Текст книги "Утро дней. Сцены из истории Санкт-Петербурга"

Автор книги: Петр Киле

Гостиная в квартире полковника Кублицкого. На полу у рояля большой куст гортензии. Входит Мария Андреевна Бекетова; ее встречает Александра Андреевна.

М а р и я  А н д р е е в н а. Цветы какие!

А л е к с а н д р а  А н д р е е в н а. Внес денщик со словами: "Для молодой барыни".

М а р и я  А н д р е е в н а. А почему сюда? И от кого?

А л е к с а н д р а  А н д р е е в н а. Что ж у меня спрашиваешь? Я ли здесь молодая барыня.

М а р и я  А н д р е е в н а. Впрочем, я догадываюсь. Письма слишком красноречивы и сумбурны, чтобы произвести должное впечатление, а цветы – иное дело. Как приняли?

А л е к с а н д р а  А н д р е е в н а. Смеясь, как брат и сестра от общего поклонника, но к себе не взяли. Теперь можно подумать, цветы предназначены мне.

М а р и я  А н д р е е в н а. Как бы Франц не заревновал.

А л е к с а н д р а  А н д р е е в н а. Когда поэт влюблен в земное воплощенье Вечной Женственности, это не удивительно; но Боре как-то фатально не везет...

М а р и я  А н д р е е в н а. Еще бы повезло! Поэт-то Сашура, а Боря, прости меня, всего лишь стихотворец.

А л е к с а н д р а  А н д р е е в н а. Я не это имею в виду. После знакомства с Сашей и Любой в Москве Боря приезжает в Петербург как раз в утро 9 января, а возвращается в Москву в день убийства великого князя Сергея; летом, посетив нас в Шахматове, влюбляется в Любу, и все вокруг у него окрашивается в кровавый цвет. Неудивительно, на грани безумия пишет нам письма, а тут прерывается связь – забастовка почтово-телеграфских служащих, и он приезжает в Петербург – в декабре, когда Москва покрылась баррикадами, опять кровь и кровь. Я думаю, он вне себя не от любви, а, как все мы, от тех ужасов.

М а р и я  А н д р е е в н а. Так он и ищет у Любы спасения. Он и просил у нее спасти Россию и его.

А л е к с а н д р а  А н д р е е в н а. Боюсь, как бы еще чего похуже не случилось у нас. Хотя куда еще хуже.

М а р и я  А н д р е е в н а. Нет, нет, мне кажется, Боря успокоился, и цветы – это знак примирения.

А л е к с а н д р а  А н д р е е в н а. Ты не понимаешь, это-то и опасно.

    Раздается звонок; женщины вздрагивают и переглядываются.

АКТ  II

Квартира полковника Кублицкого. В гостиной с новыми корзинами цветов у куста гортензии Андрей Белый, Александра Андреевна, Любовь Дмитриевна и Блок.

Б е л ы й (сидя у рояля). Мне вспомнилось мое первое посещение Шахматова.

Б л о к ( прохаживаясь с безмятежным видом). Цветы навеяли.

Б е л ы й ( рассмеявшись). Странно: я удивился вам, Александра Андреевна, почти так же, как удивился Александру Александровичу при первом свидании с ним. Я не подозревал, что мать Блока такая.

А л е к с а н д р а  А н д р е е в н а (доверчиво). Какая?

Б е л ы й. Да такая тихая и простая, незатейливая и внутренно моложавая, одновременно и зоркая, и умная до прозорливости, и вместе с тем сохраняющая вид "институтки-девочки".

А л е к с а н д р а  А н д р е е в н а ( с улыбкой). Прозорливы вы, Борис Николаевич.

Б е л ы й. Впоследствии я понял, что причина этого впечатления – подвижная живость и непредвзятость всех ваших отношений к сыну, к его друзьям, к темам его поэзии, которые привели меня в скором времени к глубокому уважению и любви (и если осмелюсь сказать, и дружбе), которые я питаю к вам.

А л е к с а н д р а  А н д р е е в н а. Это очень мило. И я вас люблю. Но почему вы заговорили обо мне?

