Текст книги "Театр французского классицизма"

Автор книги: Пьер Корнель

Старый Гораций, Камилла.

Старый Гораций

 
Не время, дочь моя, чтоб лить потоки слез,
Когда такую честь нам этот день принес.
Семейные тебя да не смущают беды,
Когда для всей страны они – залог победы.
Ценою наших бед восторжествует Рим —
Так что же? Горести свои благословим.
Чрезмерно горевать о суженом не надо:
Другого ты найдешь в стенах родного града.
Счастливейшим себя теперь почтет любой,
Сестру Горация своей назвав женой.
Сабину известить я должен. Волей рока
Ей нанесен удар, разящий так жестоко:
Убийцы родичей возлюбленных жена,
Имеет больше прав на жалобы она.
Но верю, что гроза промчится без возврата,
Что, разумом сильна и мужеством богата,
Над сердцем даст она любви возобладать,
Которой к славному не может не питать.
А ты не подчинись печали недостойной
И, если он придет, прими его спокойно.
Пред всеми показать уже тебе пора,
Что подлинно ему ты кровная сестра.
 

Камилла.

Камилла

 
О да, я покажу, я ныне всем открою,
Что не должна любовь склониться пред судьбою,
Пред волей тех людей неправедных и злых,
Которых почитать должны мы за родных.
Мою хулишь ты скорбь. Но чем упреки строже,
Чем больше сердишься, они мне тем дороже.
Безжалостный отец! Мой рок неумолим —
И в этом скорбь моя пускай сравнится с ним.
Чей рок когда-либо за день, за час единый
Внезапно принимал столь разные личины?
То радость исторгал, а то потоки слез,
Пока последнего удара не нанес?
И в чьей душе могли сменяться так тревожно
Печаль – веселием, а страх – надеждой ложной?
И чья была таких случайностей рабой,
Таких превратностей игрушкою пустой?
Оракул дал покой, а сон – грозит и мучит,
Война ввергает в страх, а мир надежде учит.
Готовлю брачный пир, и в этот самый миг
На брата моего с мечом идет жених.
Я в смертном ужасе, и все полны тревоги:
Бойцы разделены, их снова сводят боги.
Альбанцев ждет успех, и только он, мой друг,
В моей крови еще не оскверняет рук.
Иль участь родины меня страшила мало,
И смерть Горация легко я принимала?
И тщетно тешила надеждами себя,
Что не предам своих, противника любя?
Судьба меня за грех жестоко покарала:
Он пал – и как, увы, об этом я узнала?
Соперник милого оповещает нас,—
И вот, ведя при мне мучительный рассказ,
Открыто счастлив он, ласкаемый мечтою:
Не счастьем родины, – о нет, – моей бедою;
И, строя в грезах рай на бедствии чужом,
Победу празднует над милым женихом.
Но это все ничто, иное ждет Камиллу.
Я ликовать должна, когда гляжу в могилу,
Героя прославлять, как вся моя страна,
И руку целовать, которой сражена.
Жестокие мои законны сожаленья;
Для них же слезы – стыд, а вздохи – преступленье:
Цвети и радуйся средь самых тяжких бед —
Без варварства в тебе душевной мощи нет.
О, я не дочь отца, чье сердце слишком свято,
И мне не быть сестрой столь доблестного брата,
Моя же правда в том, что не скрываю мук,
Когда бездушие – заслуга из заслуг.
Надежды больше нет – чего ж теперь бояться?
Пусть торжествует скорбь – ей незачем скрываться,
Пусть победителя высокомерный вид
Ее отважную решимость укрепит
В лицо ему хулить деянье роковое
И ярость распалить в прославленном герое.
Вот он идет сюда. Не дрогнув перед ним,
Мы прах любимого как следует почтим.
 

Гораций, Камилла, Прокул.

Прокул держит в руке три меча убитых Куриациев.

