Текст книги "Мария, княгиня Ростовская"

Автор книги: Павел Комарницкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 47 (всего у книги 47 страниц)

Все сёстры обители Спаса уже собрались, но службу не начинали – из уважения ждали княгиню-основательницу. Мария улыбнулась матери игуменье – виделись сегодня уже – и заняла своё место.

– Господу Богу помо-о-олимся!..

Всё шло как обычно сегодня. Вчера была такая же вечерня, и позавчера. И завтра будет, очевидно. Отчего же так светло на душе у Марии? Оттого лишь, что сын приехал, ночует здесь? Наверное…

Когда служба закончилась, и сёстры начали расходиться, готовясь отойти ко сну, княгиня подошла к настоятельнице.

– Примешь исповедь мою, Евгения?

– Прямо сейчас? – удивилась игуменья. – Как скажешь. Пойдём ко мне или здесь, в молельной?

– Да можно и здесь, отчего ж…

Слова лились и лились, плавно и неспешно, будто разворачивалась перед Марией вся её жизнь. Настоятельница, одного возраста с княгиней, слушала внимательно, не перебивая, только лёгким кивком давая понять, что слышит и понимает.

Когда Мария сказала последнее слово, игуменья долго молчала.

– По долгу своему обязана сказать я сейчас: отпускаю тебе грехи твои, сестра. Только знай, Мария Михайловна – нет на тебе никаких таких грехов. Святая ты.

– Да ой! – засмеялась Мария. – Прямо так и святая!

– Прямо вот так и святая! – без улыбки подтвердила Евгения. – Что есть, то есть. И вот ещё что скажу тебе, Мария… Причаститься бы тебе.

Мария медленно подняла изучающий взгляд.

– Тоже так мыслишь?

Игуменья помолчала.

– Когда послушница признаётся, что морковную грядку плохо засеяла, поленившись, одно дело. И такая вот исповедь, это совсем другое. Так примешь святое причастие?

Теперь помолчала Мария.

– Приму. Права ты.

Вернувшись наконец к себе, Мария застала сына сидящим за летописью. Одной рукой князь придерживал страницу, другой ерошил волосы.

– Что, тетрадку насквозь прочёл уже? – улыбнулась Мария.

– Тетрадку? – оторвался от книги Борис. – А! Не, тетрадку я с собой возьму, ты ж обещала дать. Тут другое у тебя есть… – князь хлопнул рукой по толстой летописи.

– Неужто нравится, как пишет мать твоя?

– Не то, не то! При чём здесь «нравится»? Есть над чем подумать, ой, крепко подумать…

– Так ведь на то и пишутся книги, чтобы люди думали, их читая, – снова улыбнулась Мария. – Ты вот что, Бориска, закрой пока книгу-то. Давай ещё поговорим?

Уже погасли последние угли, а они всё говорили и говорили. Обо всём говорили – о внуках, о татарском царевиче Петре и основнной им в память о владыке Кирилле обители. О татарской жене Глеба упомянули, и Мария похвалила её – хоть и татарка, а умница, дом держит и детей воспитывает многим русским княгиням на зависть. Под конец сошлись во мнении, что именно такая жена и нужна Глебу Васильковичу, потому как чересчур смирен он для князя, и должен кто-то его толкать, иначе заснёт на ходу.

Центральная свеча в подсвечнике, зажжённая раньше других, внезапно зашипела и погасла.

– Ой, совсем заговорила я тебя, Бориска! – спохватилась княгиня. – Давай-ка и правда спать, за полночь уже.

– Пустяки… – Борис зевнул, прикрыв рот кулаком. – Светает поздно нынче, высплюсь…

– Ты вот что, ложись вот тут, на этой лавке. Я сама тебе сейчас постелю. А я у печки. Старая я, тепло любить стала, как кошка.

– Как скажешь, мама.

Борис Василькович уснул мгновенно, едва приклонив голову к подушке. Мария же ложиться не спешила – не было сна ни в одном глазу. И все мудрые мысли выветрились куда-то. Просто сидела пожилая женщина, сидела и смотрела, как спит её взрослый сын. Одну свечу она погасила, иначе не хватит до утра, но и оставшейся хватало с лихвой, чтобы видеть. Спи, Бориска, спи. Завтра у тебя будет трудный день…

Она уже смутно помнила, как переменила свечу. Когда небо за окном начало светлеть, медленно и неохотно, Мария легонько погладила сына по лицу.

