Текст книги "Обитель Варн"

Автор книги: Райдо Витич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 23 страниц)

– Молодая, – пожал плечами Щербинин.

– Угу…. Готовь документы и конвой. Отправим ее завтра в госпиталь на

освидетельствование. И на списание.

– Куда отправим?

– Как всегда. К Овину. Двадцать минут конвоя – хлопот меньше. А то кто его

знает, что она от большой любви еще на свою да нашу с тобой голову устроит.

– Хорошо. Сейчас же отзвонюсь.

– Лично езжай.

– Как скажете.

– Предупреди, чтоб сильно не шлифовали. Хватит с нее. Три месяца достаточно.

Щербинин кивнул, хоть и считал, что полковник излишне мягок по отношении к Лисе.

– Что с Рицу будем делать?

– Пропуск подписывать. Эскорт готовить. И с почестями куда скажет. Но после

того, как поговорю с ним.

– Думаете, удастся рот ему закрыть?

– Угу. Если не хочет, чтоб любимая в дисбате сгнила или в психушке, не просто

промолчит, а еще и немым скажется. Выбор, Клим у него не велик.

– Не похож он на влюбленного. Не мальчик уже.

– Не мальчик, именно. А последняя любовь она крепче первой скручивает. Взяла

его Лиса со всеми аристократическими внутренностями. Жаль такую пару разбивать…

Жизнь-то она длинная, – подмигнул полковник заму. Тот понимающе улыбнулся,

кивнул:

– Готовлю пропуск?

– Готовь. По Гнездевскому дело движется?

– Тяжело, Виктор Николаевич, но работаем.

– Без вмешательства знакомых Рицу оно быстрей пойдет и тихо закончится. Отчеты

жду каждый день. Взвод Гнездевского расформируй. Лучше, конечно, всех списать.

– Лучше. Но 26 человек. Прекрасные специалисты. Жалко таких людей терять.

– Убирай их от греха, кого списывай, кого в другие части и отделы. Без права

самостоятельной работы. Не затягивай, – приказал, поднимаясь. – Я к Рицу.

Бэфросиаст сидел у стены на скамье и, обнимая ногу, смотрел на оконный просвет

под потолком.

– Добрый день, – украсив свое лицо улыбкой, сказал Горловский, входя в

помещение.

Граф вскользь глянул на него и вновь уставился на оконный проем.

– Тоска по свободе? – сел на скамейку к заключенному.

– Вас это удивляет? – недовольно уставился на него Рицу.

– Нет. Рождает понимание. Продолжим вчерашнюю беседу, граф?

– Продолжим. Начнем с пояснений и объяснений. Прошли сутки с моего незаконного

задержания, полковник.

– Вторые пошли. Знаю. Но идет следствие.

Бэф поморщился:

– Не смешите. Ваше следствие и я несовместимы. Чем вы будете аргументировать

мое содержание под стражей?

– А придется?

Бэф подозрительно уставился на полковника:

– Объяснитесь.

– Давайте все же вернемся к разговору.

– Допросу.

– Как вам угодно. Но на несколько вопросов ответить придется. Вы же не хотите,

чтоб я брал с вас подписку о невыезде?

– Вы блефуете. Стоит мне выйти и ваши действия станут темой разговоров в очень

высоких кругах. И подписка, неподписка иметь значения, что для вас, что для меня

уже не будут.

– Все-то вам угрожать, а по-хорошему нельзя? Вы отвечаете на вопросы и свободны…

– Лесс?

– Ах, как вы ее – Лесс…. Она вас – Бэф. Красиво, сочно. Не любовь, да? Да, не

смотрите вы на меня, как на врага. Завидую. Жизнь и будущее Лисы зависит

полностью от вас. Если мы сможем договориться, то причин для недовольства не

будет, – и вдруг широко улыбнулся, качнулся к графу с видом заговорщика. —

Хороша девчонка?

– Не ваше дело, – отрезал граф.

– Понятно…. Зачем она к вам приходила? Что хотела-то, а?

Бэф фыркнул:

– Посмотрите запись и узнаете.

– Смотрел, – вздохнул Горловский. – Понять вас, влюбленных, только человек с

неординарным мышлением может, а я служака, мне возвышенные чувства на составные

разложить сложно.

– Опять намек на адюльтер?

– Да уж, какой намек, – посерьезнел Горловский. – Прямо скажите, насколько вы

заинтересованы в судьбе Лисы?

