Текст книги "Утро дней. Сцены из истории Санкт-Петербурга"

Автор книги: Петр Киле

АКТ  I

С.-Петербург. Квартира Иванова В.И. и Зиновьевой-Аннибал Л.Д. в доме по Таврической улице. Большая полукруглая комната мансардного типа с окнами на звездное небо. Слева площадка с изображением храма Диониса, справа смежные комнаты при входе, где гостям вручают полумаски и маскарадные костюмы.

Входят Мейерхольд, Блок, Чулков, Любовь Дмитриевна, дамы, художники, литераторы.

 
               Ч у л к о в
На Башне философских словопрений
Об Эросе и таинствах любви
Задумано – глядите! – представленье.
 

 
            М е й е р х о л ь д
Речей и о театре прозвучало
Немало здесь. От слова к делу, к действу
Иванов призывает перейти.
 

 
                  Б л о к
Кто знает, что задумано представить?
 

 
             М е й е р х о л ь д
Да нечто, кажется, в античном вкусе.
Вот вам венок из лавра; вы сойдете
За Аполлона.
 

 
                  Б л о к
                          В сюртуке?
 

 
              М е й е р х о л ь д
                                               А что?
Не мог же он явиться обнаженным
В стране гипербореев, да зимой.
 

 
    Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а
           ( в белом хитоне)
А я могу ль сойти за Афродиту?
 

 
              М е й е р х о л ь д
О, да! Но вас под именем иным,
Как Вечной Женственности воплощенье,
Воспели, кажется, и свято чтут.
 

 
     Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а
Положим. Но, придя на вечер масок,
Могу предстать в обличье новом я.
 

 
                   Б л о к
Хозяин-то Диониса играет!
 

На площадку выходит Хор масок в древнегреческих одеяниях во главе с Дионисом и Сивиллой в пурпурном хитоне.

 
                 Ч у л к о в
Ну, значит, вакханалии? Чудесно!
Я сам охотно бы вступил на сцену
Сатиром...
 

 
                  1-я  д а м а
                    Да, раздевшись догола,
Весь в волосах, с рогами и в копытцах,
О чем мужчины только и мечтают.
 

 
                  Ч у л к о в
О чем мечтают женщины?
 

 
                   2-я  д а м а
                                                  О том же!
Предстать на празднестве в лесу вакханкой,
Плясать и петь, в безумие впадая.
              ( Пляшет.)
 

 
       Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а
          ( застенчиво)
Когда здесь таинство – позора нет,
Не правда ли?
 

 
                   Б л о к
       ( с безмятежным видом)
                           Для посвященных только.
 

Кузмин с обликом сатира садится за рояль. Звучит музыка.

 
                Д и о н и с
          Друзья! Поклонники Киприды
                На берегах Тавриды.
     Подружки милые! Любимец ваш Эрот
     Вам отовсюду стрелы шлет,
И нет ни днем, ни ночью вам покою.
Что делать нам с оказией такою?
 

 
              С и в и л л а
Когда любовь – прельстительный обман,
Спасает лишь мистический туман.
Ведь вам нужна такая малость,
Что всякой твари – в радость.
 

 
               Д и о н и с
И древний Эрос. Песнь в крови -
Лягушкам вторят соловьи
И мириады насекомых
В тонах до одури знакомых.
         Итак, вступает Хор.
         Да явим мы Собор.
 

 
           Х о р  м а с о к
О Вакх! О Вакх! В венке из винограда,
    Веселье наше и отрада,
Приди к нам на зеленый луг
Священный мистов круг.
Мы предадимся пляскам
Безустали, как ласкам
Вакханок молодых
В венках цветочных и нагих.
       ( Пляшет.)
Пусть молодеет кровь у старых,
И нет годов усталых.
На луг выходит молодежь,
В веселой пляске всяк пригож.
И кровь поет, как сок в деревьях,
         Весенние поверья
         Таинственных дриад,
И полон соловьиной трелью сад.
 

           Хор пляшет, вовлекая и публику в хоровод.

 
      Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а
Он здесь!
 

 
                 Б л о к
                  Бугаев?
 

 
       Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а
                                Да, Андреем Белым
Прозвался он, как мист, родившись вновь,
А все подвижен, как мальчишка Боря.
 

 
                  Б л о к
К тому ж влюбленный.
 

 
       Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а
                                           Помнишь ли, в кого?
 

