс, раздув ноздри, вдруг кинулась на Хоф, отправила его неожиданно сильным

ударом в окно, подхватила падающий том и кинула об стену.

Рык вернувшегося Хоф наполнил залу. Варн насторожились, перестав кидаться

подушкой. Майгр и Урва оторвались от шахмат, повернувшись на голос, вызывающий

на бой.

`Порвет', – заметил Урва Майгру, увидев лицо Хоф.

`Это проблемы, деточки', – скривился тот.

Хоф влетел в окно и кинулся с ходу на Лесс, протащил по зале, впечатал в стену

над камином. Камень затрещал. Молодая Варн, ослепшая от его хватки и собственной

ярости, забыла, что перед ней сородич и вонзила ногти ему в ребра. Хоф закричал,

расплющил в ответ забияку о каменную кладку, пронзил ногтями плечо. Лесс с

трудом откинула Варн, тяжело увернулась и выставила пятерню. Хоф в последнюю

секунду успел увернуться от разящих лезвий, сделать подсечку. Лесс, падая,

скользнула в сторону, шлепнулась на пол, тяжело дыша. Сверху на нее упал Хоф и,

поддев ногтями нижнюю челюсть девчонки, злобно прошипел в лицо:

– Ты мне не сестра.

– Да, и ты мне не брат, – зашипела в ответ Лесс и впечатала ногти обеих кистей

в его виски. Дикий крик Хоф сорвал со стен остатки фресок, остановил летящий в

окна ветер. В следующую секунду его ногти пригвоздили Лесс к полу через грудь.

Варн зарычала, пытаясь вывернуться и ответить. Одна рука пошла на горло Хоф,

другая нацелилась в глаза. Но ни одна не достигла цели. Собрата оттащили, спасая

от смертоносных ударов. Над Лесс навис Майгр, подозрительно щурясь:

– Ты чуть не убила его.

– Я? – Лесс с трудом села, обвела еще туманным от пыла схватки взглядом

собравшихся. Варн смотрели на нее настороженно и явно осуждали. Но почему ее?

Разве она начала? Разве ей не досталось от Хоф больше, чем ему от нее?

– Он первый день после длительного сна и тяжелейшего ранения, – Урва поднял за

шиворот Лесс, прислонил к стене. Лесс тяжело дыша вытерла лицо и посмотрела на

противника. Того уже обнимала Тесс, поила нектаром, зализывая рану на щеке.

Гаргу и Рыч стояли рядом, прикрывая брата спинами и смотрели на Лесс так, словно

готовы были кинуться вдвоем, если та вздумает продолжить.

Ей стало обидно и горько – ее раны никто не зализывал, ее никто не пытался

прикрыть, и ни один не предложил живительного глотка нектара. И все осуждали. За

что? За что?!

И она поняла, что одна даже в стае. Тяжело полетела к окну, в ночь, такую же

одинокую, как она.

– Вернись, – прошипел Урва, пытаясь ее задержать. Лесс, не глядя, оттолкнула

его обратно в окно, в зал к сородичам, и скрылась в темноте.

`Нужно сказать Бэф' – посмотрел Урва на Майгра. Тот замялся: `Вернется к утру'.

`Хоф серьезно ранил ее'.

`Ерунда. Пара глотков нектара, хороший сон и восстановится'.

`Если дадут. Забыл, что в городе чужаки'?

Майгр вздохнул и оглядел собратьев. Смайх и Рыч переглянулись, устремились в

окно на поиски сестры. Гаргу помог подняться Хоф, повел его в спальню:

– Что ты хотел от детеныша?

– Она мне не понравилась. Она пахнет человеком.

– Ей нет и двух месяцев…

– А опыт, как у столетней.

– Ты зол из-за гибели Вайсты. Но ее не вернешь, а клану нужно расти. Вайста

тоже была молода и пахла человеком, но это не смущало тебя.

Хоф промолчал, признавая его правоту. Он понимал, что именно знакомый запах,

напоминающий о погибшей подруге, вывел его из себя, ослепил яростью – та мертва,

а эта жива – несправедливо!

– Ты слишком долго спал, поэтому не контролируешь себя.

