Текст книги "Сердце Запада"
Автор книги: Пенелопа Уильямсон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 33 страниц)
ГЛАВА 23
Керосиновая лампа отбрасывала тусклый свет на убранство лавки Сэма Ву. Эрлан стояла на верхней ступени стремянки, пытаясь дотянуться до самой высокой полки. Китаянка повесила охотничий нож на крюк рядом с кучей кастетов и рукавом ханьфусмахнула пыль с коробки винтовочных патронов.
Осторожно балансируя на крошечных ступнях, миссис Ву спустилась с лестницы. Посмотрела вверх и выругалась, увидев кофемолку, красующуюся посреди нескольких мотков огнепроводных шнуров.
Эрлан воспользовалась крюком, чтобы снять кофемолку, поскольку не думала, что сегодня ее золотые лилии выдержат еще один подъем по ступенькам. И хотя ее ноги больше не представляли собой изящные дуги, ей все еще было затруднительно лазать по стремянке.
Эрлан шумно выдохнула, шелохнув пряди волос на лбу. За окном лютовала зимняя ночь, но большая пузатая печка поддерживала в лавке тепло, и китаянка тыльной стороной ладони вытерла с шеи стекающий струйками пот. Живя наложницей в доме дворянина, ее мать никогда не потела от работы. Айя, без сомнения изнеженная Тао Хуо лишилась бы чувств, увидев сейчас свою дочь с загорелыми щеками, распухшими ногами и мозолистыми руками. Но правда заключалась в том, что Эрлан нравился труд, которым она занималась, чтобы заработать один американский доллар в день.
Она услышала шаги на дощатом настиле снаружи и с уже пляшущим на кончике языка ругательством пошла к двери. Китаянка предположила, что это припозднившийся лавочник Ву наконец-то вернулся домой на ужин, но человек прошел мимо, на миг отбросив черную тень, когда попал в луч света из окошка.
Эрлан прокляла четырех богов брака, которые наградили ее таким никчемным мужем. Если бы супруги жили в Фучжоу, он наверняка засиживался бы в чайных домах. Здесь же, в Америке, Сэм Ву ходил в салуны. Вместо игры в го или шахматы он спускал свои деньги в покер. Почти каждую ночь ее супруг возвращался домой с вытянутым лицом.
Тем не менее в целом Эрлан была довольна своим замужеством и сделкой. По крайней мере она была главной в мужнином доме, и никакая свекровь ею не помыкала.
А так как самый сладкий чай можно сделать только с наичистейшей водой, Эрлан добросовестно пыталась выполнять свою часть уговора. И сейчас с чувством глубокого удовлетворения оглядела лавку. Наконец-то ей удалось добиться должной степени равновесия и гармонии, хотя на это и ушло несколько месяцев.
Теперь стопки дождевиков лежали рядом с резиновыми сапогами, а груда рабочих комбинезонов – возле рабочих рубашек. Если кто-то захочет найти красную ленту для волос, то та находилась именно там, где и следует – около кружевных воротничков. Шляпные булавки располагались вместе с подушечками для них. Жестяные лохани – рядом со складными прессами для отжима белья. Фонари – возле коробок со свечами и керосином в двадцатилитровых флягах. Леденцы на палочке, сушеные яблоки и сухари – перед соленьями. Эрлан опустила глаза на кофемолку, которую держала в руках. Ту, конечно же, будет правильно поместить рядом с кофейными зернами. И где же эти зерна...
Внезапно над дверью затренькал колокольчик. Эрлан повернулась так быстро, что чуть не упала на бочку с соломенными вениками. Миссис Ву резко втянула в себя воздух с сильным запахом клеенки и рассола.
– Ты! – воскликнула она. – Как смеешь ты так подкрадываться!
– Трудновато подкрасться, когда чертов перезвон объявляет о каждом посетителе, будто епископ в кафедральном соборе. Тебе не следовало оставлять дверь незапертой в столь поздний час. Из салунов как раз вываливаются всякие мерзавцы. И ты не должна находиться одна. Где же Сэм?