Б е л ы й. Помнится мне, что впечатление от комнат, куда мы попали, было уютное, светлое. Обстановка комнат располагала к уюту; обстановка столь мне известных и столь мною любимых небольших домов, где все веяло и скромностью старой дворянской культуры и быта, и вместе с тем безбытностью: чувствовалось во всем, что из этих стен, вполне "стен", то есть граней сословных и временных, есть-таки межи в "золотое бездорожье" нового времени, – не было ничего специфически старого, портретов предков, мебели и т. д., создающих душность и унылость многих помещичьих усадеб, но не было ничего и от "разночинца", – интеллектуальность во всем и блестящая чистота, всюду сопровождающая вас.

А л е к с а н д р а  А н д р е е в н а. Прекрасно. Но будет обо мне.

Б е л ы й ( обращая взор с эмалевым сиянием на Блока и Любовь Дмитриевну, сидевшую с ногами в кресле). Вас не было. Вы ушли на прогулку. Мы вышли на террасу в сад, прошлись по саду и вышли в поле, где издали увидали вас. В солнечном дне, среди цветов, Любовь Дмитриевна в широком, стройном розовом платье-капоте, с большим зонтиком в руках, молодая, розовая, сильная, с волосами, отливающими в золото, напомнила мне Флору, или Розовую Атмосферу, – что-то было в ее облике от строчек Александра Александровича: «зацветающий сон» и «золотистые пряди на лбу»... и от стихотворения «Вечереющий сумрак, поверь».

А л е к с а н д р а  А н д р е е в н а. Ах, вот к чему речь шла!

Б л о к ( уходя к себе). Ну, мне пора вернуться к занятиям школяра.

Б е л ы й. А Александр Александрович, шедший рядом, высокий, статный, широкоплечий, загорелый, кажется, без шапки, поздоровевший в деревне, в сапогах, в хорошо сшитой просторной белой русской рубашке с узорами, напоминал того сказочного царевича, о котором вещала сказка. "Царевич с Царевной" – вот что срывалось невольно в душе. Солнечная пара!

Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а. Ну, довольно об этом.

Б е л ы й ( обращаясь к Александре Андреевне). Помнится, в тот вечер, уже на закате, мы пошли на закат: по дороге от дома, пересекавшей поляну, охваченную болотами и лесами из стихов поэта, через рощицу, откуда открывалась равнина, за нею возвышенность и над нею розовый, нежно-розовый закат. Любовь Дмитриевна в своем розовом платье цвета зари выделялась таким светлым пятном перед нами. Александр Александрович сказал мне, протягивая руку: «А вот там Боблово». – «Я жила там», – сказала Любовь Дмитриевна, указывая на небо, сама цвета розового неба.

А л е к с а н д р а  А н д р е е в н а ( смущенно поднимаясь). Однако я с вами засиделась. Простите. ( Уходит во внутренние комнаты.)

Б е л ы й ( ударяя по клавишам с отчаянностью и болью). Моя тема!

   Любовь Дмитриевна поднимается, детское выражение на ее лице сменяется лукаво-мудрым; отскакивает от рояля и Белый.

 
       Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а
Скажите, хорошо ли ежедневно
Цветы мне присылать... Как примадонне
В часы ее триумфа и побед?
 

 
                 Б е л ы й
Вы примадонна на вселенской сцене,
Которую воспел поэт-теург.
 

 
      Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а
Здесь есть двусмысленность, и денщики,
Столь вышколенные, исподтишка
Смеются, и хозяйка уж не рада.
Да это стоит денег. Вы богаты?
 

 
                Б е л ы й
Ах, главное, цветы вам в радость. Да?
 

 
       Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а
Цветы-то, да! Но разве о разрыве,
Заспорив с Сашей, вы не объявили?
Вернули почтой лилии мои,
Засохшие, связав их черным крепом.
 

 
                Б е л ы й
То символ горький о погибшем мифе.
 

 
       Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а
Сожгла я их, чтоб не хранить впустую.
Цветы ведь хороши пока живые,
Как молодость, чем ныне мы прекрасны.
Что ж не сожгли вы сами?
 

 
                Б е л ы й
                                                Да в огне
Душа моя сгорела б заодно.
 

 
       Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а
Поскольку от меня вы отреклись,
Надеюсь, душу вашу не спалила.
 

