Текст книги "Мария, княгиня Ростовская"

Автор книги: Павел Комарницкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 47 страниц)

– Ну-ка дай! – боярин Дмитрий Иванович взял со стола крохотный свиток, повернулся к окну, сощурив глаза. – Мелко-то как написал, и не прочтут…

– Раньше читали, и нынче прочтут, – обиженно возразил книжник.

– А почему титлы опустил?

– Места нету, говорю же!

– Ну, ладно… – покусал губу боярин. – Укладывай письмо, сейчас голубем и отправим.

– А в Белоозеро?

– А в Белоозеро завтра. Или сегодня?

– Можно и сегодня. Дни длинные уже, долетит, чай.

Боярин вздохнул угрюмо.

– Долететь-то долетит… Токмо что писать?

– Напишем, что жив князь наш Василько Константинович. По нынешним временам ой как немало это.

– Ну так и напиши, значит, сегодня и отправим. Да, и памятку на Углич мою перепиши.

Савватий удивлённо вскинул глаза.

– Ушло же письмо сие, позавчера ещё. С гонцом, что все послания увёз разом.

– Вот именно. Позавчера ушло, ответа нет. Докуда дошло, неясно.

Забухали, приближаясь, кованые сапоги. Здоровенный кметь, один из немногих оставленных в городе, буквально ворвался в книгохранилище. Ирина Львовна, возлежавшая на столе подле Савватия, негодующе мявкнула и зашипела – она не жаловала невеж.

– Мне сказали, ты здесь, Дмитрий Иванович! Поганые подходят!

Боярин резко встал.

– Савватий, все письма допиши, быстро! Есть место, нет – хоть меж строк пиши!

– Что дописать? – невпопад спросил Савватий, моргая.

– Маленький, что ли?! – рявкнул Дмитрий. – И чтобы письма сейчас же на голубятню!

– … В городе совсем мало войска, хан. Всех своих воинов увёл с собой местный коназ Басилко, ушедший к коназу Горги.

Живая стена всадников колыхалась, стоя против деревянных стен Ростова. Бурундай разглядывал раскинувшийся перед ним город, привычно отмечая высоту стен и башен. Стены так себе, довольно высокие, но тонкие, против стен Владимира… Вот ров глубокий, это да…

– Эй, как тебя?

– Меня зовут Фэн Тун-по, прославленный!

– Да, ставь свои машины, Фэн Тун-по.

Фэн Тун-по, китайский стенобитчик, поставленный начальником над осадным обозом, выделенным Елю Цаем в распоряжение Бурундая, склонился в почтительном поклоне.

– Слушаюсь, о храбрейший багатур! Сегодня вечером мы сможем начать обстрел. Только мне нужны камни…

– Вряд ли тебе понадобятся камни, – усмехнулся Бурундай. – Твои машины будут стоять для устрашения. Но ты всё-таки ставь их как положено, и камни тебе доставят.

Бурундай тронул пятками коня, и в сопровождении охранных нукеров подъехал поближе, остановившись в трёхстах шагах от городских ворот. Стена монгольского войска тоже придвинулась к городу, оставаясь чуть позади. Бурундай спиной чувствовал эту силу, и это было приятно. Пять туменов – разве этот городишко может устоять?

Бурундай кивнул, и бывший князь Глеб выдвинулся из толпы ещё чуть вперёд.

– Эй, ростовские! Кто тут у вас за князя остался?

– Чего надо? – донёсся ответ с башни. – Боярин Дмитрий здесь.

– Слушайте и запоминайте! Перед вами войско могучего багатура Бурундая, посланного сюда по воле Повелителя нашего величайшего Бату-хана, чтобы бросить к копытам его коня здешние земли! Он приказывает вам открыть ворота и принять воинов Бату-хана, как полагается. Славный Бурундай обещает, что город ваш останется цел. Если же вы ослушаетесь, вас ждёт суровое наказание. Никто из вас не останется в живых!

– А ты, никак, из бывших русичей будешь? – спросили с башни.

– Был им и посейчас остался! – нимало не смущаясь, откликнулся Глеб. – Служить Бату-хану великая честь, коей немногие удостоиться могут! Так что передать?

Долгое, долгое молчание. Глеб оглянулся на Бурундая, тот кивнул.