– А? Что? – вскинулся Борис. – Фу-ты… Хорошо, что разбудила меня, мам…

– Что-то приснилось?

– Да уж… Приснилось мне, что татарский хаган я в Каракоруме, и всё вокруг меня ядом обмазано…

– Ну ты же покуда не хаган, – улыбнулась Мария. – Не пора тебе, сынок?

– И верно, пора! – Борис Василькович уже обувал сапоги, притопывая. – Дел по горло… Ты вот что… Может, мы того, на рождество к тебе приедем все сюда, и я и Глебка с татаркой своей. Внуки будут все в сборе. Ты как?

– Приезжайте, – снова улыбнулась Мария.

– Что-то ты нынче всё улыбаешься про себя, мама, – Борис Василькович уже застёгивал пояс. – Не иначе клад нашла пуда на три чистого злата.

– Ох и глупый ты, Бориска! – искренне рассмеялась Мария. – Борода, плешь вон уж появилась, а малец мальцом. Стала бы я из-за злата того улыбаться!

Они уже вышли на крыльцо, и стремянный подводил князю своему коня.

– Тогда что? – не выдержал Борис.

– Да просто хорошо мне. Ну всё, езжай уже, князь Ростовский!

– До свиданья, мама!

– Прощай, сынок!

Когда ворота обители закрылись, выпустив отъезжающих, Мария постояла ещё немного на крыльце, глубоко вдыхая морозный воздух. Да, вот и это лето прожили. Рождество на носу…

Вернувшись к себе, княгиня застала в келье всё ту же послушницу Агафью, разжигавшую огонь в печи.

– Как выспалась, матушка княгиня?

– Да я и не спала вовсе, – снова мягко улыбнулась Мария. – Успею выспаться, чай.

Закончив уборку, девушка вышла, и вгляд Марии упал на раскрытую рукопись и незакрытую чернильницу. Нехорошо, непорядок, подумала княгиня. Нет на меня Ирины Львовны, уж она-то не допустила бы такого безобразия. Кстати, надо бы и запись вчерашнюю закончить…

За окном уже вовсю алел восход. Долгая зимняя ночь кончалась.

Мария закончила запись от вчерашнего, обмакнула перо в чернила и поставила новое число – 9 декабря 6679 года. Ладно, хватит пока. Проживём день, тогда и запишем, что нужно.

И в который раз задумалась Мария: что считать важным и нужным, достойным записи для потомков? Вот, к примеру, этот ночной разговор, столь важный для самой Марии – нужен ли он потомкам?

Внезапно княгиня решилась. Нужен или нет, а она запишет. Всё запишет, вот прямо сейчас. Благо полстраницы пустой осталось, если плотно и до края начертать, много войдёт! Как там говорят латиняне: «постскриптум?»

Пальцы уже вывели две латинские буквы – P и S, когда в сердце внезапно вонзилась игла. Мария прижала руку к груди и не услышала своего сердца.

Лучи наконец взошедшего солнца брызнули в окно, подёрнутое морозным узором. Свет, успела подумать Мария, надо же, какой ослепительный свет…

Постскриптум

– … Гони, гони!!!

Овсей нахлёстывал коней так, что летели брызги. Раскидывая копытами комья мокрой земли, четвёрка сытых здоровенных битюгов пёрла не разбирая дороги, и спицы трещали в колёсах, натыкаясь на кочки. Не упасть бы, думал лихорадочно Овсей, изо всех силупираясь ногами в упоры, специально прилаженные на передке орудия для удобства возницы. Как раз ведь своей же пушкой и раздавит, и подбирать не станут, не до того.

– Гони!!!

Сквозь грохот колёс уже отчётливо слышался рёв и лязг битвы. Ещё миг, и меж кустов стало видно берег Угры, на котором яростно рубились пешие и конные. На противоположном берегу густо лезли в неглубокую воду всадники, разинув пасти в едином протяжном вопле.