– Бесполезный член семьи играет в покер, – сказала Эрлан, а затем покраснела от удивленного взгляда Джере Скалли. В Китае, если женщина перед чужими людьми называет мужа бесполезным, то таким образом показывает свою любовь к нему, тогда как публичная похвала ставит в неловкое положение обоих. Но Эрлан постоянно забывала, что у варваров все наоборот.
Джере Скалли шагнул к ней, и она отскочила назад. Он подошел ближе, и Эрлан снова отпрыгнула от настырного гостя. Айя, она ведет себя как глупая курица, нужно остановиться. Опустив взгляд на подол ханьфу, китаянка засунула руки глубоко в рукава.
– Не бойся меня, Лили, – тихо сказал он.
Эрлан вскинула голову.
– Я и не боюсь. И не называй меня так. Мне не нравится это имя.
– Но так обращается к тебе твой муж.
– Когда ты разговариваешь со мной, то должен обращаться ко мне «миссис Ву». И даже так по-китайски неправильно. – Ни одна женщина не брала фамилию мужа, за исключением сирот или наложниц. – В Китае я – Эрлан, дочь дома По.
– Да, но ведь сейчас-то вы не в Китае, а, миссис Ву? – подмигнул ей Джере. Его корнуолльский акцент стал густым, как туман, глаза цвета дождевой воды заблестели в свете фонаря, а губы расслабленно изогнулись в усмешке. Скалли перестал наступать на нее и прислонился к прилавку, скрестив обутые в сапоги ноги.
Эрлан нервным взглядом окинула лавку. Как же ей поступить? По правилам хорошего тона следует предложить гостю чай. Но этот мужчина не гость – он нарушитель ее спокойствия.
Эрлан глубоко вдохнула, пытаясь сосредоточиться и изгнать из сердца раздражающее смятение. Ей нужно стремиться к добродетельному терпению.
– Лили, – сказал Джере, и от всеохватного, богатого земного звука его голоса самообладание Эрлан замерцало как фитиль лампы в сильный ветер. – Ты не должна была выходить за Сэма замуж, детка. – Именно это он говорил всякий раз, когда умудрялся застать ее одну, и Эрлан ненавидела это слышать. Она боялась, что однажды поверит словам Джере Скалли. – Ты не должна была позволять им принудить тебя к замужеству.
– В Китае у девушки никогда нет права выбора, решение за нее принимает семья. И даже если она выходит замуж против воли, это на всю жизнь.
– Чью жизнь? Ее или его? Разве в вашем Китае вдовы не вступают в брак повторно?
– Для женщины снова выйти замуж означает опозорить свое вдовство. Брачные узы длятся и в загробной жизни.
Джере Скалли оттолкнулся от прилавка и стал расхаживать по лавке. Взял стереоскоп и поднес его к свету фонаря, открыл банку с английской солью и понюхал её, морща большой варварский нос, пролистал стопку торговых карточек с готовыми лекарствами.
– Я смастерил для тебя подарок, – сказал Джере, внезапно повернувшись, чтобы посмотреть на нее. Он вытащил из глубокого кармана своего пиджака что-то деревянное, и Эрлан резко втянула в себя воздух. Это оказалось резное изображение священного храма – такой изящной работы, что можно было разглядеть каждую плитку и каждый камень, крошечных сторожевых драконов на углах крыш, даже миниатюрный баньян за двустворчатыми дверями.
– У мисс Лули Мэйн, школьной учительницы, есть книга с картинками про Китай, – объяснил Джере. – И в ней я увидел одно из тех зданий, о которых ты говорила на празднике, пагоду. Ну и вырезал по образцу и подобию.
Джере протянул девушке фигурку, но Эрлан боялась прикоснуться к ней. Боялась, что если дотронется, то сразу разразится слезами, а потом уже не сможет остановиться.
– Помнишь свои слова о пагоде, которая стоит тысячу лет? Я буду ждать тебя, Лили, столько, сколько придется. Пусть даже тысячу лет.
– Нет! – Эрлан оттолкнула прекрасный, но в то же время ужасный подарок и попятилась от Джере. – Нет, ты не должен. Я обязательно уеду отсюда. Вернусь в свой лао-чиа,чтобы там окончить дни свои.
– Тогда я последую за тобой, и ты сможешь окончить свои дни со мной.
– О, ты упрям, как ведро риса!