 
                    Б л о к
Да, в милый образ твой Пречистой Девы.
 

 
       Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а
Ты ж наигрался в эти игры...
 

 
                    Б л о к
                                                      Нет!
Здесь вечное. Конец же есть у вьюги,
Что застит нам глаза и разум сердца.
 

 
        Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а
Он в вьюге? Тем, наверное, хорош.
 

 
                    Б л о к
                ( с улыбкой)
Уйдешь?
 

 
         Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а
                О, нет! Поет он ту же песню,
Что соловей один уже пропел,
Чьим щелканьем мне уши заложило.
 

 
                    Б л о к
Уж лучше бы ему влюбиться просто.
 

 
        Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а
          ( невольно рассмеявшись)
А знаешь, милый, мне ведь не до шуток.
Иль хочешь, чтоб и я пропала с ним?
 

 
                Б л о к
    ( с той же полудетской улыбкой)
Когда вам это в счастье, ради Бога.
Ведь он мне друг и брат.
 

 
        Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а
                                             А я-то кто?
Твоя жена или сестра?
 

 
                    Б л о к
                                          Пожалуй.
 

 
        Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а
Нет, что  пожалуй? Право, мне досадно.
Когда б не знала, как меня ты любишь,
Пускай из вьюги выйдя после свадьбы,
Я б не цвела все ярче и могучей,
Ядреной бабой, как зовут в деревне.
Но быть сестрою может надоесть.
 

 
                    Б л о к
Так поспеши, войди же в хоровод.
          ( Уходит в сторону.)
 

  Подлетает Белый, снимая маску сатира.

 
         Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а
       ( вместо детского выражения на ее лице лукаво-мудрое)
Чей это взор эмалевый, как пламя
Из печи изразцовой пышет жаром?
Ах, это вы! Я думала, паяц
Иль танцовщик, подвижный и печальный.
 

 
                  Б е л ы й
Прекрасной даме мой привет горячий!
 

 
        Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а
      ( как бы касаясь пылающих щек)
Нет, мне и так уж явно жарко, сударь.
Умерить пыл прошу, слегка остыть,
Чтоб можно было говорить прилюдно.
 

 
                   Б е л ы й
Умерить пыл! Свет загасить нездешний?
Когда слова мои вам недоступны,
Умолкну я, но только мысль и чувство,
Оставшись втуне, вопиют в тоске,
И в танце я кружусь, в безмолвной песне,
Как козлоногий в таинстве у древних.
 

Белый надевает маску и пляшет, а с ним и Любовь Дмитриевна.

 
              Х о р  м а с о к
        ( сопровождая Блока)
Поэт женился на Прекрасной Даме,
        Воспетой им, как Данте,
    В стихах, таинственных, как сон,
    Любви весенней в рощах звон.
 

 
                 Д и о н и с
         Как счастлив он, должно бы!
 

 
               С и в и л л а
         О да! О да! Еще бы!
      Но только песней соловей
         Исходит все звончей,
         И ничего ему не надо,
      Чему жена не очень рада.
 

 
                Х о р  м а с о к
          Да, грустно ей до слез,
А все цветет благоуханней роз -
          С тоской в крови до звона,
          Пречистая мадонна.
 

Блок отходит в сторону с каменным лицом; Хор масок устремляется за Белым с ее спутницей.

 
              Х о р  м а с о к
Смотрите! Друг-поэт колени преклонил
     Пред женщиной неоцененной,
     В живую жизнь влюбленной,
И тоже несказанно полюбил.
         Он, мистик и мыслитель,
      Шлет письма – не взыщите, -
      Как гений, что сошел с ума,
Весь погружен в мистический туман.
              ( Пляшет.)
Как разобраться в этой амальгаме
Видений и страстей Прекрасной Даме,
Как Беатриче, не сошедшей в мир иной,
      Со скромной долей быть женой
Поэта чистого при бурях века,
С достоинством высоким человека?
 

Любовь Дмитриевна, превесело смеясь, вырывается из круга масок и возвращается к Блоку.

 
         Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а
О, милый, что с тобой?
 

 
                    Б л о к
                                           Маской смерти
Покрылось вдруг лицо, не правда ли?
Плясать я не умею в хороводе,
Что водит сам Дионис в исступленьи,
В безумие ввергая нимф и женщин.
Вот зрелище! Изнанка красоты!
Его не вынес и Орфей. О, Феб!
 