– Разворачивай!!! – начальник батареи, московский дворянин Пётр Собакин, гарцевал на взмыленном коне, размахивал руками, указывая расчётам места расстановки орудий. – Здесь!!!

Овсей натянул поводья, умело осаживая коней, чтобы не опрокинуть на повороте пушку. Орудие с разворота встало на место, уставясь жерлом прямо на орущую, сыплющую стрелами, прущую валом через реку массу. Расчёт попрыгал со станины, одним движением Овсей выбил шкворень, и передок отскочил, освобождая пушку для стрельбы. Ребята быстро и без суеты навели прицел.

– Огонь!

Старый пушкарь Олекса сунул факел, предусмотрительно зажжённый заранее, к затравочной полке. Орудие рявкнуло, отпрыгнув назад, и в массе татарской конницы образовалась изрядных размеров поляна.

– Урра!!! Наши-и-и!!! – донёсся крик.

– Дробом заряжай!

Орудия батареи уже стреляли одно за другим, пушки вступали в бой прямо с колёс – заряды были загодя вложены в их медные туши.

– Огонь!

Пушка снова отпрыгнула на шаг назад, и Овсей вместе со всеми навалился плечом, возвращая орудие в исходное положение. Расчёт работал быстро и слаженно – пороховые заряды, заранее отмеренные в специальных холщовых мешочках, уходили в дуло, за зарядом шёл толстый войлочный пыж, затем деревянная пробка и наконец холщовый же мешочек с дробом, крупно нарубленным из железного прута. Раненых таким снарядом лучше сразу добить, подумал Овсей, всё равно не выживает никто…

– Огонь!

Двенадцать орудий сдвоенной московской батареи изрыгали огонь, как сказочные драконы, о которых Овсею доводилось слышать от знающих книжных людей. По нагрудной пластине доспеха коротко лязгнула татарская стрела, но москвич даже не обратил на неё внимания – некогда, некогда… Всё равно не пробьёт на излёте…

– Огонь!

Масса ордынской конницы на глазах оседала, заваливая берег Угры грудами как попало изорванного мяса и продырявленного железа – никакая бронь не устоит под пушечным огнём.

– Заряжай!

– Пыжи! Пыжей нету!

Старший расчёта пушкарь Олекса грязно выругался.

– Варнаки, мать вашу растак!!!

Всё получилось само собой, без всякой мысли. В следующее мгновение Овсей уже скинул шлем, сорвал с головы подшлемник.

– Вот!

Пальба продолжалась, и подшлемники один за другим уходили в жерло орудия. Рубахи ещё пойдут, лихорадочно думал Овсей, по одной на выстрел хватит… А не хватит, штаны пополам, по два выстрела с одних штанов… Тогда точно хватит… Главное, не прекращать огонь…

Всё закончилось внезапно. Только что рвались через Угру ордынцы, валили валом, взмётывая воду, и вдруг всё стихло. Уцелевшие отхлынули от реки, на полном скаку уходя из-под обстрела, и на берегу остались лишь трупы, конские и человеческие, да где-то жалобно стонала и всхрапывала раненая татарская лошадь – должно быть, ей было очень больно.

– Ну, ребята, век будем за вас Христа молить! – отдуваясь, к артиллеристам подошёл пожилой, кряжистый сотник. – Совсем было прорвались ведь поганые… Как навалились, как навалились…

– Вы чьи такие? – спросил заряжающий Прохор, опираясь на банник и утирая закопчённое пороховой гарью лицо

– Ярославские мы, – слегка обиделся сотник, – неужто не видишь?

– Прости, дядя, недосуг нам было значки да знамёна разглядывать, – ответил за товарища Олекса. – Мы сразу с колёс да в бой, и то еле управились.

– Это да, подоспели вы вовремя, – согласился ярославец, – ещё чуть бы и… Меня Иваном звать, из купцов мы выходим.

– Знатное имя! Как великого князя нашего!

К орудиям батареи уже подтягивались пехотинцы из ярославского полка, державшие оборону на этом участке. Завязался обычный в таких случаях разговор.