 
                Б е л ы й
Не я отрекся, а поэт-теург.
Теперь уж в «Балаганчике» яснее
Предстали и для вас мои упреки.
Как совместить призыв к Прекрасной Даме
В его стихах, чем нас он всех пленил,
Как Данте иль Петрарка новых дней,
С его отказом не от мистики,
Пускай он заявляет: «Я не мистик!»,
А смысла высшего любви, что в вас
Его поэзией воплощено?
Я ж предостерегал: "Куда идешь?
Опомнись! Или брось, забудь ты – Тайну,
Врученную тебе, как видно, даром.
Нельзя одновременно быть и с Богом,
И с чертом".
 

 
         Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а
                        Знаю, письма я читала.
Всю эту заумь, лестную когда-то,
Я – Вечной Женственности воплощенье,
Сказать по правде, не взлюбила я.
 

 
                 Б е л ы й
Так, что ж вы оскорбились за него?
Не он ли вас воспел, чтоб ныне бросить
И в небесах, сходящую на землю,
И на земле, несущуюся ввысь?!
И где тут ложь? И я ли в ней повинен?
 

 
        Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а
Вы кружитесь вокруг меня, как бес.
Остановитесь, ради Бога.
 

 
                Б е л ы й
                                              Правда!
 

 
         Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а
Что вы хотите мне сказать? Нельзя ль
Ясней, попроще, как глаза сияют
Фарфоровые ваши, аж слепят;
Да и ресницы чудны... Как у женщин,
Густые, длинные, на зависть...
 

 
                 Б е л ы й
                                                       Боже!
Я думал, помирились мы и вместе
Все можем жить и в братстве, и в любви.
 

 
         Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а
И в братстве, и в любви? Что ж это будет?
Соборное сожительство на Башне?
Мужчин и женщин – меж собой и всеми?
Нет, это даже не смешно для нас.
 

 
                  Б е л ы й
Вы образумили меня, как Блок.
В душе моей, когда я вижу вас,
Нет ни религии, ни мистики, -
Я думал, тут конец моим восторгам.
О, нет! Начало новой жизни здесь!
 

 
         Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а
Я знаю: вы весьма переменились.
 

 
                Б е л ы й
Я вижу вас во сне и на яву:
Высокая и статная, о, Боже!
Вся в золоте волос и мощи женской,
Что Тициан запечатлел впервые
В Италии, природа повторила
В краях родных, откуда родом вы.
       (забегав вновь)
Прощай, Средневековье! Здравствуй, мир,
Взошедший вновь в эпоху Возрожденья!
Вот как люблю я вас.
 

 
        Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а
                                       Здесь снова символ?
 

 
                 Б е л ы й
         ( опускаясь на колени)
Любовь земная, как в «Декамероне».
 

 
         Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а
Смеетесь?
 

 
                 Б е л ы й
                   Никогда. Серьезен слишком.
Вы кружите мне голову улыбкой,
Какой я прежде не видал у вас,
И смысл ее – растроганная нежность,
Что просит и пощады, и награды.
 

 
         Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а
          ( отступая назад)
Прошу вас, поднимитесь и скорей!
 

 
                  Б е л ы й
Отцовское имение готов
Продать я, – это тысяч тридцать, -
Чтобы в Италию уехать с вами.
 

 
         Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а
Большие деньги.
 

 
                   Б е л ы й
                               Мир объехать можно.
Еще останется. Решайтесь!
 

 
          Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а
                                                  Боже!
Вы любите меня? Скажите просто.
Вы любите меня, какая есть?
Или идею?
 

 
                   Б е л ы й
                    Во плоти, конечно!
Сошедшую на землю красоту.
Прекрасную мадонну Рафаэля.
Земную женщину в красе небесной.
 

 
        Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а
Все те же речи...
 

 
                 Б е л ы й
                             Нет, слова, но смысл
Исполнен жизни, как любовь во взоре
Сияет вашем, жаждущем признанья,
И вот я жизнь мою вам отдаю, -
Продлить ее иль прекратить – вы вправе.
 

 
        Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а
Все это было, да я помню. Нет ли
Записки о самоубийстве? Нет?
Ну, значит, все слова, слова, слова.
 

 
                 Б е л ы й
О, как жестоки вы!
 

 
         Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а
                                    Нет, нет, жестоки
В игре страстей и умственных затей
Со мною вы. Хотите сбросить наземь?
Я верила в единственность любви
Моей и Блока, с вознесеньем в небо;
Вы вторили ему, как паж премудрый,
Готовый соблазниться по-земному.
      (уходя к себе)
В Италию уехать? О, мечта!
 