 
     Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а
Ах, что привиделось тебе такое?
Здесь вечеринка, легкая игра
И вместо ваших философских бдений.
 

 
            М е й е р х о л ь д
Театр не форма жизни, только символ.
 

 
                Ч у л к о в
Анархия и мистика в единстве -
Вот новая поэзия и правда!
 

 
                 Д и о н и с
     Все свято в таинствах Эрота.
         Ищите все полета
         В едином действе трех,
      А, может быть, и четырех,
      С открытым пламенем во взоре
         Сойдитесь во соборе!
 

 
                  Ч у л к о в
      Призыв хорош! Но вряд ли нов.
 

 
                   Б е л ы й
   Что, эврика? Соборная любовь.
 

 
        Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а
Ах, что бы это значило? Театр?
Мистерия любви? Или забава?
 

 
                  Б л о к
Да, подзаборная, никак иначе.
 

 
                Б е л ы й
                ( про себя)
Как весело и ясно улыбнулась
С телодвиженьями вакханки милой
Обычно тихая жена поэта
И молчаливая – под стать ему.
       ( Оживляясь, с лукавым видом)
Призыв Диониса нашел в ней отклик,
Как я заметил по ее вопросам
И взрыву смеха до смущенья позже.
       ( Исполняя танец журавля)
Любовь к Пречистой Деве быть иной
Не может быть. О, боги! О, Дионис!
 

Петербургская сторона. Просторная квартира полковника Кублицкого, отчима Блока, в Гренадерских казармах. Две комнаты с отдельной дверью из передней – кабинет и спальня. Блок за письменным столом, Любовь Дмитриевна во внутренней комнате с окнами на Большую Невку.

 
      Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а
           ( одна, готовясь ко сну)
Два года замужем. Всего-то? Странно,
Все кажется, давно, с начала встреч
В деревне, увлечения театром,
Когда у всех мы на виду таились,
Как дети малые, и друг от друга;
  ( с жестами, словно репетируя роль)
Ни тени флирта, все всерьез – до скуки,
Как будто сватают нас против воли
И мы судьбой обречены быть вместе.
Ни слов, ни взгляда, ни касанья рук -
Приличья ради я, а он так робок?
Столь целомудренен? Иль я не нравлюсь?
О, нет! Он пел любовь и складом речи,
И видом молодца, пусть я не знала,
Что он поэт, поет любовь в стихах,
Исходит ими рядом и в разлуке,
Как пеньем оглушенный соловей.
(распуская волосы, как золотой плащ, спадаюшие по телу)
Мы б разминулись, если б не театр -
В сенном сарае средь лесов и далей.
Он Гамлет, я Офелия – в игре
Мы смело взор вперяли друг на друга
С любовью тайной и тоской безумной,
В предчувствии соблазнов и потерь,
Еще глухих, далеких, словно зори.
 

Б л о к ( за столом). Там, за кулисами, впервые она заговорила просто и ясно, со вниманием и лаской, о чем бы речь ни шла, языком любви, предчувствия и обещания счастья – розовая девушка, дочь Менделеева, гениального ученого, Саваофа.

Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а ( выглядывая в окно на звездное небо). Мы были уже в костюмах Гамлета и Офелии, в гриме. Я чувствовала себя смелее. Венок, сноп полевых цветов, распущенный напоказ всем плащ золотых волос, падающий ниже колен... Блок в черном берете, в колете, со шпагой. Мы сидели за кулисами в полутайне, пока готовили сцену. Помост обрывался. Блок сидел на нем, как на скамье, у моих ног, потому что табурет мой стоял выше, на самом помосте. Мы говорили о чем-то более личном, чем всегда, а главное, жуткое – я не бежала, я смотрела в глаза, мы были вместе, мы были ближе, чем слова... ( Отходя от окна со вздохом) Этот, может быть, десятиминутный разговор и был нашим «романом» первых лет встречи, поверх «актера», поверх вымуштрованной барышни, в стране черных плащей, шпаг и беретов, в стране безумной Офелии, склоненной над потоком, где ей суждено погибнуть.

 
                 Б л о к
Тоску и грусть, страданья, самый ад -
Все в красоту она преобразила.
 

Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а. Как-то так вышло, что еще в костюмах (переодевались дома) мы ушли с Блоком вдвоем, в кутерьме после спектакля, и очутились вдвоем Офелией и Гамлетом в этой звездной ночи. Мы были еще в мире того разговора, и было не страшно, когда прямо перед нами в широком небосводе медленно прочертил путь большой, сияющий голубизной метеор. Даже руки наши не встретились, и смотрели мы прямо перед собой. И было нам шестнадцать и семнадцать лет.

 
                Б л о к
       (выходя из-за стола)
Я шел во тьме к заботам и веселью,
Вверху сверкал незримый мир духов.
За думой вслед лилися трель за трелью
Напевы звонкие пернатых соловьев.
«Зачем дитя ты?» – мысли повторяли...
«Зачем дитя?» – мне вторил соловей...
 
 
И вдруг звезда полночная упала,
И ум опять ужалила змея...
Я шел во тьме, и эхо повторяло:
"Зачем дитя ты, дивная моя?!!?
 

Сцена погружается в сумрак то летних вечеров в деревне, то зимних в городе; Блок и Любовь Дмитриевна то предаются воспоминаниям, то сходятся вместе  – тогда и теперь.

Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а. Прошло целых три года, пока в наших отношениях чуть что-то забрезжило, это при всей интенсивности переживаний юноши, пишущего стихи, о чем он до сих пор скрывал.

Б л о к. В ту пору, в начале нового века, я жил лирикой Владимира Соловьева, видя в нем властителя своих дум. И ясно сознавал также: есть и еще властители всего моего существа в этом мире, но они заходят порою в мир иной (конечно, в воображении моем и мыслях) и трудно отделимы от божественного. Впрочем, все эти мистические переживания так бы остались втуне или рассеялись бы, как краски заката, может быть, если бы я встретил живой отклик, способный опалить мои крылья, слепленные, как у Икара, воском; отзыва не было, благовоспитанная барышня таилась, и я довольствовался крохами здесь, возносясь до видений в мирах иных.

Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а. И вот пришло "мистическое лето". Я всегда угадывала день, когда он приедет – верхом на белом коне и в белом студенческом кителе. Одевалась я теперь уже не в блузы с юбкой, а в легкие батистовые платья, часто розовые. Блок был переполнен своим знакомством с символистами. Знакомство пока еще лишь из книг.

Б л о к. Любовь Дмитриевна проявляла иногда род внимания ко мне. Вероятно, это было потому, что я сильно светился. Нет худа без добра. Началось то, что "влюбленность" стала меньше призвания более высокого, но объектом того и другого было одно и то же лицо.

Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а. Но ведь вы же, наверно, пишете? Вы пишете стихи?

Б л о к. Да, пишу.

Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а. Что же вы, декламируя всех, ни разу не прочли?

Б л о к. Я покажу их вам, и тогда, быть может, вы поймете.

Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а. В следующий раз он привез мне переписанные на четырех листках почтовой бумаги четыре стихотворения. Читала их уже одна.

 
             Б л о к
           ( про себя)
Не призывай. И без призыва
        Приду во храм.
Склонюсь главою молчаливо
        К твоим ногам.
И буду слушать приказанья
        И робко ждать.
Ловить мгновенные свиданья
        И вновь желать.
 

Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а ( краснея). Что же – он говорит? Или еще не говорит? Должна я понять, или не понять?

 
                Б л о к
Предчувствую Тебя. Года проходят мимо -
Всё в облике одном предчувствую Тебя.
 
 
Весь горизонт в огне, и близко появленье,
Но страшно мне: изменишь облик Ты...
 

Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а ( в шубке). Началась зима, принесшая много перемен. Я стала учиться на драматических курсах, кроме Бестужевских. Часто после занятий мы шли вместе далекий путь и много говорили. Раз, переходя Введенский мостик, у Обуховской больницы, спросил Блок меня, что я думаю о его стихах. Я отвечала ему, что я думаю, что он поэт не меньше Фета. Это было для нас громадно... Мы были взволнованы оба, когда я это сказала. Но всем этим он жил, а я? Я теряла терпение и решила порвать с ним. Предлог? Нас видели на улице вместе, и это мне неудобно. Ледяным тоном: «Прощайте!» – и ушла.