Варн прищурился. С минуту изучал физиономию вояки и кивнул:

– Вы правы – всецело. Зайти готов далеко.

– Я так и подумал. Поэтому разговор к вам образовался. Гнездевского вы близко

знали? Прав? Не верю я, что Игнат просто так за любовником жены гоняться стал бы.

Тем более о том, что Агнешка жива, он не мог не знать, и о том, что вы с ней

расстались. Но вас он продолжает преследовать, а к жене и близко не подходит.

Остыл? Странно, правда? К ней – да, а к вам – нет? Неувязка. Наверняка еще что-то

есть? Поведаете?

– Да. Я приходил к нему и заявил прямо, что если он не оставит Агнешку в покое,

а зная его должность и возможности, исключить подобного варианта было нельзя,

тогда ему придется расстаться с карьерой.

– Только лишь?

Мужчины посмотрели в глаза друг друга, и ответ не понадобился.

– Вот теперь мне понятно, почему Гнездевский вас по всему шарику ловил, достать

мечтал и жизнь попортить. Вы, кстати, в курсе, что он вас причислял к лику…

вампира?

– К лику святых причисляют, полковник, а вампиры относятся к нечисти, так как —

нежить. И оставьте глупости. Вампиры, лешие, русалки… Что за вздор?

– Далеко не вздор, граф. Иначе вами бы не заинтересовались. Знал капитан, чем

начальство увлечь. Правда, что он Лису убить вас послал?

– Правда. Но в горах обвал произошел. Я по неуклюжести попал под камнепад. Лесс

спасла, проигнорировав приказ. Тащила до точки эвакуации, а там… Гнездевский

пытался убить и ее, и меня. Чудом ушли.

– Видимо, было за что. Лису, точно – было, а вас… компромат против капитана

имели?

– Имел. И готов был обнародовать в случае его появления рядом с Агнешкой.

– Ах, вот в чем дело.

– А как бы я еще удержал этого пса от мести к и без того немало от него

претерпевшей женщине?

– Взяли огонь на себя. Благородный поступок. Совершите еще один?

– Поясните.

– Вы мне компромат на Гнездевского и слово, что будете молчать, я вам – Лису.

Согласитесь, вам головная боль в виде опасных для жизни материалов не нужна.

Гнездевского нет, с Агнешкой вы расстались, к чему хранить у груди ненужные вам

бумаги? А мне они нужны.

– Деятельность Гнездевского более, чем возмутительна…

– Конечно. Могли бы и раньше мне сообщить…

– Перестаньте, полковник! Не верю я, что вы ничего не знали. Давайте говорить

откровенно: ваш человек десять долгих лет занимается криминалом, а вы не в курсе

– абсурд!

– Тем не менее – не знал. Появились кое-какие подозрения в последние полгода,

но как-то ни времени, ни возможности разобраться не было. Честно скажу, граф, я

знал Гнездевского пятнадцать лет, мальчишкой еще к нам пришел. Правда, тогда

было ясно – пойдет далеко. Хватка у него хорошая: умен, организован, просчитан.

Лучшие бойцы в его взводе. Конечно, где-то глаза на его шалости закрывал, где-то

и мимо ушей пропускал… Н-да. Так что решим, Бэфросиаст?

– Все зависит от того, что вы сделаете для Лесс.

– Ну, выпустить, как вас, не могу, ясно, по-моему.

– А что можете?

– Закрыть дело за невменяемостью совершившего преступление. Отправить Лису на

принудительное лечение в госпиталь. Чтобы через три-четыре месяца ее можно было

списать и отпустить домой.

– С клеймом шизофреника? Удобно. Одним взмахом три точки: на агенте, на

свидетеле преступления офицера, на неприятностях. Хотите лишить Лесс голоса? И

забыть про дела Гнездевского.

– Есть еще два варианта: расстрел за содеянное или долгая, долгая служба в

дисбате где-нибудь в песках и прериях, где из живности, кроме Лисы, сотня

отмороженных головорезов, – и добавил, видя, как закаменело лицо Рицу. – Мне

лично первый вариант больше понравился. Именно потому, что делишки Гнездевского

я без внимания оставлять не собираюсь. Мне и как человеку противно, и как

офицеру, тем более. Мундиром подлости прикрывать, черня своих товарищей, честных

ребят, я никому не дам.

Бэф недоверчиво посверлил полковника взглядом, подумал и рискнул:

– Три месяца, полковник. Только три.

– Трудно, но… хорошо.

