Текст книги "Сердце Запада"
Автор книги: Пенелопа Уильямсон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 33 страниц)
ГЛАВА 18
Он вернулся домой тем утром, когда зацвела юкка.
Клементина увидела его из кухонного окна. Мужчину, свободно скачущего на большом сером мерине, стоя на стременах. Когда путник остановился у покосившегося, извивающегося как змея забора, ее взгляд устремился к его лицу, такому же, как и в первый раз, когда она увидела его: те же жесткие резкие черты и черная ковбойская шляпа, скрывающая глаза.
И вот Зак уже на земле и идет прямо к невестке, а Клементина – к нему, не бежит, но семенит быстрым шагом и улыбается, широко улыбается и счастливо смеется, действительно от души смеется. Если бы она не любила этого мужчину так сильно, то бросилась бы в его объятия.
– Привет, Бостон, – произнес Рафферти, остановившись первым.
Клементина ничего не ответила, только продолжала улыбаться.
Так они и стояли с опущенными по бокам руками, пристально вглядываясь друг в друга сквозь разделяющее их пространство. Пространство, шириной с тень Гаса Маккуина.
Клементина отвернулась от Зака, ища якорь спасения в чем-то знакомом и привычном. Тополя и лиственницы, колода для рубки дров с отметинами от топора, валки свежескошенной травы, загибающиеся подобно гигантским желтым запятым к лачуге охотника на буйволов. Поднявшийся ветер принес с собой тягучий сладкий аромат сена, взъерошил волосы Клементины и захлопал её юбками, прибивая их к ногам. Одну руку женщина подняла к голове, чтобы не дать разлететься волосам, а другой поддержала беременный живот.
Моисей просунул голову между людьми и боднул Клементину в грудь.
– Эй, приятель, – сказал Рафферти и попытался улыбнуться, но его губы остались плотно сжатыми. – Так с леди не здороваются.
Не имея возможности прикоснуться к Заку, Клементина погладила бархатистую серую шею лошади.
– Почему бы тебе не почистить коня и не зайти потом на кухню? Я сварю кофе... – Слова оборвались, застряв в горле, когда она посмотрела в лицо Заку. – О, как хорошо, что ты вернулся домой, – выдохнула Клементина, на сей раз позволив сердечной тоске отразиться в глазах. – Пожалуйста, больше не оставляй нас. – «Больше не оставляй меня».
– Я останусь. – Ветер ухватился за прядь волос Клементины и отбросил к ее рту. Зак убрал локон, слегка коснувшись пальцами губ. Клементина закрыла глаза, упиваясь его прикосновением: украденным, опрометчивым, опасным.
Пальцы Рафферти направились вниз по ее челюсти к бьющейся жилке у горла.
– Я останусь, – повторил он, – пока смогу это выносить.
* * * * *
Клементина бросила полено в огонь, разметав угли, и услышала скрежет шпор по крыльцу. Сердце остановилось и снова пошло, заухав в груди. Она с грохотом уронила крышку на плиту и подняла глаза. Ее лицо покраснело от жара огня, а в глазах рябило от солнечного света, льющегося в открытую дверь. Держа шляпу в руке и засунув большой палец за оружейный ремень, Зак прислонился к косяку. Встреча с ним после разлуки всегда удивляла и слегка пугала ее. Рафферти по-прежнему казался диким и необузданным, и не имело значения, насколько окультурили эту местность и сколько целины у нее забрали.
Зак выпрямился, повесил шляпу на крючок в стене и, не сказав ни слова, направился к умывальнику – лишь воздух всколыхнулся вокруг Клементины, когда он прошел мимо.
Клементина накачала воду в крапчато-голубой кофейник, изредка оглядываясь через плечо. Когда деверь склонился над тазом, его мягкая выцветшая голубая рубашка натянулась на спине. Он вытер лицо, зачесал волосы назад руками и повернулся. Их взгляды встретились и разошлись в тот же миг.
Зак взял яблоко – их недавно привезли на поезде из Вашингтона – из стеклянной матовой чаши, стоящей в центре стола, и с хрустом укусил красный плод. Сок просочился из уголка рта и Рафферти слизнул его.