Джере вскинул голову, и уголки его рта приподнялись в озорной усмешке.
– Ведро риса? Как ведро может быть упрямым? Оно же просто стоит и все, разве нет?
– Это старая китайская мудрость.
– А по мне, так обыкновенная глупость. – Гость осторожно поставил пагоду на прилавок и шагнул к Эрлан, устремив взгляд на ее лицо, а его собственное стало жестким, как буримый им гранит. – У тебя очаровательные губы, Лили, – пророкотал Джере, и его глубокий голос опьянял подобно фимиаму. – Даже когда они упрямо поджаты, как сейчас. Я хочу поцеловать твои губы...
– Нет! – Эрлан чуть снова не упала на бочку с вениками в попытке убежать от мужчины подальше. – То, что ты предлагаешь – постыдно и бесчестно. Если ты будешь настаивать на своем, я постараюсь, чтобы наши пути никогда не пересекались.
– Ты и так стараешься.
– Я буду стараться еще сильнее. – Она имела в виду именно то, что сказала. Эрлан вздернула подбородок, чтобы показать Джере, что не шутит.
Тот секунду внимательно изучал ее, а затем резко кивнул.
– Ладно, я больше не буду говорить о поцелуях, – сдался он, и китаянка в недоверии чуть не фыркнула вслух. Какой дурак поставит на смирение Джере хотя бы одну монету?
Стук в дверь вспугнул их обоих. Волна облегчения захлестнула Эрлан, и она поспешила отпереть замок.
– Хуань йин [44]44
Хуань йин (пер. с китайского) – Приветствую вас.
[Закрыть]! – с показной радостью воскликнула китаянка, распахивая дверь, но затем ее лицо озарилось искренней улыбкой. – Ханна! Добро пожаловать! Заходи же, заходи! Сейчас поставлю на плиту чайник. – Эрлан замерла, когда миссис Йорк оказалась на свету. – Что такое? Что-то случилось?
Ханна сняла капюшон плаща с соболиным подбоем. Ее руки дрожали, а глаза блестели от страха.
– К-Клементине пришло время рожать. А этот дурак-доктор до конца недели отправился колесить по округу.
Эрлан издала низкий нечленораздельный возглас, повернулась и поспешила к полкам за прилавком, где хранились лекарства.
– У меня есть кое-какие травы, которые могли бы помочь, – бормотала она, открывая ящики. Китаянка наполнила травами маленькие бумажные пакетики и засунула их в свое ханьфу.
Эрлан подняла глаза и поймала устремленный на нее взгляд великана. Ей показалось странным, что она чувствует, когда он просто смотрит на нее. Чувствует, как его взгляд обжигает и вызывает покалывающее ощущение в груди, будто дьявольское виски.
– Мистер Скалли... вас не затруднит оказать мне любезность и присмотреть за лавкой, пока не вернется мой муж?
– Мне в радость оказать тебе любезность, Лили, – мягко сказал он, и на мгновение Эрлан потерялась в его теплой и нежной улыбке.
Китаянка услышала позади себя шаги Ханны и повернула голову, разрушив чары.
– У меня тут целебная мазь из полыни, листья пиретрума, женьшень и сибирский ясменник.
– Ты знаешь, что с ними делать?
– О да. У моего отца много младших братьев, у каждого из которых по несколько жен и наложниц. Я много раз присутствовала при рождении детей.
– Слава Богу, – вздохнула от облегчения Ханна. – Я заходила к другим женщинам – миссис Мартин, жене священника и миссис О'Флэррэти, чей муж раньше заведовал «Четырьмя Вальтами». Они отказались пойти со мной, поскольку Клементина находится в моем непотребном доме. – Она горько усмехнулась. – Будто думают, что подхватят какую-нибудь омерзительную заразу, едва переступят мой порог.
* * * * *
Дождь со снегом моросил с ночного неба, покрывая льдом улицы и дощатые настилы. Ветер колол лица острыми как гвозди ледяными иглами, пока женщины пробирались через борозды застывшей слякоти с зазубренными краями. Вихрь закручивал юбки вокруг ног и хлестал волосами по щекам. Скрипел вывесками, дико раскачивая их, и заглушал доносящиеся из салунов звуки пианино и банджо.