– А что это вы без шеломов, ребята? – спросил всё тот же сотник Иван. – Али у москвичей головы столь крепки, что и стрелы татарской не боятся? А этот малый и разделся к тому ж…

Только тут все обратили внимание на Овсея, который скинул пластинчатый доспех и успел стянуть с себя рубаху.

– Пыжи все вышли у нас, – ляпнул внезапно Овсей, – вот подшлемники в ствол и ушли… И рубаху я туда же… А потом, думаю, с одних штанов по два выстрела, пять рыл в расчёте, всех поганых положим штанами…

Возможно, Овсей и сказал бы что-нибудь ещё – после боя поговорить самое то – но его уже никто не слышал. Ратники и артиллеристы валились друг на друга, и хохот стоял такой, что услышать за ним можно было разве что пушечный залп.

– … Это невозможно, великий хан! Это просто невозможно! Проклятые урусы поставили на берегу множество этих своих ужасных орудий и убивают нас издали, оставаясь недосягаемыми для стрел!

Ахмад-хан хлестнул нагайкой по пологу шатра так, что плотный китайский шёлк лопнул на добрый аршин.

– Где Ашин-мурза? Он должен был со своими людьми перейти реку возле устья! Не могут урусы стоять повсеместно, не могут, я не верю! У коназа Ивана просто нет столько воинов! Где Ашин-мурза?! Найдите его! Если он бросил воинов, которых я доверил ему…

Мурзы и ханы почтительно склонились, отходя. Ахмад снова хлестнул нагайкой по ни в чём не повинному шёлку шатра, распарывая его. Третий день подряд ордынская конница не могла переправиться через эту речку, которую в мирное время, должно быть, коровы переходили вброд. Однако и такой водной преграды было достаточно, чтобы погасить стремительный бег конной лавины, а дальше вступали в дело пушки московитов, и почти никто из вошедших в реку назад не возвращался.

Хан Золотой Орды Ахмад был в ярости. Выступая в этот поход, он был уверен в успехе. Да, восемь лет назад Ивану удалось отбиться от него у Тарусы и не пустить к Москве. Что же, иногда везёт, как говорят сами урусы. Но в этот раз удача, казалось, целиком на стороне Ахмат-хана.

В январе восстали против великого князя Ивана родные братья Борис Волоцкий и Андрей Большой, которых он низвёл до положения едва ли не своих бояр. Что ж, Аллах как всегда поступил мудро. Так всегда было – едва кто-то из русских князей поднимал меч против Орды, на него немедленно восставали другие князья, и оставалось только прийти и покарать мятежника, другим в назидание. Воспользовавшись смутой, на западные границы Московской Руси напали немцы из уже изрядно одряхлевшего, но всё ещё кусачего Ливонского ордена. И, само собой, не отказался поучаствовать в травле русского медведя польский король Казимир, давно мечтавший прирастить свои владения за счёт князя Ивана.

И вдруг всё пошло наперекосяк. Проклятый Менгли-Гирей, этот недостойный выродок некогда славного ханского рода, по уговору с Иваном внезапно напал на Подолию, и Казимир вынужден был бросить свои войска на устранение угрозы. Ливонским рыцарям Иван выбил оставшиеся зубы, и они уползли в свои замшелые от сырости каменные башни, заливать горе пивом – поскольку жевать им уже нечем. Узнав об татарском нашествии, Борис и Андрей Большой пришли к брату Ивану с повинной, и тот с радостью простил их. Так Ахмат-хан остался один на один со всей русской ратью.

Отступать было некуда. Отдав приказ к отходу, Ахмат открыл бы спину своим врагам, и можно не сомневаться – спина есть, кинжал найдётся. Памятуя о прошлой неудаче, Ахмат не пытался преодолеть широкую Оку, а направился в обход, к её верховьям. По приказу Ахмат-хана все городки в округе были сожжены, чтобы обезопасить тылы ордынского войска. Ещё один шаг… Кто мог знать, что эта чахлая речка станет неодолимой преградой?

– Великий хан, ты желал видеть Ашин-мурзу?

Ахмат с изумлением и нарастающим гневом смотрел на голую ногу, обутую в роскошный сафьяновый сапог.

– ЧТО ЭТО?!

