Текст книги "Сердце Запада"
Автор книги: Пенелопа Уильямсон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 27 (всего у книги 33 страниц)
– Но я же не умер... И с каких это пор ты начала ругаться?
– С тех самых, как тебя начало колотить в такой лихорадке, что у тебя на лбу можно было жарить яйца. Я послала Сафрони за доктором.
– Ах, Клем. Зачем? Это всего лишь простуда. По такой погоде твоя помощница может вернуться в состоянии похуже моего.
Клементина на мгновение исчезла и появилась с чашкой, испускающей пар.
– Выпей. Это луковый отвар.
Гас с трудом поднялся на локтях, задыхаясь от кашля.
– Лошади...
– Прежде чем уехать, Сафрони позаботилась о них. Гас, пожалуйста. Выпей это, иначе я вылью варево прямо тебе в глотку.
Маккуин скривился, но опустошил чашку, и кашель снова напал на него, сопровождаемый хрипами и бульканьем в груди.
– Вот черт, – просипел Гас. Он сделал медленный глубокий вдох, стараясь снова не закашляться, и попытался сесть... но упал.
Его глаза горели. Все лицо казалось странным – впало и будто стекло, суставы болтались и свободно свисали, будто кости соединялись между собой веревочками. Ночью, борясь с метелью, он думал, что даже адский пламень никогда не согреет его. А сейчас чувствовал такой жар, что хотел выбежать на улицу и голышом прыгнуть в снег. Маккуин обнял жену за талию и попытался использовать ее в качестве опоры, чтобы встать.
Клементина пошатнулась под его весом и натолкнулась бедром на кухонный стол. Что-то выплеснулось, и по полу заскользил стул.
– Гас, что ты делаешь? Лежи спокойно. Смотри, ты чуть не опрокинул уксусную воду.
– Помоги мне, Клем... Нужно накормить скот... Будь я проклят, если прошел через эту вьюгу... только чтобы увидеть, как коровы умирают из-за того, что я не могу отвезти к ним сено со своего двора.
Клементина схватила мужа за плечи, укладывая его обратно.
– Ладно, ладно, – сказала она таким же успокаивающим голосом, каким обычно разговаривала с Дэниелом, когда тот мучился от спазма легких. – Я сама отвезу сено коровам, Гас. А ты просто отдыхай.
Он попытался рассмеяться, но вместо этого закашлялся.
– Теперь посмотри, кто из нас дурной. Ты же в тягости на пятом месяце...
– Не в такой уж тягости, раз притащила тебя сюда после того, как ты сомлел во дворе и выглядел, будто утопленник из снега. – Пальцы Клементины сжались, и она слегка встряхнула Гаса, удивив его своей силой. – Не в такой уж тягости, раз сумела незнамо сколько раз дойти до поленницы и обратно, чтобы мы все не замерзли во время самой страшной непогоды, какая только может разыграться в Монтане. Не в такой уж тягости, чтобы... – Клементина осеклась, и краска вспыхнула на ее лице. – Не такая уж я и слабая, чтобы не зачерпнуть вилами немного сена для голодных коров .
Это будет гораздо больше, чем немного, но Гас ничего не сказал. Он не сможет встать – сейчас Маккуин это знал, ведь уже попытался и потерпел неудачу, а теперь боролся с очередным приступом выворачивающего кости кашля. Гас уронил голову на подушку и закрыл глаза. В груди нестерпимо болело и пекло. Он слышал, как Клементина наказывала Саре присматривать за Дэниелом и спеть ему, если братик будет беспокойно ворочаться во сне, а также беречь себя и не подходить слишком близко к печке. И Гас изо всех сил старался снова не закашляться, чтобы жена не догадалась, как сильно он болен на самом деле, поскольку, пойми она, и не захочет оставить его одного.
Он медленно закрыл глаза, а когда снова открыл, Клементина склонялась над ним.
– Гас, ты достаточно хорошо себя чувствуешь, чтобы последить за детьми? Я не смогу их оставить, если...