 
                 Б е л ы й
Упрек ее, лукавая улыбка -
Как это совместить? Я буду счастлив!
Да, вторил я ему, как паж премудрый,
Готовый соблазниться по-земному.
( Усаживается за рояль, озираясь вокруг в  тревоге и радости.)
 

Номер в гостинице на углу Караванной и Невского проспекта. Входят Любовь Дмитриевна в белом пушистом боа и горностаевой шапочке и Андрей Белый в разлетающейся николаевской шинели (с отцовского плеча), тонкий и стремительный.

 
                  Б е л ы й
Прошу простить за беспорядок! Знал ли,
Что вы решитесь! Можно ли поверить?
  ( помогая снять боа гостье)
Как мы прошлись по залам Эрмитажа,
Пред нами вся Италия в столетьях
В картинах и пейзажах промелькнет.
      ( наводя порядок в номере)
Иль это сон мой на лугу зеленом:
У рыцаря с его прекрасной дамой
Я юный паж, обласканный улыбкой
Смеющихся лукаво нежных глаз,
И стать ее ласкает, и походка,
Все в ней твердит о счастье бытия!
И что же я не отзовусь на вызов?
Да и влюбленным быть велит отвага
И юность чистая моя, и верность.
Изменит рыцарь даме, я же – нет!
 

 
      Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а
Так это все во сне, а наяву?
 

 
                Б е л ы й
Мой час настал. О, милая моя!
Умчи меня в блаженные края!
 

          Объятия и поцелуи.

 
О зори! Зори нового столетья,
Окрашенные ныне густо кровью,
Взойдите ж снова новою любовью!
 

 
       Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а
В движеньи непрерывном, как волчок,
Иль танцовщик, ты закружил меня,
И я несусь до головокруженья...
О, бедная головушка моя!
 

          Объятия и поцелуи.

 
               Б е л ы й
Поверить страшно. Это сон, боюсь.
 

 
       Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а
А кабы сон, проснуться не желаю.
Люби меня, хотя бы и во сне.
А то боюсь, люблю я вас обоих.
 

 
                Б е л ы й
Есть старая, есть новая любовь.
И новая сильней волнует кровь.
 

 
        Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а
Да, да, тебя-то одного люблю,
Как прежде не умела, по-земному.
 

         Объятия и поцелуи.

 
Вчера же вдруг представилось мне ясно,
Что никого из вас я не люблю.
В душе все отгорело, пусто, пусто,
Как в небе без звезды единой. Разве
Бывает так? Иль заблудилась я
В лесах, да все во сне? И я все сплю?
Иль Саша прав, еще я не проснулась.
 

 
                Б е л ы й
    ( вынимая гребень с ее прически)
Ах, спящая красавица моя!
Вот отчего ты вся соблазн и нега.
Прими ж возлюбленного в  сон чудесный,
Чтоб счастьем изойти – до крестной муки.
 

 
         Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а
                 ( вздрагивая)
 До крестной муки? Почему? О, Боже!
    ( собирая волосы на голове, отступает к двери)
 

 
                 Б е л ы й
Ах, что не так?
 

 
         Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а
                            Нет, милый, все чудесно.
Люблю тебя! А если завтра я
Скажу обратное, не верь, не верь мне,
И за меня вступись ценою жизни
Твоей или моей. Ну, поклянись.
 

 
                  Б е л ы й
Клянусь разрушить все преграды между
Тобой и мною, или смерть приму.
Вот с этим и явлюсь я завтра к Блоку.
Зачем же ты бежишь? Не лучше ль сжечь
Все корабли сейчас на этой бухте?
 

 
         Л ю б о в ь  Д м и т р и е в на
             ( одеваясь на ходу)
Да, милый, объясненье неизбежно;
И лучше, знаешь, без речей и танца,
А просто по-мужски, что Саша примет
С достоинством, присущим лишь ему.
Свободна я; свободны мы, как птицы.
                ( Уходит.)
 

 
                  Б е л ы й
Обманет! Все игра? Мечты о сцене.
Уж больно ты серьезен, верный паж!
Не все ли мне равно, пускай обманет,
Я сам обманываться рад – до муки.
Иль это потешается двойник
Веселый Блока надо мной и ею,
Женою милой? На него похоже.
Как в «Балаганчике» он посмеялся
Над всеми нами из его ж друзей!
   ( Замирает в состоянии, близком к безумию.)
 