– Да, – признал Хоф, стряхивая руки товарища. Полетел сам, без поддержки,

остановился у спальни и посмотрел на Гаргу. – Все равно, держите ее подальше от

меня, хотя бы неделю. Не люблю молодых. Больше не люблю.

– Скажи это Бэфросиасту. Не любит он ссор в клане.

– Значит, не должен позволять ей задираться.

– Она его подружка, – хитро улыбнулся Гаргу.

Хоф замер на пороге:

– Поэтому она и считает, что ей все позволено. Вожаку не пристало брать молодую

и неопытную в подруги.

– Хочешь сказать ему об этом? – удивился Гаргу. Хоф отвернулся. – Вот, вот и

дралась она, как очень опытная.

– Не преувеличивай, – поморщился Хоф и скрылся в спальне.

Она тяжело приземлилась на детскую площадку и потрогала грудь – внутри жгло.

Может это обида мучает ее? А на что она обиделась? Ах, да, Хоф.

Лесс потрогала раны на лице и учуяла нектар, что припасла в лепестках ногтей.

Кстати. Принялась вылизывать с одной руки, пошатнувшись от слабости, оглядываясь.

И чуть не оглохла от летящего ей навстречу крика:

– Чайка!!

Ломясь сквозь заросли кустов, на площадку выбрался Игнат, рванул к Варн:

– Я знал, что ты придешь, – заблажил в непонятном восторге. Лесс хлопнула

ресницами: чему он радуется?

А тот нахмурился, увидев раны на лице девушки:

– Что это? Господи…кто? – дрожащие пальцы потянулись к лицу, дотронулись и

обожгли. Лесс зашипела, оскалившись. Зрачки парня удивленно расширились:

– Ты шипишь, как рассерженный варан. Больно?

Он сочувствует? Или та несчастная, плаксивая нотка, что дребезжит в его голосе,

называется иначе?

– Тебе нужно обработать раны. Ну, почему, почему ты бродишь по ночам одна?!

Варн презрительно скривилась и, отвернувшись, лизнула нектар в ноготке.

– Господи, ты как ребенок!

Руки парня подхватили ее. Она зашипела от неожиданности и расправила ноготки,

желая вонзить их ему в горло.

– Хочешь убить меня? – прошептали губы у ее лица, обдавая кожу теплом дыхания.

– Я не буду противиться. Но сначала давай приведем тебя в порядок. Смотреть на

тебя больно…

Больно – эхом прокатилось по разуму. Лесс убрала руку от горла Игната, с

любопытством посмотрела в его глаза: `ты чувствуешь боль? Разве и ты ранен?

Какая она – боль'?

Слово будило смутные воспоминания о чем-то очень неприятном, ассоциировалось с

тем жгучим, неуютным, раздражающим ее ощущением, что поселилось в груди. Это и

есть боль? Но как человек может чувствовать то, что принадлежит ей, живет внутри

нее и даже краем не касается его?

Парень нес девушку в темноту, мешая раздумьям шелестом спешных шагов и

сочувственными взглядами. Какой же он странный, этот человечек. Интересно, они

все такие или через одного?

Игнат жил не далеко от той площадки. Метров триста, и они оказались на ступенях

высотного дома с темным пластиком стен. Парень нажал кнопку входа, с трудом

набрав нужный код из-за ноши, но выпустить Варн из рук не захотел.

Лицо Лесс чуть дрогнуло, ноздри настороженно раздулись, когда темное стекло

входа раздвинулось. Человеческое жилище!

Она оттолкнула Игната и спрыгнула внутрь, с любопытством оглядывая залитое

светом помещение со сверкающим полом, в котором отражались маячки потолочных

светильников, силуэты вошедших людей.

Игнат несмело обнял Варн, увлекая к стене. Та раздвинулась, впуская их на

площадку, огороженную прозрачным стеклом, которая взмыла вверх, как только они

встали на нее. Зависла и выпустила их в полукруг помещения, от которого

разбегались коридоры. Игнат набрал еще один код, пробежав пальцами по

зеленоватым кнопочкам на стене и поочередно зажигая их. Стена раздвинулась.