– Да, конечно. Я справлюсь. Только немного отдохну, как ты и сказала... Клементина... – Он нащупал ее руку, обхватил и крепко сжал пальцы. – Когда я шел там прошлой ночью, то много размышлял. Да особо и заняться нечем, когда пробираешься сквозь снег и пытаешься не обращать внимания, насколько тебе холодно... Я много думал о тебе, о нас. – Гас тяжело сглотнул, борясь с новым приступом кашля, его грудь горела. – Я поступил неправильно, малышка, забрав тебя из отцовского дома, когда ты была еще совсем юной. Привез сюда, в этот жестокий грубый край, а тебя ведь растили для большего... Мне хотелось столько всего тебе дать, но не получилось. Я поступил с тобой неправильно, Клем, но с самого первого момента нашей встречи захотел тебя. И просто не знал, как жить без тебя.
Клементина опустилась на колени и поднесла их сцепленные руки к своим губам, чтобы поцеловать костяшки пальцев мужа.
– Ты не поступил со мной неправильно, ты все сделал так, как следовало. И почему ты думаешь, что я захотела бы идти по жизни без тебя, Гас Маккуин? Если бы мне пришлось все заново пережить, я бы сделала все то же самое, абсолютно все. – Нежная улыбка смягчила ее лицо, и она прикоснулась к губам мужа свободной рукой, следуя пальцем по изгибу его усов, поглаживая их. – Ты же ковбой моей мечты.
– Кто-кто? И что это может значить?
Клементина опустила голову и поцеловала его в губы.
– Это значит, что я люблю тебя.
Она открыла дверь, и в помещение ворвался ветер. Ледяной воздух приятно охладил разгоряченное лицо, и Гас глубоко вдохнул. Клементина на мгновение остановилась, чтобы посмотреть на мужа, после чего ушла, закрыв за собой дверь.
Нахлынули мысли, заставив Гаса улыбнуться. В подседельной сумке у него лежали те самые красные дамские панталоны... он собирался их ей подарить. Надо достать вещицу, когда она вернется и попросить надеть для него сегодня ночью. Только панталоны – больше ничего. У Клементины прекрасные ноги, длинные и стройные, как у жеребенка…
Гас вспомнил, как она выглядела, когда стояла в дверном проеме в окружении яркого от снега зимнего света и улыбалась. Клементина не часто улыбалась, но когда все же делала это, то ее улыбка по яркости напоминала включенную газовую горелку. Она озаряла все ее лицо.
Такая красивая. Прямо как в первый раз, когда он ее увидел.
* * * * *
Клементина встала на сиденье саней и оглянулась назад, на большой дом. Из трубы поднимался дым. Сосульки на карнизах влажно блестели под солнцем лимонного цвета, которое светило в плотном голубом небе, но не грело.
Сверкая и мерцая, в воздухе кружили кристаллы льда. Она слышала тихое позвякивание, будто друг о друга стукались бокалы при провозглашении тоста.
Поскольку буран пришел с севера, Клементина направила сани на юг в сторону оврагов и склонов холмов, куда могли убрести спасающиеся коровы. Сугробы скрипели под ясеневыми полозьями саней. Копыта лошадей вздымали хлопья снега, словно морской песок. Весь округ Танец Дождя был покрыт льдом, мерцающим как хрустальный кулон. Выделяясь на общем фоне, горы напоминали длинный ряд белых типи, вонзающихся в небо, чистое, холодное и красивое.
Клементина обнаружила коров сбившимися в кучу у изгороди. Большинство были мертвы, но в некоторых еще теплилась жизнь – они стояли, прижавшись друг к другу, дрожащие и голодные. Их шкуры блестели от инея, изо ртов выходил пар, а сосульки бахромой покрывали подгрудки и бока. Животные зазвенели, как качаемые ветром люстры, когда, оторвав от снега замороженные ноги, потянулись к ней, привлеченные запахом сена.
Стая волков поедала наваленные в кучу трупы. Осмелев от голода, хищники даже не отпрянули, когда Клементина подъехала. Поэтому она точным выстрелом уложила одного из «винчестера», а остальные разбежались, скрывшись в сосняке неподалеку. Миссис Маккуин посмотрела на мертвого волка и испытала чувство гордости. Гордости за то, что давным-давно заставила себя научиться стрелять, а затем практиковалась, пока не наловчилась попадать в цель.
