Текст книги "Мария, княгиня Ростовская"

Автор книги: Павел Комарницкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 47 страниц)

– Ну вот и ладно, – облегчённо вздохнул князь Михаил, как будто здоровенный куль с зерном с плеч скинул. Обернулся к князю Васильку. – Насчёт свадьбы, я полагаю, так решим… Э, э! Да ты слышишь ли меня, Василько Константинович?

Князь Михаил вгляделся в лицо собеседника, рассмеялся, хлопнул себя руками по ляжкам.

– Два сапога пара! Всё, Мария, иди покуда! Всё, говорю, свободна!

– … Филя, прости меня! Простишь?

В горнице, где спали сёстры, было сегодня жарко – по случаю приезда важных гостей истопники натопили все печи в княжьем тереме, как в бане – но Мария лежала, укутавшись до подбородка.

– За что, Мариша? Нет твоей вины передо мной.

– Ну как же… Филя, ведь я жениха у тебя увела, так выходит…

– Нет твоей вины, Мариша, – уже твёрже повторила Феодулия. – ОН выбрал тебя, понимаешь? Как увидел тебя, так и полюбил. В тот же миг.

– Да откуда тебе-то известно? – не выдержала Мария. – Ты и глаз от земли не подымала…

– Для того, чтобы видеть, не обязательно таращиться во все глаза, как ты, – тихо засмеялась Феодулия. – Давай спать уже!

Некоторое время сёстры молчали, слушая, как где-то капает на пол вода, стекающая со свинцового переплёта окна, да потрескивает нагретое печью дерево.

– А может, и надо было тебе таращиться… – неожиданно пробормотала Мария, засыпая. – Может, тогда всё было бы иначе…

Пауза.

– Может, и надо было, – медленно, тихо ответила Феодулия.

– … Венчается раб божий Василько с рабой божьей Марие-е-ей!..

Голос отца Иоанна, епископа Черниговского, а по совместительству и духовного наставника князя Михаила и всей его семьи, зычно раскатывался под церковными сводами. Церковь была полна народу, в воздухе плавал чад от множества горящих свечей, пахло воском и ладаном.

Мария испытывала беспокойство – свечка, которую она держала, грозила вот-вот растаять в потной разгорячённой ладони. Вот интересно, велик ли будет грех, если при венчании невеста уронит свечку? Надо будет спросить у Феодулии, уж она-то всё про грехи знает…

– …Согласен ли ты, Василько, взять в жёны рабу божью Марию?

– Да… – услышала Мария хриплый голос своего жениха. Или уже мужа? А вот интересно, с которой поры они будут мужем и женой – как отец Иоанн венец возложит, или только когда кольца наденут?

– …Согласна ли ты, Мария, стать женою раба божьего Василько?

– Да – ответила Мария, глядя на отца Иоанна широко распахнутыми глазами. Свечка в руке медленно расплывалась. Ой, ой, сейчас упадёт…

– … Наденьте кольца, дети мои, – отец Иоанн чуть пригасил голос, немного убавив торжественности, но взамен подбавив сердечности.

Чуть дрожащие чужие пальцы коснулись руки Марии, на палец скользнул гладкий, холодный металл. Надевая кольцо жениху, Мария испытала огромное облегчение – свечка выдержала-таки, не подвела…

– Поцелуйтесь же, отныне вы муж и жена!

Мария разом забыла про свечку. Перед ней, так близко, что и представить невозможно, маячило лицо князя Василька, и он наклонялся ещё ближе, и ещё… Крепкие, настойчивые губы коснулись её губ, и Мария испытала вдруг изумление – это что же выходит, теперь она мужняя жена?

Дверь была толстая, крепко сбитая из дубовых плах, толщиной в ладонь, не меньше, и шум разом ослабел, остался за дверью. Сверху опустился толстый шемаханский ковёр, и шум исчез вовсе, только невнятные звуки порой долетали откуда-то кружным путём – гости продолжали гулять и веселиться.

Князь Василько присел на кровать, застеленную пышной периной, по новомодному обычаю, принесённому на Русь с западных польских земель. Сидел и глядел на Марию, стоящую перед ним. Ну да, вспомнила она, по обычаю жена должна разуть мужа, снять сапоги…

Но Василько, угадав её движение, стянул сапоги сам.

