Текст книги "Утро дней. Сцены из истории Санкт-Петербурга"

Автор книги: Петр Киле

АКТ  IV

Москва. Квартира Андреевой М.Ф. и А.М.Горького на Воздвиженке. Мария Федоровна в маленьком кабинете рядом с гостиной.

 
        М а р и я  Ф е д о р о в н а
Пишу сестре и словно бы с детьми
Переговариваюсь, как бывало,
С утра, в часы досуга, до уроков,
Счастливая, не ведая о счастье
Простых забот и лучезарных дней,
Что ныне кажется всего лишь грезой
Девичества и юности моей.
И вдруг движенье за окном и крики,
И возглас радостный: «Студентов бьют!»
Ужасно. Вот тебе Татьянин день.
 

          Входит Липа.

 
                 Л и п а
Ты репетируешь? Слова уж очень
Знакомы, но с какой же это пьесы?
 

 
        М а р и я  Ф е д о р о в н а
Ах, не играю я. Здесь жизнь моя.
Студенческая сходка. Это в праздник.
Нет, пей, гуляй, но рассуждать не смей.
Казаков насылают на студентов -
Нагайками пройтись по головам...
И аресты, и высылки в Сибирь
Всех тех, кто выразил протест хоть как-то
За честь свою, теснимый лошадьми.
 

 
                 Л и п а
Да, помню, как забегала в слезах
Красавица-актриса хлопотать...
 

 
        М а р и я  Ф е д о р о в н а
Впервые горе мне стеснило грудь,
Да так: я обезумела, пожалуй,
И обратилась в хлопотах своих -
К кому же? Да, зачинщику расправы.
"О генерал! Повинна юность в чем?
Какое преступленье совершила?"
Болеть душой за будущее наше -
Забота беспокойная и счастье,
И тем нежданней бедствия, что власть
Безумно множит, как родитель-изверг,
Нагайкой добиваясь послушанья.
С каким злорадством выслушал меня
Виновник беспорядков, усмиритель
В одном лице; он думал, победил,
Навеки водворил в первопрестольной
Порядок благостный, угодный Богу,
То бишь царю; он взял его к себе, -
А дядя поплатился за кого,
Ему и невдомек? Найти опору
В ничтожестве со страшными глазами?
 

 
                 Л и п а
Как заливалась ты слезами, помню...
      ( Разносится звонок, она уходит.)
 

 
        М а р и я  Ф е д о р о в н а
Одна ли я? В Москве была ль семья,
Где слез не пролили, хотя бы в тайне?
На сцене я еще держалась, верно,
Да публика внимала, затаив
Дыхание; но нервы никуда;
Приду к себе, и слезы в три ручья.
Казалось, сил уж нет, но невозможно
Спектакль отменить; пора на сцену,
И снова я Ирина, юность, грезы
И взрослость, и усталость до тоски,
Так жизнь пройдет. Зачем? И почему?
Что давит жизнь, цветущую, как май,
Среди трущоб и в роскоши дворцов?
Мне удалось отбросить то, что давит,
По крайней мере, я свободна, да,
Среди рабов труда и роскоши,
Единой цепью скованных от века.
 

В гостиной Серов, выходит Горький; Липа возвращается.

 
                   Л и п а
Пришел Серов, и Горький занял позу...
Ах, ничего, поплачь, а то в глазах,
Как в небе чистом выше облаков,
Нависших низко, молнии сверкают, -
Гроза сухая – мне страшнее слез.
 

 
        М а р и я  Ф е д о р о в н а
Поплачу – станет легче, как бывало?
О, не теперь, уж слишком много горя!
Но есть отчаянная радость в нем.
Благословленная свобода! Это -
Как небо и земля в весенний день,
С могучим ледоходом на реке,
И все в движении под вешним небом -
Дома, дворцы, чертоги богачей
И темные окраины рабочих,
Где труд вселенский, как предверье Ада,
Хотя в церквах им обещают Рай.
Да есть ли Правда на земле, иль в небе?
Нет, ныне я не плачу. Не дождутся.
Глупа была. Прошло всего два года.
Два года? Но каких! Вся жизнь в России
Переменилась, к худу иль к добру?
Как гнет растет, но и свобода тоже.
Брожение выходит через край.
Как море в бурю, грозная стихия,
Из недр ее и вышел мир земной,
Неведомое новое пред нами...
 