Б л о к. Я был вне себя и, наверное, давно и еще почти что год, потому что мы, встретившись вновь, даже говорили о самоубийстве моего друга, об участившихся случаях и применительно к себе, и Любовь Дмитриевна не находила мою мысль странной. Я  купил револьвер, еще один, поменьше, и вот однажды составил записку: "В моей смерти прошу никого не винить. Причины ее вполне "отвлеченны" и ничего общего с "человеческими" отношениями не имеют. Поэт Александр Блок". И отправился на бал в Дворянском собрании, ежегодно устраиваемый курсистками.

Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а. В многолюдной толчее он нашел меня сразу. Дальше я уже не сопротивлялась судьбе; по лицу Блока я видела, что сегодня все решится... Так, часа в два он спросил, не устала ли я и не хочу ли идти домой. Я сейчас же согласилась. Когда я надевала свою красную ротонду, меня била лихорадка, как перед всяким надвигающимся событием. Блок был взволнован не менее меня.

Б л о к. Музыка шумного, веселого бала все звучала во мне, я был в обычном своем состоянии внутреннего восторга, когда мне молчать легче, чем говорить.

Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а. Мы вышли молча, и молча, не сговариваясь, пошли вправо по Итальянской, к Моховой, к Литейной – нашим местам. Была очень морозная, снежная ночь. Взвивались снежные вихри. Снег лежал сугробами, глубокий и чистый.

Б л о к. На утре дней всего обновленнее и привлекательнее смотрится росистая земля. Вы знаете это. Гладь ее видна далеко и знаешь, что дальше еще тоже нет границ, а такие же дымки, деревья, деревни, беленькие колокольни... Оттого мне грустно и приятно проезжать летом десятки верст и видеть необычайное многообразие мхов, болот, сосен и лиственного леса, и вдруг – мшистое бревно, потрескавшаяся паперть, красная решетка, лица мужчины и женщины, ребятишки, утки, петухи, кузнецы с лошадьми – и всегда тропинка или дорога – главное, среднее, спереди и сзади, оставленное и манящее в гору и под гору. Тут особенные мысли... Тут то безмерное и родное, Великое, что пугает и влечет.

Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а. Да.

Б л о к. Вы там, из него вы явились, не ведая, что несете в себе. Это – сила моей жизни, что я познал, как величайшую тайну и довременную гармонию самого себя, – ничтожного, озаренного тайным Солнцем ваших просветлений. Могу просто и безболезненно выразить это так: моя жизнь, то есть способность жить, немыслима без Исходящего от вас ко мне некоторого непознанного, а только еще смутно ощущаемого мной Духа. Если разделяемся мы в мысли или разлучаемся в жизни (как после "разрыва" 29 января) – моя сила слабеет, остается только страстное всеобъемлющее стремление и тоска.

Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а. Теперь уже поздно.

Б л о к. Еще раз говорю вам твердо и уверенно, что нет больше ничего обыкновенного и не может быть, потому что Судьба в неизреченной своей милости написала мне мое будущее и настоящее, как и часть прошедшего, в совершенном сочетании с тем, что мне неведомо, а по тому самому служит предметом только поклонения и всяческого почитания, как Бога и прямого источника моей жизни или смерти.

Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а. Все это не ново для меня. И поздно теперь об этом говорить. Еще тогда в душе моей что-то оборвалось, умерло. Я слишком долго ждала от вас простых и ясных слов, идущих из сердца. Я уже не люблю, и если и прощу ваше молчание, вряд ли это чему-нибудь поможет.

Б л о к. Мое молчание?! Я непрерывно все дни, все часы в течение пяти лет и бесчисленных веков говорю с вами. Я же должен передать вам ту тайну, которой владею, пленительную, но ужасную, совсем не понятную людям, потому что об этой тайне я понял давно уже главное, – что понять ее можете только Вы одна, и в ее торжестве только Вы можете принять участие.

Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а. Что же я должна сделать?

Б л о к. Как! Я люблю вас, и для меня это вопрос жизни, как вы примете мои слова. Моя жизнь в ваших руках. Я отдаю ее вам. В вашей воле принять или повергнуть ее.

Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а ( не помня себя). Да.

Б л о к ( доставая из кармана сложенный листок). Утром меня не было бы в живых.

Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а ( скомкав в ладони листок). Боже!

Б л о к ( весело). Извозчик! Он давно следует за нами, хочет покатать.

                         Поцелуи на санях.

Кабинет Блока. Любовь Дмитриевна сидит с ногами на диване, Блок на полу на ковре что-то изображает, резвясь по-детски.