– Оставь, не надо. Отец не любил, и я не дам. Не служанка ты мне, жена.

Мария всё стояла, и Василько смотрел и смотрел на неё.

– Иди ко мне, лада моя… – тихо позвал он, так, что у Марии забилось сердце.

Крепкие мужские пальцы уже развязывали завязки её одежды, и одежды эти спадали одна за другой. Мария обнаружила, что стоит совершенно голая, и вдруг испугалась, что у неё пахнет под мышками. Нет, всё верно – и в баню её с утра сводили, и росным ладаном умастили, и побрили везде, где надо, но в церкви было жарко, и потом, сейчас уж не утро…

Настойчивые губы снова коснулись её губ.

– Не бойся ничего, лада моя…

– … Больно было?

Рука князя Василька ласкала и ласкала её грудь, ещё сильно вздымавшуюся, и сердце колотилось, как птица в клетке.

– Немножко, – улыбнулась Мария, не раскрывая глаз. В ответ Василько вновь нашёл её губы, принялся целовать, и на сей раз Мария ответила ему. Вдруг она фыркнула смехом.

– Вот когда батюшка меня сёк – вот где было больно…

– За что сёк-то?

– А я маленькая на баране верхом каталась, – Мария раскрыла наконец глаза – Первые разы ничего, словами увещевал, а потом… Знаешь, как больно, когда мочёной лозой да по голому заду?

– Знаю. Пробовал. – отозвался Василько.

Они встретились взглядом, и вдруг разом захохотали, как сумасшедшие. Мария смеялась взахлёб, привалившись к своему мужу, чувствуя, как смех сметает тоненькую стеночку отчуждения, превращая вот этого мужчину в самое родное на свете существо – роднее отца, и даже матери, наверное.

– А ты меня бить не будешь?

Василько ответил не сразу.

– Больно было, вот сейчас? – повторил он свой вопрос.

– Чуть-чуть, – немного удивлённо ответила Мария.

– Так вот, Мариша. Это последняя боль, что я причинил тебе. Веришь?

– Ну, в добрый путь! – князь Михаил Черниговский перекрестил дочь и зятя – Не куролесь там шибко-то, Мария, мужа чти.

– Да ай, батюшка!

– Ты с ней построже, – обратился к князю Васильку Михаил. – Девчонка всё ещё ведь, дурь-то не перебродила пока. Ну, а ежели учудит чего, на баранах кататься вздумает, к примеру…

– Ну тато! – покраснела Мария, и Василько засмеялся, и сам Михаил, и княгиня Феофания Черниговская, и даже Феодулия, стоявшая сбоку, улыбнулась.

– Да, так ты её вицей легонько по заду, для ума и общей пользы здоровью.

– Прощай, доченька, – мать тоже перекрестила Марию, поцеловала, – Не забывай нас. Ты уж когда отпускай её погостить-то в родительском дому, Василько – обратилась княгиня к зятю.

– Да пожалуйста! – улыбнулся Василько. – Ежели ненадолго, конечно. А ежели надолго, то сам с тоски помру.

– Ну, Ростиша, прощай, что ли? – обратилась Мария к младшему брату, присела, обняв руками за щёки. – Не забудешь меня?

– Тебя забудешь, пожалуй! – неожиданно важно ответил Ростислав, и все опять засмеялись.

– Не забывай нас, Мария, – сестра уже стояла рядом, глядя на Марию своими чудными глазами, на сей раз распахнутыми во всю ширь. – Не забудешь?

Сердце Марии дало сбой, защемило – до того вдруг стало жалко сестру. Мария внезапно завозила руками по шее, вытянула за цепочку небольшой серебряный нательный крест.

– Давай поменяемся, Филя?

Феодулия улыбнулась, тоже сняла нательный крест, сама надела на сестру, поцеловала.

– Будь счастлива, Мариша.

Мария повернулась, села в возок, и князь Василько тут же укутал её в меховую полость, ободряюще улыбнувшись.

– Трогай! – махнул рукой.

Сани резво взяли с места, затопотали копыта сопровождающей конной стражи, и спустя миг всё осталось позади – родной терем, отец и мать, сестра и младший братишка, Ростислав, ковыряющий в носу.

