Текст книги "Маска бога"

Автор книги: Пэт Ходжилл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 33 страниц)

А почва под ногами дрожала.

– Леди, не стоит находиться в помещении во время землетрясения.

– И снаружи при бродящем тумане-предвестьях. Выбирай.

Шип опустила глаза на щупальца тумана, начавшие уже обвивать сапоги.

– Наверх, – приказала она кадетам.

У подножия утеса, рядом с «парадной дверью» Горы Албан, раскатились развалины горного форта. Поблизости, на северо-западном склоне холма, находилось прочное бревенчатое здание. Заперто. Шип и Вант налегли плечами на дверь. Оглянувшись, Джейм увидела, что подросший туман идет высоко над сломанной стеной, обозначая ее древние размеры, и вспомнила, что говорила Коттила насчет устойчивости подобных сооружений влиянию предвестий. Оставшись на Речной Дороге, они были бы в безопасности.

Туман клубился над вершиной стены, которой давно уже не существовало. А за ним катилась блуждающая гроза высотой с гору.

Дверь внезапно подалась.

Шип вкатилась внутрь, но Вант неуклюже удержался и чинно прошествовал в проем, так что его рванувшимся вперед товарищам пришлось тащиться по пятам за ним. Джейм шла последней, она помедлила у порога, все еще глядя назад. Рядом вырос усохший летописец, должно быть тот самый, кто открыл дверь. Теперь он дернул створку назад и захлопнул ее перед самым носом тумана.

Вздохнув, предвестья поплыли над головами.

Деревянный пол шатался. Сухие травы, свешивающиеся с низких балок, качались; на длинных полках вдоль стены дребезжали, опрокидываясь, сотни банок и кувшинов. Стены стонали. Глина, которой были законопачены стыки бревен, казалось, тает, в образующиеся щели лился свет, окружая доски ореолом. Джейм споткнулась. Весь мир превратился в корабль, спущенный в открытое бурное море.

Вдоль длинной стены взад и вперед метался старик, подхватывая падающие кринки, скорбно поскуливая по каждой погибшей. Теперь он, с полными руками, остановился, вслушиваясь.

– Хм, нас несет, – сказал он.

В следующую секунду он пихнул свою ношу ближайшему кадету и кинулся вглубь комнаты – там старик толчком распахнул дверь и помчался вверх по лестнице. Оставшиеся внизу слышали его голос, сначала в переходе, потом – эхом отдающийся в каком-то открытом пространстве поодаль, кричащий:

– Нас несет, эй, вы все, мы дрейфуем! Ура!

Глава 9

Тем временем Свирепая Нора: пятьдесят девятый день весны

В северном районе Башти, к югу от Белых Холмов, раскинулась великая, глухая и темная чаща, в которой творились странные вещи. Люди называли ее Рослью – если вообще заговаривали об этом месте. Немногие входили туда. Еще меньше – выходило.

В восточном конце Росли угнездилась Свирепая Нора, пугающая несведущий окрестный люд так же, как и остальной лес, хотя ее обитатели, застенчивые и вежливые, сильно отличались если не по крови, то по манерам от своих диких собратьев в черных дебрях. Замок вольверов являл собой еще одни древние развалины, которых так много вдоль Серебряной, но он был меньше прочих и не восстановлен ни одним из родившихся позже строителей. Вросшие в землю, окутанные бархатным покровом мха глыбы еще не рухнувших стен окружали заброшенную поляну, и там, где когда-то красовался главный зал, бежал ручей. Глина и песок бесчисленных сезонов покрывали пол и очаг, и только выпуклые шляпки грибов, слишком похожие на черепа, поднимались из земли, покрытой следами былой смертельной битвы и кровью.

Но этой ночью предвестья вернули замку призрачную оболочку его славного прошлого. Мерцающий туман вырос над низкими стенами, дополнив собой отсутствующие камни, навис давящей полупрозрачной кровлей над соломенной крышей. Белые клочья струйками втекали внутрь через узкие окна, не пропуская ни света солнца, ни луча луны, ни бликов звезд, – время потеряло значение.