– Славный Бурундай даёт вам время подумать. Он понимает, что вы связаны присягой своему князю, и уважает вашу верность своему господину. Но до заката вы должны решить. Как только скроется солнце, китайские мастера начнут обстрел, и тогда будет поздно. Думайте и решайте!

Глеб повернул коня и нырнул в гущу охранных нукеров, окружавших Бурундая. Возможно, несколько поспешно. Что там ни говори, а стоять под стенами в пределах досягаемости тяжёлых русских луков как-то неловко…

– … Ты что скажешь, Дмитрий Иванович?

Солнце садилось в тучи, окрашивая их в тёмно-багровые тона, отчего тучи те напоминали чем-то куски сырого мяса. Боярин Дмитрий, поставленный князем воеводой над городом на время отсутствия самого князя, смотрел в щель раската, как снуют туда-сюда китайцы, снаряжая стенобитные машины, как пленные, подгоняемые нагайками, тащат охапки хвороста и длинные штурмовые лестницы с крючьями на концах…

– Что скажу? До утра, возможно, и выстоим.

Соратники, обступившие воеводу, угрюмо молчали. Из татарского лагеря доносился смех, гортанные выкрики, запах жареного и варёного мяса. Тут и там пылали костры, воины садились подкрепиться. Дмитрий до боли сжал зубы от бессилия. Татары готовились к приступу, как к чему-то надоедливо-привычному, сто раз пройденному, и нисколько не сомневались в успехе… Естественно, подумал боярин. Чего тут сомневаться, с такой-то силой?

Длинный рычаг камнемёта пошёл вниз, притягиваемый канатами толпы заряжающих. От горевших неподалёку костров четвёрка оборванцев потащила раскалённый валун. К воротной башне выехала группа людей, из которой выделился тот самый переводчик, судя по выговору, русский.

– Ваше время истекло, господа ростовцы! Каков будет ответ?

Рычаги второй и третьей стенобитных машин тоже пошли вниз, в первой же раскалённый камень уже уложили в железную корзину. У костров вражеские всадники зажигали стрелы, обмотанные просмолённой паклей.

– Открываем ворота… – глухо промолвил Дмитрий Иванович. – Бесполезно народ губить…

– Сам к ним с ключами выйдешь, али как? – хрипло спросил другой боярин, из-под шлема которого копной выбивались седые космы.

Дмитрий поднял голову, твёрдо выдержал горящий взгляд говорившего.

– Ну не тебя всяко пошлю, Олтуфий.

– Отстань, зверь, не до тебя!

Савватий лихорадочно сворачивал свитки в большие рулоны, по дюжине и больше в каждом, плотно обвязывая их тонким шнуром. Со свитками, положим, было проще – не так много их, и место укромное имеется…А вот с книгами беда. Эх, дурья башка, надобно было заранее попрятать всё…

Таща на спине мешок с книгами, Савватий увидел ключницу Пелагею, идущую навстречу.

– Тётушка Пелагея, сам Бог тебя послал… Куда мне спрятать?

– Книги, что ль? В овощную яму, куда же ещё.

– Да ты что?! – возмутился книжник – Это же сокровища духа! И стоят денег немалых!

Старая ключница усмехнулась.

– Сокровища, говоришь? Это для тебя они сокровища, а для тех, что придут сюда, это просто кожа истёртая, бумага да доски. Так что вали всё в кучу, вперемешку с репой, глядишь, и побрезгуют выбирать.

– Гм… А ведь верно! – посветлел лицом Савватий. – Голова у тебя, тётушка Пелагея!

Ключница, наоборот, посмурнела ещё больше.

– Вроде умный ты мужик, Савватий, однако порой смотришься дурак дураком, ты уж не серчай. О книгах ли нынче забота? О людях думать надо.

– Права ты и не права, Пелагея, – книжник тоже посерьёзнел. – Вот мы помрём, а дела и мысли наши останутся. В книгах в том числе. Так можно ли предать память людскую?

Пелагея криво усмехнулась.

– Не буду я спорить с тобой, Савватий, книжного человека переспорить невозможно. Одно тебе скажу – ты оставь на полках чего не жалко. Чтобы не совсем пусто было. Да, и учти – бумага поганым вряд ли понадобится.

– Это я сам уже понял. Тут, в мешке, токмо пергамент.

– А это что за строение?

– Это ихний храм Успения, о прославленный!

