Текст книги "Театр французского классицизма"

Автор книги: Пьер Корнель

Гермиона, Клеона.

Клеона

 
Вы губите себя! Быть надо холодней…
 

Гермиона

 
Гублю себя иль нет – мне месть всего важней.
Хоть говорит Орест, что он на все решится,
Вполне ли на него могу я положиться?
Мне больше, чем ему, принес изменник зла,
И я сама удар верней бы нанесла.
Самой убить его! Какое ликованье —
Увидеть свой кинжал в кровоточащей ране
И, довершив своей победы торжество,
Троянку в смертный час укрыть от глаз его!
Ах, если б мне была дана хоть та отрада,
Чтоб перед смертью он узнал, что не Эллада,
А я, я мщу ему за гнусные дела!
Ступай, покуда кровь еще не потекла,
Пока он жив – беги, – пусть он из уст Ореста
Узнает, что ему мстит прежняя невеста!
 

Клеона

 
Иду! Ох, близится ужасная беда!
Но что это? Сам царь пожаловал сюда!
 

Гермиона

 
Остановись! О нет, беги скорей, Клеона,
Вели Оресту ждать, что скажет Гермиона!
 

Пирр, Гермиона, Клеона.

Пирр

 
Меня не ждали вы… Прервав ваш разговор,
Я знаю, что от вас я заслужил укор.
Но я пришел не с тем, чтоб толкованьем лживым
Пытаться всем моим делам несправедливым
Благопристойное обличие придать;
Я не могу себя пред вами оправдать,
И горделивой мне не сохранить осанки,—
Но выбор сделан мной: женюсь я на троянке
И отдаю ей все, обещанное вам.
Другой бы тут прибег к чувствительным словам,
Сказал бы, что отцы распорядились нами
Не как хотели мы, а как решили сами,
Двоих нелюбящих друг к другу привязав.
Но не оспорил я тогда отцовских прав
И тем уж виноват. Впоследствии отправил
За вами я послов, и вас корабль доставил
Сюда, в Эпир, где вам оказан был почет.
Хотя уже давно к другой меня влечет,
Я дал себе зарок во что бы то ни стало
Остаться верным вам. И все же, видно, мало
Желанья следовать по избранной стезе:
Препятствовать страстям напрасно, как грозе;
И верх взяла любовь; троянкой полоненной
Я сам захвачен в плен, – безвольный и влюбленный.
И вот сегодня с ней идем мы под венец.
Рассудку вопреки я жажду, чтобы жрец
Назвал моей женой ту, кем я ненавидим…
Наперекор себе в священный храм мы внидем.
Да, мне вины своей пред вами не избыть:
Клятвопреступник я, но я хочу им быть!
Так пусть скорее гнев ваш справедливый грянет:
Быть может, вам и мне на сердце легче станет.
Кляните же творца содеянного зла!
Любая мной от вас заслужена хула.
 

Гермиона

 
Я ваше, государь, ценю чистосердечье:
Вы доказали мне своей пространной речью,
Что, совершая зло, его вы звали злом
И знали, что хула вам будет поделом.
Ну что ж, бывают ведь на солнце тоже пятна;
Сегодня слово дать, а завтра взять обратно —
Для славного царя естественно вполне.
Рабом быть клятвы? Нет!.. Вы и пришли ко мне,
Лишь чтоб нечестностью своей покрасоваться!
Вам, видно, в низостях приятно признаваться!
Прекрасно! Честь и долг попрать и отмести,
Любить одну, в Эпир другую привезти,
Бросать меня, опять вздыхать передо мною
И на моих глазах обзавестись женою!
Царевну оскорбить, рабу возвесть на трон,
Сперва для эллинов разрушить Илион,
Для сына Гектора потом предать Элладу…
Кто столько славных дел свершить способен кряду,
Не даст себя связать ни клятвам, ни словам,
И произвол его себе довлеет сам.
Чтоб усладился слух супруги нежной вашей,
Как вас назвать – лжецом или еще покраше?
Желаете вы с ней глумиться надо мной,
Хотите выставить меня с моей бедой
Всем на посмешище? Не много ль будет, впрочем,
Вам радостей зараз? Нет, кое-что отсрочим…
Другие вас потом как надо наградят.
Не стоит удлинять прозваний длинный ряд,
Который вы давно по праву заслужили:
Кем зверски был убит старик Приам? Не вы ли
И всю его семью сразили наповал?
Кто, как не вы, детей и женщин убивал?
А Поликсену кто, к негодованью греков,
Постыдно удушил?[131]131
  А Поликсену кто… постыдно удушил? – Сестра Гектора Поликсена считалась виновницей смерти Ахилла: во время свидания Ахилла с Поликсеной его убил брат Поликсены Парис. После победы над Троей Пирр принес Поликсену в жертву на могиле своего отца.