– Документы по Гнездевскому будут у вас через час, как Лесс окажется на свободе.

И учтите…

– Знаю, знаю: вы умеете защищать своих женщин. Я не Гнездевский, уважаемый граф.

Хотя, хочу заметить, вы своими действиями наживаете весьма серьезных врагов. К

чему вам неприятности получать, лезть в дебри из-за женщин? Мало их,

беспроблемных, что ли? Не молоды ведь вы уже. Авантюры подобного рода больше

юнцам под стать, живучим да прыгучим, а нам, старикам, покой полезен. Тишь,

гладь, размеренность и юная чаровница под боком.

– Я не привык обсуждать свои пристрастия, привычки и планы с кем бы то ни было.

– Конечно. Это так, философское размышление. А нельзя получить документы раньше?

Мы в принципе уже немало знаем и работаем, но дознание шло бы быстрее при вашей

помощи. Не хочется мне упускать сообщников Гнездевского. Боюсь некоторых к

ответу не призвать.

– Хорошо, чем смогу, помогу, но лишь в случае убедительных доказательств о

терпимости по отношению к Лесс.

– Ее сегодня же переведут в полковой госпиталь, в тридцати километрах отсюда.

Ущелье Карапас. Сможете забрать ее через три месяца.

– Я не знаю, что будет через три месяца, как и вы. Но прослежу обязательно.

Разумно – кивнул полковник:

– Что ж, будем считать, договорились? – протянул ладонь для пожатия. Бэф не

без колебания пожал:

– Будем.

– Приятно иметь с вами дело, граф. Через час вас доставят, куда скажете.

– Надеюсь, больше не увидимся.

– Кто знает, граф, кто знает? При вашем-то темпераменте и любви к приключениям

зарекаться от свидания? – вставая, заметил Горловский. Улыбнулся Рицу по

отечески тепло. – И все-таки примите совет: держитесь подальше от сомнительных

связей. Тогда мы точно не встретимся.

Глава 22

Лесс лежала на кровати в одноместной, вполне комфортабельной палате, если б не

ее стеклянные стены. Удобно лишь служащему составу – десять палат – один пост, с

которого видно каждого пациента.

Алиса чувствовала себя мышкой, попавшей в аквариум. Осталось наглотаться воды —

лекарств, что заставляют пить по четыре раза в день под бдительным присмотром

медсестры и дежурного бойца, и пойти на дно – вглубь собственного сознания. Во

тьму мыслей, воспоминаний. А ей совсем не хочется туда. Потому что там горько,

холодно и больно. Там грязь пройденных лет, ошибок, убитые за пустую банкноту

люди, амбиции капитана, разбитые надежды, пепел, оставшийся от веры в свет и

добро. Там мама и Бэф, весь клан ставших ей братьями и сестрами свободных и

вечно пьяных от этой свободы Варн. Иных существ и все же более близких и

понятных, чем любой человек. А еще там живет сожаление о том, что сделано и что

не сделано. И никак ей не понять, о чем жалеет больше.

Месяц, два барахтается она в трясине собственной памяти и бродит кругами от

первого звонка в лицее до последнего трупа в доме `Ромео'. Ее напичкали

транквилизаторами, просканировали, простерилизовали мозг, до полной апатии свели

все физические ощущения. А память, как самое вредное, назойливое насекомое,

живет и здравствует, ширит свои директории, захватывая, словно прожорливый вирус,

не только нервные клетки, но и всю плоскость бытия.

И Лесс знала причину данных метаморфоз, понимала, что нужно сделать, чтоб

избавиться от угнетающего чувства тоски – убить причину дискомфорта, постоянного

третирования любой плоскости ее личности – любовь к Бэф. Но легко подумать, а

как сделать? Ее из сердца, она – в душу, ее из души гонишь, она проникает в мозг

свербит и ноет плачем глупой идеалистки. Давишь ее огромным списком аргументов,

а она на все выдает один контраргумент, перечеркивая разом реестр объективных

фактов субъективным, обиженно-возмущенным – плевать!

Шаг за шагом из угла в угол палаты бродит печаль и считывает тени прожитых лет,

разъедает, растворяет тело Алисы, сжигает душу и стирает озорной блеск в глазах.

Осунувшееся лицо, тяжелый взгляд, угрюмая замкнутость сжатых губ, скудость фраз

и лениво-заторможенные движения – такой Сталеску предстала перед врачебной

комиссией. Получила документы о демобилизации в связи с тяжелым психическим

заболеванием, предписные листы, подъемные и корочки инвалида – лейтенанта запаса.