Гораций

 
Сестра, моя рука за братьев отомстила,
Враждебной нам судьбы теченье изменила
И, римский навязав противникам закон,
Одна решила спор и участь двух племен.
Взгляни же на мечи, что в битве славной взяты,
И должное сумей воздать победе брата.
 

Камилла

 
Все то, что я должна, слезами ей воздам.
 

Гораций

 
Ликует Рим, сестра. Зачем же слезы нам?
А братья павшие отомщены с лихвою:
Где кровь за кровь текла, не нужно слез герою.
Когда свершилась месть, не вспоминай утрат.
 

Камилла

 
Что ж, если души их иного не хотят,
Не буду я за них казаться огорченной
И о кончине их забуду отомщенной.
Но кто же отомстит за гибель жениха,
Чтоб и его забыть могла я без греха?
 

Гораций

 
Несчастная, молчи!
 

Камилла

 
О, мой жених любимый!
 

Гораций

 
О, недостойная! О, вызов нестерпимый!
Как! Имя недруга, что мной повержен в прах,
И в сердце у тебя, и на твоих устах?
Неистовство твое преступно мести жаждет,
Уста о ней твердят, и сердце горько страждет?
Рассудку подчинись, желаньям ставь предел,
Чтоб за свою сестру я больше не краснел.
Ты заглушить должна свое слепое пламя,
Моими славными утешиться делами,
Чтоб от тебя иных не слышал я речей.
 

Камилла

 
Дай, варвар, душу мне, подобную твоей.
А, правды хочешь ты? Кричу с тоской и болью:
Верни любимого иль дай терзаться вволю!
Всегда его судьба вершила и мою:
Мне дорог был живой, над мертвым слезы лью.
Навеки в грозный час простился ты с сестрою:
Лишь оскорбленная невеста пред тобою.
За гибель милого не перестану я
Свирепой фурией преследовать тебя.[60]60
  …свирепой фурией преследовать тебя. – Фуриями древние римляне называли демонов родовой мести, которые неутомимо преследуют того, кто пролил кровь родича. В более поздние времена представление о фуриях изменилось: их стали считать божествами угрызений совести, преследующих всякого убийцу.


[Закрыть]
О, кровожадный тигр! А я – рыдать не смею?
Мне – смерть его принять и восхищаться ею,
Чтоб, гнусное твое прославив торжество,
Теперь уже сама убила я его?
Пусть будет жизнь твоя столь горькой, столь постыдной,
Что и моя тебе покажется завидной,
А славу, что тебе, жестокому, мила,
Твои же омрачат бесчестные дела!
 

Гораций

 
О боги! Злоба в ней дошла до исступленья!
И должен от тебя я слушать оскорбленья,
Которыми ты наш позорить смеешь род?
Приветствуй эту смерть, что славу нам несет,
И да затмится скорбь и память о любимом
Пред римской славою в тебе, рожденной Римом.
 

Камилла

 
Рим, ненавистный враг, виновник бед моих!
Рим, Рим, которому был заклан мой жених!
Рим, за который ты так счастлив был сразиться!
Кляну его за то, что он тобой гордится.
Покуда мощь его не так еще сильна,
Пускай соседние воспрянут племена,
А если сможет он не пасть под их ударом,
Пусть Запад и Восток восстанут в гневе яром,[61]61
  …пусть Запад и Восток восстанут в гневе яром… – В этих словах заключено пророчество грядущей гибели Римской империи под натиском западных и восточных варварских народов.


[Закрыть]
И пусть надвинутся, враждой к нему горя,
Народы всей земли чрез горы и моря!
Пусть на себя он сам свои обрушит стены,
Себе же в грудь вонзит преступный меч измены,
А небо, утолив молящую меня,
Затопит этот Рим потоками огня!
О! Видеть, как его дробит небесный молот,
Как рушатся дома, и твой венец расколот,
Последнего из вас последний вздох узреть
И, местью насладясь, от счастья умереть!
 

Гораций

(хватаясь за меч и преследуя убегающую Камиллу)

 
Позор! Мой правый гнев терпенье не смирило!
Ступай же милого оплакивать в могилу!
 