Небо было похоже на небелёный холст – серое, мутное, то и дело сыплющее горстями мелкий, колючий снег. И дорога, прорубленная в лесу, была похожа на небелёный холст, и где-то впереди эти холстины смыкались намертво. Сосны и ели по сторонам стояли нахохленные, заснеженные, время от времени роняя скопившиеся снежные шапки, падающие на землю с глухим стуком.

– Э-эй, подтянись! – донеслось откуда-то сзади.

Княжеский поезд находился уже где-то вблизи границы владений Ростовских. Копыта глухо топотали по снегу, сани то и дело мотало и подбрасывало – дорога здесь была уже сильно разъезжена, местами до ледяной твёрдости. Большой, видать, город Ростов, раз так много народу тут ездит…

Сани в очередной раз рыскнули в разбитой колее, и Мария, укутанная в меха чуть не до глаз, судорожно схватилась за своего мужа. Князь Василько улыбнулся ей, и сразу стало теплее.

– Замёрзла?

– Нет, что ты! – улыбнулась в ответ Мария – Тепло мне.

– Потерпи, Мариша. Сегодня уж в земле Ростовской будем, а завтра в самом Ростове. Отдохнёшь, отоспишься…

Мария вздохнула, прижалась к мужу сильнее.

– Завтра… Уже завтра… А моя бы воля – так бы вот ехала и ехала… Ночевали бы в лесу где-нито…

– Вот те раз! – рассмеялся Василько – Нешто мы разбойники лесные?

– Боязно мне, Василько, – призналась вдруг Мария. – Никого-то кроме тебя у меня в Ростове нету… А ну как невзлюбят меня?

Князь Василько только улыбнулся – настолько дикой показалась ему мысль.

– Невозможно сие, Мария. Не любить тебя никак невозможно.

Дым медленно клубился под застрехой, выползая наружу, но ветер снаружи противился этому, то и дело вталкивая дым назад, и от этого чуть першило в горле.

Двор, в котором они остановились, принадлежал местному тиуну [управителю. Прим. авт.] князя Василька, потому как это уже были его владения. В большой, продымлённой крестовой избе нашлось место всем людям князя, так что в конюшне с лошадьми нынче никто не ночевал – да и мороз завернул к ночи. В печи пылали могучие сосновые поленья, распространяя жар и терпкий запах смолы. Печь, кстати, была примечательная. Громадная, со стороной чуть не в полторы косых сажени, сложенная из дикого синеватого гранита, она стояла точно посреди избы, выходя в каждую комнату отдельной гранью. В сводчатый зев этой печи, наверное, мог бы пролезть бык, а по сторонам зева были устроены кованые железные ставни, с мелкой узорчатой просечкой.

Молодожёнам отвели ту часть избы, в которую выходил зев печи, чтобы можно было любоваться на огонь. Из соседних помещений доносились голоса княжьих кметей-охранников – над клетью избы, сложенной из толстых брёвен, было общее свободное пространство, сейчас заполненное дымом, озаряемым мерцающим светом лучин в смежных комнатах.

– В добром ли здравии господин наш князь, и молодая княгиня? – донёсся голос из-за двери. – И примет ли нынче верных слуг своих?

– А, Елферий! Заходи, чего стоишь за дверью? – подал голос князь Василько.

Склоняясь в низкой двери, в горницу степенно вошли трое: один пожилой уже боярин, с окладистой русой бородой, двое помоложе, и густые бороды аккуратно подстрижены.

– Здрав будь, Василько Константинович! И тебе, матушка княгиня, доброго здоровья!

Неожиданно для себя Мария фыркнула, давясь смехом – до того смешным показалось обращение. «Матушка», надо же…

– А чего не так? – спросил, улыбаясь, старший боярин. – Князь Василько отец нам всем, несмотря на малолетство, а ты жена ему – стало быть, матушка…

– Вот, Мариша, познакомься. Это вот воевода Елферий Годинович, а это бояре мои ближние, Воислав Добрынич да Дмитрий Иванович. Сподвижники мои во всяком деле, руки мои, а когда и головы.

– Здравствуйте, господа честные! – поклонилась Мария, блестя глазами. Вот они, эти люди, сподвижники её Василька. Те, с кем придётся ей жить бок обок, видеться каждый день… Как-то оно будет? Вроде незлые они, на вид…

– Мы как услыхали, что поезд твой в Ростовскую землю вошёл, так и наладились навстречу, не утерпели.

– Ростов город бесхозно бросили, да? – пошутил князь Василько.

