Текст книги "Сердце Запада"
Автор книги: Пенелопа Уильямсон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 33 страниц)
ЧАСТЬ 3
1886 год
ГЛАВА 25
Гас Маккуин посмотрел в суровое утреннее небо, уже обескровленное до белизны свирепым солнцем. Он вытер рукавом пот с лица и хлопнул шляпой по бедру, подняв с кожаных гамаш облачко пыли.
– Черт! – выругался Гас. Вкус бранного слова на языке оказался отвратительным, но Маккуин снова произнес его, чтобы хоть как-то облегчить гнет неудач, тяжким грузом давивший на грудь. – Да пошло все к черту!
Гас присел на корточки у реки, зачерпнул пригоршню воды и плеснул в лицо. Вода как и ругательство имела мерзкий привкус и казалась такой щелочной и такой густой, что ее почти можно было жевать. Эта жидкость не приносила никакого облегчения от жары.
Солнце будто струило с неба расплавленный жар, иссушающий траву и безжалостно раскаляющий воздух. Зной так выпарил илистый берег реки, что тот застыл коркой и покрылся трещинами словно старая бумага. За все те годы, что Маккуин занимался скотоводством в этой долине, он ни разу не видел, чтобы Радужная река до такой степени иссякала. Черт, да теперь она даже не бежала, а еле-еле текла тонкой струйкой. Если в скором времени не пойдет дождь, река точно пересохнет. Но, с другой стороны, с такими запредельно низкими ценами на скот, не окупающими доставку коров на рынок, разорение все равно неизбежно, даже если с неба внезапно хлынет ливень.
Гас медленно поднялся, чувствуя себя стариком. Его кости скрипнули. Он отвязал поводья лошади от черемухи, которая за все лето из-за засухи не принесла плодов, и пошел к дому. Кобыла с трудом переставляла ноги, так низко свесив голову, что нос почти царапал иссохшую землю. Было слишком жарко и сухо, чтобы делать что-то еще, кроме как уныло страдать.
Маккуин остановился и сквозь мерцающую рябь жары посмотрел на свой большой дом. Они называли дом большим не из-за внушительных размеров – хотя он был просторен, с двумя этажами и четырьмя спальнями, и даже с уборной внутри, – но чтобы подчеркнуть разницу слачугой охотника на буйволов под дерновой крышей, которая по-прежнему стояла в тени тополей у реки. Дом Маккуинов украшали зеленые оконные ставни, огибающая периметр по обоим этажам галерея и дощатая крыша с парой высоких фронтонов. Гас наконец смог дать жене немного обещанной роскоши ,хотя уже вновь оказался на грани того, чтобы все потерять.
Новые доски крыльца заскрипели под сапогами. Маккуин шагнул через порог и зажал нос от густого запаха жженной нитрованной бумаги и паров женьшеня. Сердце сжалось, и Гас на мгновение замер, прислушиваясь, не раздается ли посвистывание, означающее, что у мальчика снова приступ. И испустил вздох облегчения, когда дом обволок его тишиной.
Их сынишка Дэниел, родившийся лишь в прошлый Новый год, страдал от болезни, которую доктор называл «спазм легких». Сжигание нитрованной бумаги немного помогало, а Лили Ву подсказала китайское лечебное средство: нужно было вдыхать пары кипящей воды c женьшенем. Иногда это снимало судорогу, но не всегда. Бывало, губы ребенка синели, грудь тяжело вздымалась, сердечко бешено колотилось, а руки неистово метались из стороны в сторону, словно малыш пытался ладошками загрести воздух в свистящие легкие. В такие моменты беспомощный ужас родителей становился почти невыносимым. Гас думал, что Клементина не переживет похороны еще одного ребенка. Да и сам бы этого не вынес .
Маккуин снял шляпу и провел пальцем по ленте внутренней кожаной подкладки, вытирая пот. Повесил шляпу на крюк из бычьего рога, как только из кухни донеслась скороговорка двух голосов: один – визгливый и обидчивый, а другой – спокойный и терпеливый. Сафрони уговаривала его двухлетнюю дочь Сару, чье второе имя было Капризуля, доесть овсянку.