Игнат легонько подтолкнул оглядывающуюся девушку внутрь и закрыл дверь.

Большая комната уходила вправо. Слева, почти у стены витая серебристая лестница

шла вверх, к проему, к вкраплениям круглых светильников на матовом потолке.

– Проходи, – засуетился парень, – располагайся. Я сейчас принесу аптечку и

обработаю раны. Знаешь, я бы с удовольствием встретился с тем, кто так поступил

с тобой. Не подскажешь, где его найти?

Лесс слушала слова человека, не вникая в их смысл, ее привлекало другое:

интерьер.

Огромные, почти от пола до потолка окна, отражали свет в комнате. Стены

зеркальные, темные, с голограммами таким реалистичными, что Лесс и не подумала,

что это не правда. За белым полукруглым диваном виднелся лес. Опавшие листья

покрывали дорожку вглубь, в самую чащу. Деревья шумели, словно боролись с ветром.

Варн зачарованно смотрела на картину и не видела препятствия, а посему решила,

что его нет, и шагнула к тропинке. Бамс! Оттолкнуло ее стекло.

– Ты что, глупышка? Это голограмма, – придержал ее за плечи Игнат, ставя на

столик небольшой чемоданчик. – Чудная ты…

Протянул, разглядывая Лесс, убрал выбившуюся прядку со лба и нежно прикоснулся

губами к виску. Лесс зажмурилась, чувствуя тепло, прижалась к парню.

`Я не человек, зря ты связался со мной', – прошептала, находясь, как во сне.

Игнат замер, осторожно, отодвинул ее от себя, вглядываясь в лицо:

– Ты что-то сказала? Я точно слышал…

`Глупый', – вздохнула Лесс.

Игнат, с минуту не мигая, смотрел в пустые черные зрачки Варн и прошептал:

– Ты передаешь мне свои мысли? Кто ты?

`Я Варн, дурачок'.

– Какая Варн?

`Какая разница? Отстань'

– Ты права, – прикоснулся лбом к ее лбу, провел пальцами по лицу, нежно, еле

касаясь. – Мне все равно кто ты: человек, Варн, чайка, русалочка. Я люблю тебя.

`Что такое любовь'?

– Когда тебя нет, есть только тот, кого любишь.

`Это слепота'.

– Возможно. Но это очень важная и приятная слепота. Останься со мной, не уходи

больше. Я сделаю все, что ты хочешь. Я даже готов убить ради тебя. Не знаю, что

со мной, лишь одна мысль в голове, один образ с утра и до вечера – ты. Я лежу

ночью и думаю – где ты? С кем? Хожу, как омороченый, и все надеюсь, а на что,

сам не понимаю.

`Ты просто слышал мой голос'.

– Причем тут твой голос?

Лесс отвернулась, отстранилась, выскользнув из его рук.

– Постой, давай обработаем раны.

`Не стоит, сами заживут'.

– Давай хоть промоем их антисептиком.

`Промоем'?

– Да, пойдем

Игнат подхватил ее на руки и понес в ванную комнату, поставил перед умывальником

у огромного зеркала, в котором отражалась просторная чистенькая комната в сине-голубых

тонах, душевая кабинка, яркие пушистые полотенца на серебристых кольцах. И Варн.

Лесс замерла, вцепившись в края умывальника, пристально рассматривала себя и

утонула в черных зрачках, как в омуте. Комната закружилась, замелькали пятна

полотенец бликами на кафеле; белое лицо, черные волосы, черная одежда и черные

глаза. Полетели каруселью смутные образы: Игнат, Хоф, Бэф…

Лесс рухнула.

– Ты напугала меня, – погладил ее по волосам смуглый парень.

Лесс резко села, удивленно уставившись на мужское лицо, и огляделась вокруг:

широкая постель, подушки с выбивкой, пушистое одеяло, синий шелк пижамной

рубашки на своей груди и руках. Вокруг светло и тихо. За окнами день.

`Который час'?

Игнат пожал плечами и посмотрел на часы, встроенные в голограммный снимок

хрупкой шатенки на стене:

– Одиннадцать.