 
        Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а
Нет, кроме шуток, милый, что мне делать?
В каком я положеньи оказалась?
 

 
                 Б л о к
Шарада? В интересном, надо думать.
Для женщины нет лучше положенья.
Здесь таинство природы налицо.
 

 
         Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а
Ах, боже упаси! Хотя по правде
С тобой мне вряд ли это угрожает.
Я в отношеньи Бори говорю.
 

 
                Б л о к
Мужчина бравый. Прямо Геркулес!
 

 
        Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а
Ну, хорошо, вы помирились после
Обмена письмами со вздором, но
Первопричина ваших споров – я,
Он не оставил своего круженья
Вокруг меня, решив: ты устранился.
 

 
                 Б л о к
То есть я уступил тебя ему
Гостеприимства ради, как дикарь?
Пускай же тешится себе, как мистик.
 

 
     Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а
Ах, не о Белом речь, о нас с тобою.
Твоя любовь ко мне, ты согласишься,
Настоена на мистике; теперь же
Ты заявляешь: «Я не мистик!»
 

 
                 Б л о к
                                                      Да,
На мистике  стихов не, не взрастишь.
 

 
         Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а
Но ведь на том, что ныне отвергаешь,
Основаны и брак наш, и любовь.
 

 
                  Б л о к
О, нет! Я только прорастал сквозь толщу
Премудрости земной, небесной тоже,
В делах любви, с призваньем заодно,
И ты вдохнула жизнь в мои мечты.
 

 
         Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а
      ( опуская ноги и вставая)
Да, но какой ценою? Я смирила
И умалила мысль свою пред миром
Идей твоих. Ну, ты для славы, я же,
Я для тебя, иначе быть не может.
И я-то, и твоя любовь, вся жизнь -
Все для искусства, я всего лишь средство
Для достиженья высших смыслов жизни.
А для меня же цель, смысл жизни – ты.
 

 
                  Б л о к
Здесь что-то для тебя не так? В чем дело?
 

 
         Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а
Решилась быть я около тебя,
Быть кроткой и послушной, окружить
Тебя любовью, самой нежной, тихой,
Чтоб был невозмутимо счастлив ты
Всю жизнь.
 

 
                  Б л о к
                 Все так. Но это невозможно.
Ты, бедная, жестоко обманулась.
 

 
        Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а
Ты все смеешься.
 

 
                    Б л о к
                               Нет, двойник веселый,
А я, не видишь разве, слезы лью.
 

 
        Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а
Нет, я рыдаю. Не один супруг
Не обращался с юною женою,
Как ты, чуждаясь близости в любви,
Мол, это «астартизм», иль «темное»,
Бог знает что еще. А мне хотелось
Всего лишь счастья в полноте любви.
 

 
                    Б л о к
Такие отношенья быть не могут
Влекуще длительны. А пресыщенье
Погубит верность, самую любовь,
И я б ушел в другим за тем же самым.
 

 
        Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а
А я?
 

 
                    Б л о к
          И также ты.
 

 
         Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а
                                  Ты шутишь все.
 

 
                     Б л о к
Уж лучше посмеяться, чтоб не плакать,
Как смертность человека злит до смеха.
 

 
         Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а
Теории все это.
 

 
                     Б л о к
                             Погружаясь
И в отвлеченности, он остается -
Поэт поэтом в глубине души,
А значит, и любовником, безумцем,
Что открывает сердце, а не ум,
    ( вскакивая с воинственным видом)
Возьмет он в руки меч, а не перо,
К окну он будет рваться, разбросав
    ( делая все это, как заигравшийся ребенок)
Все свитки размышлений и стихов,
Положит жизнь свою не на идею,
А на любовь, что вдохновляет даже
И на теории, но остается
Один живой и гибкий корень вечно,
То корень творчества, любви и жизни.
 

 
         Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а
Ты, как всегда, меня заговорил, -
Постой, привыкла я с доверьем слушать,
Что ты несешь и в шутку, и всерьез.
 

 
                   Б л о к
Всему свой час. Чего же хочешь ты?
 

 
         Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а
Найти себя. Поскольку брак условен,
И я отнюдь не есть источник счастья,
А только озарений, как заря,
Что остается?
 

 
                   Б л о к
                          О, заря! Заря,
Как в небесах, на суше и на море -
В подлунном мире ты моя стезя.