 
                  Л и п а
Мир светлый, чистый, как в глазах детей,
И верится легко нам после мук?
 

 
        М а р и я  Ф е д о р о в н а
Как хорошо: не нужно все таиться
От той, что облегчает мне заботы
О доме; добрая душа, ты с нами;
А сестры мало что и знают, кроме
Моих концертов в пользу всех гонимых.
 

 
                   Л и п а
Ну, этим ныне все увлечены.
 

 
         М а р и я  Ф е д о р о в н а
Да, да, но только здесь уж не игра,
Запахло всюду порохом и кровью.
Ну, словом, коль меня засадят или
Сошлют куда, ты сестрам расскажи...
Тут нет вины Алеши, я сама -
Еще до встречи с ним, еще до сцены
Вступила я на путь, каким Россия
Давно идет, еще от декабристов,
К свободе, к новой жизни, к высшей правде.
 

В гостиной Серов за мольбертом, Горький на диване.

С е р о в. Нет, я все-таки не понимаю, как царь решился, вместо совещательной Думы, дать России конституцию?

Г о р ь к и й ( раскашлявшись и вскакивая на ноги). Конституцию?! Так вы и поверили? Да в манифесте 17 октября практически нет ничего нового по сравнению с манифестом от 18 февраля, когда после убийства князя Сергия Никола с перепугу заявил об усовершенствовании государственного устройства – на незыблемых основаниях, то есть самодержавия. А сейчас он напуган еще больше. Стачки и забастовки в городах бьют скорее по карманам капиталистов и самих рабочих. Крестьянские бунты куда опаснее. Ведь Россия – крестьянская страна. А тут из-за этой проклятой войны, – вот уж нет худа без добра, – вся армия в миллион солдат застряла в Маньчжурии. Нет войска подавлять бунты, вспыхивающие то тут, то там по всей России, а в Прибалтике уже введено военное положение. Между тем и в войсках начинается брожение. С заключением мира солдаты рвутся в Россию, многие подлежат демобилизации, а не тут-то было: бастуют железные дороги по всей империи, в Сибири узловые станции в руках революционеров.

С е р о в. Даже так!

Г о р ь к и й. И может случиться так, армия, униженная поражением в Маньчжурии – из-за бездарных генералов его величества, доберется до России с революционными лозунгами, и тогда Николе, зачинщику нелепой войны, уж как пить дать, снесут голову.

С е р о в ( с улыбкой, не без сарказма). Гм, гм. Вы уж увлекаетесь. Впрочем, кто сегодня не увлекается. Свобода всем кружит голову. Но, боюсь, из всего этого ничего хорошего не выйдет, кроме пролития крови, тем более что власть имеет к этому склонность. Ей дайте только повод – и прольется море крови.

Г о р ь к и й. В этом море власть имущие и утонут. Нас много, а их всего горстка. Горстка песка.

С е р о в ( возвращая жестом Горького к месту и приступая к работе). Может статься, нам удастся сегодня закончить. Даже не верится. Я же предупреждал вас: работаю медленно.

Г о р ь к и й. Нет, вы работаете очень быстро и решительно, и все у вас получается разом, но взыскательность ваша почти пушкинская.

С е р о в. Тсс!

Разносится звонок; Липа впускает кого-то и уводит в кабинет Горького, куда уходят Мария Федоровна и Горький.

Л и п а ( входя в гостиную). Валентин Александрович, не хотите чаю?

С е р о в ( рассматривая газету). «Новая Жизнь». Издательница М.Ф.Андреева. Это кто?

Л и п а. Она самая.

С е р о в. Как! Ну, видимо, заместо Горького.

Л и п а. Конечно, Мария Федоровна за него пойдет и в огонь, и в воду, но сама она знает, что делает.