`А как же? А что же'? – нахмурилась Лесс, пытаясь понять, что ее обеспокоит,

вспомнить хоть что-то из `вчера', чтоб понять что сегодня. Но в памяти было тихо

и пусто, лишь какой-то мужчина бился в ней, словно сквозь немую стену, но кто он,

какой, и что за стена, она не могла понять. Тряхнула волосами, сжала виски,

пытаясь сосредоточиться. Тщетно.

– Тебе все еще плохо? Я говорил: нужно вызвать врача, ты серьезно ранена. Такое

чувство, что на тебя напал зверь, вся грудь исцарапана, вся в крови.

Лесс принялась лихорадочно освобождаться от пижамы, чтоб рассмотреть себя, а

потом вопросительно уставилась на парня: где же те страшные раны, о которых ты

говорил?

– Не….не знаю, – растерялся тот, видя на коже девушки лишь пару белесых

шрамов. Но ведь он мог поклясться, грудь была разодрана в клочья!

Лесс вскочила и заметалась по комнате: она не помнила ее, не понимала, где

находится, у кого, с кем, и кто она сама и как оказалась здесь?

– Ты что? Что ты ищешь? Одежду? Я принесу…

Лес развернулась парню:

– Кто ты?

Тот окаменел, потом глубоко, через силу вздохнул и качнулся к девушке, желая

прикоснуться.

– Кто ты? Кто я? – повторила девушка, кривясь от непонимания и беспокойства.

– Я? Ты?

Казалось он не понял вопроса и не хотел понимать, смотрел на Лесс с

благоговением и гладил, перебирал волосы, касался губами лица.

– Кто ты?! – оттолкнула его Варн.

– Я твой муж, – брякнул он первое, что пришло на ум от огорчения, что она

отстранилась. Девушка растерянно хлопнула ресницами, нахмурилась, с подозрением

и не доверием глядя на парня:

– Ч-что? – голос подсел.

– Я твой муж, Игнат, – осмелел тот, и подтянул девушку к себе, обнял

настойчиво, крепко, и принялся придумывать на ходу, очень надеясь, что правда

откроется не скоро, а когда откроется, девушка уже полюбит его, не бросит. И

простит ложь. – На тебя вчера кто-то напал. Ты сильно испугалась, и твоя

психика устроила амнезию. Со временем ты все вспомнишь, я помогу. У нас все

будет хорошо. Я учусь, а ты не учишься и не работаешь, потому что ты моя жена.

Нам помогают мои родители. А твои… ты сирота.

Заглянул ей в глаза – поверила ли?

Лесс лишь хлопала ресницами, находясь в полной прострации…

Глава 8.

– Бэф…

– Оставь меня!!

Майгра сдуло в коридор. Урва сжался, с трудом устояв на ногах. Долго молчал,

боясь нарушить раздумья вожака, и тихо, скорей для себя, чем для ушей

Бэфросиаста, сказал:

– Если заснула где-то, то дорогу домой уже не найдет. Молодая…

Бэф угрюмо смотрел в окно на острые пики горных вершин. В свете дня они,

казалось, смеялись над ним: ну, что, перехитрил судьбу? Превратил ласточку в

ворону?

Бефросиаст скрипнул зубами:

– Еще не все вернулись.

– Остались только Май и Сувиост.

В зал вплыл Дейнгрин, послонялся и спросил, сев в кресло:

– Помощь нужна? На границе двенадцать Варн, они помогут.

– Сами, – отрезал Бэф, даже не повернувшись к гостю.

Тот с сомнением качнул головой:

– Вы еще не нашли изгоев, а уже несете потери.

– Лесс вернется.

– Как? Память молодых, что зарница – мелькнула и погасла. Прими мои

соболезнования.

– Оставь их при себе. Лесс вернется. А чужаки будут выданы тебе в течение двух

суток. Майгр!

– Да, Бэф, – несмело высунулся из-за косяка двери тот.

– Останешься за меня. Я иду в город. Ты тоже, – бросил недовольный взгляд на

Урва и процедил, выплывая в окно: `наставник'.