– Урусы стреляли из пушек двумя ядрами, скованными цепью, великий хан. Удалось опознать убитую лошадь Ашин-мурзы, и это застряло в стремени. И сапог его…

– Я желал видеть самого Ашина, а не ЭТО! – зашипел Ахмат-хан. – Если даже он убит, где тело?!

– Прости, великий хан, – в глазах хана Аббас-бия появился опасный блеск. – Во-первых, урусы с того берега непрерывно стреляют из самострелов и ручных пищалей. А во-вторых, даже если мы найдём другую ногу почтенного Ашин-мурзы, что это изменит?

Трёхглавые серебряные драконы разинули зубастые пасти, силясь заглотить свечи, в те пасти вставленные. Подавятся, подумал Иван. Точно так же, как подавится нынче Русью хан Ахмат.

Кроме великого князя Московского за столом сидели Борис Васильевич Волоцкий и Андрей Васильевич, по прозвищу Большой, в отличие от Андрея Меньшого, сына великого князя Ивана. Родные братья Ивана, ещё недавно мятежные, но враз позабывшие распри ради спасения святой Руси. Сидели тут и бояре, знаменитые воеводы московские, Иван Оболенский по прозвищу Стрига, Василий Добрынский по прозвищу Образец, и само собой, князь Даниил Дмитриевич Холмский. Опора и защита земли Русской.

– Итак, продолжим, – Иван Васильевич обвёл глазами собравшихся. – Все попытки хана Ахмата перейти Угру покамест отбиты. Ордынские полчища отведены на две версты от реки, дабы не доставали их ядра пушек наших. Но не уходят, ждут. Чего ждёт хан Ахмат, догадаться нетрудно. Лёд на Угре встанет через несколько дней.

– Дозволь сказать, княже, – подал голос Иван Оболенский. – Не сразу встанет, да ещё окрепнуть тому льду надобно, дабы конницу ордынскую выдержал. Дней десять есть у нас, не меньше.

Иван Васильевич подумал.

– Да, похоже, так оно и есть где-то. Борис, что скажешь?

– Мои полки на подходе, через четыре дня тут будут, – отозвался брат. – Ещё день на отдых им, и готовы биться.

– Хорошо. Андрей?

– Мои подойдут на день позже.

– Очень хорошо. Данило Дмитриевич, тебе слово.

Князь Холмский встал, развернул изрядных размеров карту, искусно нарисованную одним художником за те дни, что стояли на Угре. Все сгрудились вокруг.

– План таков. Разделить рати на три части. Отойти от реки, встать близ Кременца, тут, тут и тут, – князь тыкал пальцем в карту. – Получится мешок. Расставить рогатки повсюду, за рогатками пушки в земляных валах. Вот тут и тут поставить сильные батареи крепостных орудий…

– Опасно так-то выдвигать, – усомнился воевода Образец, – тяжёлые пушки позади должны быть…

– Зато так они всё поле перекроют ядрами своими! – возразил Холмский. – Далее, дла отражения татар держать, как и прежде, летучие отряды: конница, стрельцы пищальные на пароконных подводах и лёгкие пушки, запряжённые четвериком.

Даниил сделал паузу.

– А потом, как выдохнутся, пустить в дело кованую рать верхоконную, и всё разом кончить. Как с тем Мамаем.

– Так! – сверкнул глазами Иван Василевич. – Всё так! Как думаете, други мои – надобно мне отозвать сюда сына Андрея со всей ратью? Чтоб уж наверняка сил хватило…

– Не надо, государь! – улыбнулся Холмский. – Нельзя оголять берег Оки, опасно это. Лёд встанет к тому времени, так что бережёных и Бог бережёт. А сил и так хватит уже. И сил, и умения. Главное, чтобы решился Ахмат перейти Угру.

– Быть по сему! – прихлопнул по карте великий князь. – А насчёт решился чтобы… Надобно подразнить его, что ли… Ордынскую честь пощекотать…

– … Не, зернёный порох против мякоти куда крепче. Ныне доброе огневое зелье варят на Москве. На две версты ядро железное достигает!