Клементина резко отвернулась, взяла кофейник и чуть не выронила его, с громким лязгом задев посудиной ручку насоса. Она зачерпнула горсть молотых кофейных зерен из кофемолки и поставила кофе вариться на плиту. Зак ходил по ее кухне, хрустя яблоком. Звук шагов был слишком громким в тихой комнате, а запах яблока – слишком приторным. Рафферти обратил внимание на фотографии, расставленные на полках вдоль дальней стены. Гас соорудил эти полки для хранения консервов и домашних заготовок, а Клементина разместила здесь свои последние работы, но не ради того чтобы разозлить мужа или проявить неповиновение, а чтобы открыто заявить: вот, кто я такая.
Рот Зака дергался, когда он с хмурым видом изучал фотографии. Как и Гасу, ему не нравилось любимое увлечение Клементины, но не по той же причине, что брату. Рафферти испытывал собственническую ревность к тому, что она фотографировала, ревность к ветру и целине, которые считал только своими и не хотел делиться ими с другими. Теми другими, которые явились с пилами, чтобы валить лиственницы и сосны, с винтовками, чтобы пристрелить последних снежных баранов и буйволов, и с динамитом, чтобы изрыть неровные холмы тоннелями шахт и обезобразить их склоны черными отвалами шлака.
– Ты поймала орла в полете, – выдохнул Зак, и Клементина оживилась, услышав в его голосе благоговейный трепет.
Она подошла к деверю. Ближе, чем следовало.
– Я щелкнула его со скалы над буйволовым каньоном. – На фотографии обрыв отбрасывал глубокую тень на седую приглаженную ветром траву. Солнечные лучи обрисовывали каждое перо на величавых распростертых крыльях. Одинокий орел во всем великолепии вырисовывался на фоне безоблачного неба. – Там рядом гнездо, – произнесла Клементина, ощущая стоящего возле нее мужчину, словно тот источал жар.
– Знаю, Бостон.
И она бессвязно забормотала, нагромождая слова как камни и строя дамбу против прилива нарастающего между ними чувства:
– Снимать двигающиеся объекты стало возможно благодаря новому замечательному фотографическому изобретению. Желатиновая эмульсия столь светочувствительна, что достаточно мгновения, чтобы на пластине возникло изображение. К тому же, ее не обязательно проявлять сразу после съемки, что избавляет от необходимости таскать повсюду эту проклятую темную палатку...
Ее голос затих.
– С-смотри, – сказала Клементина, слепо указывая на другую фотографию. – Это, ээ... теленок, только что родившийся. – Новорожденный стоял на подламывающихся ногах и ревел, раззявив пасть. – А вот здесь Гас укрощает необъезженного жеребчика для весеннего сгона скота.
Зак рассмеялся.
– Наверно, тебе пришлось быстро поворачивать, чтобы успеть щелкнуть моего увальня-братца, пока он еще сидел в седле.
Потянувшись за фотографией, Рафферти ненароком коснулся груди невестки. Все в нем замерло, за исключением дыхания, которое Клементина ощущала на своей шее, теплое и ласковое. Сейчас она не могла вспомнить, как умудрилась подойти к нему так близко. Ее грудь горела в том месте, где Зак дотронулся до нее.
Облако закрыло солнце, и в кухне потемнело. На плите забулькал кофе. Ветер прорвался сквозь тополя, заставив деревья стонать.
Громкий крик разорвал воздух подобно звону пожарного колокола.
– Вот и Гас, – сказала Клементина. – Должно быть, он только что заметил твоего коня в загоне.
Она резко отпрянула и подошла к окну. Рано утром Гас отправился на южный сенокосный луг с упряжкой гнедых лошадей и косилкой. А сейчас вернулся без косилки, ведя одну прихрамывающую лошадь в поводу и сидя на другой. Он ехал на неоседланной кобыле, а их сын Чарли примостился впереди отца на загривке.
Клементину захлестнула волна облегчения, как случалось всякий раз, когда Гас забирал у нее сына и возвращал его целым и невредимым. Она знала, что Гас присмотрит за мальчиком, но никогда всецело не полагалась на то, что муж будет так же внимательно следить за Чарли, как следила бы она. Дикая Монтана таила множество опасностей: бешеные волки и гремучие змеи, медведи-гризли и койоты. Малыш легко мог затеряться в высокой траве или свалиться в реку. Больше всего Клементина боялась именно реки.