Главное, успеть найти ее до заката: где молодая Варн проснется на закате, то

место и будет считать своим домом. И память сотрет все прежние воспоминания,

начнет писать сценарий жизни заново. Лесс превратится в изгоя, как те, кого

ловят кланы, одичает, и, скорей всего, погибнет не от голода, от чьей-то руки,

или от одиночества, что убивает любое существо, живущее вдали от того, к кому

стремится душа.

Отвергнутая там, непонятая здесь, не живая, но уже и не мертвая, не человек, но

еще и не Варн – на что он обрек ее? И имел ли право?

– Мама, я прошу тебя! Нет! Никакого криминала, ты просто поможешь… Я прошу

тебя! Разве я просил тебя раньше? Мама Ты хочешь, чтоб я выпрыгнул в окно? Я не

могу без нее! Да, люблю, да, понимаю!… Она сирота! – Игнат нервно ходил по

кухне, сжимая трубку телефона, разговаривал с матерью и пытался уговорить ее

поддержать его ложь. Он то срывался на крик, то снижал голос до шепота,

вспоминая, что девушка находится за стеной, в душе, и ненароком может услышать

его. То и дело подходил к двери, заглядывал в ванную.

– Ах, ну, да – Славочка… Да, плевать мне на твоего Славочку! Да, вот так!…

С отцом я сам поговорю. Он поймет меня…Нет…Мы подадим на регистрацию!…Это

уже не твое дело, я что-нибудь придумаю… Да, сам! Мам, я прошу тебя о мелочи…

Ладно, тогда считай, что у тебя нет старшего сына!!

Игнат в сердцах грохнул трубку на стол и сморщился, глядя на нее, готовый

заплакать от бессилия. Неужели все рухнет из-за щепетильности матери? Он

потеряет девушку?

Ни за что!

Лесс нравилось забавляться с водой. Она перетекала из ладони в ладонь, словно

живая, словно сама жизнь…

Варн замерла: почему она так подумала? Что скрывает туман ее памяти? Может, ее

жизнью играли так же, как она сейчас забавляется с водой?

Она прислушалась к журчанию воды, надеясь, что оно освежит воспоминания,

расскажет о прошлом, поведает о будущем. Но вместо этого тонкий слух уловил

голос Игната, разум сложил слова и фразы и подвел итог: человечек лжет. Ах,

какой дурачок! Ничего, сейчас она заставит его сказать правду.

Палец скользнул по панели, выключая воду.

Она выплыла из ванной на кухню нарочно медленно. Ступила босой ступней на

прохладную плитку пола и внимательно посмотрела на парня:

– Значит, я твоя жена?

– Да, – и глазом не моргнул тот. А в голове лишь вздор: как она хороша, как ей

идет его футболка, как они будут счастливы вместе, как долго будут жить и какие

красивые у них будут дети.

Лесс рассмеялась. Проплыла к Игнату, царапая ноготком стол, улыбнулась в лицо:

– Ты думал удержать меня ложью, человечек?

– Что?

– Ты не только глупый, так еще и глухой?… Ты когда-нибудь оставался в клетке

с тигром? А представь, что остался – какой ложью ты накормишь его?… Что застыл?

Игнат понимал, что нужно что-то сказать, но не знал, что. Потерялся от стыда и

страха. Стыда за наглую ложь, страха, что, узнав правду, девушка уйдет навсегда.

Никогда не появится на той площадке, и тем более в его жизни.

– Мне все равно, кто ты, что. Я люблю тебя…

– Ты повторяешься, – скривилась Лесс, обходя его: город, что виднелся за окном,

привлек ее внимание. Он был совсем иным при дневном свете, напоминал голограмму

леса, в которую она пыталась войти вчера: вроде живой, а все же – мертвый.

Варн застыла у окна, прислонившись плечом к стене, и смотрела, как внизу снуют

люди, бегут по своим делам, тащат что-то в руках. Муравьи в огромном,

благоустроенном муравейнике. Интересно, чем они живут? Что движет их по

истоптанным веткам дорог? Чувствуют ли они ветер в лицо? Понимают ли шепот

листьев? Хорошо ли им или плохо, холодно или тепло?

– Чем ты живешь, человечек?

– Тобой, – заявил Игнат, подходя ближе, желая обнять и не смея.