С е р о в. Красавица и актриса – это мило, но серьезно? А, впрочем, это чувствуется. И голос особенный. Но как передать это красками? Невозможно!

Л и п а. Приходит недавно озябшая, с заплаканными глазами, такая грустная, что я поглядела на нее, – в слезах ли  ее не видела, – а тут сама в слезы. Что такое? Ходила хоронить Павла Грожана. Убили черносотенцы в трамвае. Знали, кого. Бежал из ссылки в Сибирь и заведовал у нас лабораторией по изготовлению бомб. Она его хорошо знала, как и Баумана, которого прятала вместе с Качаловым от ищеек полиции, да не уберегла в связи с объявлением свобод.

С е р о в. Вся Москва хоронила Баумана.

Л и п а. Вот, вот. Мария Федоровна и говорит: "Баумана хоронили, много народу было. А за гробом Грожана нас двое было: его брат и я". Ну, я и вовсе расплакалась. Чтобы утешить меня, она улыбнулась и сказала: "Значит, нас было больше".

С е р о в. Значит, так серьезно?

В гостиную входят Мария Федоровна и Горький; переглянувшись, они смеются над весьма обескураженным видом художника.

Санкт-Петербург. Зимний дворец. Кабинет председателя Совета министров. Граф Витте у телефонного аппарата.

В и т т е ( опустив трубку и тяжело расхаживая один). Привлечь общественных деятелей в правительство мне не удалось. Камнем преткновения стал Дурново, мною выбранный быть министром внутренних дел. А поскольку я настаивал на его кандидатуре, то и государь отнесся к нему с недоверием, назначив его для начала управляющим канцелярией: прояви-ка преданность мне, станешь министром, и Дурново попал под обаяние его величества. Общественные деятели оказались правы. Мне советовали взять на себя министерство внутренних дел, но я не хотел всей власти, не метил в президенты, как о том провещала на весь мир дворцовая камарилья. Я знал, государь призвал меня против своей воли, под давлением обстоятельств, оказавшись пленником в Александрии, а без его доверия я буду бессилен что-либо сделать. Так все и случилось. Министры по-прежнему ездят к его величеству с докладами, а председатель Совета министров – всего лишь ширма, чучело гороховое, которым пугают и правых, и левых, и вся ненависть, вся злоба против власти сосредоточились на Витте. Государь, зная мою неприязнь к Трепову, освободил его от должности генерал-губернатора Санкт-Петербурга, товарища министра внутренних дел и командующего петербургским гарнизоном. Пожертвовал фаворитом? Как бы не так. Теперь Трепов – дворцовый комендант, то есть начальник охраны его величества и семьи, а фактически – тайный диктатор, и без его одобрения царь ничего не позволит мне сделать. Все резолюции царя продиктованы Треповым, это я вижу по стилю их и содержанию. Естественная мысль – подать в отставку. Но ведь так Россию доведут очень скоро до катастрофы. Я вижу две задачи, не решив которых я не могу уйти: это вернуть армию из Забайкалья, единственную опору власти, и сделать крупный международный заем для поправления расшатанного несчастной войной финансового положения, еще недавно столь цветущего. С решением этих двух задач смуте в стране в ее крайних формах можно положить конец. Я предложил отправить две карательные экспедиции – от Харбина и от Петербурга и военной силой восстановить железнодорожное движение по всей Сибири. С заемом сложнее из-за противоречий между Францией и Германией, но и здесь, кроме меня, никто не найдет выхода.

Но положение в стране еще более серьезное, чем предполагают власти, пребывая в величайшей панике. Из моих источников в среде революционеров я узнал: в Москве готовится форменное вооруженное восстание, между тем генерал-губернатор настолько растерян, что выходит на балкон и снимает шапку перед толпой, будучи в военной форме. Тоже Дурново, однофамилец моего Дурново. То-то дурно всем. Я дважды просил государя сменить генерал-губернатора Москвы, а положение все ухудшается там. Наконец, я буквально настоял на назначении адмирала Дубасова, который приехал в Москву с началом беспорядков, каких еще не бывало. В самом деле, форменное восстание, не бунт крестьян с красным петухом, а вооруженных рабочих.