Ее отвели в раздевалку и кинули пакет с вещами.

Сталеску долго рассматривала сложенную амуницию: брюки, рубашку, армейские

ботинки, личный жетон на цепочке. Медленно оделась, сунула в нагрудный карман

документы, сложила свое нехитрое имущество в вещмешок, попросила сигаретку у

дежурного и вышла на крыльцо.

Зима белыми пятнами снега расписалась на территории военного городка. Серые

стены – ограда периметра, седые вершины гор в окружности, куда ни кинь взгляд. И

солнце, словно в насмешку мрачному настроению, слепящее, яркое.

– Куртку забыла, – вырос за спиной девушки лейтенант, протянул с каменной

физиономией. Лесс взяла.

– Я буду сопровождать тебя на аэродром, на чартер до дома.

Девушка опять кивнула, не поворачиваясь к мужчине.

– Пойдем? Машина ждет.

Лесс кинула куртку на ступени, тяжело опустилась на нее и, неумело закурив,

бросила:

– Покурю и поедем.

Лейтенант не стал перечить. Молча застыл за спиной демобилизованной, зорко

оглядывая окрестности.

Почти весь клан собрался на крыше высотного здания, с которого прекрасно

просматривалась местность. Высокий забор, низкие строения госпитальных корпусов,

КП, ворота, лента дороги, ведущая прочь из низины меж скалами. Пропустить Лесс

невозможно. Бэф стоял на карнизе и пристально смотрел вниз. Ждал. Вглядывался в

человечков, снующих внизу: где ты, милая?

Варны переглянулись: третий час вожак не двигается с места и хоть бы бровью на

них повел, обратил внимание, что не один, что его собратья рядом и переживают за

него и за Лесс. И пусть она стала человеком, но если Бэф нравится, если ему

хочется, то они не против принять Лесс обратно, в любом качестве. Как была она

сестрой, так и осталась. А кто она по определению психики да физики – им без

разницы. Пусть люди подобной ерундой занимаются.

Гаргу пожал плечами, встретив взгляд Таузина: я, собственно, и не отсвечиваю и,

вообще, молчу. А мог бы сказать!

Урва достал из кармана пакет с семечками и начал их грызть, отправляя на волю

семена.

– Не так, – буркнул Смайх, взяв пару семечек. Продемонстрировал всем Варн, как

надо, раздавив в пальцах и съев семена.

– Не-а, – качнул головой Гаргу. – Вот как надо.

Пососал и выплюнул, не раскусив.

– И что? – не поняла Тесс.

– Масло в них, – продемонстрировал Коуст. Выдавил из семечки пальцем капельку

и слизнул ее.

– Олухи, – пробасил Майгр, взял пригоршню и сунул в рот. Прожевал вместе с

шелухой и проглотил. Май заинтересовавшись подлетела к нему, положила ладонь на

живот брата, прислушиваясь. И с любопытством заглянула в лицо:

– Ну-ка, открой ротик.

Майгр открыл, выказав заодно и зубы с черными пятнами шелухи на эмали. Май

скривилась:

– Бе!

– Ха! – бросил Мааон. Выставил семечку, раскусил зубами и выплюнул шелуху.

Урва потеряв интерес к еде, подлетел к вожаку, настороженно косясь на его хмурую

физиономию, присел на корточки на верхушке антенного блина.

– Красивая штука, – кивнул на сверкающую поверхность радарной установки.

– И погода ничего, – фыркнул Бэф, покосившись на хитреца.

– Ага, – почесал щеку в раздумьях – как бы свое любопытство удовлетворить и им

же не умыться?

– Что хочешь? – отвернулся от него вожак, вновь стал пристально осматривать

территорию городка внизу.

– Может, ты ее поцелуешь, Бэф? Что мучиться? И опять, как было.

– Я сейчас тебя поцелую, – заверил Бэфросиаст, взглядом закрыв начавшиеся

прения. Урва выставил ладонь – понял, молчу. И вздохнул, как только вожак

отвернулся, уставился на сверкающие вершины гор: как хорошо начиналась история….

Он прекрасно видел маневры бойцов, подбирающихся к беспечной парочке у каменной

ограды. Но Бэф сказал – не вмешивайся, исчезни. И он не вмешивался – не дурак.