Гас спустил Чарли на землю, и мальчуган, которому уже исполнилось три с половиной года, запрыгал на крепких ножках, что-то громко лепеча. У Клементины перехватило дыхание, когда гнедая кобыла переступила, едва не оттоптав сыночку ногу. Подобные опасности возникали на каждом шагу, однако Чарли больше не был только ее ребенком, и как Гас всегда говорил, она не сможет вечно нянчиться с ним и защищать его. Клементина уже теряла своего малыша. Проигрывала Монтане, земле, которую Чарли учился любить так же легко, как дышать порывистым ветром, бегать в высокой траве и смеяться под огромным небом. Мать проигрывала сына отцу и его мужскому миру, где объезжали кэйюзов [34]34
Кэйюз– северо-американская степная лошадь.
[Закрыть], вешали угонщиков скота и клеймили телят. Проигрывала важности всего мужского, которая являлась краеугольным камнем этого края и по-прежнему оставалась для нее непостижимой даже спустя четыре года беспокойной жизни здесь на ранчо.
– Мальчишка быстро растет и идет по нашим стопам, Бостон.
Не в силах ответить, Клементина прилипла к окну. Гас вел упряжку в сарай. А Чарли указал на дом и что-то сказал, отчего Гас запрокинул голову и зашелся в смехе. Потом наклонился и поднял сына. Солнечный свет отражался от двух голов с волосами карамельного цвета.
Что-то сломалось внутри Клементины в ужасной вспышке вины и боли. Ее пронзил вопрос, что же это за женщина, которая любит своего мужа больше всего, когда предает его в своем сердце.
* * * * *
Клементина так энергично взбивала сливки ложкой, что та стучала о деревянную миску, а юбки колыхались, пока не завернулись вокруг узких бедер. Лучи заходящего солнца проникали сквозь кухонное окно, подсвечивая щеки женщины. В воздухе витал сладкий запах свежеиспеченного яблочного пирога, приготовленного на десерт, но Зак по-прежнему ощущал ее собственный особенный аромат дикой розы и теплой женской плоти. Тишину в комнате нарушали лишь порывы предвечернего ветра и постукивание ложки.
Рафферти не хотел находиться здесь. Слишком легко воображалось, будто это его кухня и его жена. Он наклонил бутылку виски над пустой кофейной чашкой, наполнил ее доверху и осушил, пытаясь выпивкой смыть тоску.
Рафферти расслабленно обмяк на стуле, перекинув руку через спинку. Гас ссутулился за столом напротив брата, зажав кофейную чашку между ладонями будто в молитве. Клементина стояла между мужчинами, взбивая сливки, чтобы полить ими пирог. Сейчас на кухне было слишком тихо без постоянной болтовни мальчугана.
Обессилев после полного событий дня и бурной радости по поводу возвращения дяди, Чарли заснул прямо за ужином, и его отнесли в постель. Кучка наконечников для стрел, с которыми мальчик играл, валялась на белой клеенке, щербатый обсидиан поблескивал в меркнущем свете дня.
Клементина на мгновение перестала взбивать сливки и пригладила передник на мягкой выпуклости живота. От мысли, что она снова беременна, Рафферти почувствовал себя опустошенным. Едва минул год с тех пор, как невестка чуть не умерла, рожая мертвого ребенка, и теперь снова была в положении. Три младенца за четыре года. Кем, черт подери, Гас себя считает – кобелем-производителем, что ли?
– К Ханне заглянул? Небось заехал к ней по дороге сюда? – произнес Гас в тишине.
Ложка замерла в миске.
– Ага, заглянул, – сказал Зак.
Рафферти играл с ручкой кофейной чашки. Он знал, что если поднимет глаза, то увидит боль во взгляде невестки. Ханна была ее самой лучшей подругой, но Зак чувствовал, что Клементине очень тяжело выносить мысль о том, что он прикасается к любой другой женщине, любит любую другую женщину. «Вот и хорошо, –горько подумал он. – Надеюсь, тебе действительно больно, милая, когда ты представляешь меня в постели с Ханной, поскольку воображать тебя в постели с моим братом – словно получать удар ножом в сердце».