Клементина с трудом стащила тюк с саней, перерезала веревку и начала вилами раскидывать сено. Оно пахло летом. В прошлом году во время засухи, когда денег совсем не хватало, чтобы нанять помощников, Клементина сама помогала Гасу заготавливать сено. Она вспомнила ощущения, которые испытываешь, когда взмахиваешь косой по высокой траве и видишь, как острое лезвие режет стебельки и укладывает их на землю ровными рядами. Будто создаешь поэзию собственным телом. И хотя сначала у нее не получалось, Клементина научилась делать это хорошо. Сейчас она уже многое умела. Многое, что требовалось в Монтане.
«Я медведь»,– подумала Клементина и рассмеялась. Она запрокинула голову и громко крикнула:
– Я медведь!
Потом глубоко вдохнула, очищая легкие холодным воздухом. Ее лицо было по-прежнему обращено к небу. Огромному, широкому небу Монтаны, безветренному, безоблачному – прозрачному тихому воздуху и холодному солнечному свету.
Клементина почувствовала в воздухе мощный заряд. И тут с гор донесся теплый порыв ветра. Ветра, который пах землей и морем, расположенным за сотни километров отсюда. Она повернулась лицом к югу, откуда он дул, теплый и сухой чинук.
Ветер с ревом примчался с гор, разнося сено по снежному полю. Ледяная корка блестела, отражая солнечные лучи в радужных призмах. Чинук. Теплое дыхание темной матушки, как говорили индейцы. Этот ветер походил на плач земли. Но если земля и плакала, то от радости, возрождаясь.
Клементине захотелось объехать все пастбища и накормить весь скот в мире, пока теплый ветер дует в лицо. Но на дворе по-прежнему стояла зима и рано темнело, да и Гасу скоро нужно будет дать новую порцию лукового отвара. Поэтому миссис Маккуин закончила бросать сено найденному скоту и повернула сани назад.
Она вбежала в дом, смеясь и крича Гасу:
– Гас, Гас, ты чувствуешь? На улице тепло, как летом. Дует чинук, настоящий снегоед, и... О, Боже...
Гас лежал на полу, его грудь тяжело вздымалась, когда воздух со скрежетом и хрипами вырывался из его горла. Рядом с отцом сидели Сара и Дэниел. Мальчик вел себя тихо, посасывая большой палец. А Сара пела, но остановилась, когда в комнату ворвалась Клементина.
– Папочка ворочается во сне, – сказала девочка, – и я не могу его успокоить.
– Гас! О, Боже, Гас... – Клементина упала на колени рядом с мужем. Дрожащими руками она подняла его голову и положила себе на колени. Потом убрала влажные волосы с лица мужа и прижалась ртом к его губам, пытаясь вдуть в легкие воздух, который Гас так отчаянно силился вдохнуть.
– Гас, пожалуйста, не покидай меня. – Она прижала его к груди и стала покачиваться. – Пожалуйста, не покидай, пожалуйста, пожалуйста...
Клементина оставила дверь открытой для чинука. Она прижимала мужа к себе так же, как буйный теплый ветер окутывал снег. Женщине казалось, что она видела, как замерзшая земля воспряла духом, снова начиная оживать.
Клементина держала Гаса в объятиях, и вот что самое странное – в одно мгновение он находился с ней, в ее руках, а в следующее – его уже с ней не было.
ЧАСТЬ 4
1891 год
ГЛАВА 29
Клементина процеживала ведро свеженадоенного молока, когда в окошко кухни увидела, как он скачет по прерии, мужчина на саврасом коне.
Казалось, он не спешил, а просто неторопливо ехал куда-то, сидя в седле прямо и непринужденно, как влитой.
Она поместила парное молоко охлаждаться и вылила банку сметаны в маслобойку. Зажгла плиту, поставила вариться кофе ,а затем вынесла на веранду маслобойку со стулом и присела.
Всадник повернул в сторону ранчо и теперь пересекал сенокосный луг. Клементине нравилось, как он скакал – будто был для этого рожден. Она понадеялась, что путник окажется сезонным рабочим, ищущим найма, ведь им совсем не помешала бы помощь в весеннем сгоне скота.