– Ништо, за одну-то ночь не растащат, – в тон ему отозвался Воислав Добрынич – Завтра уж дома будешь, матушка княгиня. – обратился он уже к Марии.

Боярин улыбался открыто, дружелюбно, и Мария улыбнулась ему в ответ.

– Просто Марией зовите меня.

– Ну разве что иногда, наедине, – ещё шире улыбнулся боярин. – А так ты беспременно наша матушка княгиня, и никак иначе.

И все дружно, весело засмеялись, так, что у Марии отлегло от сердца. Всё будет хорошо.

– Ну, раз набились-напросились в гости, так прошу к столу, – пригласил князь Василько. – Эй, Онфим! Ты где, Онфим?

– Чего изволишь, княже? – в дверях появилась всклокоченная борода и кудлатая башка тиуна Онфима.

– Распорядись-ка сюда на стол чего-нито. Вишь, гости на ночь глядя явились!

– Динь-да-да-динь! Динь-да-да-дон! – выпевали колокола-подголоски, радуясь солнцу, искрящемуся снегу и молодожёнам, и большой колокол солидно подтверждал:

– Гун-н-н!..

Они въехали в город через надвратную башню, украшенную по такому случаю цветными стягами, полощущимися на ветру. Мария жмурилась от яркого февральского солнца, ликующего гомона толпы, приветствующей своих молодых князя и княгиню, улыбалась немного застенчивой, полудетской улыбкой. Вот интересно, как всё-таки оно так устроено… Вчера ещё белёсая серая хмарь застилала небо, и на душе было тревожно, боязно – как-то примут, полюбят-не полюбят… А сегодня выглянуло ясное солнышко, и разом улетучились все страхи. Вон как ликует народ-то, и лица все открытые, приветливые. Видать, добрый народ живёт в Ростове городе… И бояре ближние, глядя на свою новую госпожу, невольно улыбались. Всё будет хорошо!

Ворота княжьего терема, украшенные разноцветными лентами, уже были широко распахнуты в ожидании хозяев, возле ворот стояли нарядные кмети дружины княжеской. На высоком резном крыльце был расстелен яркий шемаханский ковёр, и возок с молодожёнами подкатил прямо ко крыльцу, лихо, с разворота, встал – возница показал мастерство. Князь Василько, легко спрыгнув, подал Марии руку, и она тоже птичкой выпорхнула из возка, несмотря на громоздкую шубу.

– Слава молодому князю с молодой княгиней! Слава! Слава!

Дворовая челядь грянула заздравную, и Мария вошла в свой новый дом. Хозяйка. Подумать только – ведь она теперь всему этому хозяйка! Нет ни свекрови, ни свёкра, на отца с матушкой… Только муж, её любимый, над нею теперь господин… Ну, и ещё сам Господь, наверное…

Василько, словно почувствовав её состояние, крепче сжал руку, и она ответила ему встречным пожатием. Резные, крашеные двери распахивались, и они шли, даже не пригибаясь. Отец князя Василька, покойный князь Константин, строивший этот дворец, постарался, даже выписал из самого Цареграда учёного грека-архитектора, и дворец вышел на загляденье…

– Слава! Слава!

Последний возглас отсекла толстая дверь, и Мария оказалась наконец в покоях. Встала посреди, озираясь. Потолок был покрашен яркой лазоревой краской, с расписными узорами вдоль стен, над вбитыми в стену витыми трёхрогими подсвечниками из кованого железа на потолке темнели пятна копоти. Стены тоже были крашеными, но не сплошь, а росписью, и сквозь затейливые узоры проглядывала гладко оструганная древесина.

– Нравится? – князь Василько подошёл сзади, обнял, и Мария чуть закинула голову, уже привычно-послушно подставляя губы…

Откуда-то вынырнула толстая пушистая кошка, каких Мария ещё и не видывала – белоснежный искрящийся мех, густой, точно у соболя, а глаза голубые…

– Ой, киска! – Мария присела, разглядывая кошку, и та чуть настороженно глядела на неё – Как зовут?

– Это Ирина Львовна, – почти без улыбки ответил Василько. – Прошу любить и жаловать.

– Как? – рассмеялась Мария – Так вот прямо и Львовна?