Гас насупился: между бровей появилась складка, а рот задергался.
– Ты должен жениться на ней, Зак. Это неправильно... ты же ходишь к ней все эти годы. К Ханне не будут относиться как к порядочной женщине, пока ты не женишься на ней.
– Ханна не из тех, кто вступает в брак. Как и я. «И это совершенно не твоего ума дела», – сказал он Гасу глазами, а вслух произнес: – Прошлой ночью в «Четырех Вальтах» произошел несчастный случай. Оборвался трос на подъемной клети. Погиб молодой подсобный рабочий.
Клементина ахнула, ложка упала в миску.
Гас пожал плечами.
– Мы не имеем права вмешиваться в дела консорциума по управлению шахтой, Зак. И ты об этом знаешь.
– О, Гас, – не смолчала Клементина. – Я давно тебе говорила, что лучше нам продать свою долю.
Рука хозяина дома громко хлопнула по столу, и тарелки загремели.
– А я давно говорил тебе, малышка, не лезть в это дело!
Щеки Клементины залились густым румянцем, а пальцы так сильно ухватили ложку, что костяшки побелели.
Рафферти пришлось стиснуть кофейную чашку обеими руками, чтобы не сжать кулаки.
Гас с женой обменялись долгими жесткими злыми взглядами.
– Я хочу, чтобы мы продали свою долю в шахте, – отчеканила Клементина и повернулась к Рафферти. – Скажи ему, чтобы продал.
– Продай, – буркнул Зак.
Гас метнул на брата раздраженный взгляд.
– У тебя нет права голоса.
Рафферти сделал глубокий вдох и молча выдохнул. Он понимал, что злость Гаса по большей части обусловлена разочарованием из-за того, что шахта приносит мало денег. Поджи и Нэш – и Гас со своей двадцатипроцентной долей – должны были получать половину прибыли от всей руды, в которой содержалось по крайней мере двадцать пять процентов серебра. Но консорциум постоянно подмешивал к руде пустую породу, так что при расчете на долю владельцев выходила едва ли четверть от настоящей прибыли.
Однако Гас по-прежнему мечтал разбогатеть и жить в роскоши за счет добычи серебра. И похоже, эти мечты не шибко сочетались с гибелью пятнадцатилетнего мальчишки в руднике, которым формально владел именно Гас.
– На доход от этой шахты нынешней осенью мы сможем купить еще несколько породистых быков.
– А у тебя большие планы, да, братец? – усмехнулся Рафферти. – В городе поговаривают, что ты стремишься попасть в окружную ассамблею.
Гас густо покраснел и покачал головой.
– Не-а, пустая болтовня. Не знаю как ты, Зак, но я хочу разбогатеть, пока молод, чтобы бездельничать на старости лет. Вот ты что будешь делать, когда станешь слишком немощным, чтобы объезжать лошадей и сгонять скот?
– Думаю, застрелюсь.
Зак отодвинул свой стул, царапнув ножками по полу, и взял полупустую бутылку виски.
– Пожалуй, лягу сегодня пораньше. Нас ждет долгая неделя, если собираемся заготавливать сено.
– Ты разве не хочешь пирога? – спросил Гас.
Рафферти помахал бутылкой перед лицом брата и осклабился лишь для того, чтобы позлить его.
– Виски будет мне лучшим десертом.
– Зак... – Гас поднялся на ноги, засунул руки в карманы и посмотрел на носки своих сапог. – Я ведь не случайно натолкнулся на тебя семь лет назад. А потому что искал тебя. Всерьез искал... Мне потребовалось больше четырех лет, чтобы найти тебя.
Рафферти удивленно уставился на брата. Клементина вытерла руки о передник, не глядя ни на одного из мужчин.
Гас поднял голову, и Рафферти увидел на его лице искренние чувства. Возможно, любовь. Возможно.
– Хорошо, что ты снова дома, – заплетающимся языком сказал Гас. – Может, на этот раз ты решишь остаться насовсем.
– Хорошо быть дома, – протянул Зак, не обещая ничего, но даже эти слова по вкусу напоминали щелочную пыль.