Порыв ветра втолкнул путниц в тепло и уют дома. Приподняв ханьфу, Эрлан заспешила вверх по лестнице следом за Ханной и шагнула в спальню, где пахло уксусной водой.
Над постелью склонилась женщина с татуировками на лице, обтирая обнаженные груди и живот Клементины. Она выпрямилась и повернулась к вошедшим. По изуродованным щекам текли ручейки слез.
– Я принесла теплой воды из запасов и поставила подогреваться еще, – сказала она. – Как только закипит, сразу же принесу.
Клем на постели мучилась родами, ее заполошное дыхание казалось громче ветра на улице. Пот бежал по коже ручейками. Схватки были сильными и стремительными, живот содрогался, ноги тряслись, но похоже было, что роженица не осознает свое состояние. Клементина – ее сущность – пребывала в наводящей ужас неподвижности, словно находилась вне тела женщины, изо всех сил старающейся произвести на свет ребенка. Ее лицо выглядело бледным, как старый воск.
– Милостивая Кван Йин, – воскликнула Эрлан, – она же умирает.
И к ее удивлению Ханна наклонилась и, схватив Клем за плечи, тряхнула подругу так сильно, что голова мотнулась.
– Что с тобой такое, Клементина Маккуин? Ты слишком накрахмаленная дамочка, чтобы бороться изо всех сил? Ты всегда с такой важностью говорила, мол Монтана как мужчина, и мы не дадим этому грубияну нас победить. А теперь ты собираешься позволить ему взять верх? Позволить одолеть тебя?
Глаза Клементины распахнулись. Они были пустыми и темными, как синяки.
– Оставь меня в покое, Ханна.
Ханна снова встряхнула роженицу.
– Борись, черт бы тебя побрал! Борись!
ГЛАВА 24
– Спи, телушка, баю-бай, лежи ти-ихо, не мешай! Папа лошадь объездит, к милой до-очке поспешит...
Ханна Йорк качала на руках беспокойную спеленатую малышку, напевая выразительным контральто. Но смолкла и замерла, когда женщина в кресле-качалке из конского волоса звонко рассмеялась.
– Это, – сказала Клементина и снова хихикнула, – самая странная колыбельная из всех, что я в жизни слышала.
Такой редкий в последнее время смех Клементины задел струнку в душе Ханны, и на её губах заиграла улыбка.
– Но подходит ребенку, родившемуся у скотоводов в Монтане, ты так не думаешь?
Миссис Йорк осторожно положила девчушку в пустой ящик из-под шампанского, обитый кусками стеганой ткани. Сафрони и Эрлан тут же обступили самодельную люльку, корча рожицы и воркуя, на что маленькая Сара Маккуин не обратила внимания, решив соснуть.
«Появляясь на свет, эта кроха чуть сама не умерла и мать свою не убила», – подумала Ханна, но, судя по всему, малышка Сара твердо решила остаться в этом мире, раз уж удалось родиться. Она много и часто ела, и за последние четыре месяца так прибавила в весе, что стала напоминать палку свежей колбасы, розовую и толстую.
А еще малютка Маккуин постепенно превращалась в избалованного ребенка, с тремя-то матерями – Клементиной, Ханной и Сафрони – крутящимися возле нее сутками напролет. К ним порой присоединялась и Эрлан, которая частенько заходила с утра пораньше выпить с подругами чашечку кофе. Сегодня, в первое утро весны, она вошла, закрывая руками уши и возмущаясь, что крики несчастной крошки слышны от самой лавки. Маленькая Сара не спала всю ночь, мучаясь коликами в животике, и явно хотела, чтобы весь остальной мир принял участие в ее болезни.
Ханна оперлась бедром о край черного лакированного письменного стола и взяла чашку, дуя на кофе, чтобы остудить.
– Будем надеяться, что сон в ящике из-под шампанского не привьет Саре пристрастие к этому напитку. Чем ты пользовалась при рождении предыдущего ребенка, Клементина – ящиком из-под петард? В следующий раз тебе, пожалуй, стоит...
– В следующий раз! – возмущенно воскликнула миссис Маккуин. Она сидела в кресле-качалке, в котором обычно кормила Сару, и слегка оттолкнулась ногой, заставив полозья стукнуть по полу, подчеркивая ее мнение. – Надеюсь, мне не придется пережить столь «радостное» событие еще довольно долгое время.