Но любопытство в карман не спрячешь. Оно его за голубками и вело. Не зря,

выходит, щурил Урва хитрые глаза, зорко следя за человечками. Наслаждался

разыгравшимся спектаклем, как заядлый театрал. Но Бэф его чувства не разделил и

закричал, прерывая постановку. Урву унесло и впечатало в камни, откинуло в

низину. Минут двадцать отдыхал, пытаясь понять – что это было, потом взмыл в

небо и, не увидев на авансцене горного пейзажа ни вожака, ни его пассии,

прикинул, куда они могли отправиться, и полетел к святилищу Варн.

Тенью проник в заветную пещеру и замер у сталактитовых отложений, настороженно

поглядывая на Бэф. Тот, припав лбом к челу мертвой человеческой женщины, решался

на опасный шаг.

Урва понял его по состоянию, что переубеждать бесполезно, и потому молчал, не

выдавая своего присутствия. Часа два сосульку сталактитовую изображал, пока,

наконец, вожак не оторвался от тела женщины, закончив таинство.

Приблизился несмело. Бэф, щуря злые глаза, уставился на сородича:

– Слово кому скажешь, будешь искать другой клан, – предупредил с шипением.

– Я нем, как камень, – заверил Урва, вытянул шею, с любопытством разглядывая

красно-синие пятна ран на теле мертвой девушки. Бэф ногтями принялся вытаскивать

из ранок пули, зализывать их. Последняя пуля звякнула о камень и словно

разбудила труп. Девушка начала корчиться, хрипеть. Пришлось помочь вожаку

держать ее.

– Может, к Соуисту? – предложил Урва.

– Как раны затянутся, – согласился Бэф, вглядываясь в лицо Лесс. И трое суток

не отходил от нее, грел, нежил, учил дышать и залечивал раны. Но появившемуся

детенышу нужен был более тщательный уход, а его нянькам пища и отдых.

Через неделю со спящей на руках вожака Лесс они улетели к Соуисту, надеясь

получить помощь и пристанище. И получили. Старый Варн всегда отличался

гостеприимством…

Бэф слетел с крыши, вспугнув воспоминания Урва. Весь клан рванул к краю, следя

взглядами за вожаком. А тот парил над двухэтажным зданием внизу и вглядывался в

фигурку, сидящую на ступенях.

– Лесс, – зашипела Ойко. Гаргу обнял ее:

– Все еще ревнуешь?

Та вздохнула и, виновато посмотрев на Варн, прижалась к нему, потерлась лбом о

плечо:

– Больше не буду.

`Лесс', – донесся до Варн печальный вздох вожака.

Девушка встала и пошла в сопровождении мужчины к машине, а Бэф так и не

приблизился к ней, не выдал своего присутствия.

Алиса открыла дверцу машины и увидела на сиденье томик стихов Цветаевой.

– Откуда? – вскинула взгляд на водителя, молодого лопоухого паренька.

– Вы лейтенант Сталеску? Вам передали. Берите, – улыбнулся застенчиво,

покосился на лейтенанта – сопровождающего. – Это стихи, ничего запрещенного.

Алиса осторожно взяла том, провела пальцами по обложке и уставилась на парня:

– Давно передали?

– Часа два назад, – пожал тот плечами.

Лесс огляделась, тщательно осмотрев каждую точку. Никого: тишина, не многолюдно,

ряд машин и зданий, неровные горные вершины и слепящие пятна радарных тарелок на

крышах. Ей показалось, что на крыше центрального здания, у антенного пика, кто-то

есть. Пригляделась, приложив ладонь к глазам, и поняла, что это всего лишь игра

бликов от полированных поверхностей зеркал да пластика.

`Как жаль', – екнуло в груди. Рука сжала том стихов, словно шкатулку с

драгоценностью. Взгляд упал на розовую ленту закладки.

– Садитесь, Сталеску, – подтолкнул ее в салон лейтенант. Помог забраться

внутрь и сел сам. Машина тронулась с места.

Лиса открыла книгу, провела пальцами по розовому атласу закладки и прочла

отмеченное галочкой стихотворение:

В мире, где всяк сгорблен и взмылен,

Знаю – один мне равносилен.

В мире, где столь много хощем,

Знаю – один мне равномощен.

В мире, где все плесень и плющ,

Знаю – один ты – равносущ.

Мне.