Больших трудов стоило не потеряться в этом мареве, хотя оно же стало и благоприятной возможностью не сделать этого.

С тех пор как многие часы назад накатился туман, вольверы пытались зафиксировать каждую деталь своего древнего дома, выявленную чудесным туманом. Долгий общий вой скользил по балкам и камням. Разноголосое лаянье описывало укромные уголки здания, искусно подогнанные стыки стен, охотничьи сценки, вырезанные на внутренних и внешних косяках, выглядящие перевернутыми из-за пелены светящейся плесени. Когда стая пела, туман давил сильнее, подступал ближе, обрисовывая яснее давно стершиеся формы, и по залу под звуки музыки бродили очарованные потусторонние духи.

Песня перешла в рычащий и тявкающий спор. К стене было прикреплено какое-то маленькое строеньице, и никто из хора не мог понять, что это.

– Это уборная, – решил вольвер Лютый и объяснил.

На их языке данное слово ничего не значило, так что стая удовлетворилась описанием: дыра, которую метят все люди, а требований не предъявляет никто.

«Хм, очевидно, – подумал Лютый, – они никогда не были в Котифире во время вспышки дизентерии».

Фактически мало кто из его родни вообще когда-либо покидал Нору или проводил большинство времени в человеческом обличье, разве что в подростковом возрасте, когда каждое поколение в свою очередь открывает, что у людей не существует ограничений времени брачного периода. Здесь, на краю великой черной Росли, не так уж много настоящих людей, которым хотелось бы подражать по другим причинам. Визит Торисена прошлой зимой до сих пор жадно обсуждается не только потому, что он признанный волчий друг, но потому, что он провел целое кенцирское Войско через Нору, срезая путь к Водопадам.

Только однажды прежде на памяти живых лес был настолько наводнен народом, хотя те прибыли сюда с куда менее благородной целью: король Крун из Котифира вознамерился поохотиться на вольверов.

Лютый хорошо помнил свои впечатления от первого взгляда на людскую породу. Крун обосновался в старом замке базовым лагерем и даже не предполагал, что его почти, в упор с любопытством разглядывает его предполагаемая добыча. Подкравшись поближе, Лютый услышал, как придворный поэт читает рифмованные строфы расстана скучающему королю, нетерпеливо дожидающемуся рассветной охоты, не зная, что один щенок уже прочно захвачен в плен сетями слов. Поэт видел, но не выдал его, – тщеславие отплатило за царственную зевоту.

Других жертв охоты не было. Нора сама по себе опасное место, но ей далеко до глухой Росли. Крун за один день потерял большую часть своей команды, а потом вольверы устали наблюдать за человеческими смертями и вывели короля из лесу. Монарху не слишком понравилось, что его охота потерпела крушение, но из учтивости он предложил любому желающему вольверу место при своем дворе. Этим «местом», как предполагали все, могла оказаться дворцовая стена трофеев. Однако слова поэта все еще звенели в голове Лютого. И когда через несколько лет он стал взрослым, то отправился по Речной Дороге на юг, чтобы представиться сыну и преемнику Круна, Кротену.

Дни, проведенные там, были полны наслаждения и боли.

Он действительно учился расстану у того самого поэта, который приходил с Круном в Нору. Ох, эта отрава слов и ритмов – как ветер, проносящийся по родному лесу.

И ох какое унижение – зрители хохотали над ним, заходясь и подвывая, словно передразнивая. Он быстро понял, что они явились послушать не будущего творца, а шута, уродца, за счет которого старый поэт хотел вновь пробиться в придворные фавориты, как это можно было бы сделать с танцующим медведем или поющей свиньей. Итак, Лютый стал «Диким Человеком из Лесов», карикатурой, тем, каким его хотели видеть, он часто напивался, чтобы остаться самим собой, – печальная штука для того, кто забыл волчье достоинство и еще не научился человеческому.

«Зачем ты это делаешь?»

Резкие слова, возмущённый голос юного сотника с измученными глазами и забинтованными руками.

Двенадцать лет назад.