[Закрыть] Кто кровью человеков
Залил несчастный град, как вешнею водой?
Вы! В чем вам отказать, о доблестный герой!
 

Пирр

 
Я за Елену мстил – ведь это вам не внове,
Но знаю – пролил я немало лишней крови;
Увлекшись битвою, вслепую стал рубить.
Однако лучше нам о прошлом позабыть.
Я рад, что слушали меня вы равнодушно;
Коль излияниям моим внимать вам скучно,
То, значит, нет на мне такой большой вины.
Ах, вашей я не знал души до глубины!
Не понимал того, что, каясь в преступленье,
Я тем смертельное нанес вам оскорбленье:
Неверным может ли быть тот, кто не любим?
Я возомнил, что я для вас незаменим,
А что лишь долг велит вам стать моей супругой,
Что обернется вдруг предательство услугой,—
Я не подозревал… Но ведь и впрямь никто
Не мог вам приказать любить меня…
 

Гермиона

 
Как? Что?
Я не любила? Я? Ты смеешь молвить это?
К тебе я приплыла с другого края света,
Где не один герой искал моей руки,
И все еще я здесь, рассудку вопреки!
Меня уехать прочь упрашивает свита,
Я ж остаюсь, прося, чтоб ими было скрыто
То унижение, что я давно терплю,
Надеясь вновь привлечь того, кого люблю.
Я изнывала здесь и плакала подолгу,
Ждала, что к своему ты возвратишься долгу…
Тебя любила я, хоть ты мне изменил,
Но если б ты меня лишь пальцем поманил,
Я б отдала тебе все сердце без остатка.
Ведь даже и сейчас, когда так низко, гадко
Ты поступил со мной, я – та же, что была:
В моей душе любовь, увы, не умерла!
Что ж, государь, когда так небесам угодно,
Женитесь на другой, но будьте благородны
Хотя б в одном: меня избавьте от стыда
Самой присутствовать при свадьбе; вам вреда
Не может принести отсрочка небольшая…
Я буду далеко, вам больше не мешая,
Уж завтра, может быть… Согласны? Да иль нет?
Ну что ж молчите вы? Ни слова мне в ответ?
Предатель! Ты своей троянкою лишь бредишь,
С ней сердцем говоришь и все минуты метишь,
Что попусту идут на разговор со мной.
Иди! Я не держу! Беги принесть другой
Те клятвы, что ты мне здесь расточал когда-то
Но, святотатец, знай, что ждет тебя расплата!
Тобою оскорблен благих богов синклит;
Он ложных клятв тебе, изменник, не простит!
Спеши же к алтарю. Отпали все препоны.
Но бойся там узреть лик гневной Гермионы!
 

Пирр, Феникс.

Феникс

 
Тем, что вы слышали, пренебрегать нельзя.
У Гермионы есть союзники, друзья;
На гнев отвергнутой нельзя смотреть без страха.
Орест в нее влюблен…
 

Пирр

 
Меня ждет Андромаха.
 

Феникс

 
Но, государь, у вас здесь сильные враги!
 

Пирр

 
Ступай и бдительно ребенка стереги.
 

Гермиона.