– Если бы мужчинам хоть по разу пришлось вытерпеть роды, – на полном серьезе сказала Сафрони, – думаю, конгресс быстро бы принял закон их запрещающий.
Эрлан прикрыла рот рукой, заглушая смех.
– В Китае в день рождения дочери постоянно отмечается и годовщина страданий ее матери.
– Ха! – фыркнула Ханна и сделала глоток обжигающего кофе, такого крепкого, что ложка стояла. – А разве китайские женщины не мучаются, рожая мальчиков?
– Конечно, мучаются, но мальчики желанны, а девочки – нет.
Женщины хором возмущенно запротестовали, и Эрлан громко рассмеялась.
В камине затрещало тополиное полено, и по комнате распространился древесный запах. Внезапная боль сладкого удовлетворения пронзила грудь Ханны, такая сильная, что чуть не закружилась голова. Миссис Йорк перевела взгляд от одной дорогой подруги к другой. Сафрони в атласном одеянии шлюхи с вытатуированными на лице слезами, чтобы весь мир смотрел и содрогался. Эрлан в голубом стеганом восточном наряде, английских сандалиях и с тоскующими по отчему дому глазами. И Клементина... Леди, выглядящая чрезвычайно по-бостонски в простом черном муслиновом траурном платье с высоким жестким воротником и очень-очень грустной.
«Какие же мы разные,– подумала Ханна. – И сколько же между нами общего: наши женские печали, страхи и ранимость. И стойкость, без которой нам бы здесь не выжить».
Сафрони подошла к окну, выглянула на улицу и внезапно повернулась, прижав руку к подбородку, чтобы закрыть татуировки.
– Мужчины, – сказала она. – Они вернулись.
* * * * *
Копыта лошадей хлюпали и чавкали, пока мужчины не остановились у забора, пробравшись через весеннюю грязь. Они выглядели заросшими: коричневые пальто из свалявшейся буйволовой шкуры, густые бороды и длинные волосы, пять месяцев не видевшие ни единого парикмахера и, судя по целости скальпов, ни одного индейца.
Ворота во двор со скрипом открылись. Скрестив руки на груди, Ханна с веранды наблюдала, как братья поднимаются по дорожке.
– Привет, Ханна, – пробормотал Гас. Оторвав взгляд от ее лица, Маккуин пригладил усы и сглотнул. – Где моя жена?
Ее так и подмывало сказать, что брошенная им жена умерла. Ханна подумала, что не грех солгать, чтобы мистер Маккуин хоть минутку заслуженно пострадал, поскольку избежал нескончаемых мучений в ноябрьскую ночь, когда шел дождь со снегом, доктор объезжал округ, ребенок шел тяжело, а сильная и стойкая маленькая женщина передумала умирать и изо всех сил боролась за жизнь, на волосок увернувшись от смерти.
– У тебя родилась дочка, – обронила Ханна, повернулась к гостям спиной и зашла в дом, вынуждая братьев следовать за ней.
Мужчины принесли с собой резкий запах монтанской грязи и буйволовой кожи. Они тяжело затопали сапогами по лестнице, позвякивая шпорами. Гас выкрикнул имя жены, и его громкий голос отразился от стен, наполняя убежище Ханны шумом и жизнью. К тому времени, как хозяйка дома поднялась в спальню, Маккуин уже держал малышку в своих больших руках. Он стоял, расставив ноги, и улыбался до ушей.
– Разве она не самая красивая девчушка в мире? – восхитился гордый отец, и его смех затопил комнату подобно солнечному теплу.
Положив руки на колени, Клементина сидела в кресле-качалке и широко распахнутыми спокойными глазами смотрела на мужа. Она не улыбалась, но явно была рада его возвращению. В ней ощущалась какая-то легкость, будто с плеч свалился тяжелый груз.
– Я назвала ее Сарой, – сказала она. – Надеюсь, ты не возражаешь.
* * * * *
– Это был дьявольски продуманный план ,– огрызнулась Ханна. – С удовольствием зачать малютку и благоразумно смыться подальше на время родов.