Лютый посмотрел вглубь зала на сгорбленную фигуру в черном, сидящую на поваленной глыбе: Торисен, первый его друг, тогда – едва выбравшийся живым из Уракарна и обреченный на смерть своими врагами, Каинронами, теперь – предводитель своих людей.

И до сих пор он загадка.

Поглядите на него, вот он качается взад и вперед, зажав этот проклятый меч в распухшей руке, склонив темноволосую голову, словно прислушиваясь к клинку, хотя слова срываются лишь с его губ, да и те заглушает дикая лесная поэзия.

Лютый потер уставшие глаза. Нет. Они не обманули его: предвестья осветили призрачный зал и с выкованных на Разящем Родню узорных спиралей спрыгивали зайчики-отблески, но друг вольвера сидел в глубоких, становящихся все гуще тенях, которые, будто грязная вода, стекали с его черной одежды. У ног лорда лежал закопченный камень – другой пол, другое место. Шерсть на спине Лютого медленного вставала дыбом. За спиной в песню его народа ворвалась новая нота, словно вольверы почувствовали, как ускользает их контроль.

– Тори…

Лютый обнаружил, что крадется по залу на всех четырех лапах, потом он упал на брюхо и пополз. Воздух вокруг, казалось, загустел. Пахло старым пожаром, болезнью и страхом.

– …Круглый зал, – вполголоса напевал Торисен в такт с мелодией вольверов, – с двумя маленькими окнами на севере и юге. Сломанные скамьи. Поваленные столы. Отдельная крохотная столовая по ту сторону открытого очага. Опаленная дверь, ведущая на зубчатую стену, прикрытая, но не запертая, о бог, не запертая…

Лютый подобрался к ногам своего друга, ступая по скрипящим углям; голос Торисена будто создавал реальность вокруг – деталь за деталью, с мелочами и подробностями. Песня братьев растворилась в плаче ветра, дующего сквозь разбитые стены. Лапы болели от холода камня.

– Тори?..

Тот на миг перестал качаться, но тут же продолжил, еще сильнее ссутулившись:

– Тс-с… Я прячусь. Я сказал, что больше никогда не вернусь сюда, но я должен. Вынужден. Это единственное место, в котором она не будет искать.

– Н-но где мы?

– Как где? В замке в Гиблых Землях, где я – мы – вырос. Ох, год назад я сжег настоящий, но это же сон, да? Я сжег и мертвых – мерлогов, которыми они стали. Предал их погребальному костру. Это должно удовлетворить честь, не так ли? Но они все равно возвращаются. Слушай, вот они в тенях. Слушай…

Ветер, слабый и кислый от вьющейся золы, завыл, протискиваясь в узкие окна, оставил копоть на шкуре и вкус, запретной плоти на губах…

Что это за неподвижные фигуры, застывшие по ту сторону амбразур, и эти тусклые точки света, висящие по две, – щели в стене или немигающие глаза, в которых отражается злобный блеск клинка?

Бежать. Бежать из этого кошмара назад, в свой простой, здравомыслящий мир, к своему народу, зовущему его на ветру…

Но разве можно оставить друга?

Дрожа, Лютый скорчился у ног Торисена, оскалил зубы в сторону теней (смогу – укушу), – вольвер, пойманный чужим сном, который, быть может, никогда и не кончится.

ЧАСТЬ 5

Гора Албан: пятьдесят девятый день весны

Глава 1

Джейм расхаживала по лазарету, за ней наблюдали: Киндри осторожно, Эрулан – благосклонно. Поняв, что его не выпустят, Жур свернулся клубком в ногах на подстилке Серода, нарочито не обращая ни на кого внимания. Между тем уши кота дергались при каждом дразнящем шуме, доносящемся снаружи, из зала. Джейм тоже вздрагивала. Бегущие шаги, глухие удары, брань – звуки отступления. Но, во имя земли, куда они собираются отправиться и как?

Занавеси из промасленной ткани на полукруглых окнах сдержали первую атаку предвестий. Теперь туман опустился, став сверкающим морем, гладкая поверхность которого пришлась на один уровень с вершиной утеса. Бугристый покров туч тускло отражал призрачное мерцание. Лазарет не качался, вызывая у Джейм морскую болезнь, как та деревянная хижина с травами внизу, но пол мелко и безостановочно трясся.