Квартира полковника Кублицкого. В гостиной Александра Андреевна и Мария Андреевна у цветов в корзинах.

 
        М а р и я  А н д р е е в н а
Отлично знаю, не мое тут дело...
 

 
      А л е к с а н д р а  А н д р е е в н а
Какое дело видишь тут, сестра?
Цветы невинны, пусть вовлечены
В людкие страсти; в них залог добра,
А зло творить умеют только люди.
И в то, что человек – венец творенья,
Не верю я; и власть он взял случайно,
И оттого бесчинствует, как царь.
 

 
        М а р и я  А н д р е е в н а
Ты сердишься, играя в парадоксы,
Как Саша в шалостях изводит разум.
 

 
       А л е к с а н д р а  А н д р е е в н а
Да, может быть, чтоб не сойти с ума.
 

 
         М а р и я  А н д р е е в н а
Не кажется ли культ Прекрасной Дамы,
Нашедший отклик у друзей Сашуры,
Мистически влюбленных в озаренья,
Во всякие предчувствья и знаменья,
Уж начал вырождаться и хиреть?
 

 
      А л е к с а н д р а  А н д р е е в н а
Да этот мист – я говорю о Боре -
Влюбился попросту – себе на горе,
Но возмутить покой и мир легко.
 

 
          М а р и я  А н д р е е в н а
А Люба весела, как никогда.
Где молчаливость, скромность – украшенье
Невесты и жены, Пречистой Девы?
 

 
      А л е к с а н д р а  А н д р е е в н а
Похорошела, да. Как маков цвет,
С броженьем соков, гибельных для воли,
С кошмаром сновидений и страстей.
Была, как Врубеля «Царевна-Лебедь»,
Теперь Малявина одну из баб
С последней выставки со страхом вижу.
 

 
          М а р и я  А н д р е е в н а
Все в ней, при ней, но с детским выраженьем
Под стать Сашуре до сих пор жила.
 

 
       А л е к с а н д р а  А н д р е е в н а
Когда мы возвращались с «Парсифаля» -
Со мной Сашура, с Любой Боря в санях, -
Их занесло, мы оглянулись разом,
Но ничего, лошадка вслед за нами
Спокойно поспешала, только, знаешь,
Нам сделалось неловко. Усмехнувшись,
С брезгливой миной отвернулся сын.
 

 
          М а р и я  А н д р е е в н а
Он горд и не ревнив, пожалуй, к счастью;
Но отстраниться от судьбы жены,
Пускай она свободна, вряд ли верно?
Вот до чего мы дожили в России
В условьях гнета и упадка нравов.
 

 
        А л е к с а н д р а  А н д р е е в н а
В условьях гнета наш закон – свобода!
 

Слышен колокольчик. В передней Любовь Дмитриевна встречает Евгения Павловича Иванова, остролицего, с бородкой, и уводит к себе.

Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а ( обрадованно и смущенно). Саши нет дома. Но это и кстати. Идемте, идемте. Мне необходимо переговорить с вами, Женя. Я не знаю, что делать, как быть?

И в а н о в. Да, да. Как вы умеете слушать, так я люблю вас слушать. Ведь недаром Блок считает вас мудрой.

Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а. Он так говорит, скорее всего, шутя. Вы смеетесь, Женя?

И в а н о в. Пушкин тоже считал свою жену умной, хотя не все с этим согласны. Мудрость не только от ума и знаний, но и от природы бывает, в ней первоисточник всякой мудрости. Однако я слушаю вас.

Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а. Вы знаете, наше примирение с Борей в прошлом году, боюсь, лишь подлило масла в огонь.

И в а н о в. Признаюсь, Любовь Дмитриевна, я этого именно боялся. Блок, неизменный сам по себе и даже весьма непримиримый, до злобы, как он выражается, хотя его злоба – это всего лишь боль, и он никому не может причинить зла, кроток, как агнец.

Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а. Этого в себе он не любит. Он всего лишь молчалив и сдержан, а не кроток. Но не о нем ведь речь. Тем более что он совершенно отстранился и от меня, и от Белого, мол, пропадайте, как знаете. Он заранее посмеялся над нами в "Балаганчике". В треугольнике: Пьеро – Арлекин – Коломбина. Саша заметил, к чему идет дело, все изобразил в своей пьесе. И, конечно, Боря прав: здесь и издевательство, и кощунство, если не принимать за шутку.