И только уже произнеся слова, бывший князь Глеб поймал себя на этой оговорке: «ихний». Да уж… Скоро он научится называть своих, русских людей «урусами». Хотя, если разобраться, что такое «свои»? Своими будут, когда поставит великий Бату над ними князем…

– Поехали к нему. Нет, сперва я хочу поглядеть на дом коназа Басилко.

Бурундай ехал по улицам города, с любопытством разглядывая дома и заборы. Город будто вымер, ни одного прохожего на улицах, и даже собаки не лаяли, затаились. Монгол усмехнулся. Это первый урусский город, сдавшийся без боя. Похоже, даже до деревянных голов урусов стало доходить, что всякое сопротивление бесполезно. Что же, такое поведение надо поощрять.

– Дэлгэр, Адууч, Булган, Тюрюубэн! Вы отвечаете за спокойствие в городе. Город не жечь, жителей не убивать.

– Будет исполнено, прославленный. Но вот вопрос – что делать с теми, кто будет противиться воле твоих воинов?

– Я говорил о мирных жителях, а не преступниках и бандитах, пренебрегающих законами самого Чингис-хана. С преступниками разговор должен быть один – смерть.

– Всё ясно, Бурундай-багатур! Когда мы начнём изымать принадлежащее нам имущество?

Словно в ответ на его слова раздался пронзительный девичий визг, женские вопли и причитания.

– Похоже, твой вопрос запоздал, Дэлгэр. Изъятие уже началось.

Бурундай пришпорил коня, направляя его к воротам княжьего двора. Надо спешить, иначе всё будет изъято без участия Бурундая. Если говорить откровенно, никакой хан не всесилен. Можно отдать только те приказы, которые будут исполнены – например, не жечь город. Но не трогать в целом городе имущество и девок – такой приказ невыполним, даже если его отдаст сам Бату-хан. Именно потому ни Бату, ни тем более Бурундай не отдают подобных приказов.

– Всё собранное свозите к этому каменному дому! – Бурундай указал нагайкой на храм Успения. – Я и мои люди будем ночевать там!

– А там что?

Бурундай указал рукой на вход в библиотеку. Двое дюжих нукеров, одним ударом распахнув дверь, вошли один за другим, расчищая путь хану. Вряд ли, конечно, кто-то здесь осмелится напасть из-за угла на самого Бурундая, но мало ли…

В книгохранилище пахло пылью, пергаментом и мышами. Маленький смешной человечек с пегой бородой сидел, поглаживая большую белую кошку. Увидев вошедших, кошка зашипела, спрыгнула с колен и исчезла под книжными стеллажами.

– Ты кто?

– Я здешний книжный хранитель, о славный багатур, – неожиданно по-монгольски ответил человечек. Брови Бурундая поползли вверх.

– Ты знаешь язык халха?

– Немного, очень немного.

Монгол хмыкнул.

– Много ещё языков ты знаешь?

– Не очень, великий хан.

Бурундай удовлетворённо поцокал языком.

– Мне нужен такой человек. Будешь служить у меня. Как тебя зовут?

– Моё имя Савватий. Но я служу у князя Василько Константиновича…

Бурундай не дослушал.

– Булган, заберёшь его и всё, что тут найдёшь ценного. И объясните урусу его место.

Монгольский полководец повернулся и вышел. Один из нукеров, ухмыляясь, огрел Савватия нагайкой, от чего тот рухнул на колени. Второй уже надевал ему на шею верёвку.

– Кто тебя спрашивает, урус? Отныне будешь служить славному Бурундаю. А если что не так, удавим, как собаку.

«Вроде умный ты мужик, Савватий, однако порой смотришься дурак дураком», всплыли в голове отче Савватия слова ключницы. Дурак, он дурак и есть, даром что учёный… Ну кто его за язык тянул? Похвастал своей грамотностью – перед кем?!!

Монголы уже вовсю потрошили книги, раздирая переплёты и кинжалами срезая кожу.

– Да брось, Адууч, это свиная кожа. Ни на что не годится, – здоровенный нукер с рожей, которая вряд ли влезла бы в кадушку, пренебрежительно швырнул книгу на пол.

Савватий тоскливо оглядел разоряемую библиотеку, но монгол уже натянул верёвку, увлекая его к выходу.

– Пошли, пошли, урус. У нас хорошо, будешь каждый день есть похлёбку из потрохов!

– Всё это хорошо, женщина, – Бурундай поигрывал плёткой, разглядывая стоявшую перед ним в полный рост ключницу Пелагею. – Всё это очень хорошо, и хлеб нам сейчас очень нужен. Но скажи, где коназ Басилко зарыл серебро и золото?

В глазах тётушки Пелагеи мелькнуло удивление.

– А кто сказал, что князь его зарыл, то злато-серебро? Я не казначей, однако полагаю, что всё с собой увёз Василько Константинович. Золото, оно, чать, не сено, места много не занимает.

Бурундай в задумчивости пожевал губами. В рассуждениях этой женщины, которой доверены все ключи, был немалый резон. Золото и в самом деле удобнее держать под рукой. Однако всё надо проверить.

– Возьмите её. – хан указал нагайкой на Пелагею. – Бейте, пока не скажет, где серебро и золото, Потом пытайте огнём.

– А если она не знает?

– Тем хуже для неё. Или скажет, где, или подохнет. И всё тут обыскать!

– Как называется этот город?

– Это Тувер, о прославленный!

Джебе рассматривал раскинувшийся перед ним городок с привычными уже деревянными стенами и башнями. Ещё один… Это становится даже как-то неинтересно.

– И много ещё у урусов таких городов?

– Достаточно, о прославленный. Но этот вот город – последний во владениях коназа Еруслаба. Дальше идут владения Ноугорода.

Джебе скосил глаза на толмача.

– Запомни, глупый Абыдул – везде и всюду простираются владения Повелителя Вселенной. Все остальные лишь пользуются своими землями.

Толмач, прижав руки к сердцу, почтительно склонил голову.

– Ты как всегда прав, о прославленный Джебе-нойон!

– Ладно… – зевнул Джебе. – Елю Цай, ставь свои машины вон там и там. И с той стороны одну. Начинаем работать… Абыдул, изложи урусам наши обычные условия…

– … Что делать будем, княже?

Ярослав Ярославич, сын князя Ярослава Всеволодовича, кусал губы, наблюдая, как разворачиваются вражеские войска, готовясь к осаде.

– Как думаешь, воевода, сколько времени простоим мы.

Воевода неопределённо повёл плечом.

– Как приступать будут… Может, и до послезавтра продержимся. Но вернее всего, завтра всё разом и кончится, Ярославич. Видишь это вон?

Невдалеке, удобно развернувшись на заснеженном поле, распаханном от стен города до близкого леса, толпа человечков, казавшихся отсюда смешными и маленькими, разгружала повозки и сани, таскала брёвна, какие-то непонятные штуковины…

– Это осадный обоз ихний, княже. Думаю, к вечеру соберут они стенобитные машины. Пристреляются на свету, после можно всю ночь стены ломать и город жечь. А как разрушат стены, так поутру на приступ пойдут. Сила немеряная у них, и хватит нас весьма ненадолго.

Ярослав взглянул в лицо своему воеводе, и старый воин испытал вдруг чувство сожаления. Эх, молодой ведь совсем парнишка…

– Мне отец не раз говорил: сопротивление ворогам напрасным не бывает, – Ярослав решительно тряхнул головой. – Будем биться!

Воевода крякнул.

– Ну что же, Ярославич. Биться так биться. Двум смертям не бывать… Тогда вот что. Далеко ли у тебя тот немецкий самострел запрятан?

– Ну?

– Видишь вон, тот человек пешим стоит, а все его слушаются? Вон, со стилом и дощечкой для письма который. Думаю так, это ихний самоглавный порочный мастер. Вот его бы снять…

– А что? – Ярослав уже прикидывал на глаз расстояние. – Вполне даже достанет. Когда испытывали самострел тот, так на шестьсот шагов железная стрела летела!

– А может, урусы на сей раз откроют ворота…

– Может, и откроют, хотя я сомневаюсь, – Елю Цай черкал по навощённой дощечке, делая вычисления. – Урусы упрямы и недальновидны, Чжень.

– А некоторые говорят, что они все герои…

Елю Цай искоса взглянул на помощника, державшего дальномерную рейку.

– Герой тот, кто сражается, пока есть хоть какие-то шансы на победу. Если шансов нет вовсе, это уже не герой, а упрямый глупец.

– А великий Кун Фу-цин говорил, что пока есть шансы на победу, сражается воин. И только когда нет шансов, сражающийся становится героем…

Елю Цай с интересом взглянул на помощника.

– Ты читал великого?

– Да, мой господин. У нас дома были шёлковые свитки, написанные самим… Пока не пришли монголы.

Елю Цай приложил палец к губам.

– Мне будет жаль, Чжень, если твой язык отрежет твою же голову. И вообще, у нас масса работы!

– Давай его сюда.

Воевода с интересом наблюдал, как в бойнице башни устанавливают тяжёлый немецкий самострел. На массивном дубовом ложе, снабжённом спереди крюком, чтобы цепляться за край бойницы, горизонтально располагался короткий лук, выкованный из закалённой стальной полосы. Возле приклада размещался вороток, посредством которого сие устройство взводилось – руками преодолеть чудовищную силу пружины было невозможно. Бесполезная вещь, если биться в поле. А вот в крепости…

Стрелок, прижав к груди приклад самострела, уже вертел рукоятки взводного воротка двумя руками. Раздался щелчок – «орех» самострела захватил тетиву. Ратник сложил рукояти воротка, чтобы не мешали стрельбе. Вложил в жёлоб короткую стальную стрелу.

– Готово у меня. Которого бить?

– … Нет, Чжэнь, не этот. Вот этот!

Елю Цай рассматривал разложенные перед ним железные зубья от камнемёта. Он был недоволен помощниками. Не чувствуют машину, хоть убей! Всё надо самому, все расчёты и замеры… Стенобитное дело требует не только ума и умения делать расчёты. Если разобраться, это тонкое искусство, сродни ковке мечей или лепке фарфора. Машину надо чувствовать не умом даже, а сердцем, вот что. Ну разве может камнемёт с таким рычагом и противовесом, с этой вот корзиной, при такой длине цепи использовать вот этот спусковой зуб? Камень полетит настильно и уже в двухстах шагах покатится по земле. А если взять сейчас, к примеру, вот этот зуб, то выйдет совсем плохо – тяжеленный валун, освободившись слишком рано, взлетит вертикально вверх и рухнет назад, разнося машину в щепки… Этот для другой корзины и другого веса, а этот вот вообще годится только для метания лёгких зажигательных снарядов-горшков…

Глядя, как помощник вбивает зуб в конец рычага, Елю Цай усмехнулся. Он отдал Фэн Тун-по лучших рабочих именно потому, что на мастерство самого Фэна надежды немного. Нет, никто не сможет заменить Елю Цая, во всём войске Бату-хана… Вот что будет делать прославленный, могучий и прочее нойон Джебе, если его, Елю Цая, убьют? Заваливать каждый урусский городок трупами монгольских воинов по верх частокола? Много потребуется воинов, однако… И Джебе, при всей его спеси, кажется, осознал это. Вон какая охрана вокруг, не хуже, чем у самого Джебе…

Елю Цай усмехнулся. Нет, его не убьют. Лезть на стены, махать мечом – удел могучих, храбрых и безмозглых. Он, Елю Цай, великий Мастер. Он поражает врагов на расстоянии, силой своих машин и своего гения, оставаясь недосягаем…

Тяжкий удар в грудь опрокинул китайца, разом лишив дыхания. Последнее, что почувствовал Елю Цай, глядя на короткую железную стрелу, глубоко засевшую в солнечном сплетении, это безмерное удивление. Откуда, как? Не бывает, не может быть у урусов таких луков…

– … Как это случилось?

– Я… Я не знаю, о великий хан! Мастер упал замертво, и в груди у него торчала железная стрела! Никто не видел, откуда она прилетела…

– Ты лжёшь, бездельник! Нет таких луков, не может быть!

Китаец склонился в низком поклоне.

– Ты можешь засечь меня, о великий, но это правда. Помощник Чжан попытался помочь мастеру, но тут же был убит второй стрелой. И стрела та прилетела от урусского города, и опять никто не видел, как она летела.

– Поехали! – Джебе толкнул пятками коня.

Недособранный камнемёт выглядел сиротливо, длинный рычаг, к которому не успели присоединить противовес, бессильно лежал на земле, вместо того, чтобы торчать вверх, грозя самому небу. Возле покинутой машины никого не было, все китайцы спрятались на опушке леса, опасливо выглядывая из-за деревьев. Монгол усмехнулся. У страха глаза велики, так говорят урусы. Уж до опушки леса точно никакой лук не достанет, тут даже и китайская машина бессильна… Или достанет? Могут ли быть на свете луки, способные бить на тысячу шагов?

– Все ко мне! – скомандовал Джебе.

Конвой сдвинулся плотнее. Это правильно. Потеря Елю Цая болезненна, но не смертельна. Вот потеря великого Джебе будет невосполнима. Прежде всего для самого Джебе.

Елю Цай лежал на спине, широко раскрыв глаза с огромными зрачками, в которых застыло изумление. Никто не догадался в суматохе закрыть мёртвому глаза. Рядом лежал помощник Чжан, поражённый в спину. Ладно… Это дело надо проверить.

– Эй, вы, суслики! – возвысил голос Джебе. – А ну, к машине!

– О великий хан, урусы стреляют…

– Мне повторить? – удивился Джебе. – Работать, я сказал!

Китайцы понуро побрели к недостроенному механизму, обречённо поглядывая на стену города, казавшуюся отсюда далёкой, далёкой…

– Что-то тут не то, мой господин, – подал голос начальник охраны. – Не может быть, что стреляли со стены. Слишком далеко.

– Вот и я так думаю, – проворчал Джебе. – Но откуда тогда? На этом поле не спрятаться и зайцу, и китаец уверяет, что стрела прилетела с той стороны, а не от леса.

Конь вдруг заржал и прянул в сторону. Мимо головы Джебе свистнула стрела, летевшая так быстро, что он едва заметил мгновенный росчерк. Сзади захрипел, хватаясь за горло, здоровенный нукер.

– Все в лес!

На это раз приказ великого полководца был выполнен мгновенно. Уже находясь под прикрытием медноствольных сосен, Джебе ухмыльнулся. Как это так получилось, что пешие китайцы оказались в лесу вперед его конных нукеров?

– Значит, так, – Джебе обвёл глазами своих воинов. – Эти олухи нам не подмога, ясно. Всё равно им не дадут работать. Перебьют, как тарбаганов. Прикрывать же каждого щитами…

– Можно использовать для этого дела пленных урусов, – подал голос тысяцкий, сопровождавший своего командира.

Джебе подумал.

– Нет. Да и ещё вопрос, смогут ли наши щиты выдержать удар такой вот стрелы. – он кивнул на извлечённый из тела Елю Цая тяжёлый арбалетный болт. – В общем, нечего терять время. Готовить лестницы и хворост для засыпки рва! Как только стемнеет, пойдём на штурм. Неужели храбрые монгольские воины не справятся с горстью урусов без помощи китайцев?

* * *

Кони осторожно ступали по глубокому снегу, стараясь нащупать в толще сугробов торную тропу. Олекса Петрович усмехнулся – тропа… Одно название только. Посольство князя Георгия пробиралось теперь тайными путями, по которым и охотники на зверя редко ходят. Что делать… Торные дороги теперь во власти поганых, и уже дважды русичи едва не напоролись на монгольский разъезд.

Голуби в клетках, притороченных к сёдлам запасных лошадей, громко заворковали. Боярин оглянулся, всё ли в порядке. Голуби, это было ценно. Даже если выпускать по паре, а не по одному, так шесть посланий отправить можно. Хватит до конца… До какого конца?

Олекса снова невесело усмехнулся. Да до любого конца. Какой будет. Если даже князь Георгий будет вести переписку с Михаилом Всеволодовичем, отвечая тотчас по получении письма… Два дня туда, два обратно, итого четыре. Шестью четыре – двадцать четыре. А сегодня уже двадцатое февраля, и хорошо, если такими тропами, как эта, удастся достичь Сити хотя бы послезавтра…

Вообще, обратный путь посольства растянулся донельзя. Уже под Тверью пришлось хорониться от татар, и чем дальше, тем сильнее. Разграбив всё вокруг городов, монголы начали обшаривать все лесные углы – запасы сена и зерна ненасытная орда пожирала стремительно. В любом месте можно было ожидать встречи с всадниками на низкорослых мохноногих лошадках.

Нет, определённо прав князь Глеб, не послав с посольством охранную сотню. Сотня, это против разбойников надёжная защита, не против войска. Тут или надо идти таким вот малым отрядом, способным незаметно просочиться сквозь врагов, или уж целой ратью. Вот зря Михаил Черниговский сомневается. Рать, тысяч в полста верхоконных, вполне сейчас пройдёт, не успеют сосредоточиться поганые для перехвата… Только быстро продвигаться надо, как те татары делают…

Конь внезапно захрапел и дёрнулся, прервав мысли Олексы. Твёрдой рукой опытного всадника боярин попытался осадить коня, но тщетно – животное почуяло впереди что-то весьма неприятное. Волки? Медведь?

– Что там, Немир? – спросил боярин у едущего впереди витязя.

Мохнатые лапы елей расступились, открывая взору довольно обширную поляну – очевидно, поле, расчищенное посреди леса.

– Сам смотри, Олекса Петрович, – несколько запоздало ответил Немир.

На поляне там и сям валялись полуобглоданные человечьи трупы. Несколько волков, опасливо оглядываясь, неспешно потрусили к лесу. Охота была связываться с живыми людьми, в железе, когда кругом полно мёртвых и голых…

Олекса соскочил с коня, непрерывно прядающего ушами. Конь зафыркал – лошадиной стойкости тоже есть пределы. Сзади топотали, беспокоились другие лошади.

Прямо из снега к нему тянулись скрюченные пальцы, словно прося чего-то.

– Ой, неужто русские люди?! Родные!!

Боярин стремительно обернулся.

С высокой густой сосны сползало, трясясь, существо необычного вида. Олекса даже не сразу признал в нём человека. Обмотанное пучками жухлой подснежной травы, оно напоминало не то лешего, не то громадную ожившую мочалку.

– Родненькие… – человек оставил попытки слезть с дерева и рухнул в снег кулём. Видимо, не удержали руки-ноги.

– Ты кто таков, дядя?

Но человек уже потерял сознание.

– Погоди-ка, – наклонился боярин. – Это никак человек князя Василько Ростовского? Точно, книжник. Знаю я его.

– …Не стали нас рубить поганые. Раздели до нитки, даже лапти с онучами сняли. Я ему говорю – лапти-то вам зачем, окаянные? Помёрзнут люди в лесу нагишом. А нехристь знай смеётся – зверям, мол, одёжа не положена, так проживёте. И ускакали. Жива с Иваном ладились огонь добыть, да не сумели. Ну, сбились мы в кучу, ровно овцы, да только босиком по снегу недалече уйдёшь. Только тут меня надоумило снег грести, траву с-под снега вытаскивать да вязать. Люди, кричу, делай как я! Да никто уж не движется, сомлели. Ну и помёрзли все. А тут волки. Едва на дерево забрался…

Боярин Олекса и витязи слушали, стиснув зубы. Савватий, одетый в широкие, явно не по росту ему штаны и нагольный полушубок из запаса, уже перестал стучать зубами от холода. Нодья, налаженная из двух коротких обрубков бревна, уже разгорелась, распространяя вокруг живительное тепло, и каша в котелке распространяла вкусный запах.

– Пошто сбежал-то?

Савватий обиженно посопел. Вздёрнул кудлатую пегую бородёнку.

– Сил нету смотреть, как они над русским людом изгаляются. Нельзя служить царю Ироду, так в Писании сказано. Предательством стала бы служба та.

Боярин крякнул, и витязи теперь смотрели на смешного книжного человека с симпатией.

– Добро мыслишь, Савватий. Знаю я, сейчас немало уж ососков поросячьих на службу бешеным волкам поступить готовы. Выжидают покуда, боятся. Как оно повернёт…

Савватий внезапно остро глянул на боярина. Не положено вообще-то так глядеть простолюдину на большого человека, ну да ладно. На сосне пересидел…

– А есмь надежда, боярин?

– Ну, ты! – осадил книжника Олекса. – Говори, да не заговаривайся!

Плечи Савватия опустились, и голова поникла.

– Поганые Тверь взяли. Всех убили поголовно. И молодого князя Ярослава Ярославича тож.

Боярин со свистом выпустил воздух.

– Так, стало быть. И князя Ярослава Всеволодовича не миновала чаша сия…

– … От князя Михаила весть прибыла.

– Давай сюда!

Князь Георгий взял капсулу голубиной почты, извлёк скатанное в трубочку письмо, развернул тонкую бумажку.

– Ну, слава Богу, добрался Олекса Петрович до Чернигова! – подал голос находившийся в горнице князь Василько: зашёл погреться к дяде, да и обговорить кой-чего не грех. – Что там пишет Михаил Всеволодович?

– Пишет… Да ничего пока, считай, не пишет. Добрались послы, отправлены обратно с подарком. Голубей преподнёс им Михайло Всеволодович.