Утром Клементина подоила коров в слякотном загоне, а днем приняла роды у одной из лошадей, поэтому сейчас выглядела как пугало с грязными пятнами на сапогах и на юбке-брюках для верховой езды и с выбившимися из пучка прядями волос. Когда-то она бросилась бы наверх и привела себя в порядок для приема гостя – теперь же сбивание масла казалось ей куда важнее, чем презентабельный внешний вид.
Клементина притянула маслобойку, расположив ее между ног, и начала крутить ручку, раз за разом переворачивая бочонок.
Она прищурилась, чтобы лучше разглядеть приближающегося всадника. Судя по пальто из оленьей кожи и темному стетсону, незнакомец был ковбоем. Позади него высилось широкое серое предвечернее небо, хмурившееся перед новым дождем. Стая селезней, поблескивающих переливчатыми перьями, пронзила низкие тучи над головой, направляясь на север.
Клементина почувствовала странное беспокойство и возбуждение, которым не могла найти разумного объяснения. На мгновение она даже перестала поворачивать ручку, наблюдая, как скачет к ней мужчина, и пожала плечами. Если он понравится ей с виду, согласится работать за тридцать долларов в месяц и фасоль с беконом и сумеет управляться с лассо и заарканивать жеребцов, она определенно наймет его для сгона скота.
С помощью Поджи и Нэша Клементина с Сафрони последние четыре весны справлялись сами, главным образом потому, что собирать в стадо было особо некого. В первую весну после смерти Гаса во время Великого мора большая часть скота округа Танец Дождя зловонными кучами трупов валялась по оврагам, служа пищей для стервятников и волков. Немногочисленная выжившая скотина была настолько истощенной, что не годилась для забоя на мясо. Но если фермер не мог сбыть свою животину на мясном рынке, то старался выручить хоть те деньги, которые давали за шкуру. То время так и прозвали Шкурным сезоном. С тех пор как умер Гас, у них почти все сезоны были шкурными.
Однако эта весна станет другой, особенно если Клементина наймет кого-то в помощь. Например, этого ковбоя на саврасой лошади, который сейчас скачет вдоль змеевидной изгороди и скоро повернет во двор.
Если он не будет против поработать на женщину, на что не многие соглашались. И если медная шахта «Четыре вальта» с ее четырьмя долларами в день не переманит работника.
Клементина перестала поворачивать ручку и, заглянув в маслобойку через маленькое стеклянное окошко, увидела, что сметана уже превратилась в масло. Но не стала открывать крышку бочонка, вливать внутрь холодную воду и продолжать сбивать, как было положено. Вместо этого миссис Маккуин вытерла руки о юбку и вышла во двор встретить путника.
На мгновение всадник исчез в отбрасываемых тополями длинных тенях, а затем появился в тусклом свете затянутого тучами неба. Наверное, именно в этот момент он увидел ее, поскольку резко натянул поводья, словно был удивлен или поражен. Конь встал на дыбы, и Клементина в нерешительности замедлила шаги. Что-то знакомое было в том, как ковбой обращался с лошадью, как держал голову и плечи, как он... Она прижала кулак к груди, поскольку ей почудилось, будто сердце внезапно перестало биться.
Саврасая лошадь линяла, скидывая грубую зимнюю шерсть, и мужчина тоже выглядел изрядно потрепанным зимой. Его темно-каштановые волосы спадали на воротник пальто из оленьей кожи, сапоги казались сильно изношенными и обшарпанными. На тулье шляпы, низко надвинутой на глаза, имелись вмятины, а поля потерлись. Когда он спрыгнул с седла и обернул вокруг руки повод, Клементина увидела, что с его бедра свисает кольт, а из сапожной кобуры торчит «винчестер».
Она глубоко втянула в себя воздух, чувствуя головокружение. Ей не хотелось в это верить. Если она поверит и обманется, ее душа вряд ли выдержит такое разочарование.
Путник остановился, когда их еще разделяла добрая пара метров. Он слегка приподнял пальцем шляпу, и Клементина уставилась в жестокие желтые глаза.
– Клементина, – сказал Зак Рафферти, и его голос сорвался на последнем слоге.
Она не могла произнести ни слова. Лишь смотрела и смотрела на него.