Миссис Йорк бросила сердитый взгляд на Рафферти, который со свисающей из уголка рта сигаретой стоял, прислонившись плечом к дверному косяку. Зак выглядел ожесточенным и одичавшим с темной бородой и спутанными волосами, черты его лица стали резче и заострились, как новый перочинный нож.
– Пойду отведу лошадей в конюшню, – сказал он, качнулся от дверной рамы и исчез в коридоре.
Рафферти оставил позади напряженное молчание. Огонь затрещал, полено сдвинулось и с глухим стуком упало. И стало так тихо, что, казалось, можно было услышать шорох падающего в лесу листа.
– Что ж! – резко выдохнув, воскликнула Ханна. – Пойду-ка пораньше открою сегодня «Самое лучшее казино Запада». В первый день весны найдется много желающих отметить ее приход в кабаке.
Ее горло сжалось, а на глаза навернулись слезы, когда Ханна стала медленно спускаться по лестнице, цепляясь за перила, будто слепая. В сердце поселился холод потери, как если бы кто-то умер. Больше ничего не держало здесь Клементину, ведь ее мужчины вернулись и пришла весна – пора заниматься ранчо и растить малышку.
Ханна взяла с серванта французскую шляпку и надела ее слегка набекрень поверх ярко-красных волос, закрепив булавкой с головкой из черного янтаря. Наклонилась к зеркалу, пригладила уголки глаз, пощипала себя за щеки и пожевала губы. Сняла с деревянной вешалки-стойки плащ с соболиным подбоем, набросила на плечи и вышла на улицу навстречу первому дню весны.
* * * * *
«Нет более печального зрелища,– подумала Ханна, – чем салун в безжалостном утреннем свете».
Солнечные лучи лились сквозь широкое окно с листовым стеклом, которое она установила в прошлом году, и подчеркивали каждое пятно, каждый шрам и каждый след греха. Круги от мокрых стаканов и ожоги от сигарет на зеленом фетре игорных столов. Трещину на запыленном ромбовидном зеркале, оставленную в прошлом декабре кулаком, промазавшим мимо чьей-то головы. Жирные следы пальцев на графинах, вазах для табака и банках с пропитанными бренди фруктами, стоящих рядком за баром. В помещении пахло вчерашним пивом и виски, зимней грязью и застарелым потом. Сейчас здесь было пусто, но скоро сюда вернутся те же самые завсегдатаи, чтобы пить, курить, жевать табак, плеваться и ругаться вокруг пузатой печи.
Через оконное стекло миссис Йорк увидела, как Рафферти переходит улицу от извозчичьего двора, поднимая на сапогах комья грязи. Когда он вошел в дверь, Ханна уже укрылась за прилавком. Зак не стал снимать пальто, а значит, надолго не задержится. И шляпу оставил на голове в качестве обычного прикрытия для глаз.
Ханна ударила по стойке полотенцем.
– Ты выглядишь почти так же радостно, как проповедник, вещающий о геенне огненной. – Она налила виски на четыре пальца в стакан и подтолкнула Заку. – Как насчет чего-нибудь выпить, чтобы смыть грязь?
Рафферти покрутил стакан в пальцах, изучая коричневую жидкость, словно это был хрустальный шар, в котором таились видения неведомого будущего. Затем опустошил стакан в два глотка.
– Иди сюда, Ханна, – сказал Зак огрубевшим от выпивки голосом.
И она подошла, хотя не знала, почему вдруг повиновалась.
Рафферти повернулся, прислонившись спиной к прилавку, и притянул ее в свои объятия. Буйволиная шкура под ее подбородком была мягкой и слегка пахла сыростью. Ханна запрокинула голову и откинулась назад, чтобы получше разглядеть Зака. Его щеки вспыхнули жаром, а губы изогнулись в легкой улыбке, и Ханна ощутила отголоски прежнего желания. Рафферти наклонился к ее губам.
Ханна оттолкнула его.
– Ты не можешь просто ворваться сюда, Зак Рафферти, и вести себя так, будто ничего не случилось.
– Раньше я всегда так делал. Что ты хочешь втолковать мне, Ханна, что тебе нехорошо? Ты сейчас под месячным проклятием или перебрала ядовитого пойла накануне? Не тушуйся, выкладывай начистоту, ведь я тебя знаю как облупленную.