Рафферти ушел из дома брата и пересек сенокосный луг, направляясь к старой лачуге охотника на буйволов. Скрывшись в тени тополей, он обернулся. Гас и Клементина вышли на крыльцо, чтобы проводить его. Брат стоял позади жены, положив подбородок ей на голову и обняв чуть ниже грудей.
Зак вошел в хижину, закрыл дверь и прислонился к ней спиной. Внутри было темно: солнце скрылось за холмами, и свет не лился из единственного окна. В доме пахло плесенью и нежилым помещением. Рафферти вылил в горло остатки виски.
ГЛАВА 19
– Что это за противное варево? – спросила Клементина.
Заметив в глазах женщины искорки смеха, Эрлан закусила губу, чтобы скрыть улыбку.
Ханна Йорк подперла кулаком бедро, в ее глазах тоже танцевали чертики.
– Ты прекрасно знаешь, что это сарсапарель [35]35
« Сарсапарель» – шипучий напиток, компонентами которого являются экстракт растения сарсапарель и эссенции сарсапарель.
[Закрыть], Клементина, деликатный дамский напиток. Поэтому перестань морщить свой бостонский носик.
– Да, но мне интересно, с какой стати ты пытаешься накачать меня этим пойлом для трезвенников, – пробулькала Клементина, будто говорила с набитым бобами ртом.
Эрлан пришлось прихлопнуть губы рукой, чтобы не захихикать.
– Перестань разыгрывать из себя розанчика, женщина, и давайте уже выпьем по-настоящему.
Смеясь, Ханна направилась к покрытому лаком шкафчику и вытащила коричневую бутылку. Затем принесла три пустых стакана и в каждый налила на два пальца фон-квейского напитка под названием «виски».
Эрлан осторожно пригубила. На вкус жидкость была горькой, но оставила в животе более сильное покалывание, нежели рисовое вино саке.Китаянка сделала два глотка побольше. Действительно приятный напиток. Затем уже хорошенько отхлебнула из стакана. Губы с трудом отлипали от зубов, а в животе гудело. Воистину расслабляющий напиток.
Эрлан украдкой глянула на двух женщин, сидящих напротив нее на обитом золотой парчой диване. Лавочник Ву предупреждал, что ее никогда не примут в этой дьявольской стране, что её будут обзывать и смеяться над ее ножками-лилиями. И он, казалось, удивился, а возможно, втайне обрадовался, когда Ханна Йорк позвала его молодую жену в гости. Но с другой стороны, как объяснил Сэм Ву, миссис Йорк когда-то была девочкой для удовольствий и потому сама числилась изгоем.
Эрлан наклонила голову к хозяйке дома.
– Для меня большая честь, что вы пригласили меня к себе.
От улыбки на щеках Ханны появились ямочки.
– Мы с Клементиной подумали, что тебе, наверное, жутко не хватает женского общества, особенно учитывая, что ты совсем недавно вышла замуж и все такое.
Клементина тоже улыбнулась и отпила из своего стакана. Эрлан была рада, что этикет заставляет ее следовать благому примеру. Этот виски оказался очень вкусным напитком.
В окно подул ветерок, всколыхнув бахромчатую скатерть на столе и листья папоротника в горшке. Хотя обстановка была непривычной для Эрлан, ей нравился этот дом. В грязных Радужных Ключах, где во всем отсутствовала гармония, где даже дороги были отвратительно прямыми, этот дом казался лотосом посреди заросшего пруда. Возможно, тому причиной, что здесь обитала одинокая женщина, и поэтому в атмосфере жилища преимущественно чувствовалась сила инь. Эрлан задалась вопросом, что значит быть Ханной Йорк и угождать и прислуживать только себе. Мысль была тревожной, и китаянка прогнала ее прочь. Клементина поставила стакан на чайный столик перед собой.
– О, Эрлан, дорогая. Я чуть не забыла.
Она взяла квадратный сверток со стоящего рядом с ней кресла.
– На этой фотографии я запечатлела тебя и Сэма в день вашей свадьбы. – Жесткая коричневая бумага шелестела, когда Клементина разворачивала ее. – А Ханна вставила снимок в рамку.
Эрлан приняла подарок и низко поклонилась.
– Тысяча тысяч благодарностей. Эта вещь поистине достойна императрицы.