Снаружи кто-то приблизился.

– Поднимите выше побольше припасов, – произнес твердый, густой голос. – Дрейфует весь центр училища, и верхний замок тоже, как и предсказывали летописцы; но мы все еще можем потерять нижний зал, а то и того больше, если главная дверь не выдержит. Удобно ли разместили наших новых гостей? Клыки бога, такая знатная леди – и валится нам на головы в такое время!

– Ее застиг шторм, Директор, – успокаивающе ответил другой человек. – Чистая удача, что она вообще отыскала нашу переднюю дверь, что ее занесло так далеко на север или что певица, посланная за Индексом, услышала, как стучится ее эскорт.

Джейм нахмурилась. Что-то не слишком похоже на описание ее прибытия.

Раздался голос Железной Шип:

– Кадеты подняли наверх все продукты, которые смогли обнаружить, Директор. Какие будут дальнейшие приказания?

– В настоящий момент никаких, десятник.

Шаги и голоса удалились, но дверная ручка дернулась в кулаке Джейм, словно с той стороны к ней прикоснулся кто-то еще.

– Десятник! – Вант, видимо, только что подбежал. – Капитан Айва хочет тебя видеть. Тотчас же.

– Угу, – ответила Шип совсем у дверей. Ручка внезапно застыла – кадет убрала руку. – Да, конечно.

– Я тебя предупреждал, – самодовольно отозвался Вант.

Две пары ног ушли.

Джейм перевела дыхание, наполовину с облегчением оттого, что Шип не вошла, наполовину – разочарованная. На ее совесть все ее давило то, как она пыталась поступить с кендаром на порогах. Упаси Трое разговаривать голосом Калдана с тем, кто сопротивляется господству над собой насилием! Вера Шип в Норфов стала после этого очень хрупкой. Если Джейм разобьет ее, то Тори убьет сестру. В сущности, он и без того может это сделать.

Но что это за высокорожденная леди, кто такая капитан Айва и о чем Вант предупреждал Шип? Сидя здесь, этого не понять, но Джейм не осмеливалась выйти.

Шип не единственная, кого она избегала. В замешательстве от их прибытия кто-то упомянул, что Кирен, наследник Ярана, тоже находится на Горе Албан. Он не пришел на памятный ужин у Водопадов, так что Джейм с ним не встречалась. Она слышала только, что он летописец, специализирующийся на изучении Падения, а по достижении совершеннолетия займет место во главе Дома Яран. Меньше всего Джейм сейчас хотелось выставлять своих спутников и свое поврежденное лицо на обозрение высокорожденного.

Она бессознательно притронулась к щеке и тут же отдернула руку. Впечатление медленно уходило, но шрам хорошо ощущался сквозь маску и перчатки. На что бы он ни был похож после первого ранения, последовавшие затем удары по лицу вряд ли улучшили его состояние.

Проклятие.

Но неприятности не только у нее. К южанину еще не вернулось сознание. Дыхание вовсе не было глубоким и регулярным дыханием двара, по правде говоря, его едва слышно.

– Он же поправится, да? – спросила девушка лекаря. – Я каким-то образом почувствовала это, когда прикоснулась к нему там, в саду Коттилы. А сейчас нет. Что случилось? Я же не настолько сильно его ударила.

Шанир сидел на дальнем конце тюфяка Серода, прислонившись спиной к стене, уронив голову от усталости. Голос Джейм вырвал его из дремы.

– Думаю, это как-то связано с существующей между вами связью, – ответил он, приводя в порядок свои мысли. – Почему это так много значит для него?

– Полагаю, потому, что он незаконный, рожденный без имени и места в жизни. Я, кажется, дала ему и то, и другое. Но до нашей встречи у него была своя индивидуальность. Я не полностью в ответе за то, какой он. Я даже не желала, чтобы он служил мне. Он просто дворняжка, которую я случайно подобрала.

– Хорошо же ты это доказала, дав ему пощечину.