– Не правда. Я миг в твоей жизни, а ты в моей, и того меньше.

– Ты читала Ромео и Джульетту? Прошли века, а их любовь жива.

– Любовь…Что такое любовь?

– То, что заставляет биться сердце…

– В груди? – повернулась к нему Лесс.

– Да, вот здесь. Послушай его, оно бьется для тебя, ради тебя, – Игнат

осторожно прижал ее ладонь к своей груди, и Лесс явственно ощутила толчки под

пальцами:

– Тук, тук, тук, – она уже слышала это. И ей было тепло и хорошо тогда. Лесс

сонно качнулась, прислонилась головой к груди парня, – тук, тук…

Колыбельная для Варн в человеческом исполнении.

Лесс мгновенно заснула, и рухнула бы, не поддержи ее сильные руки Игната. Он

поднял ее и отнес в спальню.

Пока она спит, у него есть время найти выход из положения, залезть в визион и

узнать, кто такие Варн, что с ними делать, как приручить.

Но как найти правду в нагромождении слухов, мифов, легенд и сказок? Визион

пестрел сайтами со страшными историями, которым и цена-то два `ой' и три `ха-ха'.

Игнат потер лоб и с тоской посмотрел в окно – темнеет, а он по-прежнему знает,

не больше, чем знал…

Они почти прошли тоннель. Последнее помещение, последняя дверь. Но как в нее

войти? Прямо по курсу работали огромные маховики, не меньше двадцати, и все

двигались в разном темпе: один отъезжал, другой крутился, третий падал, со

свистом разрезая воздух острыми краями.

Девушки переглянулись. И обе вздрогнули от резкого звука, раздавшегося за спиной.

– Мама, – обернувшись, пискнула Люция. На подруг двигалась стена, подгоняя к

препятствию из маховиков.

– Казематы иезуитов, – прикусила губу Алиса, оценив.

– Лиса, я его не пройду, – всхлипнула Маликова.

– Надо, Люсь, соберись.

Та вскинула руку с пистолетом и принялась палить по маховикам, в тщетной надежде

остановить хоть один. Пули отскакивали, грозя задеть стрелка.

– Перестань, дохлый номер, – опустила ее руку Сталеску. – Давай: вдох, выдох

и вперед.

– Это самоубийство, Алиса.

– Единственный выход. Я иду первой. Если что… не останавливайся и на секунду,

уходи. Поняла?

– Ага… Камикадзе!

Девушки скривились в лицо друг другу, пытаясь изобразить бодрые улыбки

пофигисток, и пошли к адской машине.

Они лежали буквально в трех метрах от заветной дверцы на выход, в темноту

прохладной ночи, к траве, свежему воздуху и жизни, но могли лишь смотреть на нее.

До разума еще не доходило, что они дошли, да и сил подняться не было.

`А надо', – вяло подумала Алиса, покосившись на подругу. Та была зеленого цвета,

левая сторона лица, словно повстречалась с наждаком, рука от плеча до кисти

измолота и держалась, наверное, лишь на рукаве формы. Сталеску досталось меньше:

вывих запястья, да спина, как лицо Маликовой. Обошлось.

– Держись, Люся, держись, я сейчас, – прошептала Алиса, с трудом поднимаясь.

Набрала код, угадав с первого раза, распахнула дверь и выволокла подругу наружу.

Сама упала рядом.

`Надо бы позвать на помощь', – забилось голове. И услышала шорох шагов по траве.

Приподняла голову – увидела два армейских ботинка. Пошла взглядом дальше,

задирая голову вверх, и встретилась с ненавистной физиономией:

– А-а-а, Сток… Принимай….Живы, как видишь….

Люция лежала в лазарете. Руку ей собирали из осколков и лоскутков кожи, как

Франкенштейна. Обнадежили, пообещав долгий путь выздоровления, но о списании не

заикнулись. Это выводило Маликову из себя, но значительно меньше, чем

собственное отражение в зеркале. Лицо некогда симпатичной особы теперь походило

на маску уродца.

Нет, конечно, заживет, и, конечно, короста сойдет, но пластику делать придется в

любом случае. Если дадут, а ведь не дадут. Теперь у сержанта одна дорога —

добить Маликову, чтоб не было претензий со стороны родни и глобальных

неприятностей с кураторским отделом. Списывать ее в таком виде, ясно, чревато

последствиями и со стороны юридических органов и со стороны прессы. А так,

конечно хорошо всем – полежит девочка, очнется и вновь в строй, в тоннель и уже

навеки. Не даром ей даже звонки домой запретили, изолировали, переведя в

отдельную палату якобы для удобства.

`Итак, выбор не богат: либо я, либо сержант', – прошептала Люция, глядя на свое

отражение. Скривилась от отвращения к себе, ненависти ко всем и всему что ее

окружает: Лиса вон уже в строю. А что на спине в крестики-нолики в клетках

рубцов играть можно, не печалится. Понятно – спина, не лицо.

Дверь в палату хлопнула и на пороге появилась Алиса:

– Привет, – оглядела застывшую у зеркала санузла подругу.

– Что надо? – буркнула та, с силой хлопнув дверью санкомнаты. Прошла к постели.

Алиса вздохнула, проводив ее виноватым взглядом: три недели уже прошло, а Люция

все в себя прийти не может – злится, бурчит всем недовольная, и смотрит, словно

Сталеску специально в тот тоннель ее затащила, физиономией в маховик сунула.

– Люсь, я тебе яблок принесла…

– Нужны мне твои яблоки, – фыркнула та, сев на постель к подруге спиной. —

Шла бы ты, откуда пришла.

– Слушай, Маликова, перестань дуться. Я-то тебе что сделала? В чем виновата? —

села Алиса рядом.

– Ни в чем. Так, до кучи.

– Не надо меня в чужую кучу, я в твоей обособленно. Ты вот дуешься на меня, а я,

может, последний раз к тебе пришла. Завтра увольнительная, а послезавтра…

тоннель.

– Опять? И пойдешь?

– А есть выбор?

– Выбор всегда есть, как и выход.

– Угу, – Алиса облизнула губы, искоса поглядывая на подругу. – Люсь, я…

посоветоваться хочу. Как раз насчет выбора. Есть три варианта: губа за отказ

выполнять приказ, потом трибунал и еще два года в полном дерьме со всеми

вытекающими… Второй – рапорт о переводе в СВОН. Тоже не климат для меня.

Передышка, ужин перед казнью. Ну, а третий… Вывести Стокмана из строя на пару

недель, а там еще что-нибудь придумается.

– Последнее в подробностях, пожалуйста, – воззрилась на нее Люция.

– Ты сможешь завтра в шесть утра на стреме постоять?

– Зачем и где? – все интересней и интересней – насторожилась Маликова.

Алиса вытащила из кармана две гильзы и патрон с красной полосой.

– Пугач, – скривилась презрительно Люция.

– Почти. Увечий, конечно, не будет, обожжет немного да форму испортит. Но смеха

будет на весь дивизион. Начнет сержантик оружие чистить, а гильза и выстрелит, и

дом его превратиться в арену для шоу. Заряд на полчаса фейерверка. А в гильзах

краска. Боек нажмет и весь квадрат лица, одежда и окружающие предметы будут в

фосфорной синьке. Недели две не смоет – проверено.

– Детство, – прошипела Маликова.

– Может быть. Но две недели мы выигрываем…

– Ты, – отрезала Люция.

– Хорошо – я, – вздохнула Алиса. – Две недели покоя – рай.

– Да даст он тебе после этого покоя, как же!

– Не будет же он с синей физиономией по дивизиону бегать? Возьмет отпуск,

отгулы, больничный, в конце концов.

– Ага, а потом за прежнее с новыми силами.

– Ну, не убивать же его? – загрустила Сталеску – данный вариант был бы

оптимальным, но категорически не подходил из морально-этических соображений.

Хотя… очень, очень хотелось Алисе плюнуть и на этику, и на мораль, особенно,

когда на лицо и спеленатую руку подруги смотрела.