Гермиона

 
Где я? Что делаю? Что совершить должна я?
Взметнула бурю чувств во мне обида злая!
Брожу я по дворцу в отчаянье немом…
Любовь иль ненависть мне душу жжет огнем?
Как он жесток! Он был исполнен безразличья!
Не дал себе труда хоть соблюсти приличья:
Изобразить печаль, хоть раз вздохнуть с тоской…
Нет, безмятежен был души его покой!
Его не тронуло ничуть мое несчастье;
Он и к слезам моим не выказал участья.
И в довершение страданья моего
Я, малодушная, тревожусь за него!
Страшусь грозящего изменнику удара?
Прощаю, хоть еще не совершилась кара?
Нет, нет! Мой приговор не будет отменен!
Я не нужна ему – так пусть погибнет он!
Над яростью моей он попросту смеется,—
Считает, что гроза слезами изольется,
Что, вознамерясь мстить, я в страхе задрожу,
И, коли замахнусь, то руку удержу.
Он, помня о моем к нему расположенье,
Имеет обо мне превратнейшее мненье!
А впрочем, у него иное в голове:
Все мысли об одном – о новом торжестве;
А жизни, смерти ли ему желают где-то —
Что до того ему, презрителю обета?
Меня бросает он, как бесполезный груз?
Ну нет! Разя, Орест, рази, коль ты не трус!
Он знал, в конце концов, что он меня принудит…
Меня? Так смерть его моим деяньем будет?
Моя любовь к нему убить его должна,
Хотя ему была я столько лет верна,
Хоть суженым своим его в душе назвала
До обручения задолго… Я не знала,
Что в путь к нему пущусь за тридевять земель,
Лишь чтоб убить его и с тем отплыть отсель!
 

Гермиона, Клеона.

Гермиона

 
Ах, что я сделала, Клеона! Что за вести
Ты принесла? Где Пирр?
 

Клеона

 
Он при своей невесте.
Собой безмерно горд, и счастлив, и влюблен,
Теперь он всем, чего он жаждал, наделен.
Ко храму вел сейчас с особым торжеством он
Ту, чей строптивый дух им наконец-то сломан;
В его глазах сверкал нетерпеливый пыл;
Привыкший побеждать, он снова победил,
Но, верно, заждался желанного исхода…
Она ж, потупя взор, шла с ним среди народа,
Приветствовавшего ее, рукоплеща,
Шла безучастная, однако – не ропща.
 

Гермиона

 
И низость эту он свершит без колебанья?
В нем не заметно ли душевного метанья?
Всмотреться удалось тебе в его черты?
Не разглядела ль в них хоть беспокойства ты?
Он в сторону дворца не обращал ли взора?
Не покраснел ли хоть от гневного укора,
Который мог послать твой взор ему в толпе?
Иль твердо он идет по гибельной тропе?
 

Клеона

 
Он глянул на меня, как мог взглянуть незрячий;
Забыв о вас, забыл о прочих он тем паче;
От века не в ладу со здравым смыслом страсть:
С его беспечностью – как раз в беду попасть!
Кто верноподданный, кто враг – ему нет дела.
Он стражу отослал, чтобы она радела
Об сыне Гектора, как будто вражий меч
Великого царя не может подстеречь!
Сам Феникс перед ним за мальчика в ответе…
 

Гермиона

 
О, вероломный Пирр! Не жить тебе на свете!
Но что сказал Орест?
 

Клеона

 
С людьми своими в храм
Вошел он.
 

Гермиона

 
Что же он намерен делать там?
Он отомстит?
 

Клеона

 
Как знать…
 

Гермиона

 
О, нет скончанья бедам!
И он меня предаст?
 

Клеона

 
Вас? Что вы! Он вам предан!
Но добродетель в нем ведет с любовью спор.
Ему не усмирить в душе своей раздор,
И он колеблется, сомненьем тяжким мучим:
Пирр, всеми признанный воителем могучим,
Герой, Ахиллов сын, великий государь,
Почтение ему внушает, как и встарь.
Страшится Греции Орест, душой смятенный,
Страшится гнева всей огромной ойкумены,
А более всего страшится сам себя.
Он голову царя на острие копья
Принес бы, но претит ему убийцы имя.
Вошел он все же в храм сейчас с людьми своими,
Но обнажит ли меч иль нет – не знает сам.
 

Гермиона

 
Он трус! Он зрителем – и только – будет там!
Почтение к царю, Эллады гнев – пустое!
Лишь смерть его страшит – смерть, и ничто иное!
Все греки десять лет дрались за мать мою,
И многие цари отдали жизнь в бою,
Хотя Елена их дотоле не видала.
А я прошу его, и нужно мне так мало:
Клятвопреступного злодея умертвить,—
Такой ценою он меня бы мог добыть.
Награда – я сама, а отомстить – бессильна?
Нет! Нынче все-таки польется кровь обильно.
Я собственной рукой изменнику воздам!
От воплей ужаса пусть содрогнется храм!
Убийство завершит их бракосочетанье.
Потом пусть узрят все мое самозакланье.
Мне даже все равно – умрет Орест иль Пирр,
Но кто-нибудь со мной сойдет в загробный мир!
 