Камилла

(раненая, за кулисами)

 
Злодей!
 

Гораций

(возвращаясь на сцену)

 
Кто о враге отчизны пожалел,
Тому конец такой – единственный удел.
 

Гораций, Прокул.

Прокул

 
О, что ты совершил!
 

Гораций

 
Я поступил как надо.
А смерть – за этот грех достойная награда.
 

Прокул

 
Не слишком ли жесток твой справедливый суд?
 

Гораций

 
Пускай моей сестрой Камиллу не зовут;
Она не наша кровь, не дочь отцу родному:
Кто проклял родину, тот изменяет дому.
Своих же близких враг, уже не смеет он
От оскорбленных ждать столь ласковых имен;
А кровных родичей тем более законны
И гнев и скорый суд прямой и непреклонный.
И тот навеки прав, кто сразу задушил
Столь святотатственный, хоть и бессильный пыл.
 

Сабина, Гораций, Прокул.

Сабина

 
Что благородный твой порыв остановило?
Вот на руках отца кончается Камилла.
Отрадным зрелищем насытиться спеши,
А если хватит сил у доблестной души,
Последнюю пролей на алтаре народа
Еще живую кровь поверженного рода
И, вражьей не щадя, как не щадил родной,
Палач своей сестры, покончи и с женой.
Одна у нас вина, одной больны тоскою:
Подобно ей, скорблю о закланных тобою.
Настолько тягостней мой грех в глазах твоих:
Ей дорог был один, – я плачу о троих,
И жду бестрепетно любого наказанья.
 

Гораций

 
Оставь меня сейчас иль подави стенанья.
Достойной будь женой для мужа своего
И к низкой жалости не понуждай его.
А если близостью супружеской, Сабина,
И в чувствах стали мы и в помыслах едины,—
Не мне унизиться, твоих изведав стыд,
Но до моих тебе подняться надлежит.
Да, мне понятна скорбь моей супруги милой.
Терпи, вооружись моей душевной силой.
Победный мой венок спеши признать своим
И не срывай с меня, но украшайся им.
Ты честь мою клянешь и так враждуешь с нею,
Что был бы мой позор тебе сейчас милее?
Женою верной стань и меньше будь сестрой.
А этот мой пример – тебе закон святой.
 

Сабина

 
Тебе ли стану я, ничтожная, подобной?
За братьев я тебя не упрекаю злобно.
Воздать им должное мне надлежит, скорбя.
И здесь враждебный рок виновнее тебя.
Но доблесть римскую отвергну я, конечно,
Когда велит она мне стать бесчеловечной.
И победителя счастливого жена
Погибшим родичам останется верна.
С народом празднуя отечества победы,
Семейные свои в семье оплачем беды;
И радость общую мы позабыть вольны,
Во власти тех скорбей, что только нам даны.
Зачем не поступать, как нам велит природа?
Когда идешь сюда, свой лавр оставь у входа,
Со мною слезы лей… Как! Низменная речь
Не вынудит тебя поднять священный меч
И гневно покарать меня за преступленье?
Камилла счастлива! Ее постигло мщенье.
Ты одарил сестру лишь тем, что та ждала,
И милого она за гробом обрела.
Любимый муж, не ты ль меня обрек терзанью?
И если гнев остыл, внемли же состраданью!
Но гнев ли, жалость ли – молю тебя, супруг!
Не хочешь покарать? Избавь от лишних мук!
Как доброй милости, как беспощадной кары,
Я жажду от тебя последнего удара
И рада все принять. Такая смерть легка,
Когда ее несет любимая рука.
 

Гораций

 
О, горе! Женщинам дарована богами
Столь пагубная власть над лучшими мужами!
И жены слабые, бессмертных теша взгляд,
Над сильными, увы, и смелыми царят!
Чтоб мужество свое спасти от пораженья,
Я в бегстве вынужден теперь искать спасенья,
Прощай. Оставь меня иль перестань рыдать.
 

(Уходит.)

Сабина

(одна)

 
Ни ярость, ни любовь не стали мне внимать!
Нет кары для вины, а горе – безответно.
О милости прошу, молю о казни – тщетно!
Что ж, буду требовать и плакать вновь и вновь,
А нет – сама пролью тоскующую кровь.
 

Старый Гораций, Гораций.

Старый Гораций

 
Печальным зрелищем не дав смутиться взору,
Мы вышнему должны дивиться приговору:
Едва победы нас высоко вознесут,
Гордыню усмирить умеет вышний суд.
То горечь к радости примешивают боги,
То слабым станет вдруг и доблестный и строгий,
Бывает редко нам даровано судьбой
Благое совершать с безгрешною душой.
Я скорбью не воздам преступнице Камилле:
Мы большей жалости с тобою заслужили.
Я этой дочери-изменницы отец,
А ты ее сразил, позоря свой венец.
Я знаю – эта казнь совершена по праву,
Но ты сгубил, мой сын, и честь свою и славу.
И лучше б не карать совсем вины такой,
Чем за нее воздать твоей, мой сын, рукой.
 

Гораций

 
Достоин казни я – назначь же мне любую:
Я пролил кровь сестры, о родине ревнуя.
Но если решено, что это тяжкий грех,
И должен слушать я укоры ото всех,
И что на мне позор – тебе дано по праву
Изречь свой приговор и совершить расправу.
Возьми же кровь мою – ведь я содеял зло,
И на нее теперь бесчестие легло.
Я не стерпел вины, судом ответив скорым,
Мириться ли, отец, тебе с моим позором?
Когда поступками задета наша честь,
Отец такой, как ты, считает долгом месть.
Да замолчит любовь, где нету оправданья:
Мягкосердечный сам достоин наказанья,
И славе собственной цены не знает он,
Когда щадит того, кто им же осужден.
 

Старый Гораций

 
Но быть суровыми порою мы не в силах,
И для самих себя детей прощаем милых.
В преклонном возрасте еще сильней любя,
Мы не караем их, чтоб не карать себя.
Не то, что видишь ты, мой взор в тебе находит,
Я знаю… Здесь наш царь! В покои стража входит.
 

Тулл, Валерий, Старый Гораций, Гораций, стража.

Старый Гораций

 
Я честью вознесен превыше всех людей,
Мой государь – у нас, под кровлею моей!
И вот, у ног царя…
 

Тулл

 
Нет, встань, отец мой, смело,
Ведь за высокое и доблестное дело
Обязан я как царь – мое служенье в том —
Высокой почестью отметить славный дом.
 

(Указывая на Валерия)

 
Он послан был к тебе тотчас же после боя,
Но сам я захотел увидеться с тобою.
Кто удивился бы, когда поведал он,
Что гибелью сынов ты не был сокрушен?
Твоей ли твердости прекрасной и суровой
Могло поддержкой быть сочувственное слово?
Но мне приносят весть – внезапно сам герой
Злодейством омрачил свой подвиг боевой:
О чести родины безудержно ревнуя,
Он дочь твою сгубил, сразив сестру родную.
Для самых сильных душ удар такой жесток,—
И как тебе снести неумолимый рок?
 

Старый Гораций

 
Мне тяжко, государь, но есть в душе терпенье.
 

Тулл

 
Да, опыт жизненный приносит утешенье.
Хотя мы все, увы, нередко узнаем,
Что бедственные дни идут за светлым днем,
Но мало у кого настолько хватит воли,
Чтоб мужество хранить в такой тяжелой доле.
И если бы тебе, утратившему дочь,
Сочувствие мое могло теперь помочь,
То знай, что с жалостью, такой же бесконечной,
Как скорбь твоя, мой друг, люблю тебя сердечно.
 

Валерий

 
Владыками небес дано земным царям
Вершить над нами суд, законы ставить нам,
И, родине служа, их власть, для всех святая,
За грех должна карать, за подвиг награждая.
Позволь, мой царь, слуге смиренному сказать:
Ты жалостлив к тому, что надо покарать.
Позволь мне…
 

Старый Гораций

 
Как! Умрет стране стяжавший славу?
 

Тулл

 
Пусть он окончит речь. Я рассужу по праву.
Всегда, везде для всех да будет правый суд,
Ведь только за него царей без лести чтут.
Ужасное свершил твой сын, и воздаянья
Здесь можно требовать, забыв его деянья.
 

Валерий

 
Внемли же, государь всеправедный. Пора,
Чтоб голос подняли защитники добра.
Не злобу доблестный в нас вызывает воин,
Приявший почести: он почестей достоин.
Не бойся и еще щедрее наградить —
Ведь сами римляне хотят его почтить.
Но если он палач сестры единокровной,—
То, славясь как герой, пусть гибнет как виновный.
Ты – царь, отечества надежда и оплот,—
От ярости его спаси же свой народ,
Когда не хочешь ты господствовать в пустыне:
Так много близких нам война скосила ныне,
И оба племени соединял тесней
Во дни счастливые так часто Гименей,
Что мало римлян есть, не потерявших зятя
Иль родича жены в рядах альбанской рати
И не оплакавших на празднестве побед
Своей родной страны – своих семейных бед.
Но если мы, скорбя, преступны против Рима,
И может нас герой карать неумолимо,—
Кто будет варваром жестоким пощажен,
Когда родной сестре пощады не дал он?
Он не сумел простить отчаянья и гнева,
Что смерть любимого вселила в сердце девы:
Ей факел свадебный мелькал в дыму войны,
Но с милым навсегда мечты погребены.
Рим возвеличился и стал рабом нежданно:
И наша жизнь и смерть – уже в руках тирана.
И дни бесславные еще мы сможем длить,
Пока изволит он преступников щадить.
О Риме я сказал; теперь добавлю смело:
Для мужа доблести позорно это дело.
Я умолять бы мог, чтоб царь взглянул сейчас
На подвиг редкостный славнейшего из нас.
И он увидел бы, как, местью пламенея,
Из раны хлынет кровь перед лицом злодея.
Он содрогнулся бы в ужасный этот миг,
Взглянув на хладный труп, на нежный юный лик.
Но мерзостно давать такие представленья.
Назавтра выбран час для жертвоприношенья.
О царь! Подумал ты, угодно ли богам
Принять воскуренный убийцей фимиам?
Он для бессмертных – враг. За святотатство это
И у тебя они потребуют ответа.
Нет, не рука его решала бранный спор, —
Помог отечеству бессмертных приговор.
И, волею богов свое возвысив имя,
Он славу запятнал, дарованную ими;
И, самый доблестный, веленьем вышних сил
Он сразу и венец и плаху заслужил.
Мы жаждем выслушать решения благие,
Злодейство это здесь совершено впервые;
И, чтоб небесный гнев не пал теперь на нас,
Отмсти ему, богов немилости страшась.
 

Тулл

 
Гораций, говори.
 

Гораций

 
Мне не нужна защита!
Ведь то, что сделал я, ни от кого не скрыто.
И если для царя вопрос уже решен,
То слово царское для подданных – закон.
Невинный может стать достойным осужденья,
Когда властитель наш о нем дурного мненья.
И за себя нельзя вступаться никому,
Затем, что наша кровь принадлежит ему.
А если роковым его решенье будет,
Поверить мы должны, что он по праву судит.
Достаточно тебе, о царь мой, приказать:
Иные любят жизнь, я ж рад ее отдать.
Законная нужна Валерию расплата:
Он полюбил сестру и обвиняет брата.
Мы для Горация взываем об одном:
Он смерти требует, и я прошу о том.
Одна лишь разница: хочу законной мести,
Чтоб ничего моей не запятнало чести,
И вот стремимся мы по одному пути,
Он – чтоб ее сгубить, я – чтоб ее спасти.
Так редко может быть, чтоб сразу проявила
Все качества свои души высокой сила.
Здесь ярче вспыхнуть ей удастся, там – слабей,
И судят оттого по-разному о ней.
Народу внешние понятней впечатленья,
И внешнего ее он жаждет проявленья:
Пусть изменить она не думает лица
И подвиги свои свершает без конца.
Плененный доблестным, высоким и нежданным,
Он все обычное готов считать обманом:
Всегда, везде, герой, ты должен быть велик,
Хотя бы подвиг был немыслим в этот миг.
Не думает народ, когда не видит чуда:
«Здесь той же доблести судьба служила худо».
Вчерашних дел твоих уже не помнит он,
Уничтожая блеск прославленных имен.
И если высшая дана тебе награда,—
Чтоб сохранить ее, почить на лаврах надо.
Хвалиться, государь, да не осмелюсь я:
Все ныне видели мой смертный бой с тремя.
Возможно ль, чтоб еще подобное случилось,
И новым подвигом свершенное затмилось,
И доблесть, гордые творившая дела,
Подобный же успех еще стяжать могла?
Чтоб доброй памяти себе желать по праву,
Я должен умереть, свою спасая славу.
И жалко, что не пал, победу завершив.
Я осквернил ее, когда остался жив!
Тому, кто жил, себя для славы не жалея,
Перенести позор – нет ничего страшнее.
Спасенье верное мне дал бы верный меч,
Но вот – не смеет кровь из жил моих истечь.
Над нею властен ты. Я знаю: преступленье —
Без царского ее пролить соизволенья.
Но, царь мой, храбрыми великий Рим богат:
Владычество твое другие укрепят.
Меня ж от ратных дел теперь уволить можно;
И, если милости достоин я ничтожной,
Позволь мне, государь, мечом пронзить себя —
Не за сестру казнясь, а только честь любя.
 

Тулл, Валерий, Старый Гораций, Гораций, Сабина.

Сабина

 
Супруга и сестра у ног твоих – Сабина.
Двойная, государь, в душе моей кручина.
И внять речам моим, о царь, молю тебя,
За милого страшась, о родичах скорбя.
Стремленья нет во мне слезой своей лукавой
Виновного спасти от казни слишком правой.
И чем бы он сейчас ни услужил стране,—
Карай, но пусть вину он искупит во мне,
Но пусть за кровь его прольется кровь Сабины.
Свершится та же казнь – мы оба так едины,
И ты отнимешь то – не пощадив его,—
Что он в самом себе любил сильней всего.
Столь тесно связаны мы цепью Гименея,
Что он живет во мне и ярче и полнее,
И если дней моих сейчас прервется нить,
Его ничем иным нельзя верней казнить.
Молю и требую смертельного удара:
В нем – избавленье мне, ему же – злая кара.
Пусть ныне видит царь, как жизнь моя страшна
И на какой разлад душа обречена!
Смогу ли, скорбная сестра, теперь обнять я
Того, от чьей руки мои погибли братья?
Но и посмею ли кощунственно проклясть
Того, кто сохранил твою над Римом власть?
Убийцу родичей любить неколебимо!
Отвергнуть милого, что дал победу Риму!
Мне избавленье – смерть: любя его иль нет —
Священный все равно нарушу я завет.
Свой смертный приговор услышу торжествуя.
Сама свершить могу все то, о чем прошу я.
Но сладко было бы, разящий встретив меч,
Супруга милого от казни уберечь;
Разгневанных его суровостью чрезмерной,
Бессмертных утолить вот этой кровью верной
И жалостную тень сестры его младой,
Чтоб до конца служил отечеству герой.
 

Старый Гораций

 
С Валерием, увы, мои согласны дети,
И отповедь в моем получит он ответе.
Стараются они, безумцы, об одном:
Пусть обескровленный совсем угаснет дом!
 

(Сабине.)

 
О ты, которую неправая обида
За братьями влечет к обителям Аида![62]62
  …к обителям Аида! – То есть в царство мертвых, где обитают тени умерших.