Если бы еще год назад кто-то сказал Гасу, что он впустит в свой дом непотребную женщину, пусть даже вставшую на путь исправления, и позволит ей присматривать за своими детьми, то Маккуин назвал бы болтуна лжецом и плюнул ему в лицо. Но рождение Дэниела далось Клементине ужасно тяжело – она застряла на ранчоодна с голосистой дочкой, едва отнятой от груди,и болезненным новорожденным, вот вскорости и нагрянула Ханна, таща за собой шлюху с татуировками. Миссис Йорк бушевала так, что могла бы заглушить степной пожар и ...
И встав с отцом семейства нос к носу, набросилась на него:
– Тебе так не терпится потешить своего дружка в штанах, Гас Маккуин, что не можешь держать ширинку застегнутой достаточно долго, чтобы твоя женщина оправилась после родов? Сразу делаешь ей еще ребенка? Уж наверно, ты с большей заботой относишься к племенным кобылам, чем к своей жене!
Гневные слова скопились во рту Гаса, но были остановлены стыдом, сжавшим его челюсти. Маккуин страстно желал Клементину, так было всегда, и не мог сдержаться, чтобы не взять ее. Это была его слабость, которую он за собой признавал, но даже не пытался преодолеть.
– Тебе просто чертовски повезло, мистер, – продолжила Ханна, – что Сафрони согласилась выполнять всякую тяжелую работу и помогать присматривать за твоими детьми, и все это лишь за еду, жилье и доллар в неделю. Так чертовски повезло, что ты будешь держать рот на замке и без возражений примешь это подспорье.
И Гас подчинился. Но так и не привык к виду изуродованного лица Сафрони – этих темно-синих слез, беззвучно и нескончаемо стекающих по ее подбородку. Эта угрюмая неприметная женщина носила в своей душе и на теле отметины презрительного и грубого обращения. Хотя Маккуин время от времени натыкался на нее, смеющуюся и болтающую с Клементиной, да и дети, по всей видимости, обожали няньку, рядом с ним она всегда была печальной и замыкалась глубоко в себе. Возможно, это происходило из-за того, что она чувствовала его мысли, которые, как не отрицал Гас, и близко не лежали с доброжелательностью. Но он просто не мог перестать думать, что Сафрони должна была каким-то образом помешать дикарям ее изнасиловать. Порядочная женщина, как говорится, всегда оставляет последнюю пулю для себя.
Гас вошел в кухню как раз в тот момент, когда Сара закричала «Больше не буду овсянку!» и перевернула тарелку. Разбавленная молоком каша вылилась на стол и запачкала все вокруг. Сара посмотрела на содеянное и усмехнулась. Это, вероятно, не лучшим образом скажется на характере дочери, но Гас тоже не смог сдержать улыбку.
Маккуин перевел взгляд на сына. Прошлой ночью у мальчика был очередной приступ, но сейчас он выглядел здоровым. Дэниел сидел на коленях Сафрони, лепеча себе под нос и размахивая ложкой в воздухе.
Сафрони украдкой бросила быстрый взгляд на вошедшего Гаса и неуклюже поднялась на ноги, по-прежнему крепко прижимая Дэниела к груди.
– Пойду уложу его спать, – сказала она Клементине, стоявшей у гладильной доски и утюжащей складки на одной из своих юбок.
– Не буду спать! – тут же заявила Сара.
Клементина не сводила глаз с Гаса, пристально наблюдая за ним, даже когда брызгала водой на ткань, наполняя комнату ароматом лаванды.
– Ты можешь помочь мисс Сафрони собрать яйца, – сказала она дочери.
Сара сама слезла со стула и, размахивая руками как маленький генерал, с прямой спиной промаршировала из кухни, вызвав у Гаса еще одну улыбку. Его дочь уже заставила всех понять, кто здесь главный командир.
Маккуин задался вопросом, уйдет ли Сафрони, если он скажет, что больше не сможет платить ей доллар в неделю. Почему-то он в этом сомневался. И, кроме того, жалованье Сафрони выплачивалось из денег Клементины, вырученных за масло и яйца. Его жена сбивала масло, которое продавала по двенадцать центов за полкилограмма, и выращивала несушек, прося по пять центов за десяток яиц. Именно эти деньги, заработанные Клементиной, держали ранчо на плаву все лето, и Гасу было противно признаваться в этом, даже себе самому. Ведь обеспечивать семью – мужская обязанность.