Китаянка восхищенно смотрела на фотографию в серебряной рамке. На ней Эрлан была в своем свадебном платье с летящими журавлями, ее черты лица казались такими застывшими, будто она облачилась в оперную маску, а рядом с ней стоял лавочник Ву в своем чужеземном пальто с раздвоенным хвостом. С виду он был доволен своей невестой, но ведь это было до того, как она приставила нож себе к шее.
– Знаешь, Клементина, – сказала Ханна, – тебе бы почаще фотографировать людей на свадьбах, да и при других знаменательных случаях, ну, на именинах и прочих праздниках. А потом продавать снимки. Представь, сколько милых дамских мелочей ты могла бы накупить на собственный небольшой заработок.
Клементина сложила оберточную бумагу в идеальный квадрат и положила ее на столик рядом с пустым стаканом.
– Гордость никогда не позволит Гасу смириться с тем, чтобы его жена работала, дабы позволить себе какие-то удовольствия, по его мнению, он сам должен обеспечивать все мои нужды.
Ханна фыркнула.
– В большинстве случаев я не вижу, чтобы он обеспечивал тебя даже самым необходимым, не то что всем нужным. И не заметно, чтобы его гордость избавляла тебя от этой каторжной работы на ранчо.
Клементина бросила на подругу жесткий взгляд.
– Не начинай, Ханна. Гас добр ко мне. Ты знаешь, что так и есть.
Миссис Йорк пожала плечами, подняв подбородок, словно, как подумала Эрлан, кутаясь в изодранный соломенный плащ гордости.
– Если тебе понравилась фотография, Эрлан, – оттаяла Ханна, – Клементина может сделать еще одну, чтобы ты отправила ее своим родственникам в Китае.
Эрлан не могла поднять глаза и посмотреть на женщин. Если она хочет стать им подругой – о, ей этого очень-очень хотелось! – они должны узнать о ее позоре и принять ее, несмотря ни на что.
– Благодарю вас за столь любезное предложение, но у меня не осталось семьи в Китае. Мать умерла, а отец отказался от меня. – Эрлан положила ладони на бедра и заставила себя поднять голову, чтобы встретиться с собеседницами взглядом. – Он продал меня работорговцу в Фучжоу за сто таэлей серебра.
– Но почему же он так поступил? – Внезапно Клементина оказалась на стуле рядом с ней и схватила ее за руку. Эрлан почувствовала силу ян, дух воина, и слегка успокоилась.
– Моя мать носила зеленую юбку наложницы, но тем не менее отец почтил ее, не отослав с глаз долой, когда она родила ему бесполезную дочь. Но вместо того, чтобы отплатить за его доброту почитанием и полным послушанием, мать обесчестила дом По и навлекла позор на предков тем, что легла... с другим. Ей была предложена алая петля, и она запятнала чистоту своего духа, по трусости не использовав эту петлю. Отец был вынужден заживо заколотить её в гробу. Ее позор стал моим позором. Ее бесчестье – моим бесчестьем.
Вздрогнув, Ханна резко втянула в себя воздух.
– Боже, это самый варварский поступок, о котором я когда-либо слышала.
Aйя, этот горький виски что-то сделал с языком Эрлан. Она хотела поведать о себе кое-что, но не выкладывать все подряд. Китаянка посмотрела на свою ладонь, все еще крепко сжатую изящными белыми пальцами Клементины. Ханна подошла и, встав рядом со стулом Эрлан, положила руку ей на плечо.
– У тебя в Китае остался ухажер? – мягко спросила миссис Йорк.
– Ухажер?
– Молодой человек, который тебе нравился. Кто-то, за кого ты надеялась однажды выйти замуж.
– В Китае не бывает ухажеров. Браки устраивает Тай-Тай – Первая Жена. Девушка не видит своего мужа до того момента, пока они не поженятся и он не поднимет ее красную вуаль.
Ханна издала смешок.
– Бьюсь об заклад, веселенькие брачные ночи получаются.
Эрлан прикрыла улыбку рукой.
– Конечно, мы все говорим, что хотим лишь мужа с добрым сердцем, но на самом деле ни одна девушка не желает найти под шелковыми простынями брачного ложа старый сморщенный отросток, который не сможет поднять даже сильный ветер. Каждая невеста с нетерпением ждет мужа с длинным толстым стержнем, дрожащим от возбуждения, как волшебный жезл.