И в а н о в. Там, помнится, Коломбина – невеста простодушного Пьеро, и ее увел от него весьма нахальный Арлекин?

Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а. Да. Коломбина говорит Пьеро: "Я не оставлю тебя". Это, вы знаете, буквально мои слова. Но Арлекин, звеня бубенцами, тут как тут и уводит ее с собой.

И в а н о в. Уводит?

Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а. Женя! Вы близки нам – и Саше, и мне, вы не можете не догадываться о том, какие взаимоотношения у нас, как мужа и жены, сложились. Мы привязаны друг другу, мы любим, как прежде, но это как бы вне обычных отношений мужа и жены. Сколько это стоило мне слез, пока я не поняла, что та высота вдохновенного песнопенья, о чем можно судить по стихам о Прекрасной Даме, столь высокие и таинственные волнения любви, источником которой служила я, не могли продолжаться год за годом, бесконечно долго, с женитьбой, через какое-то время, и произошел спад. Ведь ничего обыкновенного в его любви ко мне не было и нет. Это все высокое и вечное, собственно источник его творчества. А я-то как?

И в а н о в. Но Белый разве похож на Арлекина? Он тоже поэт. Он мистик. Тоже скорее Пьеро. Он-то и есть Пьеро.

Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а. Что же делать, если одни поэты вокруг меня? Брошена на произвол всякого, кто стал бы за мной упорно ухаживать, я обречена. И, знаете, буду рада погибнуть.

И в а н о в. Непременно погибнуть?

Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а. Вот что случилось. Мы возвращались с дневного струнного концерта по Вагнеру. Поскольку Александра Андреевна и Боря не очень ладят между собою, как и я с нею, Блок с его чуткостью сел в сани с матерью, а меня усадил с Борей; и тут (помню даже где – на набережной, за домиком Петра Великого) на какую-то фразу я повернулась к Боре лицом – и остолбенела. Наши близко встретившиеся взгляды... но ведь это то же, то же! "Отрава сладкая..." Мой мир, моя стихия, куда Саша не хотел возвращаться... Все время ощущая нелепость, немыслимость, невозможность, я взгляда отвести уже не могла. И с этих пор пошел кавардак.

И в а н о в. Да там, может, Белого и не было?

Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а. Был. Я ему отвечала: "Да, люблю. Да, уедем". ( Ломая руки). Я Борю люблю и Сашу люблю, что мне делать, что мне делать? Если уйти с Бугаевым, что станет Саша делать?

И в а н о в. Надо бы спросить.

Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а. Боре я нужнее. Он без меня погибнуть может.

И в а н о в. Арлекин? Едва ли. Пьеро – может.

Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а. С Борей мы одно и то же думаем: наши души это две половинки, которые могут быть сложены. А с Сашей вот уже сколько времени идти вместе не могу. Мы с ним не одно любим. В сущности, он мне непонятен.

И в а н о в. Да, полно, он прост, прямодушен, как дитя.

Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а. Я не могу понять стихи, не могу многое понять, о чем он говорит, мне это чуждо.

И в а н о в. А Белый? Не кажется мне он более понятным, чем Блок.

Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а. Я любила Сашу всегда с некоторым страхом. В нем детскость была родна, и в этом мы сблизились, но не было последнего сближения душ, понимания с полслова, половина души не сходилась с его половиной.

И в а н о в. Но, может быть, этого не бывает никогда?

Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а. Я не могла дать ему постоянного покоя, мира. Все, что давала ему, давала уют житейский, а он может быть вреден. Может, я убивала в нем его же творчество. Быть может, мы друг другу стали не нужны, а вредны друг другу...

И в а н о в. Не похоже. Разве Блок отвернулся от вас? Ушел?

Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а. Но почему он преспокойно готовится к экзаменам, будто это и есть дело его жизни. Разве он не видит, что происходит?

И в а н о в. Я думаю, он верит в вас. Ведь Белый повторяет лишь то, через что вы прошли с Блоком. Что же здесь принципиально нового для вас?

Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а. Не знаю. Один – не муж, другой – искушение.

И в а н о в. По-моему, Блок – Пьеро, и Белый – Пьеро, а Арлекин – еще явится.

Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а. Боже мой!

 Колокольчик из передней. Слышно, как впускают Андрея Белого, который проходит в гостиную.

И в а н о в. Любовь Дмитриевна, позвольте откланяться. Боюсь, я не вынесу Белого после всего, что услышал.

Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а. Милый Женя, благодарю вас. Не с кем мне отвести душу, кроме вас.

         Проводив гостя, Любовь Дмитриевна тихонько скрывается в свою комнату. Входит Блок, вслед за ним Андрей Белый.

Б е л ы й. Здравствуй! Нам надо с тобой говорить.

Б л о к. Да, хорошо. Только давай без танца, если можешь.

Б е л ы й (рассмеявшись). Ты же знаешь, я могу думать и говорить, то есть произносить слова про себя или вслух, только в определенном ритме жеста и телодвижения.

Б л о к. Значит, твое тело – скрипка, на которой ты играешь, озвучивая свои мысли и чувства. Тогда не нужно слов, выступай, как мим.

Б е л ы й. Я очень люблю, когда ты шутишь. И в письмах нередко, помимо твоей воли, я думаю, пробивается юмор.

Б л о к. Я не шучу. И тебе, кажется, совсем не до шуток.

Б е л ы й. Хорошо, я принимаю вызов.

                        Пантомима, весьма выразительная.

Б л о к ( достает из ящика стола письмо Белого). «Ты знаешь мое отношение к Любе: что оно все пронизано несказанным».

                              Пантомима продолжается.

«Что Люба для меня самая близкая из всех людей, сестра и друг. Что она понимает меня, что я в ней узнаю самого себя, преображенный и цельный». Все так. «Я сам себя узнаю в Любе». Повторение. «Она мне нужна духом для того, чтобы я мог выбраться из тех пропастей, в которых – гибель». Понимаю. «Я всегда борюсь с химерами, но химеры обступили меня. И спасение мое воплотилось в Любу. Она держит в своей воле мою душу. Самую душу, ее смерть или спасение я отдал Любе, и теперь, когда еще не знаю, что она сделает с моей душой, я – бездушен, мучаюсь и тревожусь». Понятно. "Люба нужна мне для путей несказанных, для полетов там, где «все ново». Не совсем понятно. «В „новом“  и в „тайне“ я ее полюбил. И я всегда верю в возможность несказанных отношений к Любе. Я всегда готов быть ей только братом в пути по небу». На здоровье.

                       Пантомима продолжается.

        «Но я еще и влюблен в Любу. Безумно и совершенно. Но этим чувством я умею управлять...» Счастливец! А вот я не умею.

Б е л ы й (рассмеявшись, останавливается). Саша, я признаю твое право взглянуть на все "слишком просто", налагать veto на мои отношения к Любе.

Б л о к. У меня нет такого права.

Б е л ы й. Только, Саша, тогда начинается драма, которая должна кончиться смертью одного из нас.

Б л о к. Этим драма не кончится, а перерастет в трагедию.

Б е л ы й ( рассмеявшись). Да, конечно. Стоя на первой, несказанной точке зрения, я готов каждую минуту сойти на внешнюю точку зрения. Милый брат, знай это: если несказанное мое кажется тебе оскорбительным, мой любимый, единственный брат, я на все готов! Смерти я не боюсь, а ищу.

Б л о к. Не понимаю, на чем ты настаиваешь. Не хочу понимать. Можно сойти с ума.

Б е л ы й. Мы с Любой уезжаем в Италию.

Б л о к. А! Рад за вас. (Выходит из комнаты.)

Входит Любовь Дмитриевна; Белый смотрит на нее широко раскрытыми глазами, в них не то сумасшествие, не то что-то нечеловеческое.

Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а. Что с вами? И опять эти опрокинутые глаза.

Б е л ы й ( пугаясь). Почему опрокинутые?  Это я  устремляю взор в небеса. Это сон. Ты моя!

Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а. Где Саша?

Б е л ы й. Кажется, ушел.

Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а. Но это я должна была уйти. Что здесь произошло? Уходите. Уезжайте в Москву, как собирались.

Б е л ы й. Да, покончить с делами. И мы уедем в Италию.

Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а. Да, уедем.

Б е л ы й. Ты любишь меня?

Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а. Да, люблю.

                   Выпроваживает из дома.