Клементина повернулась к гладильной доске и сжала ручку утюга. Она подняла его, и Гас увидел как хрупкие кости и сухожилия руки выступили под потрескавшейся и покрасневшей кожей. Лицо жены покрывала испарина, но тем не менее ее окружало спокойствие, которое постоянно исходило из неведомых глубин, куда ему хода не было. Иногда он ненавидел силу, которую чувствовал в Клементине.
Иногда Гас даже думал, что женат на женщине, которую толком не знает и не любит.
– Разве сейчас не слишком жарко для такой работы? – спросил он.
– Гладить нужно независимо от погоды, – бросила Клементина, отчего Гас стиснул зубы. Жена вынуждала его чувствовать себя ответственным за жару и засуху, за все это несуразное, плачевное состояние мира. Она поставила утюг на подставку и подняла голову как раз в нужный момент, чтобы заметить выражение его лица. – Гас? Что-то случилось?
– О, Боже, нет, конечно, что вы, миссис Маккуин, – произнес он, подражая ее бостонскому выговору и напыщенным манерам, которыми она пользовалась как щитом, чтобы держать людей на расстоянии. – Все так замечательно, что чудесней не бывает!Скот продолжает дохнуть, и, похоже, предстоит еще один восхитительный денек с сорокаградусами в тени и раскаленным ветром, высушивающим траву и то, что осталось от реки. Даже не припомню еще такого дня, когда все было настолько хорошо.
Гас замолчал, чтобы перевести дыхание, и взглянул на Клементину. – Давай, чего ждешь? Говори же. Давай, черт тебя подери, скажи!
Ему не следовало бранить её. Он никогда так прежде не делал. Однако в глазах жены Гас не увидел осуждения, только беспокойство.
– Что ты хочешь от меня услышать, Гас?
– Что я должен был предвидеть, что рынок завалят говядиной. Должен был предвидеть, что наступит засуха, ведь за всю зиму почти не выпало снега. Не должен был пороть горячку, закупая больше скота, чем нужно, лишь потому, что у нас случился один хороший год. Не должен был занимать деньги на покупку лесистого участка, который мне приглянулся, когда его выставили на продажу. Не должен был закладывать все до нитки и даже душу, чтобы построить дом как на Востоке для своей бостонской жены посреди богом забытых монтанских прерий, где палящие засухи, лютые зимы, ураганные ветра и степные пожары так же в порядке вещей, как сорняки на грядке.
Его бостонская жена с Востока смотрела на него, ничего не говоря. Какие бы чувства не обуревали Клементину, она держала их застегнутыми наглухо, как ее жесткий воротник. На памяти Гаса, за всю их совместную жизнь Клементина высвобождала эмоции только в постели, в его объятиях, и только однажды в тот день на могиле Чарли, когда истошно вопила от ярости и боли. Гасу так хотелось, чтобы и сейчас она дала волю чувствам, пошумела и поругалась на него, возможно, даже разрыдалась. Черт, что же это за женщина такая, которая никогда не плачет? Маккуин хотел, чтобы она обнажила свой страх, и тогда он смог бы показать себя настоящим мужчиной и успокоить жену.
Клементина шагнула к мужу, но Гас попятился, испугавшись напора внезапно всколыхнувшихся в груди чувств. Именно ему не терпелось покричать, поругаться и разрыдаться. Именно он нуждался в утешении.
– Гас, что такое? Что случилось?
Маккуин наткнулся бедром на стул и сел на него. Закрыл лицо руками и случайно угодил локтем в лужу пролитой Сарой каши.
– Вот черт! – воскликнул он и рассмеялся, но вырвавшийся у него смешок больше походил на рыдание. Гас прижал к губам кулак.
Горячие слезы обжигали, и он крепко зажмурился. Но когда открыл глаза, жена по-прежнему стояла рядом. Гас не мог поднять голову, не мог позволить ей увидеть его лицо, не тогда, когда глаза застила жгучая пелена. Клементина коснулась кулака, который Маккуин все еще плотно прижимал ко рту, и тем самым словно выдернула из бочки затычку.