Телефонный звонок. Москва – Петербург. Граф Витте и адмирал Дубасов.

Д у б а с о в. Граф, я вынужден вновь обратиться к вам, поскольку в это горячее время ниоткуда не могу получить отзыва.

В и т т е. Военный министр говорил мне, что уже выслан полк из Царства Польского и что он через три дня будет в Москве. Он еще не прибыл?

Д у б а с о в. Полк еще не прибыл и в каком состоянии прибудет, не знаю. Прошу настоятельного вашего содействия, чтобы были немедленно высланы войска из Петербурга. Это необходимо, иначе город перейдет в руки революционеров.

В и т т е. Так серьезно?

Д у б а с о в. Сергей Юльевич, войск мало, еле хватает охранять железнодорожные вокзалы, так что Москва остается собственно без войск. Между нами – и без командующего, ибо генерал Малахов – это всего лишь весьма почтенный старец, который не выходит из дома и не ведает, что творится в вверенных ему войсках.

В и т т е. Как же так случилось? Но надеюсь на вас...

Д у б а с о в. Сергей Юльевич, признаюсь вам, видя, как опасно всякое промедление, я обратился непосредственно с такою же просьбою в Царское Село.

В и т т е. И что?

Д у б а с о в. Мне не отвечают, и я не знаю, что и подумать. Если вы призвали меня спасти положение в Москве, помогите.

В и т т е. Хорошо! ( В досаде.) Да вот, я его призвал, ему и не отвечают. Какое ребячество! И в такое время. Господи, спаси!

Зимний дворец – Царское Село. У телефонных аппаратов граф Витте и генерал Трепов, дворцовый комендант.

В и т т е. Генерал, положение в Москве настолько серьезно, со слов генерал-губернатора Дубасова, что я прошу вас сейчас же пойти к его величеству и доложить ему, что я считаю безусловно необходимым выслать экстренно войска в Москву.

Т р е п о в. Послушайте, граф...

В и т т е. Если город Москва перейдет в руки революционеров, то это будет такой удар правительству его величества, что и представить невозможно.

Т р е п о в. Ясно, это будет иметь неисчислимо дурные последствия. Попытаюсь сделать все, что в моих силах, граф.

Граф Витте выходит из кабинета и тут же возврашается, заслышав телефонный звонок.

В и т т е. Я слушаю вас, генерал.

Т р е п о в. Граф! Государь император просит вас лично поехать к великому князю Николаю Николаевичу, главнокомандующему войсками гвардии, и уговорить его послать войска в Москву.

В и т т е ( мрачно). Хорошо. ( Опустив трубку) Так-то у нас делаются дела. Никто не хочет принимать необходимых решений, а путаных, вредных – сколько угодно. Я устал, я болен еще с Портсмута, а сижу в Зимнем, как царь, должно быть, как царь в его голове, разумеется, только на время смуты. ( Уходит.)

Дворец великого князя Николая Николаевича на Английской набережной. Ночь. Кабинет великого князя. Граф Витте.  Входит  великий  к нязь.

 
        В е л и к и й  к н я з ь
Да вы бы присоединились к нам.
У нас довольно мило и забавно.
Не бойтесь, не столоверченьем ныне
Мы заняты, но некий дух явился -
В рубахе, сапогах, покрытых дегтем,
Мужик, да из последних, говорят,
Все шлялся по монастырям без дела,
Покуда Божья матерь не явилась
Ему в пустыне, как вещает он
Таинственно, до трепета в сердцах
Во всех, кто слушает его, и я,
Суровый воин, верю мужику.
 

 
               В и т т е
Мужик в великокняжеских покоях?
Не с топором за пазухой пришел?
 

 
       В е л и к и й  к н я з ь
Сошел бы за разбойника, конечно;
Внушая трепет и доверье вместе,
Он страждет, как Христос, за всех нас грешных.
 