– Милостивые Трое! А какая была цель всего нашего похода, если не его спасение? – И возможно, способ забыть собственные проблемы. – Я никогда не хотела причинить ему какой-либо вред!

– Возможно, шаниры-разрушители не умеют помогать, ничего не сломав, какими бы благими ни были их намерения. Возможно, невинности недостаточно. – Он взглянул вверх на ее недоуменное лицо сквозь белые пряди растрепанных волос. – Если ты так влияешь на слугу, которому нужна, что ты сделаешь с братом, который боится тебя?

– У него нет причины. Я люблю его.

– От этого только хуже.

«Братоубийца», – назвал ее Глас Божий. Отрава? Или Тори?

Джейм вновь посмотрела на неподвижное тело Серода:

– Он умирает?

Не раздумывая, Киндри потянулся к человеку в обмороке – и остановился. Пальцы его сжались в кулак, который он, покачивая, прижал к своей груди, как раненую птичку.

– Проверь сама, – пробормотал он, отводя глаза. – Он – твоя ответственность.

Джейм, подняв брови, секунду глядела на шанира, потом вздохнула. До настоящего времени она плохо справлялась с «работой» быть высокорожденной. Но от одной обязанности она больше не может уклоняться. Девушка опустилась на колени и робко дотронулась до лица Серода.

Голова тут же закружилась, да так, что пришлось зажмуриться. В наступившей под веками тьме Джейм казалось, что она падает, если бы не пальцы, лежащие на лбу южанина. Странное чувство. Она моргнула, отгоняя мрак, и увидела перед собой лицо, получеловеческое-полупесье, – морда дворняжки, собаки из старой песни, в честь которой она назвала несчастного мальчишку. Под ним, сквозь него, она видела холодную каменную плиту очага, на которой лежал пес. Неприкаянный дух, охотящийся за чужим образом души, как назвал его Киндри. Чьим?

На тыльной стороне своей ладони Джейм увидела костяные пластины, они тянулись и выше по руке. На лице чувствовался вес тяжелой маски черепа. Она с трудом подняла голову и поглядела через плечо на просторный зал, вымощенный темным с зелеными прожилками камнем, увешанный мертвыми знаменами. Серебряные глаза Норфов наблюдали за ней сквозь решетку покоробленных нитей, из которых были сотканы; сбившаяся ткань образовала на каждой щеке безобразный шрам.

Зал Мастера за Темным Порогом – ее образ?

– Нет! – закричала Джейм, вскакивая на ноги.

Темнота вернулась, хотя на этот раз глаза оставались широко открытыми.

«Слишком быстрое возвращение, – думала она, шатаясь, стараясь схватиться за что-нибудь и удержать равновесие. – Подожди, пока кровь успокоится, подожди».

Взгляд прояснился. Киндри уставился на нее, разинув рот:

– Что произошло?

– Мне нужен воздух. Пойду прогуляюсь. – У дверей она обернулась: – Ладно же! Я все-таки вернулась за тобой; я взяла на себя ответственность, а теперь ты можешь дежурить сколько угодно у холодного камина, пока твой зад не отмерзнет. Доволен?

Дверь захлопнулась. Барс (успевший выскользнуть как раз вовремя) взвизгнул. Норф ушла, ругаясь на ходу. Дыхание Серода обрело медленный, исцеляющий ритм двара.

– Н-но что произошло? – повторил обескураженный Киндри в безмолвии комнаты.

Глава 2

Выйдя в зал, Джейм повернула налево – в направлении, обратном тому, куда удалилась Шип, – и помчалась.

Все эти годы пытаться избавиться от своего детства в Доме Мастера – побег, потеря памяти, пожар (за спиной остались верхние этажи, охваченные пламенем), а образ грязного места все время хранился тут, в самых недрах души?

Эти обезображенные знамена – и шрам на ее щеке.

Нет, нет, нет.

«Забудь то, чему не можешь помочь», – учил Женский Мир.

Раньше она улыбалась этим словам под маской, которую ее заставили надеть, думая, как это удобно: тому, что ты забыл, не надо смотреть в лицо или пытаться изменить.