Полились слова, резкие и скрипучие.
– О, Боже, Клем, мы совсем разорены. Близится срок выплаты налогов, а все проклятое ранчо заложено, от подвала до дымовой трубы. Скот теперь не просто страдает от жажды, он подыхает, а те, кто еще таскают ноги – лишь беспородные твари. Чтобы построить дом, я занял деньги под землю, и сейчас я так ужасно... – «Боюсь». Но Гас не мог сказать этого жене. Не мог сказать, как сильно напуган. Он мужчина. Тот, кто должен заботиться о ней. Тот, кто закармливал ее обещаниями дать ей все, что она когда-то оставила, поддавшись на его посулы и сбежав с ним. Тот, кто делился с ней грандиозными планами по превращению «Ревущего Р» в самое лучшее ранчо к северу от Техаса.
Каким-то образом ее рука оказалась у него на голове, и Клементина снова и снова гладила его волосы, как мать, ласкающая ребенка. Сладко. Так приятно, что Гас устыдился. Устыдился, что так сильно в этом нуждался.
– Сколько тебе нужно? – спросила Клементина.
На мгновение Гас понял ее неверно и чуть не сказал вслух: «Я хочу тебя всю. Всю тебя, Клементина, включая – даже в особенности – те части, которые мне никогда не принадлежали».Но затем, прежде чем слова сорвались с губ, он осознал, что жена говорила о деньгах, и горько усмехнулся.
– Почти все, что находится в банке профсоюза горнорабочих, если бы нам взбрело на ум его ограбить.
– В таком случае, на налоги. Сколько тебе нужно на налоги?
Гас провел рукой по лицу. Он трясся, но глубоко внутри, внизу живота, там, где, слава Богу, она не могла увидеть.
– Около сотни.
Клементина отошла в сторону, и Гас чуть было не вытянул руку, чтобы вернуть ее. Он услышал, как она пересекла кухню, стуча каблуками по сосновым доскам. Загремела посуда, а затем снова послышалось клацанье туфель, и Клементина положила что-то между его расставленных локтей. Предмет пах мукой и зазвенел, ударившись о стол.
Это что-то хранилось в мучном закроме, было спрятанов мучном закроме. Гас почувствовал муку на пальцах, когда взял вещицу в руки: странный мешочек имел форму сердечка и был сделан из какого-то шелковистого материала. Именно этот тяжелый мешочек звенел и был наполнен ...
Гас поднял голову и пристально посмотрел на жену. Та ответила ему спокойным взглядом широко распахнутых глаз.
Его рука так крепко сомкнулась вокруг шелкового кошелька, что ладонь засаднило.
– Откуда это? – И тут же подумал, что убьет Клементину, если она скажет, что деньги от его брата.
– От моей матери. Там было больше, но я немного потратила за эти годы. На фотографическое оборудование, ведь ты с таким неодобрением относился к фотографированию, что мне казалось неправильным брать твои деньги, а еще... и на другие вещи.
– Другие вещи, которые я не одобрял?
Клементина втянула в себя воздух, ее плечи окаменели. Тем не менее она крепко сжимала губы, как всегда делала вместо того, чтобы спорить с мужем. Гасу захотелось встряхнуть жену, ударить ее. Заставить Клементину хоть что-то почувствовать, черт бы ее побрал.
Маккуин не осознавал, что резко поднялся со стула и замахнулся, пока жена не отшатнулась от него. Сейчас ее округлившиеся глаза казались темными, а кулаки комкали тяжелую черную ткань юбки. Клементина смело подняла подбородок, но в ее глазах по-прежнему плескался дикий страх, и Гас ощутил, что отчасти доволен этим страхом, помоги ему Боже.
– Ты ударишь меня, Гас? – спросила она тихим напряженным голосом. – Нарушишь свое слово и снова ударишь меня?
Маккуин опустил руку, стиснул пальцы в кулак и отвернулся от нее.
– Нет. Но должен бы. Должен.