Поднялся ветер, затеребив завязанный свободным узлом платок на шее Зака и поигрывая бахромой. Взгляд Рафферти покинул ее глаза и вернулся к простирающейся прерии.
– И где же мой старший братец? Сгоняет коров?
* * * * *
– Это случилось четыре года назад во время Великого мора. Гас подхватил простуду, которая дошла до легких, и умер...
Клементина похоронила мужа под тополями, рядом с сыном. В ту зиму волки были настолько злыми и наглыми, что пришлось заложить могилу камнями, которые там так и остались и сейчас местами были покрыты мхом и лишайником.
Брат Гаса стоял, опустив голову и сняв шляпу, которую держал двумя пальцами опущенной на оружейный ремень руки. Клементина изучала костистое лицо деверя – жесткие резкие линии и углы под темной натянутой кожей.
Внезапно Рафферти поднял голову и повернул суровое лицо к невестке.
– Ты со всем здесь справляешься одна?
Клементина проглотила вставший в горле ком. Как долго, как же долго она ждала этого момента, ждала того дня, когда Зак Рафферти вернется домой. И вот сейчас он здесь, стоит так близко, что она может притянуть его голову к себе и прижаться губами к его губам. Но нет, не может, таким он кажется незнакомым, таким чужим.
– Тут уже довольно давно живет Сафрони, – наконец удалось ей ответить. – И дети, конечно же.
– Дети? – спросил Зак. – У вас еще кто-то родился после Сары?
– Еще двое. Двое мальчиков. – Клементина резко дернулась, словно между ними была натянута веревка, связующая их в единое целое, и ей требовалось усилие, чтобы разорвать эту связь. – Полагаю, ты захочешь побыть с братом наедине, чтобы попрощаться. Когда освободишься... на плите стоит кофе.
Его взгляд вернулся к могиле. Рафферти стоял молча.
– Я уже попрощался с братом, – сказал он ровным голосом, – в тот день, когда уехал отсюда семь лет назад.
Он пошел рядом с ней через двор, затем остановился, чтобы посмотреть на большой дом.
– Гас построил его для меня, – вздохнула Клементина, – незадолго до смерти.
– Да, он всегда переживал, чтобы ты скучаешь по шикарному дому и красивым побрякушкам, которые оставила в Бостоне.
– Он ошибался на этот счет.
– Я знаю.
Рафферти уставился на стоящий в центре двора фургон для перевозки овец. На прикрепленной к стойкам вывеске, растянутой по всей длине брезентового тента, было написано большими черными печатными буквами: «Храм фотографии». А ниже буквами помельче: «Пейзажи всех видов, семейные фото, индивидуальные и групповые портреты. Съемка со вспышкой, стереоскопическим эффектом или в обычном исполнении».
Качая головой, Рафферти перевел глаза с фургона на Клементину и обратно.
– Бостон... Боже, Бостон... – Жесткая линия его рта смягчилась и изогнулась, на щеке наметилась ямочка, и он сосредоточил на женщине свой останавливающий дыхание взгляд. – Ты всегда была для меня загадкой, Бостон, – хрипло произнес Зак, – и, похоже, в этом ты не изменилась.
* * * * *
Скрестив ноги, Рафферти прислонился к дверному косяку. Его пальцы были засунуты в карманы, а чертова шляпа по-прежнему скрывала лицо. Взгляд бродил по комнате, примечая сервант из клена с изогнутым передом, заполненный узорчатым бело-синим фарфоровым сервизом, шкаф с ящиками для хранения продуктов и современную никелированную плиту.
Клементина задалась вопросом, что сказал бы Рафферти, если бы узнал, сколько из всего этого было куплено уже после смерти его брата на деньги, которые она сама заработала фотографированием.
Зак вряд ли не заметит ее работы, поскольку ими были оклеены все стены.