– Но кое-что обо мне ты так не узнал, ковбой. А мог бы и взять в толк. Кроме тех лет, когда я работала шлюхой, я всегда была верна своему дружку, пока он меня не бросал.
Зак смотрел на нее с растущим пониманием.
– Ах, вот оно как.
– Да, так оно и есть.
Ханна разрумянилась под его пристальным взглядом и отвернулась. Двумя пальцами Рафферти схватил ее за подбородок и повернул голову, заставляя взглянуть ему в глаза.
– Ты счастлива, Ханна?
Она кивнула, потом покачала головой. Короткий смешок вырвался из ее груди вместе с горестным вздохом.
– Я до смерти напугана, что так сильно люблю его, Рафферти. Слишком сильно.
Зак отпустил ее подбородок и взял пустой стакан из-под виски. Повертел его и криво улыбнулся, печально и одновременно насмешливо, словно потешаясь и над Ханной, и над собой.
– Похоже, мы с тобой – два сапога пара. До одури втрескались не в тех людей. Чертовски плохо, что мы так и не смогли полюбить друг друга. – Со стуком, прозвучавшим слишком громко в тихом помещении, он поставил стакан обратно на прилавок.
Ханна накрыла большую руку своей.
– В каком-то смысле мы любили друг друга.
– Да. – Рафферти повернул голову и подарил ей теплую улыбку. – В каком-то смысле любили. Точно.
Ханна наклонилась к нему, чтобы поцеловать в щеку, но нашла обветренные губы. И снова желание вспыхнуло в ней. Поцелуй углубился, став нежным и мягким, и остался на ее губах, когда они отстранились друг от друга.
– До встречи ,дорогая, – сказал Зак, мимолетно коснувшись ее щеки подушечками пальцев.
И Ханна знала, что ее ковбой расстался с ней навсегда.
* * * * *
Клементина опустила глаза на макушку мужа. В каштановых волосах с рыжиной появились седые пряди. Миссис Маккуин загрустила, подумав о беспощадном времени и о минувших днях, которых уже не вернуть.
Зажав руки между коленями и задумчиво глядя в землю, Гас сидел на служащем стулом бочонке на улице у входной двери лачуги охотника на буйволов.
– Сара заснула, – сказала Клем.
Маккуин поднял голову, чтобы посмотреть на жену.
– Ты собираешься поговорить с ним? – спросил Гас. Клементина ничего не ответила. – Ты не сможешь отговорить его.
– Не стану и пытаться.
Идя по двору, она разок оглянулась, но не на мужа, а на хижину. На крыше распустились флоксы – предвестники наступающего лета.
Вокруг сгоревшие луга зеленели лужайками новой травы, новой жизни.
Заросли дикой сливы цвели вдоль реки, источая густой сладкий аромат. На ивах набухли и стали липкими ярко-красные почки. Пели жаворонки, квакали лягушки, а река создавала собственную музыку, глубокую и звучную как смех мужчины.
Клементина заметила рукав коричневой рубашки среди деревьев. Деверь удил рыбу. По крайней мере Зак держал палку, от которой в воду уходила леска, и в нем чувствовалось беспокойное ожидание, словно он знал, что рыба вот-вот клюнет. Клементина остановилась дальше, чем на вытянутую руку от Рафферти, не осмеливаясь подойти достаточно близко, чтобы прикоснуться к нему. Она боялась не его, а себя.
Мужчина пристально посмотрел на нее холодным неприязненным взглядом.
– Полагаю, Гас сказал тебе, что утром я уезжаю. – Клементина попыталась произнести его имя, но не смогла выдавить ни звука. – В этот раз я не вернусь.
Она знала, что этот день наступит. С тех самых пор, когда ее укусил волк и она, очнувшись, увидела в беззащитном взгляде Зака тоску влюбленного мужчины... она знала, что ему придется от нее уехать.
Зак положил удочку и поднялся на ноги. Клементина напряглась, но он не шагнул к ней, а просто глядел на нее, и этот взгляд почти превосходил то, что она была способна вынести.