Гас бросил мешочек с деньгами на стол и вздрогнул от звона, раздавшегося во внезапно наступившей в кухне тишине. Все эти годы... она хранила свое сокровище все эти годы и прятала от него. Берегла и в год пожара, и в ту зиму, когда они с Заком отправились охотиться на волков. Гас почувствовал, как внутри него что-то сломалось.
– Просто скажи мне одну вещь: все те разы, когда нам бы чертовски пригодились эти деньги… почему ты не дала мне их раньше?
Клементина не ответила, и он резко повернулся.
– Почему, черт тебя побери?
– Потому что это мои деньги. Мои .– Гас наблюдал, как поднялась ее грудь, когда она изо всех сил старалась вдохнуть, наблюдал, как она пытается сдержаться, эта женщина, которая никогда не плакала, не ломалась и не сдавалась. – И потому что мама... Мама заставила меня пообещать, и я должна была сдержать данное ей слово. Она... она сказала, что каким бы мужчиной я тебя не считала, я должна сохранить это как свой маленький секрет. В противном случае ты бы решил, что деньги принадлежат тебе по праву, и забрал бы их, и если бы мне когда-либо пришлось уехать... я бы не стала... я бы не смогла... – Клементина прикусила нижнюю губу и отпустила её, и в этот миг, презирая себя, Гас внезапно возжелал прижаться губами ко рту жены, овладеть ее ртом. И за это Маккуин ее возненавидел. В тот момент он действительно ее ненавидел .
– Значит, вот о чем ты все время думала, Клементина? Собиралась когда-нибудь оставить меня? Ну, если это так, то не лучше ли уехать, пока это возможно, а? Знаешь, ведь ты не шибко меня благодетельствуешь тем, что маешься здесь со мной. Я прекрасно жил до тебя и, пожалуй, и дальше обойдусь, если ты меня бросишь.
Кровь отхлынула от лица Клементины, словно он разорвал ей сердце. Она один раз качнула головой из стороны в сторону.
– О, Гас... как ты можешь так говорить? Ты не понимаешь...
– Ты чертовски права – не понимаю! Я дал тебе все, что у меня было. Все свое отдал тебе. Все, что у меня было, – до самого нутра – я охотно позволил тебе забрать. Но клянусь Богом, малышка, иногда мне кажется, будто смотрю на тебя с другой стороны изгороди. У тебя вообще есть сердце? Под всем этим крахмалом и манерами есть хоть какие-нибудь чувства?
Его слова обрушивались на жену как удары, и она чуть не вздрагивала:
– Я не это хотела сказать. Совсем не это.
Клементина не заплакала. Она никогда не плакала. Но ее плечи сгорбились, и она схватилась за живот, будто Гас ударил туда кулаком. Маккуин причинил ей боль, как и собирался, но теперь не мог вынести ее страданий.
– Клементина... – Гас притянул жену в свои объятия. Он взял её лицо в ладони и посмотрел ей в глаза в поисках правды. В поисках ее самой. – Пойдем наверх.
Легкий румянец окрасил щеки Клементины, но она кивнула, тяжело дыша, отстранилась от мужа и пошла через кухню в их спальню.
Зеленые ставни были закрыты, не давая проникнуть в дом яркому свету и жаркому солнцу. В комнате было темно и тихо. Снаружи Гас слышал звонкий смех дочери, свирепое кудахтанье кур и завывание ветра, каждый день усиливавшегося ближе к полудню – ложный предвестник послеобеденных гроз, которые никогда не случались. За все годы семейной жизни Маккуины ни разу не занимались любовью днем. Это не то, о чем порядочный мужчина попросил бы свою жену, воспитанную в строгости дочь богобоязненного проповедника, девственницу до брака и леди с головы до пят. Но при виде жены в тот момент Гаса поразила мысль, что кем бы он всегда ее ни считал... она вовсе не была такой.
Опустив руки по швам, Клементина стояла в изножье постели и смотрела на мужа. Она начала было поднимать руки, чтобы, возможно, распустить волосы или расстегнуть платье, но снова позволила им упасть. Она выглядела такой уязвимой, такой незапятнанной, хрупкой и утонченной, прямо как та девушка, на которой он женился семь лет назад. Гас медленно выдохнул воздух, который не хотел оставлять его грудь.