– Ну-у, так это ж из тяжких пищалей токмо! Да ведь они всё больше каменные ядра-то мечут…

– Зато дробом ежели ахнет такая дура…

– Да уж, когда дробом, это отчаянно… Сотни полторы, а то и две поганых положить может, коли в самую гущу…

Овсей лежал на свёрнутой попоне, постеленной поверх хвойного лапника, заложив руки за голову, и слушал вялые разговоры пушкарей. С неба сыпал мелкий, занудный снежок. От костра веяло теплом, но другой бок холодило, и москвич завернул на себя край попоны – не так зябко…

Бахнул у реки одинокий выстрел, над кустами, где укрылась сторожевая засада, поднялся пороховой дымок.

– Чего, попал?

– Да где попал, далеко, ушёл, зараза… – донеслось из кустов. – Рыскают и рыскают, никак не угомонятся…

Подскакал начальник батареи Пётр Собакин.

– Ребята, подымайся! Получен приказ, уходим к Кременцу!

Народ зашевелился, загудел.

– Это что же, отступаем? А как же рубеж держать? Перейдут поганые реку, что тогда?

– А ну тихо, тихо! – повысил голос командир. – Приказ есть приказ, так что быстро снялись и вперёд! А насчёт рубежа так мыслю, ребята. Видать, решил великий князь, что хватит нам уже отгонять татар, пора и серьёзно поговорить. Пусть идут. Мы встретим.

– … Вот так примерно, Иван Товарков, боярский сын. Дело тонкое и весьма опасное, дёргать тигра свирепого за усы. Справишься?

Иван Васильевич, великий князь Московский и Всея Руси смотрел на стоявшего перед ним парня с надеждой и некоторой опаской одновременно. Может, зря его? Послать кого постарше…

Иван Товарков стоял перед великим государём, размышлял. Что размышляет, это хорошо, подумал Иван Васильевич. Ежели б сразу ответил «Да, государь!», так пожалуй, что и не стал бы посылать его на такое дело.

– Так и сказать: «Поди прочь»? Или ещё круче?

– Да куда уж круче, – усмехнулся Иван Всильевич. – Ежели лаять его начнёшь, тут уже точно вам всем головы с плеч. Иначе какой он будет хан великий?

Государь помолчал.

– Не убоишься смерти лютой и бесчестной, а, тёзка?

Молодой человек вскинул взор.

– Смерти не убоюсь. Тут надобно, чтобы с пользой смерть сия случилась, ежели придётся. Как тот князь, святой Михаил Всеволодович Черниговский, пример нам показал… Однако полагаю справиться я, великий государь.

Теперь Иван Третий смотрел на своего тёзку с удовольствием и некоторой грустью.

– Ну, Бог тебе в помощь, Иван Фёдорович. Иди.

– … Это чай?! Это моча поросёнка, а не чай! Сорок плетей, и скройся с глаз!

Ахмад-хан в бешенстве швырнул пиалу, но толстый ковёр спас хрупкий китайский фарфор от гобели, и посудина покатилась по ковру. Что привело Ахмата в окончательную ярость. Ничего не выходит у него, даже чашку разбить и то не получается! Остаётся срывать зло на слугах… Глупо, глупо… Как всё глупо.

Основания для ярости были весьма серьёзные. Только что завершился подсчёт количества раненых и убитых в ордынском войске за то время, пока пытались перейти эту проклятую речонку. Собственно, только убитых, раненых почти не было – те, кого ранило огнестрельным оружием, не выживали. Восемнадцать тысяч убитых! И самое обидное, проклятые урусы при этом не понесли сколько-то заметных потерь. Вероятно, потери от поноса в войске Ивана значительно больше. Глупо, как всё глупо выходит…

Теперь уже ясней ясного – на помощь короля Казимира рассчитывать не приходится, ни при каких условиях. Между тем к Ивану подходят всё новые подкрепления. Подходят конные полки, за ней окольчуженная пехота…

Ахмат-хан криво усмехнулся. Пехота, конница, это всё не так страшно. Ордынские воины привыкли справляться и с пехотой, и с конницей даже более многочисленного врага, используя бессмертную тактику Чингис-хана – расстреливать врага из луков, засыпать стрелами, пока не побежит, и лишь потом догонять и рубить бегущих. И даже дальнобойные самострелы и ручные пищали не так страшны, если разобраться. Да, они бьют дальше и сильней ордынских луков, но за то время, пока урусский стрелок взведёт свой самострел или перезарядит пищаль, ордынский всадник выпустит десять стрел.