Теперь же голос учительницы жужжал в ее голове, словно в той охваченной зимой классной комнате, где маленьких девочек учили, как забывать несущественные грустные мелочи, чтобы позже они могли отринуть от себя куда более неприятные факты жизни.

«Забудь, забудь».

Прошла минута, а может, и десять.

Джейм обнаружила, что смотрит в открывающийся перед ней пролет искривленного лестничного колодца. И о чем только она думает? Все прошлое тут и похоронено не слишком глубоко. Пусть полежит. А вот где она сейчас?

Верхний замок был относительно нов – постройка правильной формы из железного дерева и дуба. Однако ниже его изъеденный пещерами утес давным-давно опустошили и наполнили деревянными лабиринтами, в которых все комнаты казались стоящими на разных уровнях, полы не лежали ровно, и не было двух потолков одинаковой высоты. Помещения соединяли шаткие ступени и залы, взлетающие и падающие; лестницы (иногда скользкие от мха, иногда – от недавнего дождя) ныряли в темные колодцы или резко сворачивали.

Все это Джейм заметила, пока она и ее спутники взбирались к верхнему замку. Теперь она оказалась вновь у входа на внутреннюю территорию. Что ж, почему бы и нет? С наступающим на пятки Журом она отправилась на разведку.

Внизу располагались комнаты и кабинеты, в которых жило большинство ученых Горы Албан. По территории были расставлены столбы, подобные межевым: тут историки и доисторики, там – эпические поэты, а здесь – антропологи и лингвисты.

«Ведутся серьезные исследования, – гласила одна надпись. – Певцам вход воспрещен».

«Голые факты не приносят радости», – утверждала другая.

Значит, древнее соперничество летописцев и певцов все еще теплится, как всегда было со времен Падения, когда немногие уцелевшие свитки так перемешались, что никто не знал, где правда, а где вымысел. Заветная прерогатива певцов, Законная Ложь, оказала плохую услугу их коллегам, потерявшим точку опоры.

Но все здесь носило на себе отпечаток заброшенности – по меньшей мере несколько месяцев сюда никто не входил. Многие летописцы и певцы выступили в поход вместе с Войском прошлой зимой и теперь наслаждаются солнцем Котифира. Остались лишь старики, немощные и те, кому по должности никак нельзя было отлучиться. После промозглой зимы в продуваемой сквозняками трубе училища, неудивительно, что и они возжаждали путешествий, особенно при возможности прихватить с собой сомнительные удобства дома.

Все это звучит невероятно. Неужели они действительно ожидают, что эта тяжеленная груда сорвется с вековечного места, прихватив обитателей? М-да. Нижние окна не только плотно затворены ставнями, но и изнутри стены обиты досками, сквозь которые просачивается свет предвестий. Внешняя скала должна бы заслонять его: Хм, а там ли еще утес? Может, Гора Албан и вправду решила поплавать по туманному морю, как деревянная лодочка, и уже чуть-чуть протекает.

А вот эта лестница воздвигнута совсем недавно, она прорезает хаос этажей с радующей глаз прямотой. Из квадратного колодца поднимается гул, словно грохот подступающего прилива; и тут же – другой звук: быстрые, легкие спускающиеся шаги. В каких-то пятидесяти футах ниже человек в балахоне спешно пересекал лестничную площадку. Это был тот старик, который впустил их на Гору Албан, направляющийся… куда?

– Что ж, а почему бы и нет? – обратилась Джейм к Журу.

И они пошли следом.

Чем ниже, тем больше дерева вокруг. «По крайней мере, – подумала Джейм, – основные опоры должны быть из железного дерева, которое практически невозможно сломать». Оно даже не загорается, если его месяцами не засыпать горячими углями, а потом толстый ствол может тлеть века, переживая смену нескольких поколений. Но, может, предвестья влияют совершенно по-другому. Учитывая древность уровней, через которые они сейчас проходят, новизна лестницы, вероятно, говорит о попытке защитить те этажи, что остались позади.

У подножия ступеней раскинулся нижний зал. Как кендары вырубали пустоты в верхних пределах утеса, так до них каменщики Хатира расширяли пещеры у земли, превращая их в покои с высокими сводами. А еще раньше те же полости использовали предки мерикитов, и развалины их крепости до сих пор лежат у входа в Гору Албан.