– Мне жаль, – произнес он.
– А мне нет, Гас. – Клементина резко мотнула головой. В ее голосе слышалась ярость. – Я никогда ни о чем не жалею.
Они говорили о разных вещах, но это перестало иметь значение, как только Клементина пересекла комнату и вошла в его объятия. Ощущение было таким знакомым, таким родным, и Гас мигом возжелал ее. Это же Клементина, его жена, и она в его объятиях.
Но все же, этого было недостаточно.
* * * * *
Сафрони уже впрягла для нее лошадей в пружинную повозку. Яйца были уложены в корзины с соломой, горшки с маслом покрыты марлей от мух, а «Винчестер» дулом вниз лежал под углом рядом со служившей сиденьем доской, хотя округ больше не таил в себе столько опасностей, как когда-то. Волков, пантер и медведей прогнали в горы. А Железный Нос и его шайка давно уже стали легендой.
Клементина перевела взгляд на лачугу охотника на буйволов. Внезапно на нее нахлынули воспоминания, как она по локоть в тесте для хлеба стояла у старого стола-верстака, а Гас, улыбаясь, говорил ей: «Я непременно достану тебе дойную корову, чтобы у тебя всегда было свежее молоко для кофе. И, возможно, несколько несушек».И как она тогда испугалась, что ничего не знает ни о дойных коровах, ни о курах.
При внезапном порыве ветра, всклубившем во дворе пыль, миссис Маккуин прижала шляпку к голове и, прищурившись, посмотрела в небо. Оно выглядело плоским и мрачным, как потускневшая оловянная тарелка. Перистые облака заволокли солнце. Сегодня дождя тоже не будет.
Позади нее хлопнула дверь, и, удивившись, Клементина обернулась: ведь думала, что Гас уже уехал. Но он еще даже не закончил одеваться. Подтяжки болтались на бедрах, а рубашка была расстегнута. Муж не надел шляпу, его зацелованные солнцем волосы остались взлохмачены там, где она запускала в них пальцы. Обычно прикрытый шляпой лоб казался поразительно белым по сравнению с остальным лицом, которое на солнце загорело до цвета лесного ореха. А оттого, что он часто смеялся, вокруг глаз залегли белые морщинки. Клементина всегда любила в нем эту особенность – его легкий и радостный смех.
Они долго молча смотрели друг на друга. Густые усы Гаса ниспадали на уголки рта, которые не приподнимались с тех самых пор, как наступила засуха, а возможно, и с тех самых пор, как Чарли... Гас больше не выглядел непобедимым и полным надежд, как когда-то. Клементина хотела вернуть прежнего Гаса, но не знала, как.
– Уже слишком поздно, чтобы ехать в город, – сказал он.
– Я думала, нам нужны деньги, – ответила Клементина, ненавидя себя за то, что понапрасну борется с мужем, когда вовсе не должна так поступать.
Его лицо вспыхнуло, а губы напряглись.
– Ну до завтра-то мы не умрем с голоду.
Примерно раз в неделю Клементина отвозила масло и яйца в город на продажу. Хотя она и запланировала поездку на сегодня, её легко можно было перенести на завтра. Однако внутри нее все закипало – усиливалась та безумная бешеная тоска, которая время от времени угрожала свести ее с ума. Клементине необходимо было уехать куда-нибудь, подальше от Гаса и от ранчо, туда, где во всех направлениях небо казалось бездонным и нескончаемым, где тени облаков миля за милей гнались друг за другом по стелющейся траве. Где она могла целиком отдаться одиночеству.
Миссис Маккуин взобралась в повозку и взяла вожжи. Гас положил ладонь на ее руку.
– Клементина, не делай так. Если сердишься на меня за то, что...
Она посмотрела ему в глаза, такие же голубые, как полуденное небо, но полные упрека, обиды и подавленного гнева. Полные вопросов, на которые она не могла ответить даже сама себе, не говоря уж о муже.
– Моя поездка в город никоим образом не относится к тому, что... что только что случилось, – обронила Клементина. Как ей хотелось знать, что же между ними произошло. Казалось, они принесли друг другу облегчение, но сердечная боль не унялась.