– Я скажу это хоть один раз. Напоследок. Мне вовсе не следовало бы говорить этих слов, но я недостаточно силен, чтобы ускакать отсюда, не сказав их. Я люблю тебя, Клементина. Но не той благородной и целомудренной любовью, которую, кажется, ты от меня ждешь. Нет, я хочу взять тебя, сделать своей женщиной и только своей. Хочу почувствовать, как твои волосы скользят по моему голому животу. Хочу узнать вкус твоего языка у меня во рту. Хочу подмять тебя под себя и излиться в тебя глубоко-глубоко.
«О, Боже, Зак, я не заслуживаю всей этой... страсти,– подумала Клементина. – Она так велика, что внушает страх мне– слабой и недостойной. Ты всегда заставлял меня бояться».
– Клементина... – Зак оглядел реку, щурясь от ослепительного блеска солнца на воде. И пригвоздил любимую к месту горящими желтыми глазами. – Поехали со мной.
Она замерла. Даже сердце перестало биться. Между ними растянулось долгое и напряженное молчание.
– Я люблю тебя, Зак Рафферти, – произнесла Клементина.
При выдохе у Рафферти перехватило дыхание.
– Я знаю.
– Я люблю тебя, – повторила Клементина. И словно вырвалась на свободу. Она так сильно любила его. Иногда просто нужно осмелиться поймать молнию. А иногда, что сложнее, нужно решиться отпустить ее. – Ты будешь писать?
– Нет.
– Гасу. Ты мог бы писать Гасу.
Зак покачал головой. И тут он сломался. Сначала Клементина заметила сильную боль в его глазах, а затем она разлилась по всему лицу. Рафферти отвернулся, но было видно, как на его горле напряглись мышцы, сдерживая слезы.
– Ты будешь думать обо мне, – произнесла Клементина словно приказ. Он должен думать о ней, ведь она принадлежала и принадлежит ему. И всегда будет принадлежать ему.
– Клементина... – прошептал Рафферти сокрушенным и сорвавшимся голосом. – Моя любовь к тебе не прекратится с моим отъездом. Сколько бы лет ни прошло, когда вечером выйдешь на улицу и услышишь в тополях ветер, знай, что это я думаю о тебе, шепчу твое имя, люблю тебя.
По-прежнему глядя на убитое горем любимое лицо, Клементина медленно расстегнула брошь с камеей на шее, но не положила ее в руки Зака, поскольку не смела подойти к нему так близко. Миссис Маккуин оставила украшение на камне, на котором сидел Рафферти, и без оглядки зашагала прочь.
* * * * *
Гас, не поднимаясь со стула-бочонка, наблюдал, как к нему возвращается жена. Она зашла прямиком в дом, не сказав ни слова и не взглянув на него. Но он видел ее глаза.
Гас сидел, его живот сводило от страха, а ноги окаменели. Ему хотелось спуститься к реке и посмотреть в глаза Зака, поискать в них ту же тоску и боль утраты, что и во взгляде жены. Вместо этого Маккуин застыл на старом бочонке, любуясь закатом.
Он провел так всю ночь. И едва стало светать, Зак вернулся с реки или еще откуда-то, где все это время пропадал. Рафферти уставился прямо на Гаса – его глаза ничего не выражали, и братья ничего не сказали друг другу. А затем Зак скрылся в сарае.
Полчаса спустя он вышел, ведя своего оседланного серого коня. У Гаса навернулись слезы. Он заморгал, пытаясь прогнать их прочь, прежде чем брат заметил. Поскольку, к стыду своему, знал, что это слезы облегчения.
* * * * *
Клементина отодвинула занавеску, которую сделала давным-давно из отбеленных мешков из-под муки, вышив на них маленьких желтых зябликов.
Ее любимый сидел на лошади во дворе, а рядом с ним стоял Гас, глядя на брата и говоря слова прощания.
Она закрыла глаза. И представила, как выходит за дверь и идет по двору, протягивает ему руку, чтобы он смог поднять ее и усадить позади себя в седло. Представила, как уезжает вместе с ним, чтобы повсюду быть с ним и любить его вечно.
Клементина снова и снова грезила, как выходит за дверь и идет по двору, но когда снова открыла глаза, Зака больше там не было, и она лишь слышала стук копыт его коня, скачущего прочь, все дальше и дальше.