Каждое лето Клементина выкатывала на дорогу фургон, который превратила в передвижную фотогалерею. Подобно уличным торговцам, она, Сафрони и дети путешествовали по западной Монтане, продавая фотографии по пятьдесят центов за штуку. Прояви Рафферти любопытство, и она поведала бы ему множество забавных историй о том, например, что постоянно держит под рукой липкий воск, чтобы прилеплять к головам оттопыренные уши, торчащие подобно лопухам у многих мужчин .Или о ватных шариках, называемых колобками, которые засовывают за впалые щеки жены земледельцев – женщины, замученные работой, непогодой и голодом и не желающие, чтобы родные увидели их в таком виде. Или о случае, когда девяностолетняя старуха с лицом, напоминающим иссохшее яблоко, настаивала на разглаживании химической магией всех ее морщинок, прежде чем купить окончательный до неузнаваемости отретушированный отпечаток.
Если бы Рафферти спросил, Клементина рассказала бы о портретах, выполненных на продажу, на которых, если клиенты хотели выглядеть красивыми, то такими и выглядели, даже вопреки правде. Но случалось и так, что ей удавалось запечатлеть истинную красоту человека по другую сторону объектива, и этими снимками Клементина гордилась.
Заказные портреты и держали ранчо на плаву. Но те фотографии, что висели на стенах, она сделала для себя.
Если бы Рафферти спросил, Клементина рассказала бы ему об этих снимках. О том, как в чередовании света и тени вдруг обнаруживала ритмы, образы и правду жизни. Мягкий серый свет туманного утра, яркий резкий свет полуденного солнца, холодный унылый свет зимнего дня. В каждой детали этих изображений – в крупицах льда вокруг глаз коровы, в кланяющемся ветру камыше, в лице старой скво, по текстуре напоминающем сыромятную кожу – Клементина нашла свою истину. Если бы Зак спросил, она призналась бы ему, что поняла, где нужно искать правду, поскольку наконец-то отыскала ее внутри себя.
Если бы он спросил, Клементина рассказала бы... но он не спрашивал. Рафферти даже толком не вошел в дом. Словно счел необходимым держать за спиной открытую дверь, чтобы быстро развернуться и дать деру, прежде чем она сможет его остановить.
Кипящий кофейник наполнил воздух крепким ароматом. Клементина стояла спиной к печи, глядя на брата Гаса. А тот подпирал дверной косяк, ничего не говоря.
Она увидела, как двинулась его грудь при глубоком вдохе.
– Клементина, – произнес Рафферти, и она ощутила, как между ними упала тень Гаса, даже прежде чем прозвучало остальное, – мне очень жаль. Жаль, что ты потеряла его.
– Ты тоже его потерял.
Зак пожал плечами и сжал губы.
– Да, но как я уже говорил, для меня это случилось уже давно.
Рафферти пытался изъясняться отрывистыми грубыми фразами, как и пристало мужчине. Но своим зрением фотографа за его жестким непроницаемым лицом Клементина увидела раны на сердце. Увидела истину.
Ведь, в конце концов, Зак так любил Гаса, что уехал от нее и не казал носу долгие семь лет.
Клементина сняла кофейник с огня и поставила на хромированный бортик плиты, после чего направилась в гостиную и вернулась с еще одной фотографией в нарядной серебряной рамке. Протянула Рафферти, и он взял снимок, но с такой сильной неохотой, что Клементине даже показалось, будто его передернуло.
– Эта фотография была сделана в его последнее лето, – пояснила она. То было плохое лето для Гаса, для них обоих, но по отпечатку такого не скажешь. Широкая улыбка озаряла лицо Гаса, и от нее топорщились усы и щурились глаза. Прядь целованных солнцем волос спадала на лоб, превращая его в парнишку-сорванца. На снимке Гас навсегда остался радостным, озолоченным солнечными лучами, как и светом ее воспоминаний.
– Хорошая фотография, – кивнул Зак, но не стал дальше разглядывать, а положил ее на ближайший подоконник отпечатком вниз.
– Ты вернулся из-за Гаса, – констатировала Клементина, зная, что так и есть, но все равно желая, чтобы он опроверг ее слова.
Рафферти снова пожал плечами, его губы остались напряженными.
– Просто понадеялся, что смогу получить хоть сколько-то деньжат за свою долю ранчо.
– О. – Клементина покачала головой, пытаясь вдохнуть немного воздуха через сжавшееся горло. – В общем-то, дела у нас здесь идут неплохо... но пока удалось скопить не так много денег, чтобы...