Она щелкнула хлыстом над спинами лошадей. Железные обода колес заскрипели по твердой земле. Ветер гнал песок в лицо, и Клементина закрыла рот от горького вкуса. Свернув на дорогу, ведущую в город, она обернулась. Поднятая повозкой пыль улеглась, и Гаса на дворе уже не было.
Сейчас ветер дул по-монтански сильно. Клементине пришлось поставить обе ноги на подножную доску и как следует упереться в нее.
Лошади шагали, опустив головы и помахивая хвостами. Клементина чувствовала, что ее лицо скукоживается, как растянутая на просушку на солнце воловья шкура. Пыль жгла ноздри и липла к потной коже. От яркого, жесткого, металлического солнечного света земля, казалось, выцвела и поблекла.
Доехав до купленного Гасом нового участка, Клементина на мгновение остановилась. По большей части это были красивые холмы, обильно покрытые желтыми соснами, черным ясенем и кленами. Между двумя самыми высокими холмами простирался глубокий овраг, полный красной пыли и камней, заросший заячьей капустой и дикой сливой. Вымоина прорезала землю во время дождливых весен прошлых лет.
Старый дом с дерновой крышей, построенный на склоне над оврагом, завалился. В округе Танец Дождя он был известен как хижина сумасшедшей, поскольку бедную миссис Уэзерби, которая когда-то жила здесь, свел с ума нескончаемый ветер. Во всей долине было много таких брошенных жилищ, называемых «скелетами надежды», и Клементина задалась вопросом, будут ли когда-нибудь так говорить и о построенном для нее Гасом новом доме, как о еще одном скелете надежды. Невыносимая мысль.
Внезапно Клементина почувствовала, что за ней наблюдают, и, обернувшись на сиденье, подняла руку, чтобы заслонить глаза от слепящего солнечного света. Сначала миссис Маккуин подумала, что это не настоящий человек, а просто сотканный в ее воображении мираж из пыли и мерцающей жаркой ряби. Мужчина в пыльной черной ковбойской шляпе на большом сером мерине неподвижно замер возле указателя, обозначающего поворот в Радужные Ключи.
Вожжи провисли в ее руках. Клементина почувствовала, как сердце, замедлив ритм, болезненно забухало в груди.
Мужчина на большом сером коне поскакал прямо к ней. Она не уловила точно, когда именно отчаянная надежда начала угасать. Может, причиной стала его посадка в седле или манера держать голову, или это вышло само собой. Или не вышло.
И все же, будучи не в состоянии отпустить надежду, Клементина цеплялась за нее до самого последнего момента, пока незнакомец не поравнялся с ней и, приподняв шляпу, не сказал: «Привет, мэм».
– Сэр, – слегка кивнув, произнесла она.
Клементина сидела и дрожала на служившей сиденьем доске, пока мужчина не проскакал мимо нее, пока не прошло достаточно времени, чтобы странник миновал хижину сумасшедшей и умчался еще дальше. Затем она наклонилась и обхватила себя за талию. Клементина сделала глубокий вдох, затем еще один и еще, пока грудь не начала сотрясаться от слез, которым она никогда не даст волю.
* * * * *
Клементина резко остановила упряжку, чтобы не наехать на забулдыгу, вылетевшего из «Шпалоукладчика». Позади нее завизжали оси повозки. А воздух взорвался возгласами «Тпру!» и проклятиями.
Радужные Ключи никогда не были красивым городом, но сейчас смотрелись на редкость уродливо. На холмах темнели проплешины – участки, где вырубили лес, чтобы укрепить забои шахт. Здания выглядели ветхими и побитыми непогодой. И над всем этим убожеством возвышался холм Танец Дождя, оскальпированный, израненный колеями и эрозией. Все улицы заканчивались насыпями шлака и сваленными в кучу грязными обломками свай. А над головой постоянно висела завеса коричневого дыма.