Улыбка Эрлан померкла, когда она заметила изумление на лицах собеседниц. Стыд вспыхнул в груди. Она чувствовала себя канатоходцем, пытающимся, балансируя, продвигаться вперед сквозь обычаи этой дьявольской страны.
– Я обидела вас.
Ханна фыркнула и хрюкнула, будто пытаясь сдержать смех. А затем из ее горла вырвался громкий хохот, и к ней присоединилась Клементина. Две инородки посмотрели друг на друга и залились пуще прежнего.
Ханна схватилась за живот.
– Ох, Клементина, только представь. Дрожит, как волшебный жезл!
Когда ей удалось восстановить дыхание, она спросила:
– А что, если девушка не готова выйти замуж?
Эрлан была рада, что, похоже, не выставила себя полной дурочкой.
– Вступление в брак и рождение детей – в этом и заключается женское счастье. Конечно же, мужа находят не каждой девочке. Если клан беден и в нем много дочерей, самых младших зачастую продают в наложницы или отправляют в дома досуга, чтобы те стали девочками для удовольствий.
– Господь свидетель, жизнь шлюхи нелегка, – сказала Ханна. – Подозреваю, в Китае все точно так же. Но думаю, что скорее стала бы этой – как ты назвала их? – девочкой для удовольствий, чем вышла замуж за мужчину, которого прежде и в глаза не видела. А вдруг он оказался бы чудовищем или тираном?
– Даже самый смиренный крестьянин под собственной крышей ведет себя как военачальник. Такова сущность мужчин. А женщины подобны бурым жаворонкам, которых держат в качестве домашних питомцев. Мы лишь меняем одну клетку на другую.
Собеседницы замолчали, и Эрлан снова испугалась, что сказала что-то оскорбительное.
– Не обращай внимания на Ханну, – произнесла Клементина. – Она постоянно болтает о прелести холостяцкой жизни, но однажды встретит мужчину, которому будет нужна ее забота, и тоже захочет попасть в такую клетку, как и все мы.
Ханна рассмеялась.
– Мне? Заботиться о мужчине? Ха! Этому не бывать.
Она издала мягкий гортанный звук и провела пальцем по щеке Эрлан.
– Посмотри, как уже потрескались твои бедные щечки. Если ты не будешь ухаживать за кожей, то от этого ветра и щелочной пыли она высохнет как песчаное русло. Я сделаю тебе немного лечебного крема для лица. Тебе тоже приготовлю, Клементина. Сможете забрать, когда придете на празднование Четвертого Июля.
Ханна продолжила гладить Эрлан по щеке. Странная смесь возбуждения и сладкого удовольствия зародилась внутри китаянки, оставив покалывающее ощущение, как фон-квейское виски. Она подняла глаза и улыбнулась.
– Что же это за день такой, о котором все говорят?
* * * * *
Город Радужные Ключи в Монтане разительно преобразился по сравнению с тем маленьким поселением, каким был четыре года назад. Только прошлой зимой его официально зарегистрировали, и, по словам старого старателя Поджи, «он принялся с важным видом строить из себя приличный город, будто обрядившаяся во французское шелковое платье дешевая проститутка». А в последнее время даже ходили разговоры об установке уличных фонарей.
Именно серебро изменило Радужные Ключи. Маленькая шахта «Четыре Вальта» оказалась надежной и неисчерпаемой. Она привлекла множество людей к месту, которое прежде было не более чем плевком на дороге, ведущей на запад. Образованных и властных управляющих и инженеров, которые руководили работой. Крепких и беспробудно пьющих шахтеров, что взрывали горную породу и извлекали серебряную руду. Погонщиков мулов, отвозивших руду в плавилку в Бьют. Странствующих религиозных проповедников и пускающих здесь корни мясников, пекарей и седельников.