[Закрыть]
Их тени славные тебе дадут совет:
Кто пал за родину – для тех обиды нет.
Богами приговор назначен их отчизне;
Но если чувства есть не только в этой жизни,
Победу римскую им легче перенесть,
Когда своя родня стяжала эту честь.
Твое жестокое они осудят горе,
И вздохи тяжкие и скорбь во влажном взоре,
И ненависть к тому, кто славно кончил бой.
Сабина, будь же им достойною сестрой.
 

(Туллу.)

 
Пускай Валерия остынет пыл напрасный:
Не преступление – порыв слепой и страстный;
И если правый гнев его одушевлял,
Не кары этот пыл достоин, а похвал.
Врагов родной страны любить до исступленья,
Отечество хулить за их уничтоженье,
Кощунственно ему сулить лихой удел —
Вот грех, которого Гораций не стерпел.
Когда бы родину любил он с меньшей силой,
Его деяния ничто б не омрачило.
А если бы вина уж так была тяжка,
Его настигла бы отцовская рука.
Я совершил бы суд. Моя душа готова
Родительскую власть использовать сурово.
Я честью, государь, безмерно дорожу:
Коль сын мой виноват, его не пощажу.
Свидетелем беру Валерия: он видел,
Как страстно я дитя свое возненавидел,
Когда уверен был, что бой пришел к концу
И бегством он нанес бесчестие отцу.
Но не чрезмерно ли Валерия вниманье
К моей семье? Зачем он просит воздаянья
За гибель дочери, когда такой конец
Заслуженным готов считать ее отец?
Он говорит – мой сын для всех угрозой станет.
Но нашей гордости чужой позор не ранит,
И, как бы низменно ни поступал другой,
Мы не должны краснеть: ведь он для нас – чужой.
 

(Валерию.)

 
Рыдай, Валерий, плачь: пусть жалобы греховны
В глазах Горация, но ты ему не кровный.
Не близких, не своих – и вопль и гневный взгляд
Его бессмертного венца не оскорбят.
О лавры славные, сомнут ли вас бесчестно?
Вы голову его от молнии небесной
Оберегать могли.[63]63
  …от молнии небесной оберегать могли —…то есть от кары Юпитера, возвещающего людям свой приговор ударом молнии или грома.


[Закрыть] Ужель склониться ей
Под оскверняющим железом палачей?
И это, римляне, ваш дар непобедимым?
Ведь Рим, не будь его, уже бы не был Римом.
Как может римлянин хулить и гнать того,
Кто всех прославил нас и дал нам торжество?
Скажи, Валерий, ты, который жаждешь мести,
Казнить Горация в каком прикажешь месте?
В стенах ли города, где пламенно жива
Тысячеустая о подвиге молва?
Иль за воротами, на славной той равнине,
Где трех альбанцев кровь земля впитала ныне,
Где их могильные насыпаны холмы,
Где победил герой и ликовали мы?
В стенах, за стенами – где б ни вершить расправу,
Защитницей его мы встретим эту славу.
Твоя неправая осуждена любовь,
Что хочет в этот день пролить такую кровь.
Ведь это зрелище и Альбе нестерпимо,
И не смириться с ним взволнованному Риму.
Но рассуди же сам, о государь, – страна
Того, что нужно ей, лишаться не должна:
Все то, что он свершил, вторично сделать может
И новую опять угрозу уничтожит.
Не сжалиться прошу над слабым стариком:
Я четырех детей счастливым был отцом;
Во славу родины погибли нынче трое.
Но сохрани же ей четвертого – героя,
Чтоб стены римские еще он мог стеречь.
А я, воззвав к нему, свою закончу речь.
Не у толпы, мой сын, искать опоры надо;
Ее хвалебный гул – непрочная награда.
Мы часто слушаем весь этот шум и крик,
Но затихает он внезапно, как возник,
И слава громкая, которой столь горды мы,
Пройдет, как легкие, рассеиваясь, дымы.
Лишь верный суд царя, вождя иль мудреца
И в мелочах ценить умеет храбреца.
От них мы подлинной украсимся хвалою,
И память вечную они дают герою.
Живи, как должен жить Гораций: никогда
Не отгремит она, блистательна, горда,
Хотя бы жалкого, ничтожного невежды
И были в некий миг обмануты надежды.
Не требуй же конца, но, мужеством горя,
Ты для меня живи, для Рима, для царя.
Прости, о царь, меня, прости за многословье,
Но это Рим вещал отеческой любовью.
 