Лесс оглянулась. Машина уже выехала за ворота, покинула последний приют

неудавшейся агентки. Стекла зданий и КП, серый бетон ограды стремительно

удалялись, перечеркивая прошлое девушки извилистой кривой дорогой. Никто с ней

не прощался, не махал рукой. Но Лиса четко видела, как солнце высвечивает фигуру

Бэфросиаста, ровный строй Варн, застывших у ворот. Всех, кто был ей единственно

дорог, но оставался в прошлом, как и те, кто прошел мимо незамеченным или

оставившим глубокий след черных дел.

`Я люблю тебя', – прошептала Лесс миражу, позволив себе эту малость, в надежде,

что признание и осознание излечит ее, поможет забыть, примирит с собой и своим

зыбким будущим.

Эпилог

Бэф сидел на подоконнике и кормил в ладони залетную птаху. Глупышка отбилась от

своих. Стайки по весне останавливались в обители Варн, чтоб отдохнуть и вновь

продолжить путь. А эта птица так и не улетала, хотя могла легко вспорхнуть и

ринуться прочь вместе с собратьями.

Бэф посмотрел вдаль: Лесс тоже отбилась от стаи, и так же могла вернуться. Но

живет, как и эта меленькая птичка, вдали от своих, считая чужих родными.

Кто кормит ее с ладоней? Кто греет ее озябшие руки и продрогшую душу?

И хочется крикнуть в рассветный туман: я все еще жду тебя!

Но страшно вспугнуть птицу с ладони.

Изо дня в день одна и та же картина.

Урва специально громко шмыгнул носом, вспугивая птичку с ладони вожака. Бэф

недовольно уставился на Варн, единственного оставшегося в эту пору в зале:

– У тебя бессонница?

– Ага, – вздохнул, пряча взгляд.

– Полечить?

Урва крякнул, не зная, как расценить явную двусмысленность вопроса. Принялся в

раздумьях царапать ноготком темное пятнышко на столе. Лучше б, конечно, уйти,

пока вожак не рассердился всерьез, но вот тело, словно вросло в стул. И решился:

была не была!

– Я вот что думаю, Бэф…

Тот не скрыл ехидства: знаю я все твои мысли, Аристотель ты наш.

– Нет. Ты послушай: двое из клана ушли, а пришел лишь один детеныш.

– Не рад пополнению?

– Э-э… ну, рад… только ненадолго Рысь у нас.

– Наоборот. Она приглянулась Хоф.

– Да, но профессор хочет, чтоб она вернулась домой.

– Рысь больше не его внучка. Она Варн, и будет принимать решения сама. Теперь и

навсегда. Зелинский был предупрежден о том.

– Да, но что она выберет, точно знать нельзя… Не мешало бы еще пополнить клан,

на всякий случай. Завести перспективного детеныша. Сильного и проверенного…

Бэф скользнул к столу, сел на край и внимательно уставился на сородича. Его

взгляд Урва не понравился. Он поерзал, решая – а не отползти ли сейчас в

саркофаг пока не поздно?

– Скажи мне, самый мой бесхитростный брат, что твоя отлучка из клана недельной

давности была вызвана желанием расширить кругозор, – елейным голоском пропел

Бэф, заглядывая в лицо Урва с видом заботливого родителя.

– Хм… ага, – выдавил тот.

– Ага?

Урва набрал воздуха в грудь, собрался с силами, наскреб по сусекам мужества и

заявил, прямо взглянув в глаза вожака:

– Лесс стоит вернуть. Один поцелуй и все встанет на свои места. Ей плохо без

тебя, тебе без нее…

– А кругозор ты в районе ее дома расширял? – прищурился Бэф, ласково проведя

ноготком по шее Урва в области сонной артерии.

– А-а… – пискнул Варн и с треском захлопнул челюсть.

– Я гений-провидец?

– Ага, – преданно глядя в глаза вожаку, кивнул Варн.

– Тогда тема закрыта, – оставил его в покое Бэф. Встал.

– Постой, – брякнул опять Урва: и кто меня за язык тянет? Бэфросиаст повернул

к нему голову, заинтересованно прищурившись. – Я хотел тебе напомнить, что Лесс

женщина, человек. Значит, будет следовать правилам человеческой морали. Не

сделает шаг первой. Будет ждать его от тебя. Гордость это называется. Вот.

Бэф скривился: что за чушь?

– Ты же знаешь манеры человеческих женщин: они не звонят первыми, опаздывают на

свидания. Правила у них такие.

– В переводе на внятный язык ты хочешь сказать, что мне стоит навестить Лесс и

проверить, а не горит ли она желанием вернуть себе облик Варн, – кивнул,

развернувшись всем корпусом к Урва. Уперся кулаками в стол, нависнув над братом.

– Примерно.

– Примерно?

– Один поцелуй, Бэф, и клан получит сильного бойца, ты – любимую. Все довольны,

– развел руками Урва, решительно не понимая, как вожак не видит своей и общей

выгоды, не понимает элементарного?

– Я не стану этого делать.

– Не обязательно ты…

– Что?!

Бэф выхватил Урва из-за стола, сжав горло, встряхнул от души:

– Не смей к ней приближаться! Даже думать о ней не смей! – прорычал, откидывая

Варн. – Решение должно быть обоюдным, а не лично твоим!

Урва сдуло к стене.

– Наши проблемы не касаются Лесс, – добавил вожак тише.

– А проблемы Лесс – тебя? – спросил Урва еле слышно. Поднялся с пола. Бэф

насторожился:

– Что ты знаешь?

Варн лениво подошел к вожаку, уставился исподлобья:

– Ты, конечно, вожак, конечно, тебе видней, когда соблюсти законы, когда

попрать их. Но ты кое-что забыл. А я помню. Потому и смею настаивать – поцелуй

Лесс, верни ее не нам – себе. Хочешь сохранить ее право выбора? Но его нет. И не

было. Ты все решил давно… когда укусил ее.

Бэф побледнел:

– Ей плохо?

– Она так и не стала человеком. Яд бродит по крови и будит инстинкты. Она душит

их силой воли, но борьба неравная. Ты это знаешь и я. Она лишь не в курсе.

Природа все решила за вас, – развел руками.

– Нет, – качнул головой Бэф. – Лесс сильная девочка. Она справится. Прошло

много времени. Не страшно. И хватит. Тема закрыта, иди спать.

Урва вздохнул: почему все влюбленные упрямы?

Февраль:

`Я люблю тебя. Люблю! А хочу ненавидеть. Забыть, потерять. Но ты как наваждение:

и сон без тебя не впрок, и явь, как сон. Я не живу, Бэф. Я потеряла не тебя,

любимый – себя. Лесс осталась с тобой, а домой приехал фантом от Алисы и

пытается жить, как человек: слушать, видеть, ощущать.

Здесь многое изменилось. Ничего из того, что я помню, не осталось, разве что

некоторые вещи в доме хранят меня, ту, что еще верила, грезила. Но меня уже нет

и их ухищрения спасти и согреть глупышку Алису – тщетны. Она заблудилась в

Зазеркалье.

Маму жалко'…

Март.

`Я люблю тебя. Возможно, это паранойя. Я уже дошла до маразма – пишу дневник,

чтоб хоть так поговорить с тобой, дотянуться до тебя, милый мой.

Мне по-прежнему холодно и неуютно, и по утрам я просыпаюсь с тем же ощущением

промозглого холода, что будил меня в гробнице нашей обители. И первое, что

вспоминается – твое лицо, глаза, руки. Тепло твоих объятий, нежность взглядов и

ощущение покоя и уюта, что ты щедро дарил мне.

Наверное, я сильно виновата перед тобой. Впрочем, я виновата перед многими. Их

почти сотня, но странно, что именно о тебе, а не о них болит и ноет душа. Как ты?

Помирился ли с Ойко? Воспитываешь ли новых детенышей? Летаешь ли по ночам над

городом? Разговариваешь ли со звездами? Доносит ли ветер к тебе мой стон?

Море, океан вопросов, но ответы скрыты и спутаны как карты в колоде, и где ты и

где я – не найти, не угадать. Возможно, уже забыл обо мне, опять кормишь голубей

на площади Сан-Поло, кружишь на Венецианском карнавале очередную красавицу. А

завтра рванешь в высь, пройдешься в полете над Валенсией и Тулузой, прогуляешься

по площадям Рима, отобедаешь в Белградском ресторане, поохотишься в Вуковаре и

заснешь где-нибудь в Глейсдорфе или Мишкольце…

Неужели мы больше не увидимся?

`Маме кажется, что у меня горячка. Она то и дело щупает мой лоб, заглядывает в

глаза. Я стараюсь улыбнуться ей, воссоздать прежний, знакомый ей оптимизм в

глазах. Но вот беда, мне до ужаса хочется вместо этого просто прижаться к ней,

расплакаться и рассказать все, что со мной произошло вдали от нее. О тех душах,

что пришлось забрать, и о своей, что осталась в твоей обители.