 
               В и т т е
Да, да, все это мило и забавно.
Без детской веры в чудеса ведь скучно
На свете жить, к тому же в наше время.
Вернемся-ка к действительности, князь.
Москва вся в баррикадах. Там восстанье.
 

 
         В е л и к и й  к н я з ь
Да полк из Царства Польского прибудет
Туда вот-вот.
 

 
                В и т т е
                         Запаздывает полк
Недаром, видно. Верные войска
Необходимы там и очень срочно.
 

 
        В е л и к и й  к н я з ь
Но войска для охраны Петербурга,
Его окрестностей, где пребывает
Его величество с семьей, – в обрез.
Нельзя и малой части уделить.
Ведь в случае восстанья в Петербурге,
И здесь не хватит войск?!
 

 
                 В и т т е
                                             Нет, нет, восстанья
В столице, как в Москве, не будет, князь.
Все меры приняты своевременно.
 

 
        В е л и к и й  к н я з ь
         ( снижая голос)
Однако до меня доходят слухи...
 

 
                  В и т т е
Глаза у страха велики. Я слухам
Не верю, князь. В столице все спокойно.
Мы приняли все меры, но в Москве...
 

 
        В е л и к и й  к н я з ь
А что Москва? Москва пусть пропадает.
Вот будет ей урок. Была когда-то
Она ведь сердцем и умом России,
Теперь источник смуты небывалой.
Большой беды не будет для России,
Когда Москва подверглась бы разгрому.
 

 
                 В и т т е
Да, кем? Революционеры власть
В Москве захватят, воцарятся сами,
Россия же пристанет к ней, как к сердцу, -
И пропадет-то Петербург!
 

 
        В е л и к и й  к н я з ь
         ( с беспокойством)
                                                Что это?
Похоже на пророчество, боюсь.
У вас есть дар. С японскою войною
Вы предрекли начало и конец.
 

 
                В и т т е
Я не гадал, но факты говорили
Яснее слов. Но верить не хотели.
Я не пророк, всего лишь ум и опыт.
И я вам повторяю: во спасенье
России и Москвы войска туда
Немедленно отправить, да с приказом
Без всяких колебаний подавить
Все очаги сопротивленья силой.
 

 
        В е л и к и й  к н я з ь
Великолепно, граф! Из вас диктатор
Мог выйти безусловно. Что ж не взялись?
Теперь же приказать не в силах вы.
          ( Проходит к двери.)
 

     Входит адъютант.

А д ъ ю т а н т. С фельдъегерем пакет от его величества.

В е л и к и й  к н я з ь ( прочтя маленькую записку). Государь меня просит послать войска в Москву, поэтому ваше желание будет исполнено.

В и т т е. Это надо сделать как можно скорее, в противном случае это может быть поздно. ( Откланиваясь, уходит.)

В е л и к и й  к н я з ь. Что ж, будет Москве урок. Найдите генерала Мина!

Москва. Небольшой дом в три этажа в Антипьевском переулке. Кабинет Серова на втором этаже. В окна виден сад князей Долгоруковых, где много птиц и куда под вечер слетаются стаи ворон на ночлег.

Серов у окна. Слышны выстрелы.

 
            С е р о в ( в раздумьи)
Царь манифестом объявил свободы,
Досель неслыханные на Руси.
Поверить невозможно. Неужели
У нас свободы воцарились днесь?
Да, как бы так. Уж слишком хорошо бы.
Народ громит осиное гнездо
Всевидящей охранки, что ж, понятно.
Тюремные ворота настежь – ясно,
И узников приветствует толпа:
«Долой самодержавье!» В красных флагах
Вся запестрела красная Москва.
Но выстрел залил кровью лик свободы,
Богини, просиявшей в небесах,
И торжества вдруг обернулись тризной,
Как на Ходынке; верен царь себе,
Судьбе своей злосчастной для России, -
И этому, о, горе, нет конца.
 

Слетаются стаи ворон, садятся на деревья и разом взлетают, словно вспугнутые выстрелами. Входит Ольга Федоровна.