Джейм приостановилась, посмотрела налево, на дверь в западном конце длинного главного зала. Ее стойки возвышались футов на сорок, а противовесом для створок служил мощный ствол дерева. В левой половине панели была прорезана меньшая дверца, в которую могла бы въехать телега, а в ней – еще одна, на этот раз в рост человека. Каждую окружала тонкая линия туманного свечения.

Дверь в травяную хижину стояла открытой. Оттуда несся монотонный голос. Когда Джейм приблизилась, слова стали яснее, хотя и не намного понятнее.

– От вербейника мрут мухи, – напевал старик. – К болтовне вы будьте глухи. А укроп наш – вот трепач, как лингвист, ну хоть ты плачь.

Еще один пролет деревянных ступеней вел вниз к полу хижины. Джейм присела на пятую ступеньку, достаточно низко, чтобы видеть комнату, не подвергая себя глупому риску снова ступать на беспокойный пол. Жур плюхнулся хозяйке на колени и тут же заснул.

Внизу старый летописец осматривал банки и кувшины, отбирая поврежденные. Джейм видела, как он вытаскивал листья из осколков стекла, связывал их в пучки и перекладывал в новые кринки, беспрестанно напевая нескладные вирши. В стишках вроде бы перечислялись достоинства различных трав (лечебные, кулинарные и всякие прочие), частенько смысл был непристоен и груб, упоминались имена коллег, исторические факты и старые песни. В зависимости от важности содержимого банок старик расставлял их на полках по собственному усмотрению, но, видимо, в определенном порядке. Джейм слушала, пытаясь найти во всем этом хоть какой-то смысл. Голос летописца то поднимался, то падал до шепота. Лампы качались, трещало дерево.

Обрывки песни начали кружиться в мозгу Джейм, не слова, а мелодия, то громче, то тише, дикая и прекрасная. «Вольвер Лютый, – подумала она в полусне, – завывает мне серенаду снаружи палатки, в которой Торисен запер меня, почти как пленницу, у Водопадов». В любую секунду сейчас может раздаться возмущенный крик брата: «Лютый, ты вообще соображаешь?»

Очнулась она рывком. Никто не кричал. Старик все так же бормотал чепуху; но где-то наверху и позади действительно пели вольверы.

«Это очень странно». – Девушка поднялась, стряхнув с колен Жура, и отправилась проверить.

Музыка шла из-за тройных передних дверей. Лохмотья тумана сочились меж косяков, как струйки дыма, но поверхность под затянутыми в перчатки руками была холодна и делалась все холоднее, словно снаружи на двери упала тень, незаметная и тяжелая, как затмение. Туман и песня перемешивались на морозном ветру, задувающем в щели. Жур зарычал. Джейм чувствовала, как под шапкой шевелятся ее собственные волосы. Невозможно, но ей было знакомо это зловоние, принесенное темным дыханием сквозняка, испарения проклятых земель, где исковерканные корни кричат так, словно их выдергивают из почвы, а несожженные мертвецы всегда возвращаются крадучись. Немыслимо, невероятно, даже не думай, что этот тошнотворный запах реален, не создаешь же ты воздух, которым дышишь. Но, во сне или наяву, если еще остались чувства, то всегда можно повернуться и уйти (убежать) снова, как уже случалось дважды.

Да, если.

Что?

Меньшая из трех дверей раскрылась, стоило к ней только прикоснуться, ведя в другой зал.

Он был темнее, чем на Горе Албан, и освещен только холодным сверканием обнаженного меча. Джейм знала этот злой клинок. А через секунду узнала и человека в запыленной черной одежде, сидящего к ней спиной и сжимающего Разящего Родню.

– Тори?

Брат вздрогнул, но не обернулся.

– Значит, ты все-таки выследила меня, – глухо сказал он. – Больше никаких пряток. Ни от тебя, ни от них. Слышишь их в тенях? Они все возвращаются, кендары, которых мы знали, которые выкупили меня из Тьмы собственными душами. Возвращаются, но они так ужасно изменились, и все это – моя вина. Слушай.