Та о чем-то задумалась, с угрюмым выражением исподлобья глядя перед собой. План

Сталеску ей нравился в другом варианте, криминальном. И сердце радовалось от тех

кровавых картинок, что рисовало воображение: разбросанные останки Стокмана по

всему периметру холостяцкого жилья, или сам жив, но изувечен так, что и пластика

не поможет – рука в мойке, нога на люстре…

– Давай наоборот, – предложила очнувшись.

– Что наоборот? – не поняла Сталеску.

– Я подменю заряды. Мне до его домика сто метров. Никто не заметит, на меня не

подумает. А тебя в первую очередь потянуть могут. Составь алиби, с девчонками в

клозете покури, светись везде и весь день, чтоб на каждую минуту был свидетель.

Короче, давай свои патроны, – протянула здоровую руку.

– Люция, не надо тебе в это лезть. Одно дело покараулить, другое в дом офицера

вломиться.

– В том-то и дело, что мне уже хуже не будет, спишут, даже если возьмут. Но не

возьмут, у меня больше возможностей, чем у тебя. Время опять же не меряно. В

любую секунду к нему забегу, а потом на процедуры, и докажи, что я из лазарета

выходила.

– Принято… Примерно без двадцати шесть он выходит, чтоб размяться на плацу,

потом идет домой, приводит себя в порядок и на подъем в казарму, – сообщила

Алиса, вручая подруге гильзы и патрон. – Будь у его дома полшестого. Я подойду,

покараулю. Как будет возвращаться, свистну. Меняй заряды во всех пистолетах,

автоматах, что найдешь. Он аккуратист, оружие исправно чистит, авось до тоннеля

успеет повеселиться. Вставит после чистки обойму и… с Новым годом. Печалью

меньше.

– Угу, – кивнула Маликова, с отрешенным видом зажимая гильзы. – Завтра…

Она вышла на улицу и села на лавку. Настроение было отвратительным: Люция

вызывала острое чувство жалости, а ее угрюмость навевала мысль об окончании поры

дружбы и финише доверительных отношений. Думать об этом не хотелось, но думалось.

– Привет, – качнул ладонью Игнат, подходя к Алисе, и опустился рядом на

скамейку, – Скучаешь.

– Наслаждаюсь передышкой.

– Насчет рапорта не надумала?

– Нет, я уж как-нибудь по-пластунски до финишного окончания срочной. На

сверхсрочную дыхалки не хватит, и так нервы уже не к черту.

– А я слышал другое. Нервы-то у подружки твоей сдали. Как мордочку подправили,

так и….

– Тебя бы туда! – сверкнула глазами Сталеску.

– Ладно, ладно, не шипи, я ж не со злом.

– Тогда не лезь в душу и Люську не трогай…

– А то и мне фейс подправишь, да? – улыбнулся парень примирительно. Взгляд

кристально честный, чистый и доверчивый. Ангел в ботах!

Алиса фыркнула успокаиваясь.

– Гильзы-то пригодились?

– Ага, уже запаковала, отправлю домой с оказией, на память о светлых днях.

– Ну, и хорошо… Ладно, потопал я за фельдшером. Начсвязи что-то приболел.

Бывай.

– Ага, ага, попутного ветра вам в солдатские шаровары.

– Ох, и язва ты, – хохотнул парень, вставая.

Несмотря ни на что, Маликова не подвела. Сталеску лишь подивилась ее ловкости и

профессионализму по вскрытию дверных замков. Хотя после года практики по

вскрытию энергоблоков и банковский сейф ерундой покажется.

Девушка замерла на углу, чутко прислушиваясь к звукам, оглядывая местность.

Минуты текли на удивление быстро, прошло три, четыре, пять. На шестой Люция

выплыла из дома сержанта и, не взглянув на притаившуюся за углом подругу,

направилась в лазарет партизанскими тропами.

Алиса вздохнула: помогла и то ладно. И пошла в казарму – скоро подъем.

– Ты где была? – подозрительно оглядела ее Донецкая, стоящая на посту у входа

в казарму.

– Рассвет встречала, – буркнула Сталеску, спеша пройти внутрь. Надо же, как не

повезло. Когда выходила, Татьяны не было, а как пришла, так наросла.

`Пронесите все святые', – вздохнула Алиса, хлопнувшись на кровать.