Многие из них были иностранцами, людьми с сильным акцентом, странными обычаями и огромным стремлением использовать все возможности, предлагаемые Западом. По большей части сюда приезжали ирландцы, корнуэлльцы и валлийцы, которые нанимались в шахту и жили в ее тени в лачугах и общежитиях, называемых «Уголком Дублина». Также сюда ехали китайцы, работающие с иссякшими золотоносными россыпями и бросовыми отвалами от добычи серебряной руды, с которыми не хотел возиться «Консорциум Четырех Вальтов». Китайцы построили свои лачуги на окраине города, за рекой, где до сих пор, напоминая шрам, в траве оставался круг голой земли от давно разрушенной типи.
В Радужных Ключах появилось постоянство, которого раньше никогда не было. Большинство зданий по-прежнему строились из грубо отесанных бревен, но некоторые, такие как «Суд профсоюза горнорабочих», возводились из необрезной доски. Беспорядочным улицам, подобно паутине мало-помалу оплетшим холм Танец Дождя, дали названия, которые нанесли на деревянные таблички для тех, кто умел читать.
В цирюльне Льюка мужчина теперь мог держать на полке свою собственную чашечку для взбивания пены, как своего рода знак, что он придет сюда бриться и завтра, и на следующей неделе, и через неделю.
Змеиный Глаз обзавелся фамилией, чтобы дать название новой конюшне, которую построил в 1881 году. Написанная ярко-красной краской вывеска над большими двустворчатыми воротами гласила: «Извозчичий двор Смита. Лошадям стойло и ковка, экипажи внаем и для продажи». Сэм Ву в своей лавке наряду с мешками семян, ножницами для стрижки овец и лассо из воловьей кожи теперь торговал динамитом, касками и фитилями. Энни-пятак бросила дальние перевозки и работала на своей упряжке мулов в «Четырех Вальтах». А Ханна Йорк преобразила убранство «Самого лучшего казино Запада», установив позолоченные зеркала, медную леерную стойку и настелив паркетный пол, и теперь заведение выглядело словно великосветский дом греха, почти как в Сан-Франциско или, возможно, даже в Нью-Йорке.
А ещё в Радужных Ключах появилась школа – окрашенное в красный цвет здание с сосновым флагштоком во дворе и медным колоколом на крыше.
* * * * *
Днем четвертого июля 1883 года шахтер вышел из барака в «Уголке Дублина». Положив руки на бедра и запрокинув голову, он глубоко вдохнул теплый пахнущий шалфеем воздух.
– Чудесный день, – вслух сказал Джере сам себе. – Чудесный день для праздника. – Джере была по душе идея празднования Дня Независимости, ведь корнуэлльцы веками стремились к свободе.
Скалли заметил малышку Мэг Дэвис, бредущую по пыльной дороге с полной букетиков цветов соломенной корзиной в руках, и помахал ей.
– Хотите купить цветы своей девушке, мистер Скалли? Это обойдется вам всего в пятак, – сказала она, сделав неудачную попытку улыбнуться. Девчушка тяжело переживала смерть своего брата Рольфа, весь «Уголок» скорбел по молодому подсобнику.
Джере наклонился, чтобы получше рассмотреть букетики в корзине.
– Дай-ка взгляну, что у тебя здесь.
– Колокольчики, степняки и ландыши. Только сегодня собрала. Какие вам больше по душе?
Джере не отличал один цветок от другого за исключением, разве что, роз.
– Пожалуй, возьму оранжевые, – выбрал он.
Мэг Дэвис вытащила из корзины букетик оранжевых цветов, одновременно ловко закинув в карман передника пятак Джере.
– У вас есть девушка, мистер Скалли?
Оглядев дорогу вперед и назад, он наклонялся, пока не приблизился носом к веснушчатому носику девочки, и приложил палец к губам.
– Только никому не рассказывай.
Малышка сжала губки, но ее глаза заблестели от смеха.
– Я не... О, смотрите, сюда идет ваш брат! – вскрикнула она и, хихикая, заторопилась дальше по улице.
Джере снял свой котелок, засунул букет в тулью и, водрузив шляпу обратно на голову, с легкой улыбкой на лице повернулся.
– Чертовски вовремя... – Он вытаращился при виде брата, облаченного в коричневый костюм в крупную клетку, белую рубашку с жестким воротничком и желтый галстук. – Бог мой, да ты выглядишь милее первоцветов на дамской воскресной шляпке.
Дрю Скалли картинно потянул носом воздух и поморщился:
