Текст книги "Театр французского классицизма"

Автор книги: Пьер Корнель

Феликс, Полиевкт, Альбин.

Феликс

 
Ужели жизнь тебе внушает лишь презренье,
Несчастный Полиевкт? Ужели ваш закон
Повелевает вам бросать отцов и жен?
 

Полиевкт

 
Я ненависти чужд, я цену жизни знаю,
Но власти личных чувств, как рабства, избегаю!
Всечасно рад я жизнь за господа отдать,
И в этом христиан закон и благодать.
Я только дал пример, как верой жить одною,
И те, кто сердцем чист, – последуют за мною.
 

Феликс

 
Чтоб в бездну сгоряча бросаться, как и ты?
 

Полиевкт

 
Нет! Чтобы, неземной достигнуть высоты!
 

Феликс

 
Так дай же мне постичь суть вашего ученья,
Решенье принял я – веди меня к спасенью!
Ты должен обратить меня и просветить —
Ведь может бог тебя и за меня спросить!
 

Полиевкт

 
Здесь неуместен смех! Господь нас всех рассудит,
И от него нигде спасенья вам не будет,
Цари и пастухи – все перед ним равны,
За пролитую кровь ответить все должны.
 

Феликс

 
Я больше проливать невинных кровь не стану,
Я веру христиан порочить перестану,
Я буду другом им!
 

Полиевкт

 
Нет, будьте уж врагом!
Терзанья к богу нас ведут прямым путем,
Блаженство христиан – тягчайшие страданья,
За них получим мы от бога воздаянья,
Премудрый, он ведет учет мирским делам,
Гонения и смерть дает в награду нам,
Но этих дивных тайн ваш ум не понимает —
Лишь избранным своим господь их открывает!
 

Феликс

 
Поверь мне! Я бы рад христианином стать!
 

Полиевкт

 
Что ж может столь благим намереньям мешать?
 

Феликс

 
Присутствие лица…
 

Полиевкт

 
Кого? Ужель Севера?
 

Феликс

 
Да, притворялся я суровым свыше меры,—
Но притворись и ты, пока он здесь у нас!
 

Полиевкт

 
Так вот зачем со мной хитрили вы сейчас!
Нет! Ядовитый мед своей приманки льстивой
Языческим богам несите, нечестивый!
Христианин не лжет! Он верой укреплен!
Нигде, ни перед кем не знает страха он!
 

Феликс

 
Но смерти жаждешь ты – греховно это рвенье.
Ужель ты моего не хочешь обращенья?
 

Полиевкт

 
Вас к богу обращать не стоило б хлопот,
Ведь вера – божий дар, а не рассудка плод!
И этот дар для вас скорее испрошу я,
Представ перед лицом того, кому служу я!
 

Феликс

 
Но потерять тебя мне будет тяжело!
 

Полиевкт

 
О, вам весьма легко исправить это зло,—
Вы, зятя потеряв, другого обретете,
Поскольку новый зять у Деция в почете,
Потеря первого вам выгодна вдвойне!
 

Феликс

 
Зачем так плохо ты относишься ко мне?
Твои заслуги я ценю и уважаю,
Но, доброту мою всечасно раздражая,
Ты дерзостью своих неосторожных слов
И мой пробудишь гнев, и даже гнев богов!
 

Полиевкт

 
Как вам легко сменить язык и настроенье —
Уже к былым богам я вижу уваженье!
Уже угас порыв христианином стать,
И без личины вы передо мной опять!
 

Феликс

 
Неужто думал ты, что доверять я стану
Твоих учителей безумному обману?
Я только льстил тебе, надеясь чем-нибудь
От пропасти тебя постыдной оттолкнуть,
Законный приговор я отложить старался,
Любимца Деция разумно опасался,
Но мягкостью своей я прогневил богов —
Признай же их опять иль к смерти будь готов!
 

Полиевкт

 
Я сделал выбор свой! Но, боже, Паулина!
О, небо!
 

Феликс, Полиевкт, Альбин, Паулина.

Паулина

 
Кто из вас готовит мне кончину?
Вы оба мне враги иль каждый в свой черед?
Кто – муж или отец – мне гибель принесет?
Кто скажет мне одно врачующее слово?
 

Феликс

 
Вот муж – спроси его!
 

Полиевкт

 
Вернись к Северу снова!
 

Паулина

 
Злодей! Убей меня, но оскорблять не смей!
 

Полиевкт

 
Любовь моя скорбит об участи твоей!
Когда терзает нас такой тоски мученье,
Лишь новая любовь приносит излеченье.
За доблести свои он был тобой любим,
Не можешь ты сейчас не восторгаться им.
Его любила ты, он любит, он у власти…
 

Паулина

 
Зачем же упрекать меня в минувшей страсти,
Которую, тебя безропотно любя,
Сумела я смирить, чтоб не гневить тебя!
Взгляни, как был силен противник твой опасный,
Победой только мне обязан ты, злосчастный.
Решив тебя любить, я не щадила сил,
Чтоб победитель мой тебя не победил.
Ужель настолько ты неблагодарен ныне,
Что не вернешь себя печальной Паулине?
Сумей смирить себя покорно, как она.
Ты слеп – тебе рука ведущая нужна!
Верни ей жизнь свою, поверь – беспрекословно
Всю жизнь свою тебе отдаст она любовно!
Но если все мольбы ты оттолкнуть готов,
Поверь ее слезам, не веря силе слов,
Не доставляй душе влюбленной огорченья!
 

Полиевкт

 
Есть только два пути и только два решенья —
К Северу возвратись или умри со мной,
Язычницею будь иль верною женой,
Как ни люблю тебя и как ни уважаю —
Не христианкою тебя не принимаю!
Довольно! Что же, тесть! Пора! Зови солдат,
Пускай за всех богов мне палачи отмстят!
 

Паулина

 
Отец! Он виноват! Мне горестно и жутко!
Отец! Разумны вы, а он лишен рассудка!
Но по природе чист и благороден он,
В нем образ доброты навек запечатлен.
Вы мой родной отец, и я поверить смею,
Что сжалится отец над дочерью своею!
Виновен мой супруг, но мною он любим,
И если он умрет, умру я вместе с ним!
Все боги, увидав невинности мученья,
Сочтут, что эта казнь преступней преступленья.
Осудят смерть мою и столь жестокий суд
И праведный закон неправым назовут.
Вы наши две судьбы навек связали властно,
Мы счастливы вдвоем или вдвоем несчастны!
Ужель отцовский гнев так зло несправедлив,
Что вновь разъединит, навек соединив?
Срастаются сердца по воле Гименея,
Их можно только рвать, разрознить не умея,
Но к горестям моим вы сердцем не мертвы,
И, как отец, мой стон должны услышать вы!
 

Феликс

 
Да, дочь моя! Отец всегда родитель нежный,
Силен в сердцах закон природы неизбежный,
Твои тоска и боль пронзили сердце мне,
С тем, что безумен он, согласен я вполне!
Несчастный Полиевкт! В жестоком исступленье
Ты жаждешь доказать весь ужас преступленья —
Ужель не узнаешь ты тестя и жены?
Ужель тебе ни страсть, ни дружба не нужны?
Такие слезы зреть ты можешь без вниманья,
Такой любви тоску встречать без содроганья!
Ужели мы должны тебе, супруг и зять,
Моля вернуться к нам, колена лобызать?
 

Полиевкт

 
Как мне противны вы и ваши ухищренья!
Все пробовали вы – угрозы и моленья,
Заставили меня Неарка смерть узреть,
Хотели страсть в груди остывшей разогреть,
Притворно предо мной вы жаждали крещенья,
Всевышнего ввести пытались в заблужденье!
О, мерзостный союз! О, козни адских сил!
Как торжествую я, что все же победил!
Уж слишком часто вы меняли поведенье,—
Я с вами не хитрю – я тверд в своем решенье!
Мой бог – единый бог, творец, пред кем дрожат
И небо, и земля, и даже черный ад!
А он, любя людей, за наши прегрешенья
Принять решился смерть и лютые мученья.
По милости своей он мир от смерти спас
И ныне отдает себя за грешных нас!
Я сознаю: слепцам вещаю я напрасно,
И заблужденье их нелепо и ужасно.
Смотрите, как богов черните вы своих —
Преступникам пример явит любой из них —
Прелюбодейство, блуд, разврат, кровосмешенье,
Убийство, воровство – любое преступленье
Вы небожителям прощаете своим,
Да, осквернил я храм, где вы молились им!
Я это повторю во славу нашей веры
В присутствии отца, в присутствии Севера!
Не страшен мне сенат, не страшен Деций сам!
 

Феликс

 
Нет! Больше над собой глумиться я не дам!
Ты должен чтить богов иль ты умрешь, строптивый!
 

Полиевкт

 
Нет, я христианин!
 

Феликс

 
Безумец нечестивый!
Ты должен чтить богов, иль будешь ты казнен!
 

Полиевкт

 
Нет! Я христианин!
 

Феликс

 
Достоин смерти он!
Солдаты! Взять его!
 

Паулина

 
Куда?
 

Феликс

 
На казнь!
 

Полиевкт

 
К спасенью!
Прощай, мой друг, не плачь, я не боюсь мученья!
 

Паулина

 
Нет! Я пойду с тобой! Умрешь – умру и я!
 

Полиевкт

 
Сумей прозреть, как я, любимая моя!
 

Феликс

 
Убрать его! Убрать! Приказ мой стража знает!
Погибнуть жаждет он! Так пусть же погибает!
 

Феликс, Альбин.

Феликс

 
Мне над собою власть пришлось употребить,
Иначе доброта могла б меня сгубить.
Конец! Теперь пускай народа гнев пылает,
Пускай Север горит, сверкает, громыхает!
Усилие сумел я сделать над собой!
Ты удивлен, мой друг, суровостью такой?
В сердца таких, как он, проникнуть невозможно,
И кроется в них все, что низко и безбожно!
Спокоен я душой – я не был зол и строг!
Я, чтоб его смягчить, ничем не пренебрег,
Притворством я хотел смирить его безумства,
И если б не его последние кощунства,
Которые во мне зажгли и страх и гнев,—
Как жалок был бы я, стать грозным не успев!
 

Альбин

 
Вы проклянете день победы этой черной,
Вам, римскому вождю, постыдный и позорный!
Как вы могли свершить поступок злой такой,
Чтоб собственную кровь пролить своей рукой?
 

Феликс

 
И Брут и Манлий так однажды поступили,[85]85
  И Брут, и Манлий так однажды поступили… – Юний Брут, первый консул Рима (509 г. до н. э.), осудил на смерть своих собственных сыновей, замешанных в заговоре против республики. Манлий Торкват, римский полководец и консул (IV в. до н. э.), велел казнить сына за нарушение воинской дисциплины.


[Закрыть]
Но славы дел своих отнюдь не умалили,
Свою дурную кровь геройски невзлюбя,
Они могли порой разить самих себя!
 

Альбин

 
Усердие, увы, ваш разум искушает,
И жаль, что сердце вам оно порой смущает.
Но, дочери своей отчаянье узрев,
Забудете вы все – усердие и гнев!
 

Феликс

 
Да, ты напомнил мне – с изменником злосчастным
Она сейчас ушла в отчаянье опасном
И может моему приказу помешать!
Иди туда! Спеши! Беги и все уладь!
Не нужно, чтоб она супруга смерть видала!
Веди ее сюда во что бы то ни стало!
Утешь ее, чтоб нам с ней не было хлопот!
Ну, что же медлишь ты?
 

Альбин

 
Она сюда идет!
 

Феликс, Альбин, Паулина.

Паулина

 
Отец-злодей, свершай, свершай свое деянье!
Свою вторую казнь – несчастных поруганье!
Что медлишь ты? Узнай – и зять и дочь твоя
Виновны! Я тебе признаюсь, не тая.
Соедини же нас – супруг мой, умирая,
Мне душу просветил, открыв дорогу к раю!
От палачей твоих он пролил кровь свою,
Но я прозрела! Я блаженство познаю!
Да, да, я крещена, я верую, я знаю!
Он просветил меня, и кровь его – святая!
Да, христианка я, бери меня, казни!
И свой высокий сан усердьем сохрани!
Ты, Деция страшась, Севера опасаясь,
Обязан дочь свою казнить, не сомневаясь!
На радостную смерть супруг меня зовет,
Я вижу, что Неарк мне руку подает!
Теперь к твоим богам я чувствую презренье,
Теперь и я, как он, хочу их истребленья!
Открыто крикну я, что идолы мертвы,
Я не боюсь их стрел – их выдумали вы!
Впервые, вопреки дочернему почтенью,
Не проявляю я к отцу повиновенья,
Не горе мне велит так смело поступать,
Не злой тоски порыв, а божья благодать!
Что мне еще сказать? Я христианка, знайте!
Радея о себе, меня на смерть отдайте!
Обоим эта смерть сулит не боль, не страх.
Вам – счастье на земле, мне – счастье в небесах!
 

Феликс, Север, Паулина, Альбин, Фабиан.

Север

 
Безнравственный отец! Злодей! Хитрец злосчастный!
Честолюбивый раб трусливости ужасной!
Убит ваш славный зять! И полагали вы
Себя спасти ценой ценнейшей головы!
А я, безумный, я, несчастного жалея,
Вступившись за него, сгубил его вернее!
Я угрожал, молил, но я не тронул вас —
Себя унизил я, но тем его не спас!
Но помните! Мой гнев вас скоро уничтожит —
Не хвалится Север тем, что свершить не может!
И, погибая, вы поймете, может быть,
Что тот, кто погубил, тот мог и защитить!
Служите же богам, забыв о милосердье,
Явите им свое старанье и усердье!
Прощайте! Но когда над вами грянет гром,
Запомните, что я, ваш враг, радел о том!
 

Феликс

 
Послушайте меня, постойте, умоляю!
Возможность отомстить я вам предоставляю!
Увы! Напрасно я жестокостью хотел
Надежно укрепить счастливый мой удел!
Фальшивый этот блеск у ваших ног сложу я,
На жалкое свое безумье негодуя!
Неведомой теперь я силой укреплен —
Диктует волю мне таинственный закон,
Ведет меня души чудесное волненье
От ярости былой к блаженному прозренью.
Пред господом представ, мой убиенный зять
Мне, палачу, молил прощенье ниспослать.
Его святой любви высокое горенье
Меня и дочь мою влечет на путь спасенья!
Я стал ему отцом – он спас меня, как сын,
Он – мученик теперь, а я – христианин!
Вот мщенье христиан – любви святая сила,
Она и гнев, и боль, и злобу победила!
Идем же, дочь моя! Теперь хочу я сам
Быть в жертву принесен языческим богам!
Да! Христиане мы! Пускай враги нас судят!
 

Паулина

 
Я обрела отца! Отец со мною будет!
О, чудо из чудес! О, счастья дивный свет!
 

Феликс

 
Величию творца границ и меры нет!
 

Север

 
Кто может созерцать такие превращенья,
Не веря в чудеса, не чувствуя смущенья!
Напрасно христиан мы мучим и казним —
Они наделены величьем неземным.
Так целомудренны их добрые законы,
Что небеса дают им силы неуклонно!
Чем доля их трудней, тем выше доблесть их,
В них добродетелей сиянье не простых.
Я их всегда любил, хоть их молва чернила,
Когда казнили их, всегда мне грустно было,
Хотелось мне всегда поближе их узнать.
Мне кажется, нельзя за веру презирать!
Любого бога чтить я позволял бы людям —
Отныне христиан мы угнетать не будем!
Я их люблю, как друг, и вовсе не хочу
Уподобляться их врагу и палачу.
Вам, Феликс, вашу власть я ныне оставляю,
Служите господу, монарху угождая!
А я его любви и милостей лишусь,
Но прекращенья зла творимого добьюсь!
Он сам себе вредит своею злобой гневной!
 

Феликс

 
Да будет вам господь опорой повседневной
И да откроет вам, хотя б на склоне дней,
Великий свет любви и милости своей!
А мы, воздав хвалу великому Северу,
Пойдем предать земле приявших смерть за веру
И удостоенных пресветлого венца! —
И будем всюду чтить и величать творца!
 

ЛЖЕЦ
Комедия

Перевод М. Кудинова

Сударь!

Я подношу вам пиесу, чей стиль настолько отличается от стиля предыдущей, что трудно поверить, будто обе они написаны одной и той же рукой в течение одной зимы. Столь же различны побудительные причины, заставившие меня над ними работать. Я написал «Помпея», дабы удовлетворить тех, кто не находил стихи «Полиевкта» такими же сильными, как стихи «Цинны», и дабы показать им, что я способен вновь обрести торжественность, когда сюжет мне это позволяет; я написал «Лжеца», дабы выполнить пожелания тех, кто, как всякий француз, любит перемены и кто, после такого количества серьезных поэм, коими перо наших лучших поэтов обогатило сцену, просил меня создать что-нибудь более веселое, предназначенное только для развлечения. В первом случае я пытался показать, чего могут достичь величие мысли и сила стихов без помощи увлекательного сюжета; в этой же пиесе я хотел использовать увлекательный сюжет, не подкрепляя его силою стихов. К тому же, будучи обязан своей первоначальной репутацией комическому жанру, я не мог полностью расстаться с ним, проявив тем самым своего рода неблагодарность. Как и в те годы, когда, рискнув покинуть комедию, я не осмелился положиться только на свои силы и, чтобы возвыситься до трагедии, решил опереться на великого Сенеку,[86]86
  Сенека – римский философ-стоик I в., автор нескольких трагедий.


[Закрыть] у которого мною заимствовано все то исключительное, что он вложил в свою «Медею», так и теперь, при возвращении от героического к наивному, я не осмелился спуститься с такой высоты без помощи надежного проводника: я доверился знаменитому Лопе де Вега из страха заблудиться на поворотах столь многочисленных интриг нашего Лжеца.

Одним словом, здесь только копия превосходного оригинала, созданного Лопе де Вега и названного им «la Verdad sospechosa»; доверясь Горацию, который дает поэтам право дерзать так же, как и художникам, я думал, что, несмотря на войну двух корон,[87]87
  …несмотря на войну двух корон… – В годы регентства Анны Австрийской продолжались начатые при Ришелье войны Франции с Испанией и с Австрией, могущество которых угрожало национальной целостности Франции.


[Закрыть] мне позволено иметь дела в Испании. Если деятельность подобного рода – преступление, то я уже давно в нем замешан, и речь тут идет не только о «Сиде», где я воспользовался помощью дона Гильена де Кастро, но также и о «Медее», о которой было говорено выше, и даже о «Помпее»: желая воспользоваться помощью двух латинян, я на самом деле нашел поддержку у двух испанцев, так как Сенека и Лукан[88]88
  Лукан – римский эпический поэт I в., племянник Сенеки, автор поэмы «Фарсалия».
  Кордова – город в Андалусии (см. прим. 38).


[Закрыть] – оба из Кордовы. Тот, кто не захочет простить мне сношения с нашими врагами, должен будет согласиться, по крайней мере, с тем, что я их ограбил; и пусть считают сие кражей или заимствованием, мне настолько это понравилось, что у меня нет никакого желания на этом остановиться. Думаю, вы согласитесь со мною и не станете меньше меня уважать.

Остаюсь,

сударь,

вашим покорнейшим слугою.

Корнель

Хотя эта комедия, как и следующая за ней, придуманы Лопе де Вега, я не представляю вам их в том же порядке, как «Сида» и «Помпея», где в первом случае вы видели испанские стихи, а во втором – латинские, которые я перевел или написал в подражание Гильену де Кастро и Лукану. Хотя я многое заимствовал из великолепного оригинала, но так как события полностью мною перенесены в другую страну, а персонажи переодеты во все французское, то вместо удовлетворения вас ждет разочарование.

Например, если я заставляю нашего Лжеца хвастливо рассказывать о войне с Германией,[89]89
  …о войне с Германией… – Имеется в виду Тридцатилетняя война (1618–1648), в которую Франция вступила в 1635 г. против империи Габсбургов.


[Закрыть] где он якобы был, то испанец заставляет его говорить о Перу и Вест-Индии, откуда тот будто бы недавно вернулся; и то же самое происходит с большинством других событий, которые, хотя и следуют оригиналу, однако не имеют почти никакого сходства с ним ни по мыслям, ни по словам, их выражающим. Я ограничусь поэтому только признанием, что сюжет полностью принадлежит испанцу, в чем вы и убедитесь, перелистав двадцать вторую часть его комедий. В остальном я взял у него все, что могло согласоваться с нашими обычаями, и, если мне позволено высказать свои чувства относительно предмета, к которому я имею столь малое отношение, то, признаюсь вам, он очаровал меня настолько, что я не нахожу в этом жанре ничего ему равного как у древних, так и у новых авторов. Комедия остроумна от начала до конца, а события так верны и изящны, что, по-моему, надо быть в очень дурном настроении, чтобы не согласиться с их развитием и не порадоваться их воплощению на сцене.

Может быть, я поостерегся бы высказывать такое необычное почтение к этой поэме, если бы оно не было подкреплено мнением одного из лучших людей нашего века, который является не только покровителем ученых муз в Голландии, но также доказывает своим примером, что прелесть поэзии вполне совместима с самым высоким положением в политике и с самыми благородными занятиями государственного мужа. Я говорю о г-не де Зюилихеме,[90]90
  Г-н де Зюилихем – Константин Гюйгенс (1596–1687), автор «Эпиграмм» и латинских стихотворений, издававшихся в Лейдене и в Гааге. Корнель состоял с ним в переписке.


[Закрыть] канцлере монсеньера принца Оранского. Это его г.г. Хейнсиус и Бальзак избрали арбитром в их знаменитом споре,[91]91
  …г. г. Хейнсиус и Бальзак… в их знаменитом споре… – Речь идет о многолетней полемике Геза де Бальзака (см. прим. 24) с голландским гуманистом Даниэлем Хейнсиусом (1580–1655) по поводу трагедии последнего «Herodes infanticida». Бальзак ответил на эту трагедию в 1636 г. «Речью о трагедии г-на Хейнсиуса».


[Закрыть] адресовав ему свои ученые рассуждения. И именно он счел возможным обратиться к публике с двумя эпиграммами, где высказано его отношение к этой комедии. Одна из эпиграмм написана по-латыни, другая по-французски, и помещены они в издании, выпущенном в свет Эльзевирами в Лейдене.[92]92
  …в издании, выпущенном в свет Эльзевирами в Лейдене. – То есть в издании «Лжеца» 1645 г.


[Закрыть] Я тем более охотно воспроизвожу их здесь, что не имею чести быть знакомым с их автором, и потому его свидетельство не может вызвать каких-либо подозрений; никто не обвинит меня за это в тщеславии, ибо вся слава, приписанная им мне, должна быть отдана великому Лопе де Вега, о коем он, видимо, не знал как о первом авторе этого театрального чуда.

IN PRАE STANTISSIMI РОЕТАЕ GALLICI CORNELII COMEDIAM, QUAE INSCRIBITUR MENDAX[93]93
  О КОМЕДИИ, НАЗВАННОЙ «ЛЖЕЦ» И НАПИСАННОЙ ЗНАМЕНИТЫМ ГАЛЛЬСКИМ ПОЭТОМ КОРНЕЛИУСОМ
Строги котурны его и от зрелищ ужасныхСлед сохраняют кровавый, – Корнелиус признанГаллией всей, и увенчан он славой поэта.Но и в комедии истинным был он поэтом,Также и в ней проявляя свой блеск и уменье,Хоть и встречались глупцы, отрицавшие это,И приходилось порою считаться с глупцами.Ныне, взяв ложь под защиту, он создал такое,Что ни Менандр, ни Теренций, отец остроумья,Ни даже Плавт, этот чистый нектар, услаждавшийСмертных людей и богов, не посмели б отвергнуть;Если б воскресли, своим бы охотно назвали.Он настоящий поэт, и заметить нетрудно,Как, опираясь на выдумку, ложь, ухищренья,Сцена вступает в права и царит безраздельно.И не додумался б сам Аристотель, а такжеНе догадался б Эвклид, ни другой математик,С помощью алгебры путь открывающий к знанью,Что доказать можно истину с помощью лжи.  Константер. 1645 (лат).
  Менандр – греческий комедиограф IV в. до н. э., один из создателей жанра новоаттической комедии, которая представляла собой комедию характеров. Его произведения, дошедшие до нас во фрагментах, уже в античной критике расценивались как образец отточенного и вместе с тем сдержанного комического стиля.
  Теренций – римский комедиограф II в. до н. э. Теренций подражал Менандру; его комедии отличаются искусным построением интриги, изяществом стиля, единством плана.
  Плавт – римский комедиограф III в. до н. э. Плавт писал свои комедии по греческим оригиналам, но его манере присущи живой народный юмор, не стесненный требованиями приличия, и свобода выражения.


[Закрыть]

 
Gravi cothurno torvus, orchestra truci
Dulum cruentus, Gallice justus stupor,
Audivit et vatum decus Cornelius.
Laudem poetœ num mereret comici
Pari nitore et elegantia, fuit
Qui disputaret, et negarunt inscii;
Et mos, gerendus insciis semel fuit.
Et, ecce, gessit, mentiendi gratia
Facetiisque, quas Terentius, pater
Amœ nitatum, quas Menander, quas merum
Nectar deorum Plautus et mortalium,
Si sœ culo reddantur, agnoscant suas,
Et quas negare non graventur non suas.
Tandem poeta est: fraude, fuco, fabula,
Mendace scena vindicauit se sibi.
Cui Stagiœ venit in mentem, putas,
Quis qua prœ ivit supputator algebra,
Quis cogitavit illud Euclides prior,
Probare rem verissimam mendacio?
 

Constanter, 1645.

Г-НУ КОРНЕЛЮ О КОМЕДИИ «ЛЖЕЦ»

 
О «Лжец» прославленный, чудесное творенье,
Которое Маас повергло в изумленье
И Рейн, и Тибр, и По заставило краснеть
За то, что им самим не довелось узреть
На берегах своих плодов, сравнимых с этим.
Теренций вдруг воскрес, Плавт ожил! Но заметим
Мы равнодушье иль презренье мудрецов:
Им не по вкусу «Лжец». А я не так суров
И думаю, что он нуждается в опоре,
И в снисхождении, и в добром разговоре,
И даже в жалости: он пресен, не смешон,
В нем соли нет совсем, и силы он лишен.
Смешайте злость с вином – появятся Корнели,
Чьи перья и не то создать бы вам сумели…
Ах, каюсь я, Корнель! Мне милость окажи:
Твой несравненный «Лжец» склонил меня ко лжи.
Такой привил мне вкус к уловкам и обману,
Что истину теперь я уважать не стану,
И верить лишь в одно отныне захочу:
Ложь только смельчакам бывает по плечу.
О, если б я не лгал, то как бы мог иначе
Сказать хоть что-нибудь, воздав твоей удаче
Хвалу достойную? Высокие слова
Смысл потеряли бы, звучали б как хула.
Но что с того, что лгут иль хвалят неумело
Хвалою жалкою твое принизив дело?
И ложь подобная, и хилой правды речь
Способны на себя лишь гнев богов навлечь.
 

Константер[94]94
  Константер – так Зюилихем подписывал свои голландские стихотворения.


[Закрыть]

Эта пиеса – частично перевод, частично подражание испанскому. Сюжет ее мне кажется столь остроумным и столь хорошо задуманным, что я нередко говорил, что охотно отдал бы за него два своих лучших сюжета. Пиесу приписывали знаменитому Лопе де Вега, но недавно мне попал в руки том дона Хуана де Аларкона, где он утверждает, что эта комедия принадлежит ему, и жалуется на издателей, которые опубликовали ее под другим именем. Если это его добро, я не буду мешать ему завладеть им снова. Чьей бы рукой ни была написана комедия, она по-прежнему остается великолепной: на испанском языке никогда не встречалось мне ничего, что понравилось бы мне больше. Я попытался подвести ее под наши обычаи и наши правила, но мне пришлось подавить мое отвращение к a parte,[95]95
  Реплика в сторону (итал.).


[Закрыть] от которых я не мог ее очистить, не нанеся значительного ущерба ее красоте. Я сделал их предельно короткими и редко прибегал к ним, не оставив предварительно на сцене двух актеров, тихо разговаривающих между собою, в то время как другие персонажи говорят нечто такое, чего эти двое не должны слышать. Такая двойственность побочного действия не нарушает единства главного, но она несколько отвлекает внимание слушателя, который не знает, на чем сосредоточиться, и вынужден поделить между двумя то, что он привык отдавать одному. Единство места соблюдено, поскольку все происходит в Париже, но действие первое развертывается в Тюильри,[96]96
  Тюильри – большой парк в Париже вокруг дворца, который был резиденцией королей до постройки Версаля.


[Закрыть] а остальные на Королевской площади. Единство времени не нарушено, если принять в расчет полностью все двадцать четыре часа. Что же касается единства действия, то я не знаю, как тут оправдываться, если Дорант любит Кларису на протяжении всей пиесы, а женится на Лукреции в финале, что не соответствует протазе.[97]97
  Протаза – экспозиция пьесы.


[Закрыть] Испанский автор также ставит его в подобное положение и, в наказание за ложь, заставляет его жениться на Лукреции, которую он не любит. Так как он все время ошибочно полагал, что Клариса носит имя Лукреции, то ей он и предлагает руку, в то время как ему была предназначена другая невеста, а когда его выводят из заблуждения, то он надменно говорит, что если и ошибся в имени, то не ошибся в человеке. На что отец Лукреции угрожает ему смертью, если он не женится на его дочери после того, как попросил ее руки и получил на это согласие; его собственный отец приступает к нему с такой же угрозой. Подобный конец комедии показался мне несколько тяжеловатым, я полагал, что брак менее насильственный будет более по вкусу нашей публике. Это и заставило меня наделить моего Лжеца тайной склонностью к Лукреции, чтобы после того, как он обнаружил свою ошибку в именах, ему удалось наилучшим образом извлечь пользу из необходимости и чтобы комедия кончилась к полному удовольствию всех заинтересованных сторон.