Воздух дрожал от резкого раздражающего лязга металла о металл. Клементина посмотрела на юго-восток, где из прерий тянулась к городу пара тонких параллельных серебряных нитей. Артель китайцев трудилась над прокладкой последних нескольких метров рельсов для новой ветки Ютско-Северной железной дороги. Рабочие, обмотав косы вокруг голов, гнули спины в голубых мешковатых штанах, закатанных до колен. Другая группа китайцев занималась строительством водонапорной башни. Один мужчина мешал веслом с длинной рукояткой содержимое большого черного запарного чана, стоявшего на тлеющих углях и испускавшего удушающее зловоние. «Эта не та работа,– подумала Клементина, – которую нужно делать под сегодняшним разъяренным солнцем».
Тут она заметила Сэма Ву, пересекающего пустырь в месте, где скоро появится железнодорожный вокзал. Умело балансируя, китаец нес на плечах сосновый шест с качающимися по бокам большими металлическими котелками. Как-то Эрлан предложила идею заключить контракт с железной дорогой, чтобы разносить чай китайским рабочим, и это оказалось действительно прибыльным делом.
Однако в данный момент Сэму было тяжело пробираться через северный край участка, где вокруг старой грузовой платформы собралась толпа. Какой-то раскрасневшийся от надсадного крика мужчина стоял на пустом помосте, тряся кулаком в воздухе. Клементина окликнула Сэма, но казалось, тот не услышал.
– Пусть китайцы проваливают!
Прозвучавшие будто из рупораслова испугали Клементину. Она подумала, что мужчина на платформе – отъявленный горлопан и подстрекатель.
– Безбожные китайцы – это паразиты! – рев усилился. Баламут был мускулист, в домотканых бриджах с заплатками из оленьей кожи и со спутанными седыми космами. Он сопровождал свою речь, размахивая в воздухе большими руками. – Китайцы завсегда жрут опиум, да поклоняются своим идиотским божкам. Они работают за нищенскую плату и забирают у американцев возможность честно трудиться. Вот я и говорю вам: давайте избавим нашу страну от этого узкоглазого сброда с косичками. Давайте турнем их назад в Китай, откуда они понаехали!
Толпа всколыхнулась, шумя и переминаясь с ноги на ногу как вороны на заборе. Один мужчина заметил Сэма Ву и закричал, тыкая в него пальцем. Разъяренные люди, стоящие с краю толпы, бросились на лавочника, грубо толкая его. Жестяные чаны закачались, выплескивая на землю горячий чай.
– Китаец – не больший гражданин на нашей земле, чем койот, и гражданство узкоглазым никогда не светит! – надсаживался заводила на грузовой платформе. – Пусть китайцы проваливают!
Толпа подхватила его клич:
– Пусть китайцы проваливают!
Клементина попыталась повернуть повозку, но толпа загородила ей путь. Обмотав вожжи вокруг рукоятки тормозного рычага, миссис Маккуин остановила лошадей.
– Мистер Ву, могу я подвезти вас до вашей лавки?
Сэм повернулся к ней, сощурив подслеповатые глаза. Он приветственно кивнул, поскольку из-за лежащего на плечах шеста не мог наклонить спину, толстые линзы его очков сверкнули на солнце.
– Вы очень добры, миссис Маккуин, – крикнул он в ответ, – но этого никчемного китайца ждет работа.
– Мистер Ву, я действительно думаю, что вам лучше поехать со мной. Миссис Ву сказала бы то же самое.
– Не могу. А то не заработаю ни цента.
Клементина размотала вожжи и, чувствуя беспокойство, направила упряжку вперед. Но обернувшись чуть позже через плечо, увидела, что с Сэмом все в порядке. Он уже добрался до участка железной дороги с рабочими и разливал в их чашки горячий чай.
Миссис Маккуин заметила блестящую лаком черную легкую двуколку с откидным верхом, стоящую в тени наполовину построенной водонапорной башни. Мужчина, правящий коляской, был одет достаточно изысканно даже для самого шикарного отеля Нью-Йорка. Парча его жилета блестела, как золотой слиток, а запонки на рубашке сияли на солнце, словно бриллианты. «Вероятно, это и есть бриллианты», – мгновение спустя подумала Клементина, когда щеголь повернул голову, и она увидела закрывающую глаз черную повязку. Одноглазый Джек Маккуин, картежник и мошенник, а теперь главный владелец серебряной шахты «Четыре Вальта», а также множества других прибыльных предприятий .