Я так и не привыкла спать по ночам. Лежу, смотрю в потолок и мирюсь с инертным

существованием, борюсь с желанием встать на подоконник и взмыть в небо, пройтись

в прощальном кружении над городом и полететь к тебе.

Я постоянно убеждаю себя, что страсть пройдет, сгинет тоска и все наладится. Не

первый раз я влюблена…но разве любила?

`Сегодня видела птиц. Они летели к тебе огромной стаей. Я стояла и с завистью

смотрела им вслед, пока мама не увела меня с улицы. Кажется, она серьезно думает,

что медкомиссия не ошиблась. Еще немного и мама начнет пичкать меня лекарствами,

водить по психиатрам. И как объяснить ей, что это тупиковый путь, неверное

решение? Все проще и сложней: я больна любовью к тому, кого нет. Кто миф,

парадокс, иллюзия природы. Кто реальнее любой реальности. Кто мертв, но жив

более любого из живущих'.

`Я работаю. Хожу в тренажерный зал.

Купила себе пугач и палю по мишеням – пустым банкам на пустынном пляже за домом.

Много читаю, бегаю по утрам. Стараюсь загрузить себя всем, чем можно.

Не помогает'.

`На меня косятся соседи. Сослуживцы сторонятся, словно я чумная. Братья смотрят

как на инопланетянку. Мама – как на любимую, но тяжелобольную. А ведь я уже не

Варн. Я такой же человек, как и они. Но чувствую себя настолько одинокой,

подавленной, насколько, наверное, и муравей не чувствует себя в пустыне.

Наверняка дело во мне. Но как переломить себя? Заставить улыбнуться в ответ на

пошлость, рассмеяться грубой шутке, умиляться непроходимой глупостью,

восхищаться дурными манерами. Фальшивить, лицемерить, лгать изо дня в день. Быть,

как все.

Не хочу, потому что не могу. Твой образ хранит меня от лжи. Я знаю, свобода не в

запретах, свобода в той самой никому не нужной, такой некрасивой для всех правде.

А мне омерзительна кривда. Я знаю ее цену, знаю вкус и цвет ее сути.

Она пахнет кровью и горем…

Мама водит меня в церковь. Я хожу. Вот только исповедоваться мне не в чем. Мои

грехи и гиена не смоет, куда уж клирик отпоет'.

`Конец марта. Меня уволили.

Соседи нажаловались патрулю и у меня отобрали пугач. Теперь я в принудительном

порядке хожу к психологу и слушаю его сказки о неограниченных возможностях

человека. Где-то я уже слышала теорию о человеко-царе…Можно я останусь

человеко-зверем? – спросила как-то. Психолог, молодой мужчина прилизанной

наружности, потерял дар речи. Потом долго зачитывал мне какую-то нудную брошюрку

о величии и могуществе подсознания, энергетики. Я поверила. Но занятия все равно

продлили на неделю.

Теперь я молчу. Сижу и думаю о тебе, разговариваю, обсуждаю прошедший день.

Психолог мне не мешает. Судя по его довольному лицу, в конце встречи – я ему

тоже.

А маму не отпускает тревога'…

`Сегодня мне показалось, я видела Урва. Хитрец сидел на дереве у подъезда и

наблюдал за тем, как я кормлю птиц. Я оглянулась и никого не увидела. До сих пор

не знаю, было или не было? Схожу с ума или твой верный друг почтил меня своим

присутствием?

Значит, ты еще помнишь обо мне?

Или все-таки, это паранойя?

Расклеилась я. Это просто весна…

Без тебя.

Апрель.

`Прошло два месяца, как я вернулась домой. Пять с тех пор, как мы виделись с

тобой. Я готова перевести их в недели и дни, подсчитать со скрупулезностью

шизофреника количество часов и минут нашей разлуки. И ужаснуться полученной

цифре. Но не буду. Мне хватает боли. Каждый вдох и выдох без тебя. Каждое слово,

не к тебе обращенное, каждое дело не для тебя, каждый взгляд, что подарен не

тебе – вот настоящий ужас.

Иногда мне хочется все бросить, взять снаряжение и направиться в горы, чтоб в

итоге оказаться на краю ущелья, что разделяет тебя и меня. Я даже составила

маршрут, посчитала время, что затрачу на путь, и вышла гротескно смешная цифра —

десять дней. Всего десять! Неспешных дней пути с привалами и остановками.