– Я вижу, как у вас идут дела, Клементина. – Зак посмотрел в окно. На доски загона, начавшие гнить еще прошлой зимой. На стоящую в тени сарая повозку со сломанным колесом. И если он проскакал через ранчо, то убедился, как мало скота осталось у «Ревущего Р».
– Полагаю, ты надумал... Наверное, после стольких лет перекати-полем ты хочешь обзавестись собственной фермой?
Зак поймал и удержал ее взгляд, но лишь на мгновение, прежде чем снова отвести глаза в сторону.
– Я довольно долго скитался без кола, без двора. В конце концов от этого устаешь.
Между ними повисла тишина. Тяжелая от гнета многих нелегких лет вдали друг от друга.
– Ма! Ма!
Крики ребенка разрушили напряженное молчание.
– Ма! Смотри! – Младший сынишка ворвался в комнату, неся связку форели и оставляя грязные следы на покрытом промасленным полотном полу. – Мы с Сафро поймали целую кучу рыбы, чтобы ты пожарила.
Клементина заметила, как на лице Рафферти отразилось потрясение, когда он разглядел темные волосы мальчугана, желто-коричневые глаза и улыбку с одной ямочкой на щеке. Этот последний их с Гасом ребенок был настолько похож на стоящего перед ней мужчину, что в первое время Клементина с трудом могла смотреть на сына. Сейчас же она любила его так сильно, что даже делала над собой усилие, чтобы не отдавать младшенькому предпочтение перед остальными детьми.
Клементина положила руку на голову постреленка, пытаясь хоть ненадолго утихомирить его.
– Зак, это брат твоего папочки, твой дядя... Рафферти.
– Папин брат? Правда, что ли ?Вот черт! – Мальчик поднял удивленное лицо. – Ты взаправду знал моего папу, когда он был маленьким?
Рафферти присел на корточки, чтобы посмотреть сорванцу в глаза.
– Привет, малявка, – сказал он. – И да, я знал твоего папу, когда он был маленьким. – Рафферти сверкнул на Клементину взглядом, который она не смогла прочесть, и переключился на племянника, рассматривая его. – Похоже, сегодня вечером был хороший клев.
– Не-а, это я хорошо ловлю рыбу.
Рафферти рассмеялся и встал, продолжая избегать взгляда Клементины.
– Гас умер до того, как родился этот рыболов, – сказала она, – но муж часто говорил, что следующего нашего сына хочет назвать в твою честь. Не знаю, как поступила бы, окажись ребенок девочкой. – Каким-то чудом Клементина заставила голос звучать любезно и беззаботно, а губы растянула в улыбке. Сейчас она снова стала жесткой. Жесткой, как Монтана. – Как видишь, сегодня у нас на ужин свежая форель... Если ты останешься, конечно.
Рафферти улыбнулся в ответ, и в его глазах зажегся веселый огонек.
– Ну, Бостон, может, мне стоит хорошенько подумать насчет ужина, – произнес он протяжно, как всегда говорил, когда дразнил ее. – Ты научилась лучше готовить? – Но тут его улыбка померкла, глаза опустели, и Зак снова стал для нее незнакомцем. – У тебя найдется для меня угол – переночевать?
Клементина вытерла повлажневшие ладони о юбку, внезапно почувствовав себя более возбужденной и нервной, чем когда-либо с Гасом в далекие семнадцать лет.
– После того как ты уехал, мы довольно долго нанимали подручного. Для него Гас переделал часть сарая в спальное помещение. Можешь ночевать там.
– Я покажу дяде, где это, ма! – Пострел бросился к двери, размахивая рыбой и брызгая слизью на кухонную стену.
Клементина подтолкнула сына в сторону насоса во дворе.
– Ну-ка, иди почисть свою рыбу. И себя в конце не забудь.
Мальчуган выпятил нижнюю губу.
– Вот черт.
– И прекращай ругаться, Зак Маккуин, иначе я вымою твой рот с мылом.
Рядом с ней Рафферти тихо отрывисто фыркнул – то ли смешок, то ли вздох сочувствия. Но когда Клементина посмотрела на деверя, выражение его лица было пустым. Даже глаза казались пустыми.
– Славный мальчишка, – спустя мгновение сказал Зак.
– Он похож на тебя.