О л ь г а  Ф е д о р о в н а. Уложить бы детей внизу, в гостиной, да они протестуют. Им весело, хотя понимают, происходит нечто ужасное.

С е р о в. Внизу, конечно, безопаснее, чем в мезонине. Но в центре города тихо. Это в первые дни палили из пушек куда попало. Повезло Косте. Сначала он перепугался, а затем возгордился.

О л ь г а  Ф е д о р о в н а. Ничего смешного. Снаряд снес стену его квартиры; слава Богу, Коровина не было дома.

С е р о в. Ты слышишь? Войска сосредоточились на Пресне. Гвардейский Семеновский полк из Петербурга наводит порядок. Поди к детям.

О л ь г а  Ф е д о р о в н а. Прошу тебя, не уходи.

С е р о в. Куда? Все новости можно было узнать в квартире Андреевой и Горького. Как стихли бои в центре, к ним нагрянули с обыском, а их и след простыл.

О л ь г а  Ф е д о р о в н а. Куда? Тебе непременно надо быть всюду.

С е р о в. А как и усидеть? На людях и смерть красна, недаром говорится.

О л ь г а  Ф е д о р о в н а. Не думай о смерти. Ты полон сил; ты не оставишь нас.

С е р о в. Да, да, но как-то жить-то жутко на свете. Прости, я расстроил тебя.

О л ь г а  Ф е д о р о в н а. Ничего, по характеру я все-таки оптимистка, должно быть, я меньше всего боюсь, пока вы у меня есть – ты и дети. ( Поцеловав мужа, уходит.)

 
               С е р о в
   ( наблюдая за стаей ворон)
У Николая странная забава -
Стрелять в ворон, прогуливаясь в парке,
На всем скаку,  с велосипеда даже...
Какая лихость и сноровка, Боже!
Не мог бы я поверить, если б царь
Не сам обмолвился, смутив меня.
     ( собираясь выйти)
Нет тишины вечерней над Москвой:
Пожаров пламя полыхает в небе
И вопиют в безмерности страданий
Сгорающие заживо в огне, -
Такое не увидишь и во сне.
         ( Уходит.)
 

Хор учеников и публика из прохожих и проезжающих мимо, и там Серов; в ночном небе в районе Пресни вспыхивают выстрелы и полыхают пожары.

 
         Х о р  у ч е н и к о в
Взлелеянная в грезах с юных лет,
Как пел о том пленительно поэт,
Взошла богиня светлая, Свобода,
В сияньи дивного восхода,
И солнца чистый луч
Блистает, светел и могуч.
На небе синем лики декабристов
И сонм бесстрашных, – чист и истов
Порыв к свободе, но любовь
Взыскует мщенья, льется кровь
Сестер невинных, братьев -
За чье же это счастье?
Все ради царственной четы?
С отечеством у бедственной черты.
 
 
О время жуткое: несчастная война
Россию всколыхнула, как весна,
И, точно в ледоход, в одно мгновенье
Вся наша жизнь пришла в движенье...
 
 
О время жгучее, как пламя,
Полощет на ветру ликующее знамя,
Влекущее, как счастье и любовь,
Бегущее, как в юных жилах кровь,
Цвет жизни и отрада,
И павших высшая награда.
 

АКТ  V

 Александрия. Нижний дворец.  Покои императрицы. Александра Федоровна; входит Николай II.

Н и к о л а й. Генерала Мина убили на Петергофском вокзале. Их можно понять.

А л е к с а н д р а  Ф е д о р о в н а ( опускаясь в кресло). Кого?

Н и к о л а й. Революционеров. Это месть. В Москве они понесли огромные потери, но точных сведений трудно получить, так как много убитых сгорело, а раненых они уносили и прятали.

А л е к с а н д р а  Ф е д о р о в н а ( с изумлением). Зачем ты мне это рассказываешь вновь? Мятеж, слава Богу, подавлен, и забудем об этом. Пусть он никогда не повторится.

Н и к о л а й. Но мы едва вернулись в Александрию после осеннего сидения здесь, как оказались взаперти. Какой стыд и позор говорить об этом... Мерзавцы анархисты приехали в Петергоф, чтобы охотиться на меня, Николашку, Трепова... Боже мой, не иметь возможности ни ездить верхом, ни выезжать за ворота куда бы то ни было. И это у себя дома в спокойном всегда Петергофе! Я краснею писать матери об этом.

А л е к с а н д р а  Ф е д о р о в н а. Не пиши. Мы уедем в море. На яхте в окружении кораблей мы будем в полной безопасности. Пора!

Н и к о л а й. Нет, с Думой надо решить.

А л е к с а н д р а  Ф е д о р о в н а ( краснея). Не успели избавиться от ненавистного Витте, – вообще, как он решился подать в отставку, – так эти явились в Зимний дворец. Боже! Великолепная тронная зала, где всегда так дышалось мне упоительно легко, и вдруг ее заполнила толпа, оттеснив сенаторов и военных, всю мундирную публику, и редко, кого во фраке и сюртуках заметишь, все рабочие и крестьяне, да серые батюшки, не из тех ли, кто принимал участие в шествии к Зимнему дворцу, я подумала, из восставших из могил, ужасный сон. Разбуди меня, скажи, ничего страшного, ничего подобного не было и не могло быть.

Н и к о л а й. Аликс, Дума созвана; с нею все спешили, чтобы успокоить Россию, а получилось-то наоборот. Дума превратилась в очаг революционной пропаганды, и ведут ее не крестьяне, не рабочие, не серые батюшки, как матушка выразилась о низшем духовенстве, а господа кадеты. Они хотят взять власть в свои руки и поддерживают народные требования и ожидания земли, прав и свободы, не ведая, как это все может обернуться и против них.

А л е к с а н д р а  Ф е д о р о в н а. Мы снова в осаде, как осенью прошлого года, когда у тебя вырвал манифест Витте. Что же делать?

Н и к о л а й. Если быть последовательным, необходимо дать думскому большинству сформировать правительство.

А л е к с а н д р а  Ф е д о р о в н а. Это же все равно, как тебе, самодержцу, отречься наполовину от престола.

Н и к о л а й. Но, может быть, лучше наполовину, чем вовсе?

А л е к с а н д р а  Ф е д о р о в н а. И лишиться головы? Венценосцев не щадят, когда они проявляют слабость или терпят поражение. Помни об этом. Во всяком случае мы не вправе лишать короны Российской империи нашего сына, предназначенной ему Господом Богом.

Н и к о л а й. Ах, Аликс, ведаем ли мы, что ему предназначено Богом, если рок довлеет над ним с рождения?

А л е к с а н д р а  Ф е д о р о в н а. Долго природа сопротивлялась, даря нам дочерей. Я надеялась с помощью мощей Серафима Саровского умилостивить судьбу. Мы обманули природу, но не судьбу.

Н и к о л а й. Аликс, все в воле Божьей.

А л е к с а н д р а  Ф е д о р о в н а. Я тоже так думаю, и доверимся ей.

Н и к о л а й. Это значит, я отвергаю как требования Думы, так и самую мысль Трепова, первоначально заинтересовавшую тебя?

А л е к с а н д р а  Ф е д о р о в н а. Да, роспуск Думы, как и подавление восстания в Москве, покажет всем, что ты, Ники, самодержец, победил смуту.

Н и к о л а й. Хорошо. Только придется мне еще раз выслушать Трепова, который думает, что ты склоняешься к английской форме монархии.

А л е к с а н д р а  Ф е д о р о в н а. Не кажется ли тебе, что он становится назойлив и требователен, как Витте?

Н и к о л а й. Весьма взволнован и барон. А Витте, что ни говори, свое дело он сделал.

А л е к с а н д р а  Ф е д о р о в н а. И ушел, слава тебе, Господи!

          Кабинет государя. Николай II и Трепов.

Н и к о л а й. Идея министерства, ответственного перед Думой и составленного из людей, пользующихся общественным доверием, может быть, хороша вообще, если бы при этом не затрагивались прерогативы высшей власти.

Т р е п о в. Ваше величество, я знаю, что вам говорили, я сам первый должен предостеречь вас: принять список с новым составом правительства во главе, допустим, с Муромцевым, – это значит передать ему всю полноту исполнительной власти в стране, без возможности влиять на его решения, а встать в открытый конфликт с последним равносильно будет полной сдаче всей своей власти, то есть превращению всего нашего государственного строя в монархию даже не английского типа, но и неизбежному коренному изменению всего строя, со всеми последствиями, размеров и форм которых никто ни предвидеть, ни учесть не может. Вот что вам говорят.

Н и к о л а й. Это правда. Откуда вы знаете?

Т р е п о в. Это я и сам вам говорю. Но, государь, это всего лишь предположения и опасения, на основании которых вам говорят, что нет иного пути, чтобы сохранить всю полноту власти, как распустить Думу. То есть вернуться к тому состоянию смуты, когда малейшая искра вызовет новый пожар. Государь, манифестом 17 октября вы направили Россию на путь конституционной монархии, что отвечает велениям времени; нет возврата назад, иначе уже не выступления масс, не Дума, а высшая власть совершит государственный переворот, она выступит не против Думы, а против самой себя, против манифеста 17 октября и новых законов государства.

Н и к о л а й. Это мой грех.

Т р е п о в. Государь, это ваш подвиг. Вы проявили смирение и мудрость. Правительство общественного доверия, как только окажется лицом к лицу перед разбушевавшейся стихией ради собственного спасения станет самой верной защитницей монархии. Если те общественные силы из высших классов общества и дальше будут вынуждены опираться на выступления рабочих и крестьян, не имея реальных рычагов власти, они будут сметены, а с ними и династия, с неизбежными коренными изменениями всего строя, со всеми последствиями, размеров и форм которых действительно никто ни предвидеть, ни учесть не может. Кроме, разумеется, крайне левых.

Н и к о л а й. Как вы все повернули...

Т р е п о в. Государь, ведь никто в России, кроме крайне левых, не мечтает о республике. В Думе верховодят кадеты. Отдать им исполнительную власть, значит, сохранить монархию в России. Ответственное правительство, как граф Витте, тотчас примется за усмирение ради собственной власти и собственности со символом высшей власти в вашем лице, государь. Вы будете заботиться о благе народном, опираясь на общественные силы, уважающие порядок, закон, права собственности, права личности, как в странах Европы. Вы поступитесь лишь вашими докучными занятиями, но не высшей властью монарха, олицетворяя закон и божественные установления.

Н и к о л а й. Как в Англии?

Т р е п о в. Нет, государь, в России монарх сохранит всю полноту власти, не вмешиваясь во взлеты и падения министров, не неся ответственности за все прегрешения исполнительной власти. Не такова ли власть Господа Бога? Она священна и исполнена тайны.

Н и к о л а й. На этом я и стою, как и прежде.

Т р е п о в. А Дума, государь? Монархии в прежнем виде уже нет. Перейдя пропасть, нельзя оглядываться, можно угодить в нее.

Н и к о л а й. Я выслушал вас, генерал, как и других, со вниманием, и теперь у меня нет более никаких колебаний, да их и не было на самом деле, потому что я не имею права отказаться от того, что мне завещано моими предками и что я должен передать в сохранности моему сыну.

Т р е п о в ( в полном отчаяньи). О, государь! (Выходит из кабинета, пошатываясь.)

В приемной барон Фредерикс и генерал-адъютант.

Ф р е д е р и к с. Что? Как?

Т р е п о в. Все пропало. ( Заговариваясь.) Никто не понимает, надо спасать государя и династию от неизбежной гибели.

Ф р е д е р и к с. А я вот что думаю. Государю необходимо обратиться непосредственно к Думе, найти общий язык с нею поверх правительства, неугодного ей.

Т р е п о в. Дни Думы сочтены. Теперь все пойдет по второму и третьему кругу, пока не разразится катастрофа. ( Падает замертво.)

Ф р е д е р и к с. Упал. Сразили. Что ему эта Дума?

              Поднимается суматоха.