Главное – это пушки. За этот месяц стояния на Угре у ордынских воинов развилась стойкая пушкобоязнь. Теперь даже самые бесстрашные теряют голову при грохоте орудийной пальбы, разворачивают коня и гонят прочь, не страшась никаких наказаний – только бы уйти подальше от этих жутких урусских орудий. Если так пойдёт и дальше, скоро урусам можно будет обходиться и без пушек, достаточно просто показать из кустов какой-нибудь глубокий медный горшок…

– Великий хан, там урусские послы!

Ахмат-хан встрепенулся, выпрямился, сидя перед дастарханом.

– Зови их сюда!

В голове возникла, забилась отчаянная надежда – неужели согнулся-таки Иван, пошёл на попятную? Так должно, так обязательно должно было случиться… Аллах велик и милостив, и урусы всегда должны сгибаться перед силой Орды… Значит, так – принять посла строго, потребовать дань за все семь лет…

– Ну где там московские послы? – возвысил голос Ахмат при виде начальника стражи, вернувшегося сам-один. – В чём дело, Новруз?

– Великий хан! – Новруз был бледен. – Там… Урусские послы отказались сдать оружие!

– То есть как? – непонимающе заморгал Ахмат-хан.

– Они желают явиться к тебе в шатёр во всеоружии!

– Великий правитель Золотой Орды Ахмет-хан ждёт! Сдайте оружие и проходите!

Начальник охраны кивнул нукерам, и они двинулись было вперёд, чтобы принять оружие у русских послов, но Иван Товарков остановил их коротким жестом.

– Э, э, так не пойдёт! Оружье мы сдавать не намерены! – сказал он по-татарски.

– Не понял! – изумился начальник охраны.

– Чего ты не понял? – усмехнулся Иван. – Не вы его нам давали, ребята, не вам и брать. И потом, сабля эта дедова ещё, вещь ценная, как могу я доверить сокровище сие незнакомым людям, сам посуди? Потом ищи-свищи…

Вот теперь Новруз растерялся. Русские нагло ухмылялись, и что делать? Отнять оружие силой?

Новруз шевельнул пальцами, охранники чуть подались вперёд.

– Не советую, – жёстко сказал Иван Товарков, перестав улыбаться, и все трое московитов взялись за рукояти сабель. – Среди вас тут будут убитые, а остальным придётся отвечать перед Ахматом.

Начальник охраны закусил губу, коротко мотнул ладонью: «всем назад!». Проклятый урус прав… Нападение на посольство, прибывшее для важных переговоров, без соизволения самого Ахмат-хана… Действительно, лучше сразу погибнуть от московитской сабли.

– Ждите, я доложу! – прорычал Новруз.

Они стояли перед Ахмат-ханом, трое урусов. Молодые, здоровые парни, и на поясах у них нагло, невозможно нагло сверкали серебром и самоцветами сабли и кинжалы в богато украшенных ножнах. Ахмат уже не помнил, когда в последний раз видел в своём стане вооружённого уруса. Да и видел ли? Урусы всегда были безоружны, или связаны, или на коленях с заломленными назад руками…

– Привет тебе, великий хан Ахмат, от государя и великого князя Московского и всея Руси Ивана Васильевича! – произнёс приветствие посол.

Дастархан перед великим ханом ломился от яств, но сегодня Ахмат не собирался усаживать за него наглых московитов. Наглецов надо ставить на место.

– Что велел передать мне князь Иван? – умышленно опустив приветствие и сильно умалив титул московского государя, произнёс Ахмат-хан.

– Великий государь велел передать тебе, Ахмат-хан, дабы шёл ты восвояси и забыл навеки дорогу в землю русскую, на Москву.

Ахмад-хан впился взглядом в глаза невероятного наглеца, этого московского выскочки.

– И это всё? Кому доверяет князь Иван вести важные переговоры?

– Моё имя Иван Товарков, хан. Если это важно.