Спит ли она на ступенях травяной хижины? Или Тори затащил ее в один из своих кошмаров, как часто делал в детстве?

Царапанье, хруст, шелест, шарканье… скрытные звуки приближающихся мерлогов, бывших когда-то друзьями детства, пробудившихся в своем же страшном сне.

– Знаешь, он тоже здесь, – прошептал Тори. – Отец. Мертвый, на крепостной стене, с тремя стрелами в груди, – нет, полумертвый на лестнице, спускается, – разве ты не слышишь? Его голос твердит, уговаривает: «Убить, убить».

– Скажи ему, – прошипел Лютый, – пусть бросит этот чертов меч!

Джейм аж подскочила: до сих пор она не замечала темной фигуры вольвера, припавшего к земле у ног Торисена. Теперь девушка перевела взгляд на правую руку брата, освещенную стиснутым в кулаке эфесом, и содрогнулась. Тонкие, изящные пальцы распухли почти вдвое, костяшки и перстень-печатка погрузились в отекшую плоть, по натянувшейся коже бежали темные линии, лучами расходящиеся от лопнувших, сочащихся сукровицей волдырей. Джейм помнила, как болезненно нарывали ее собственные пальцы у Водопадов, а ведь она несла меч, лишь пробираясь по полю битвы. Несомненно, Тори держал его много, много дольше.

Торисен положил свободную руку на голову вольвера.

– Иди назад, спать, – мягко сказал он. – Это не твой сон. В любом случае я не могу вложить Разящего Родню в ножны, пока он не убьет кого-нибудь.

«Проклятие, – в смятении подумала Джейм. – Вот так новый поворот».

Или?.. Перебираясь через поле сражения у Водопадов, она пролила крови довольно, чтобы напоить дюжину мечей. Конечно, эту жажду меч мог приобрести после того, как его вновь выковали за Темным Порогом. Надо было предупредить Тори об этом или по крайней мере о том, какая польза и какая одновременно угроза – носить кольцо Ганса на той же руке, которой обращаешься с мечом.

– Почему ты преследуешь меня? – спросил он со внезапным, почти сварливым, раздражением. – Неужто не замечаешь, как мы страшны друг для друга? Я тут подумал, что из нас должен остаться только один, только вот кто? Может, это решит Разящий Родню. Отец говорит, что ты была ошибкой, что ты слишком опасна, чтобы жить.

– К черту отца, Разящего Родню и лошадь, которая возила их на своей спине! – завопила Джейм.

Ветер споткнулся, а потом дунул сильнее, почти заглушив голоса вольверов своим вонючим напором.

– Пожалуйста! – выдохнул Лютый, вжимаясь в землю.

– Я не затем прошла весь этот путь, – продолжила Джейм, стараясь говорить как можно мягче, хотя горло ее сжималось, – сквозь огонь, воду и темные тени, чтобы снова играть жертву безумия этого человека. В любом случае он мертв. Теперь ты в ответе. Тебе решать.

– Ох, пожалуйста. Мы теряем песню.

– Или я должна опять выпасть из твоей жизни? – Теперь она стояла почти вплотную к спине брата, очень желая схватить эти сгорбленные плечи и трясти, трясти, но почему-то не решаясь дотронуться. – Не можешь даже взглянуть мне в лицо, это так невыносимо для тебя, да? Это цена, которую я уже заплатила за твою трусость. Ну же, бес побери, решай!

Опустив глаза, девушка увидела, как всклокочены его темные волосы, в них мелькают серебряные нити. А какую цену заплатил он в эту долгую, суровую зиму? И платит до сих пор?

Голова брата дернулась, кивнув на опаленную дверь, ведущую на крепостную стену:

– Слушай: он на лестнице. Всю зиму, каждую ночь вплоть до этой, он спускался на одну ступеньку ниже. Как я могу что-либо решить, когда он подслушивает под дверью? Слушай. Рука его легла на щеколду. Он ощупывает ее и бормочет. Заперто ли? Я… Я не могу двинуться. Не могу.

Дверь заскрипела. Она открывалась.