– Это добро. Связь наладим, голуби по нынешним временам… А насчёт подмоги?

– Экий ты быстрый, – усмехнулся Георгий. – Ну, сразу не отказал, и то хлеб. Больше никаких вестей? – обернулся князь к гонцу, доставившему послание.

– Больше ничего. Нет никаких вестей, княже. Ниоткуда нет.

Старший витязь, из тех, что ежедневно наведывались в тайную избушку с голубятней, смотрел виновато, точно был причиной отсутствия всяких новостей.

– Ладно. Идите! – князь Георгий устало мотнул головой.

Когда гонец, топоча подкованными сапогами, вышел за дверь, заговорил князь Василько, сидевший возле печи, грея озябшие ладони о горячий камень.

– А какие ещё вести ждёшь ты, дядя? Ростов взяли поганые, Углич тоже… Переяславль дотла сожгли, Дмитров… Откуда вести?

Георгий Всеволодович нервно дёрнул щекой, но промолчал. Племянник был прав. Из всех городов Северо-восточной Руси уцелели только Ростов и Углич, ограбленные до нитки, но по крайней мере не сожжённые дотла. Да ещё Ярославль был цел покуда, и крепость Кострома вроде как, но обольщаться не следовало: падение их дело ближайших дней. Кольцо сжималось.

Оставалось, правда, ещё Белоозеро, на краю света. Связь с ним шла кружным путём, через Ростов, поскольку голубей из Белозерска не было в хозяйстве Ропши.

– Не доберутся они до Белоозера, не бойся, – словно прочёл мысли племянника князь Михаил. – Далеко больно, а добыча невелика. Да и леса тамошние непролазны к весне.

– Леса под Владимиром тоже не слабые, однако повсюду пролез Батыга, – Василько оторвался от печки. – Ладно, пойду я.

– Погоди… – князь Георгий зашарил под лавкой, извлёк большую бутыль тёмного стекла. – Выпей со мной, Василько Константинович. Уважь дядюшку.

Василько снова сел на лавку.

– Не след бы пить нам, дядя. Голова трезвой во всякий час нужна.

– Осуждаешь? – князь Георгий достал два серебряных кубка. – А ты не осуждай.

Георгий Всеволодович откупорил бутыль, налил в кубки тёмного красного вина, в полутьме казавшегося чёрным.

– В тот день, как девять дней Агафьюшке моей и сыночкам было, закрутились мы, дохнуть некогда было… Так и остались не помянуты они… Пей давай!

Василько, поколебавшись, взял кубок.

– Земля им пухом, дядя.

Выпили, не закусывая. Помолчали.

– Я часто думаю теперь про сон тот, что Феодулия… Евфросинья, то есть, в детстве видела.

– Про геенну огненную и мрак кромешный?

– Ну. Получается, что предвидела она? Сквозь время зрит?

– Не знаю, дядя. Вполне даже возможно.

Георгий вновь наполнил кубки.

– Давай-ка ещё выпьем, Василько. Неизвестно, сможем ли ещё когда.

Василько, поколебавшись, выпил. Решительно поставил кубок на стол.

– Пойду я, Георгий Всеволодович. Мне ещё надобно на вышку…

– Погоди, я с тобой, – князь Георгий налил себе ещё, выпил залпом. – Пойдём.

На улице было уже совсем темно. Морозный воздух немного отрезвил, отогнав на время винные пары, уже затуманивавшие головы. Стражники при виде обоих князей вскочили, двинулись разом, привычно беря в конверт.

– Дни длинные становятся. Весна скоро, – Василько шагал сбоку от дяди, уже слегка пошатывавшегося.

– Весна… Да… Увидеть бы ещё раз траву зелёную… Сможем?

– Да что же это, дядя! – не выдержал Василько. – Нельзя так, право! Ты князь великий, не кто-нибудь!

– Здесь обождите! – строгим трезвым голосом приказал Георгий охране. – На вышку мы с Василько Константинычем вот полезем.

Голос был слишком строгий и трезвый, чтобы можно было обмануться.

– Может, не надо, дядя? – спросил с беспокойством Василько.

– Может, надо!

Сторожевая вышка, срубленная из трёх самых высоких сосен, неошкуренная и решётчатая, возвышалась над дремучим вековым лесом, укрывшим русскую рать. Надолго ли укрывшим?