Великий хан мысленно досчитал до десяти, чтобы успокоиться.

– Почему Иван не прислал кого-нибудь позначимее? Хотя бы воеводу…

– Воеводы сейчас делом заняты, Ахмат-хан. Для того, чтобы передать слова сии, государь наш Иван Васильевич счёл меня достаточным.

Проклятый урус не опускал глаз, смотрел не мигая, и почудилось на миг Ахмату, что не глаза человеческие смотрят на него, а медные жерла урусских пушек.

– Князь Иван должен мне дань за семь лет! – почти прошипел хан. – Изъявить покорность должен он и покаяться!

– Не будет ничего того больше, хан, – твёрдо ответил Товарков. – Ни дани, ни покорности. Прошло навсегда то время.

Ахмат-хан побелел от ярости, и уже двинул было рукой, давая знак охране – взять наглецов… В яму, нет, изрубить на куски!

И в этот момент где-то у реки гулко ухнула пушка. Должно быть, конный разъезд ордынцев неосторожно попал в поле обстрела. Из хана будто разом выпустили воздух.

– Вы свободны. Что сказать Ивану, я подумаю.

Спина ныла, и Овсей поплотнее закутал её шарфом – застудишь, потом не работник…

В кромешном мраке ноябрьской ночи земляной вал, полукольцом охватывающий орудийную площадку, виднелся смутно, колья же рогаток же и вовсе были не видны. Да, вчера они славно потрудились, этакую прорву земли перекопать! Да ещё и подмёрзнуть успела землица сверху… Ну ничего, Бог даст, не пропадут труды зря…

Из шалаша, срубленного позади орудийной площадки, раздавался храп – товарищи Овсея спали вповалку, прямо в шубах и сапогах, иначе замёрзнешь… Тут и там мелькали огни, перекликались часовые.

Позиция, на которую поставили сильную летучую батарею, была на стыке костромского и ярославского полков. Вообще-то батарея Петра Собакина была летучей, и двенадцать лёгких орудий обычно обходились без укреплённой позиции, появляясь в нужном месте в нужное время. Однако с воеводами не спорят, как сказано, так и стоять надобно. Оно и лучше, конечно, в земляном укрытии. А если что, так всегда сняться можно, кони-то рядом…

Небо между тем понемногу начало сереть. Рассвет занимался медленно и неохотно, будто в склянку с чернилами кто-то по капле доливал молоко. Ещё немного стоять, подумал Овсей, притопывая ногами, чтобы согреться. Вообще-то пора бы уже определиться хану Ахмату, либо туда, либо сюда, а то, как в той притче, пар-то выходит… Или до весны тут стоять придётся?

В предрассветных сумерках перекликались голоса, тёмным пятном проскакал всадник, передвигаясь мелкой, осторожной рысью – не поломать бы сдуру ноги коню… Что-то случилось, подумал Овсей, похлопывая себя по плечам. Однако, морозец неслабый под утро… Да что у них там?

Серый ноябрьский рассвет всё-таки разогнал кромешный мрак, уже были видны и рогатки, и поле перед позициями. Видно было также, как меняют караул у соседей. Всё, моя смена кончилась, подумал Овсей…

Галопом подскакал Собакин, осадил коня.

– Всё дрыхнете, сурки?! Вставайте, ребята! Скоро дома будете дрыхнуть! Подъём, говорю!!!

Из шалашей выбирались заспанные артиллеристы, вся батарея.

– Чего шумишь, Петро Иваныч?

– «Чего-чего» – передразнил командир. – Нету татар, ребята! Ушли они, ясно? Вдарились в бега, вместе с ханом своим Ахметом!

Овсей почувствовал, как на лицо его наползает блаженная, дурацкая улыбка. Ушли… Значит, всё?

– Слышь, Овсюха! – хлопнул его по плечу Прохор, улыбаясь во все зубы. – Живём, парень! Перетерпели мы Ахмата!

Овсей хотел ответить, и не мог – что-то будто застряло в горле.

Перетерпели…Всё будет ещё на Руси, и морозы, и вьюги. Однако мрак кромешный, похоже, кончился.

КОНЕЦ

04. 04. 2008 Челябинск.