– А то! Между прочим, греческих кровей кошка. Архитектор Ипатий, что отцу терем строил, откуда-то раздобыл, перед самым отъездом. Махонький котёнок, белый и блохастый. Мы ему: откуда такой уродец, мол, а он нам – ничего вы не смыслите, это же царица кошачья. Ну мы промеж себя и прозвали её царским именем, с лёгкой руки отцовой…

Ирина Львовна, окончив предварительный осмотр, подошла вплотную, и Мария погладила её, почесала за ухом. Кошка легонько замурлыкала.

– Вишь, признала тебя сразу… Умнейший зверь, между прочим, всё понимает.

– И по-русски понимает?

– И не токмо. И по-русски, и по-гречески, и по-латыни. А уж читать любит, прямо страсть!

Мария рассмеялась, и кошка чуть обиженно мяукнула, словно говоря: «не верит ещё!»

– Не веришь? Ну вот вечером я тебе покажу. Как только святцы откроешь, или ещё какую книгу, так она сразу тут как тут. И лапой страницы переворачивает!

Они встретились взглядом, и разом расхохотались. Кошка, явно не желая выносить насмешек в свой августейший адрес, фыркнула и удалилась, гордо неся пышный хвост трубой.

– А у вас тут книжек много, да? – обернулась Мария к мужу.

– У нас тут, – поправил её Василько. – Много. Отец любил почитать, так и собрал. Да вот и грек Ипатий, архитектор который, немало в сём поспособствовал. Есть хочешь?

– Не-а… – Мария отрицательно помотала головой.

– В баню пойдёшь, или отдохнёшь с дороги?

– Как ты, – улыбнулась Мария.

Василько подумал пару секунд, тряхнул кудрями.

– Тогда в баню! Не знаю, как ты, а я вот пропотел дорогой.

– Вместе пойдём? – лукаво улыбнулась Мария, искоса глядя на мужа.

– Ну неуж поврозь? Так никакого пару не напасёшься!

И они снова расхохотались.

– Вот, Мариша, это вот тётка Пелагея. Родственница моя, как говорят, дальняя. Да токмо если бы не она, сей дворец рухнул бы в одночасье.

Пожилая женщина, с костистым лицом, ещё хранящем следы былой красы, смотрела на Марию оценивающе, без страха, но и без должного почтения к малолетней девчонке. Матушка-то ты матушка, читалось во взгляде, да только дом вести – не подолом мести…

– Здравствуй, тётушка Пелагея, – первая поздоровалась Мария, чутьём угадав, что это сейчас необходимо. Взгляд старой ключницы потеплел.

– Здравствуй, матушка моя, – женщина легонько так поклонилась. – Ну наконец-то, сподобился князюшка наш, женился. А я уж решила, всю Русь прошёл, теперь в немецкие земли подался, за невестой-то.

Она подошла вплотную.

– Слава Богу. А то я уж думала, до конца дней своих тянуть мне хозяйство.

– Тётка Пелагея у нас и за тиуна теперь, – улыбнулся Василько.

– Да, был такой Ставр у нас, дельный вроде мужик, да спился, прогнал его князь-батюшка, и вовремя. Не ровен час, спалил бы тут всё дотла, по пьяному-то делу. Мужики, вишь, к этому делу бывают нестойки.

Вот как… Значит, по сути сейчас вот эта самая Пелагея и есть хозяйка в княжеском доме…

Уловив настороженность в глазах Марии, Пелагея улыбнулась.

– Не бойся тут ничего, матушка моя. Ты теперь тут хозяйка. По твоему слову всё и будет. А я… Спросишь совета – всегда отвечу, не спросишь – что ж… На печи-то оно тепло, лежи себе…

– Ладно прибедняться, тётка Пелагея, – засмеялся Василько. – Мы вот с Маришей крепко на тебя рассчитываем.

– И зови меня Марией просто, тётушка Пелагея, – попросила Мария.

Взгляд ключницы-управительницы окончательно потеплел.

– Как скажешь, матушка моя. Ты вот что… Вот так же примерно и веди себя, как сейчас. Говори ровно, улыбаясь. Народишко у нас тут ничего, не злой, и дураков явных нету, так что хулы или бесчестья какого не опасайся. Ну, а ежели кто из дворни вздумает отлынивать, на доброту твою уповая, так и вовсе не говори ничего, просто мимо пройди. А уж я объясню таковому, что так делать нельзя – враз усвоит…

– По почкам токмо не бей, тётка Пелагея, – засмеялся князь. – да по голове не шибко.