На эти слова ответа не последовало, и Клементина продолжила говорить, чтобы заполнить тишину, пока они шли по двору к сараю:
– Еще двое моих детей скоро вернутся из школы. Дэниел, которому пять. И Сара, конечно же. Подожди, пока не встретишься с ней. Гас говорил, что не родился еще тот человек, которого она не напугала бы до смерти. Она, наверное, будет такой же высокой, как ее отец... и ты. Не поверишь, девочка так вытянулась, что выглядит почти как женщина. А ведь Сара была еще младенцем той весной, когда ты... уехал.
Внезапно Клементина вспомнила первое лето своего замужества. Рафферти тогда тоже спал в сарае, в пустом стойле, предоставив старую лачугу охотника на буйволов им с Гасом. В первые годы он изо всех сил старался ее избегать, чему Клементина была только рада: деверь пугал ее, и она считала, что ненавидит его. Молодость и глупость не позволили ей тогда понять, что она на самом деле чувствовала к этому мужчине, к брату своего мужа .
И сейчас Клементина снова отправляла Зака ночевать в сарай. Казалось, они сделали круг, чтобы начать все с самого начала. Но, конечно же, это было не так. Минуло время, годы. Он уехал, она повзрослела, родила детей, страдала, смеялась, жила и мечтала. И Гас теперь мертв.
Клементина вошла в сарай. Комната располагалась в задней части, где раньше хранилась упряжь. У каморки не было двери, лишь старая изъеденная молью буйволиная шкура, свисающая с перемычки над проемом. Клементина откинула шкуру в сторону, пропуская Рафферти. Он прошел так близко к ней, что рукавом коснулся ее груди.
– Здесь долгое время никто не жил, – сказала она. – Боюсь, тут немного пыльно.
В помещении было больше, чем немного пыльно. Место выглядело нежилым и заброшенным.
Взгляд Зака метнулся к ней, а затем обежал комнату.
– Сойдет.
В одном конце стояла маленькая печка, в другом – простая железная кровать. Больше никакого убранства не было, за исключением волчьей шкуры на голом дощатом полу рядом с койкой. Постельное белье уже давно отсюда убрали, но сегодня Рафферти мог растянуть свою попону поверх соломенного матраса, а завтра, возможно, Клементина даст ему простыни и одеяло... Если Зак останется здесь дольше, чем до завтрашнего дня.
* * * * *
–Такого безобразия раньше никогда не было,– хмурилась Ханна Йорк, разливая виски «Бутон розы» из бутылки по трем стаканам. – В тот год, когда я впервые приехала в округ Танец Дождя, воздух был таким чистым и свежим, что его хотелось пить как воду.
Клементина подошла к кухонному окну, занавешенному клетчатой льняной материей из крашеной пряжи, и взглянула на небо цвета потускневшей сепии на старой фотографии. Её сынишка Зак и Сэмюэл Ву играли между осин, стреляя по белкам из рогаток. День был таким маревым и тяжким, что даже трепетные листья осин не шевелились, не взблескивали серебряной изнанкой. Мир снаружи казался размытым и нечетким, будто она смотрела сквозь марлю.
– Это все чертова шахта с их ямой для обжига, – выпалила Клементина, удивив даже саму себя, поскольку редко ругалась. Наверное, всему виной хмарный воздух. Да и Зак Рафферти вернулся домой.
Прежде чем присоединиться к Эрлан за кухонным столом, Клементина открыла дверь, чтобы женщины могли следить за мальчиками. Ханна накинула на стол кружевную скатерть и поставила в центр вазу из рубинового стекла. У миссис Йорк на любой случай имелись красивые вещички.
– Айя!– воскликнула Эрлан, сморщив нос. – На улице воняет гаже, чем от трехдневной рыбы.
Ханна поставила на стол тарелку с печеньем и намазанными маргарином ломтиками хлеба.
– Это все чертова шахта! – повторила она слова Клементины. Потом скользнула на пустой стул, вытащила из коробка спичку и зажгла фабричную сигарету. Клементина подумала, что курение придает Ханне восхитительно порочный вид. – Клянусь, стало еще хуже с тех пор, как на прошлой неделе «Четыре вальта» зажгли новую кучу.