Валерий

 
Дозволь мне, государь…
 

Тулл

 
Не нужно лишних слов.
Все то, что ты сказал, одобрить я готов.
Их речи пылкие твоих не заглушили,
И доводы твои остались в прежней силе:
Да, преступление, столь мерзостное нам,
Есть вызов и самой природе и богам.
Внезапный, искренний порыв негодованья
Для дела страшного – плохое оправданье.
Убийцу никакой не охранит закон,
И казни – по суду – заслуживает он.
Но если пристальней вглядеться, кто виновный,—
Придется нам признать: чудовищный, греховный
Проступок той рукой безумно совершен,
Что сделала меня владыкой двух племен.
Двойной венец на мне, альбанцы – слуги Рима!
Все это за него встает необоримо.
Он утвердил меня в господстве – он один:
Я был бы подданным, где дважды властелин.
Есть много верных слуг – в минуты роковые
Несут они царям лишь помыслы благие.
Не всем дано свершать высокие дела,
Чтоб ими вся страна опору обрела.
Уменье славное крепить основы трона —
Немногим вышние судили благосклонно.
Царей оплот и мощь в решительные дни —
Закону общему подвластны ли они?
Сокроем, римляне, высокой ради цели,
То, что впервые мы при Ромуле узрели.[64]64
  …то, что впервые мы при Ромуле узрели. – Тулл намекает на преступление, которое, согласно древнему сказанию, совершил Ромул. При возведении стен Рима между братьями-близнецами Ромулом и Ремом вспыхнула ссора, и Рем был убит братом.


[Закрыть]
Тому, кто спас тебя, простишь ты, славный Рим,
Первостроителем свершенное твоим.
Живи, герой, живи. Ты заслужил прощенье.
В лучах твоих побед бледнеет преступленье.
Причины доблестной последствие, оно
Священной ревностью твоей порождено.
Живи, но другом будь Валерию. Вы оба
Забудете, что вас разъединяла злоба.
Любви он верен был иль долгу своему,
Но чувства горького ты не питай к нему.
Сабина, и в своей безмерности страданья
Пускай твой сильный дух поборет испытанья:
Не лей напрасных слез – и истинной сестрой
Ты будешь воинам, оплаканным тобой.
Мы завтра с жертвами предстанем пред богами.
Чтоб не были они немилостивы с нами,
Очистить от греха жрецы его должны,[65]65
  …очистить от греха жрецы его должны… – Убийство единокровного родича считалось у древних тягчайшим преступлением против родовых законов. Оно требовало особого очищения. Тит Ливий пишет, что Гораций должен был принести очистительные жертвы, а потом пройти, склонив голову, под длинным шестом, как будто под виселицей.


[Закрыть]
Пока на алтарях огни не зажжены.
В священном деле им отец его поможет.
Он душу дочери умилостивить может.[66]66
  Он душу дочери умилостивить может. – Согласно поверьям римлян, душу умершего можно было умилостивить молитвами, жертвами, возлияниями. Тит Ливий сообщает также, что старый Гораций возвел каменный памятник на том месте, где упала сраженная мечом Камилла.


[Закрыть]
Мне жаль ее. Пускай свершится в этот час
Все то, к чему она, влюбленная, влеклась.
И если властная одна и та же сила
В один и тот же день любовников сгубила,—
Да примет их тела – и в тот же самый день —
Кургана одного торжественная сень.