– Ништо! Я женщина аккуратная, – улыбнулась Пелагея, позвенев ключами, и Марию вдруг разобрал смех. Вот интересно, как это так выходит, что и тут связка ключей у ключницы весьма похожа на боевой кистень?

– Ух ты!

Мария восхищённо оглядывала библиотеку. Рукописи лежали на полках, в свитках и стопках, в книгах со свинцовыми и деревянными переплётами, аккуратно разложенные и пронумерованные.

– Тут сотни четыре трудов письменных наберётся, даже поболе чуть! – похвастался Василько. – Слышь, Савватий!

– Тут я, княже! – отозвался маленький лохматый человечек, вынырнув откуда-то из-за стеллажа. Одет человечек был в тёмную рясу на голое тело, подпоясанную верёвкой с привязанным медным ключом, на шее болтался изрядных размеров деревянный кипарисовый крест на кожаном шнурке. На лице человечка помаргивали детски-голубые, какие-то чистосердечные глаза, должно быть, малость близорукие от долгого сидения за книгами. Но особо примечательной у Савватия была борода – чёрные, каштановые и светло-русые пряди причудливо переплетались, отчего борода приобретала неповторимо-пёстрый вид, навроде шемаханского ковра.

– Вот, Мариша, это наш летописец ростовский, отче Савватий, он же книжным собранием ведает.

– Здравствуй, государыня княгиня, – поклонился Савватий. – Читать любишь?

– Люблю, отче Савватий, – призналась Мария. – А что за книги тут?

– Да всякие есть, – Савватий приосанился, испытывая законную гордость за свою библиотеку. – Вот духовные труды есть, вот это, – он с некоторой натугой поднял стопку тонких, позеленевших и посеревших от времени свинцовых листов, – списки Священного писания, сделанные якобы самим апостолом Павлом, лично.

– Ну?! – поразилась Мария, трогая древнюю реликвию.

– Конечно, может, оно и врут, – ухмыльнулся Савватий. – Но куда приятней думать, что сие чистая правда, верно?

Они рассмеялись все трое. Смеются, подумала Мария, значит, не боятся господина своего. У отца дома слуги тоже, конечно, не забиты, но такого вот нету…

– А вот поэмы Вергилия, а это вот самого Гомера, – продолжал хвастаться летописец.

– И это тоже сам Гомер написал? – лукаво сощурилась Мария.

Савватий ухмыльнулся.

– Гомер, государыня, был слепец, да и грамотой не владел к тому же… Очень удобно, кстати, для потомков. Вот я, к примеру, впишу некие строки в пергамент сей, и поди докажи, что это не Гомер.

Они снова рассмеялись.

– А вот труды о врачевании, это вот прославленный мавр Авиценна, это – великий латинский лекарь Гален, а это сам Асклепий-грек, родоначальник всех учёных лекарей. А это вот писания философские, Аристотеля и Платона, а это вот труд механикуса Архимеда…

– Того самого, убитого латынянами, из древних Сиракуз?

– Точно! – Савватий уже глядел на молодую княгиню с уважением, смешанным с удовольствием.

– А это что за книга? – указала Мария на здоровенный пергаментный фолиант, запакованный в деревянные крышки переплёта, обтянутые свиной кожей. На этой книге был даже особый маленький замочек, ярко блестящий медью – очевидно, книга была совсем ещё новой.

– А, это… – махнул рукой Савватий. – Сие труд одного богомерзкого паписта-католика, на протяжении двухсот страниц всячески извращающий святые истины. Покойный князь Константин Всеволодович отнял у одного проповедника-еретика, дабы народ православный не смущал. Но держим вот, потому как написать любую книгу есть великий труд, а уничтожить можно в одно мгновение.

– А русские книги есть ли? – спросила Мария. Глаза её блестели при виде таких сокровищ духа, щёки разрумянились.

– А как же, госпожа моя! – Савватий подскочил к другому стеллажу. – Вот «Поучение» самого великого князя Киевского Владимира Мономаха, вот «Наставление чадам возлюбленным» великой княгини Марии Всеволожской, жены Всеволода Большое гнездо…

– У нас в Чернигове тож такая была, – не утерпела, встряла Мария.

– Ну вот и ладно, – усмехнулся князь Василько, исподволь любовавшийся супругой. – Пойдём дальше хозяйство-то глядеть, или здесь заночуешь, лада моя?

Мария вздохнула. Дело есть дело.

– До свидания, госпожа моя, – улыбнулся в пегую бороду отче Савватий. – Так мыслю, до скорого…

– И вовсе не прощаюсь я, отче Савватий, – возразила Мария. – Сегодня ж вечером загляну.

– Всегда рад видеть, – совсем расплылся в улыбке Савватий.

Княжеская чета покинула библиотеку, продолжая обход владений. Владения, кстати, оказались вовсе немалыми, во всяком случае, не меньше, чем у родного отца Марии, князя Михаила Черниговского. Вот только у батюшки дом был тяжеловат – низкие двери, сбитые из толстенных дубовых плах, да ещё и густо окованных железными полосами крест-накрест, узкие непролазные окошки с железными прутьями, продетыми в неохватные брёвна… Ровно крепость. Здесь же всё было каким-то весенне-лёгким, дышало яркими красками, отчего весь терем приобретал будто сказочный облик.

Ключники распахивали перед Марией двери многочисленных кладовых и чуланов, перебирали серебряную посуду, трясли мехами. Но Мария уже не особо обращала внимание на эти сокровища. Перед глазами у неё стояли стопки пергаментных листов, чуть припорошенные сверху пылью…

– Чего? – очнулась Мария, прослушав какой-то вопрос, обращённый к ней.

– Всё ясно с тобой, лада моя, – засмеялся князь Василько. – Ладно, Вышата, – обратился он к ключнику, – после доглядим сокровища сии. Не последний день живём! Пойдём-ка, Мариша, покажу чего.

Они вышли из кладовой, направились к крытому двускатной крышей переходу, соединявшему старую и новую половины княжьего терема. Мария глянула налево и вдруг остановилась, замерев от восторга.

– Ух ты-ы-ы!

Каменный собор возвышался над городом, строгий и вместе с тем изящный, словно плыл над заснеженными крышами.

– Нравится? – с улыбкой спросил Василько.

– Это же… Это… – Мария не могла подобрать слов. – Прямо как киевская лавра, честное слово!

– Ну уж так тут и лавра! – засмеялся явно польщённый князь. – Собор пресвятого Успения это, так батюшка назвать завещал. Он заложил храм сей, да вот не успел…

Василько разом погрустнел, и Мария прижалась к мужу, пытаясь утешить, погладила по руке, заглядывая в глаза. Василько, встретив ласковый взгляд жены, встряхнул густыми кудрями, отгоняя нахлынувшую грусть, рассмеялся.

– Ладно, Мариша, что отцы не достроили – мы достроим. Вот чуть погодя сходим с тобой, посмотрим, как оно там внутри… Кровлю вот доделаем нынче, и хочу я живописцев зазвать, для росписи храма сего.

– Греческих?

– М-м… Нет, Мариша. Задумка у меня есть – набрать наших живописцев, русских. Пусть-ка отточат искусство своё.

– Греки-то много опытней в деле сём, – усомнилась Мария.

– Вот именно, опытней. Вот ежели кузнеца, скажем, до серьёзной работы не допускать – скоро ли станет он настоящим умельцем? Никогда не станет. Так что надобно нам у себя наших мастеров привечать, а то всё греки да греки…

– Ой, Василько, какой же ты умный у меня! – в восхищении прижалась к мужу Мария.

– А то! – гордо задрал нос Василько, и они разом расхохотались. – Пойдём-ка, ещё чего покажу…

– Ещё? Что именно?

– А опочивальню, – князь глядел на жену весёлыми глазами.

– Так я вчера уж всё там видела, – искоса блестя глазами, отвечала Мария.

– Видеть оно, может, и видела, да не запомнила, – возразил князь, чуть прищурясь.

– Запомнила, запомнила! – отмела его сомнения Мария, и они расхохотались.

– Ну тогда ты мне покажешь…

– Что? – чуть покраснела Мария.

– Всё, – таинственно понизив голос, ответил Василько.

– Слушаю и повинуюсь, о мой господин! – чуть присела Мария. И они опять расхохотались.

Толстые восковые свечи, вставленные в кованые железные светильники, установленные по обеим концам стола, чуть потрескивали, оплывая, озаряли стол ровным светом. За окном выла вьюга, одна из последних запоздалых вьюг на самом излёте зимы, упустившая своё время и от того, должно быть, особенно свирепая. Но здесь, в библиотеке, было тепло и уютно – по приказу князя для книгохранилища не жалели дров, потому как от холодной сырости пергаменты быстро портятся.

За столом сидели трое – летописец-библиотекарь отче Савватий, молодая княгиня и кошка Ирина Львовна (последняя, впрочем, прямо на столе). Несмотря на недолгое время знакомства, все трое уже успели крепко подружиться. Савватий от всей души полюбил живую умом, весёлую и любознательную госпожу, проявившую столь неподдельный интерес к книгам, делу всей его жизни. Мария, в свою очередь, прониклась уважением к смешному маленькому человечку с пегой бородой и детски-наивными голубыми глазами, за его недюжинные познания в самых разных предметах. Что касается Ирины Львовны, то она вполне резонно считала – люди, не жалеющие для кошки сметаны, жирной сомины, а иной раз и свежего мяса, плохими быть не могут по определению.

Перед отцом Савватием была раскрыта толстая книга в мягком переплёте из воловьей кожи, изрядно потемневшая от времени. Отче Савватий читал вслух, и кошка пристально вглядывалась в строки, должно быть, контролируя правильность прочтения и перевода текста, написанного на древнегреческом языке, теперь уже мало кому понятном и в самой Греции-Византии. Более того, очевидно превосходя библиотекаря в скорости чтения, Ирина Львовна то и дело порывалась перевернуть страницу лапой, чтобы узнать, что же там было дальше, и Савватию приходилось придерживать пергамент пальцем.

– … «И было их у царя Леонида триста человек, а у царя персидского Дария пятьсот тысяч с лишним, так что лагерь персидский казался ночью подобием звёздного неба из-за неисчислимого множества огней. Но когда послал Дарий послов к Леониду, и велел им сдать оружие, Леонид ответил просто: «Приди и возьми»»

Отче Савватий перелистнул пергамент, чуть опередив кошку. Мария смотрела на него со смешанным чувством, в котором смешались изумление, восхищение и недоверие.

– Погоди, отче. Неужто столько дней столь малый отряд держал такое огромное войско?

– Истинно так, госпожа моя, – подтвердил Савватий. – В том нет ни малейших сомнений, потому как имеются многочисленные подтверждения разных авторов. Благодаря героизму трёхсот спартанских воинов было выиграно время, необходимое для подготовки к обороне городов эллинских. О сём подвиге, истинно бессмертном, сложены легенды, и будет этих героев чтить народ греческий, покуда не исчезнет во тьме веков.

– Но всё равно… – продолжала сомневаться Мария. – Триста человек против полумиллиона! Как они держались-то?

– Фермопильский проход, госпожа моя, очень узок. За одну ночь подошедшие спартанцы скрытно возвели невысокую стену из близлежащих камней – по пояс, не больше. Так что ни колесницы, ни конница персидская не могли их достать. Да и пехота персов не могла давить тучей, потому как стенку эту смехотворную надобно было преодолеть, а как? Перелезть не дают, вишь. Раз – и нету головы! – Савватий засмеялся.

– Всё равно… – не сдавалась Мария – Неужто луков у царя Дария вовсе не было, в таком-то войске?

– Были луки, госпожа моя, и в преогромном количестве, – отче Савватий перелистнул ещё страницу. – Вот тут сказано, что от стрел персидских солнца не видно было, как разом они все стреляли. Да только впустую всё. Спартанцы, вишь, все как на подбор были витязи хоть куда, ни единого слабого звена в строю. Так что фаланга ихняя неуязвима была. Сто лет спустя таким же строем великий Александр Македонский сокрушил бессчётные полчища царя Дария, и ничего они не могли поделать.

Кошка, наскучив рассуждениями отца Савватия, на её взгляд, очевидно, весьма элементарными, мяукнула и перевернула очередную страницу. Мария фыркнула, рассмеялась.

Летописец захлопнул книгу, к явному неудовольствию Ирины Львовны.

– Сокрушить витязей, сражающихся в плотном строю, да в броне, для стрел неуязвимой, госпожа моя, можно лишь выставив против них ещё более могучих и умелых бойцов. А коли нет таких, то число воинов вражеских значения не имеет. Вот так-то.