Орест, Гермиона, Клеона.

Орест

 
Сударыня, я к вам с известием счастливым:
Настал конец его деяньям нечестивым.
 

Гермиона

 
Он мертв?
 

Орест

 
Кончается сейчас у алтаря:
Настигла наша месть предателя-царя.
Хоть я бы предпочел открытый бой на равных,
Во мне и в эллинах вы слуг нашли исправных.
Я устремился в храм. Там греческий отряд,
Покуда жрец свершал венчания обряд,
Прокрался к алтарю хитро, поодиночке.
Но Пирр, уверенный, что родился в сорочке,
Остался и тогда, как был, невозмутим,
Как будто греческий посол и иже с ним
Возвысить призваны торжественность обряда —
Тем более, что им оскорблена Эллада.
Невесте на чело корону возложив,
Ее царицею при сем провозгласив,
Пирр молвил: «Надо мной и над страной моею
Теперь вы – госпожа. Клянусь вам, что сумею
Я сыну вашему достойным быть отцом,
И, с матерью его соединен венцом,
Я признаю, что он наследует по праву
Приамов трон, а с ним – и прежней Трои славу».
Тут весь собравшийся народ возликовал,
Но, греческий отряд, хоть был он очень мал,
С отвагой яростной накинулся на Пирра:
Самонадеянный враг эллинского мира
Был сжат кольцом людей, спешащих отомстить,
И меч свой некуда мне было опустить.
Нанесть решительный удар стремился каждый:
Царь бился в их руках, но, раненный многажды,
Окровавленный весь, на плиты храма пал.
Я вздоха ждать его последнего не стал
И бросился сюда, дабы немедля с вами
К ахейским берегам уйти под парусами.
Нам в гавань путь лежит, а там нагонят нас
Те, кем был выполнен суровый ваш приказ.
 

Гермиона

 
Что сделали они!
 

Орест

 
Горячность им простите;
Конечно, не моей вооруженной свите,
А мне пристало бы с эпирцем счеты свесть,
И должен был он знать, что это ваша месть,
Но пусть вам радости не омрачит досада:
Ведь я душою был отважного отряда;
Я в храм послал его. Гордиться вы должны:
Теперь вы наконец сполна отомщены!
Никто иной, как вы…
 

Гермиона

 
Довольно слов, предатель!
Виновен ты один, коварный зложелатель!
Пусть греков радует поступок низкий твой;
Убийца гнусен мне. Сокройся с глаз долой!
Я видеть не могу того, кем так жестоко
Прекраснейшая жизнь оборвана до срока.
Как ты посмел, злодей, вершить его судьбой?
Кто право дал тебе на этакий разбой?
Кем надоумлен ты свершить под видом мщенья
Убийство подлое? Как мог без отвращенья
С головорезами своими…
 

Орест

 
Горе мне!
Ужели ваш приказ услышан мной во сне?
 

Гермиона

 
Поверил ты словам, что женщине влюбленной
Подсказывал ее рассудок помраченный?
Не должен ли ты был в душе ее прочесть,
Что, мучась от любви, она твердит про честь,
Что сердце и уста между собой в разладе?
Твой долг повелевал, меня самой же ради,
От злого умысла, коль он мелькнул на миг,
Отговорить меня, чтоб он тотчас же сник;
Не приходить ко мне за новым подтвержденьем,
Меня наедине с моим оставить мщеньем.
Твоя любовь ко мне дала достойный плод!
Несчастье от тебя, как тень, не отстает;
Ты появился здесь, и всем принес несчастье.
Могла еще вернуть себе над Пирром власть я,
И стал бы он моим, – любя иль не любя.
Он в брак с соперницей вступил – из-за тебя!
Прощай, живи один в своем ахейском мире.
Мне там постыло все. Я остаюсь в Эпире.
Страна, способная чудовищ порождать
Таких, как ты, злодей, – мне более не мать!
 

Орест.

Орест

 
То Гермиона ли была передо мною?
Кровопролития, выходит, я виною?
Предатель гнусный я, убийца и злодей?
Да впрямь – Орестом ли зовусь я средь людей?
Как! Подавляю я все доводы рассудка
И совершаю то, о чем помыслить жутко:
Напав исподтишка, я расправляюсь с ним,—
С царем, который был мной по заслугам чтим;
Все попираю я своим насильем грубым,—
Чтоб святотатцем стать, убийцей, душегубом.
А для кого? Для той, чей нрав изменчив, крут,
Для той, что, навязав мне недостойный труд,
Неблагодарностью сейчас мне отплатила?
Да ведь она сама мне строго воспретила
Показываться ей, пока он будет жив!
Теперь она ушла, за все вознаградив
Меня поносными прозваньями без счета…
Заслуженная мзда усердного илота!
 

Пилад, Орест.

Пилад

 
Скорей отсюда прочь! Нам всем грозит беда.
И можем мы уйти сейчас иль никогда.
Ворот не удержать и стойкой обороной;
Нас мало для войны с толпою разъяренной.
Лишь Андромаха здесь имеет нынче власть,
Эпирцы за нее готовы жизни класть,
Уничтожая нас, ее врагов исконных.
Она же, хоть вчера ей был противен трон их,
За мужа нового их побуждает мстить,
Да и за прежнего попутно, может быть.
Бежим, пока нам путь последний не отрезан,
Чтоб не пришлось его прокладывать железом;
Теснится все еще вкруг Гермионы люд,
Но чуть промедлим мы – вкруг нас кольцо замкнут.
 

Орест

 
Нет, нет, мне долг велит быть подле Гермионы:
Не в состоянье жить я, ею не прощенный.
Я должен Пирра кровь своею искупить.
 

Пилад

 
О Гермионе вам, Орест, пора забыть.
Вы, ярости ее и жертва и орудье,
Себе и мертвую ее берете в судьи?
В угоду ей должны вы умереть? За что?
 

Орест

 
Что слышу я? Мертва?
 

Пилад

 
Вам не сказал никто
О том, что в этот час несчастный приключилось?
Когда мы шли сюда, царевна появилась
Простоволосая, с безумием в глазах,
И к храму ринулась, откуда жалкий прах
Всесильного царя солдаты выносили.
И, словно некоей слепой подвластна силе,
Свой извлекла кинжал, не разжимая губ,
Пронзила грудь себе и рухнула на труп.
 

Орест

 
Примерно наказать меня решили боги…
Хвала бессмертным вам за то, что вы столь строги,
Столь непреклонны к тем, кто возбудил ваш гнев.
Вы, в замысле своем жестоком преуспев,
Добились длительным и неотступным мщеньем
Того, что стал я сам несчастья воплощеньем.
Для этой цели я и был на свет рожден.
И цель достигнута. Я удовлетворен.
Теперь, чтоб до конца исполнились все судьбы,
В их и в своей крови мне надо утонуть бы…
И смерть желанная положит пусть конец
Непримиримому раздору трех сердец.
 

Пилад

 
Орест, мой друг!
 

Орест

 
Как, Пирр? Тебя я снова вижу?
Мой враг, которого я страстно ненавижу!
Ведь мною ты убит, кто ж мог тебя спасти?
Еще один удар я должен нанести?
Но что это? Его целует Гермиона,
Смотря на милого умильно и влюбленно
И гневно – на меня. Бессилен я пред ней…
А что там позади? Я вижу клубы змей…
Там злые демоны! О, преисподней дщери!
Пришли меня терзать вы, как добычу – звери?
Те змеи, что шипят на ваших головах,
И те бичи, что вы сжимаете в руках,
Не для меня ль они? Что ж, мучьте и влеките
Меня во мрак… Но нет! Ей право уступите
Замучить до смерти того, кто изнемог.
Она хищнее вас. Вот лакомый кусок:
Я сердце ей мое бросаю на съеденье!
 

Пилад

 
Смотрите, он без чувств! Утихло исступленье.
Нам мешкать – смерть. Скорей страдальца унесем,
Покуда ярость вновь не пробудилась в нем.
 

СУТЯГИ
Комедия

Перевод Инны Шафаренко

Когда я прочел комедию Аристофана «Осы», мне еще не приходило в голову, что с их помощью мной будут написаны «Сутяги». Правда, «Осы» меня весьма позабавили, и я нашел в них множество веселых шуток, которые мне захотелось передать нашей публике. Я решил сделать это через посредство итальянских актеров, в чьих устах смешное наиболее уместно. Судья, выпрыгивающий из окна, преступник-пес и слезы его детей – мотивы, которые казались мне достойными серьезности Скарамуша.

Отъезд этого актера помешал исполнению моего замысла, и тогда кое у кого из моих друзей[132]132
  …кое у кого из моих друзей… – Замысел Расина написать «Сутяг» поддержали Буало и Фюретьер, нередко высмеивавшие в своих сочинениях судейские нравы.


[Закрыть] родилась мысль, что неплохо бы представить в нашем театре пиесу в духе Аристофана. Я не сразу сдался на их уговоры, ссылаясь на то, что, хотя и я нахожу этого автора очень остроумным, мои личные вкусы не позволили бы мне именно его взять за образец, если бы я принялся писать комедию, и что я куда охотнее стал бы подражать сдержанности Менандра и Теренция, нежели вольной манере Аристофана и Плавта. Мне отвечали, что от меня вовсе и не требуют комедии, а просто хотят проверить, хорошо ли будут звучать на нашем языке острые словечки Аристофана.

Так мои друзья, то подбадривая меня, то помогая мне советами, заставили меня приняться за работу над пиесой, которая в скором времени и была завершена.

Большинство людей нисколько не задумывается ни о целях автора, ни о смысле его труда. К моему шутливому сочинению подошли так, словно это была трагедия. И даже те, кто забавлялся больше всех, боялись смеяться не по правилам и порицали меня за то, что я недостаточно серьезно обдумал способы рассмешить их. Другие решили, что им пристало скучать на моей комедии и что судопроизводство не может служить предметом развлечения для придворных.

Вскоре пиеса была сыграна в Версале. Там зрители не стеснялись веселиться вовсю, и те, кто считал для себя неприличным смеяться на ее представлениях в Париже, в Версале были вынуждены смеяться, чтобы соблюсти приличия.

Они согрешили бы против истины, если бы упрекнули меня в том, что я утомил их слух судебными кляузами. Язык ябеды чужд мне более чем кому бы то ни было, и я заимствовал из него лишь несколько варварских словечек, усвоенных мною во время одного процесса,[133]133
  ...во время одного процесса… – Видимо, это намек на тяжбу самого Расина из-за церковного бенефиция Эпинэ в 1667 году.


[Закрыть] в котором ни я сам, ни мои судьи так и не смогли толком разобраться. Если я чего-нибудь и опасаюсь, то лишь одного: как бы серьезные люди не сочли озорством изображение суда над собакой и чудачеств судьи. Но в конце концов я перевожу Аристофана, а ведь он имел дело с довольно требовательной публикой: афиняне-то уж хорошо знали, что такое аттическая соль, и когда что-нибудь вызывало их смех, то это, конечно, не были просто глупые шутки.

Я придерживаюсь того мнения, что Аристофан поступал правильно, выходя в своих пиесах за пределы правдоподобия. Надо полагать, что судьи Ареопага[134]134
  Ареопаг – высшее афинское судилище; в переносном смысле означает любое авторитетное, беспристрастное в своих решениях собрание.


[Закрыть] были бы недовольны, если бы он списал прямо с натуры их алчность, увертки их писцов и хвастливую болтовню адвокатов. Было уместно несколько сгустить краски в изображении действующих лиц, чтобы судьям было труднее себя узнать. Публика умела разглядеть истинное сквозь смешное, и я уверен, что лучше предоставить свободу безудержному красноречию двух ораторов в деле по обвинению собаки, чем посадить на скамью подсудимых настоящего преступника и занимать зрителей судьбой человека.

Во всяком случае, могу заметить, что, как оказалось, наш век – не более хмурого нрава, чем век Аристофана, и если целью моей комедии было посмешить людей, то никогда еще комедия лучше не достигала цели.

Я отнюдь не жду для себя больших похвал за то, что довольно долго веселил публику, но вменяю себе в некоторую заслугу, что мне удалось сделать это, нимало не прибегая к грязным намекам и недостойному зубоскальству, которыми теперь без стеснения пользуется большинство наших писателей, заставивших театр вновь опуститься до той пошлости, откуда его извлекли более щепетильные авторы.