Текст книги "Мария, княгиня Ростовская"

Автор книги: Павел Комарницкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 47 страниц)

– Сюда давайте. Да пригибайтесь, слышь-ко, тут притолока низкая, все лбы поразбиваете.

Тяжёлая низенькая дверца, окованная железом, разом отсекла внешний шум. Здесь, в подвале, он сливался в еле слышный глухой гул.

Вход в потайной ход был замаскирован под колодец. Первым нырнул в колодец молодой парень-дружинник, ещё вечером проверявший исправное состояние подземного хода. Второй изготовился подать ему горящий факел.

– Да не факел, дурень! – рыкнул Клыч. – Задохнутся они там с факелом-то. Свечи давай! Так, ты первая пошла, бабонька.

Совсем ещё молодая женщина, державшая за руку мальца лет четырёх, беспомощно оглянулась.

– Ну! – рыкнул воевода. – Да не бойся, дурёха, тут сажени нету!

– Ой, мамочка! – бабёнка перекрестилась и разом ухнула в лаз.

– Мальца её давай!

Парень-дружинник подхватил мальчика под мышки.

– Я сам! – громко заявил малыш. В подвале плеснуло смешком, хмурые лица чуть просветлели.

– Эко сам! – пряча улыбку, сказал Клыч. – Сам будешь там, а тут я воевода. Давай, не задерживай! Ропша, ты принимай там!

Один за другим беглецы исчезали в зеве «колодца», сразу уходя в лаз.

– Чего встала?

Высокая женщина с длинным, суровым лицом остановилась перед самым «колодцем», держа на руках младенца.

– Не пойду…

– Давай скорей, дурища!

– А ну не трожь! – повысила голос баба. – Муж мой тут полёг, и я при нём останусь. В лесу не выжить Лелько моему. А без дитя да без мужа… и без Рязани родной, без дома, без ничего… не надо мне.

Воевода взглянул ей в глаза. Ни малейшего следа безумия.

– Как знаешь. Отойди тогда.

… Стены узкого лаза давили с боков и сверху казалось, вот-вот масса земли проломит деревянную крепь. Пламя свечей скупо освещало толстые жердины, обожжённые до черноты для придания дереву стойкости к гнили. Под ногами, однако, было сухо – рывшие ход мастера понимали толк в своём деле.

Весея шла, как все, гуськом, впереди маячила спина незнакомой женщины, позади, уцепившись за подол, топал сын. После кошмара последних дней, бушующих непрерывных пожаров, шипящего полёта огненных горшков и шума круглосуточной битвы этот подземный ход казался ненастоящим, будто сон. Вот идти бы так и идти, день идти, и ночь…

– Мама… Далеко ещё?

– Тсс… Нет, Онфимка, не далеко уже, я чаю.

Ход кончился внезапно. Шедший впереди парень-дружинник поднялся по короткой лестнице, приставленной к стене сруба. Повозился, отодвигая засов, и откинул крышку внешнего лаза. В спёртую подземную духоту пахнуло морозным воздухом. Сапоги парня исчезли, и вместо этого появилась свесившаяся сверху голова.

– Давайте сюда, только ни звука…

Выбравшись, Весея оглянулась. Место для выхода было выбрано удачно – в неприметной балке с крутыми, заросшими непролазной еловой порослью откосами. До стен Рязани отсюда, должно быть, больше версты, но даже сюда доносился шум битвы.

– Ну, бабоньки, в путь. До утра далече быть надобно.

Стараясь не шуметь, цепочка беглецов двинулась сквозь ельник, проваливаясь в глубокий уже снег.

– Я доволен тобой, Елю Цай. Тебя ждёт награда.

– Твоя похвала для меня высшая из всех наград, о Повелитель! – китаец склонился перед сидевшим на коне Бату-ханом.

– И тебе не нужно даже золота, Елю Цай? – лукаво сощурился молодой монгол.

Елю Цай сокрушённо вздохнул.

– Если кто-нибудь скажет тебе, что ему не нужно золота, мой повелитель, этот человек либо бессовестный лжец, либо сумасшедший. Зачем тебе такие люди?

Бату-хан засмеялся визгливо и тонко.

– А вот моему славному Сыбудаю не нужно золота, как он говорит. Всё, что ему нужно – посмотреть на Последнее море. Так кто он, лжец или сумасшедший?

Китаец прикусил язык. Ведь давал себе зарок не говорить ни единого лишнего слова. Хотя как угадаешь? Лишнее скажешь, плохо, не скажешь нужного – ещё хуже…

– Разумеется, сумасшедший, о мой повелитель. Как все великие прорицатели. Разве нормальному, обычному человеку под силу узреть то, что видит славный Сыбудай?

– Иии-хи-хи-хи! – залился смехом Бату. Осадный мастер незаметно выдохнул. Пронесло… Опасная шутка прошла.

Мимо прошла новая волна монгольских воинов, шедших на штурм в непривычном для степняка пешем строю. Всё войско было разбито на девять волн, сменявших одна другую. Рязанцы же бились бессменно, вот уже пятые сутки.

К Бату-хану подскакал Джебе.

– Всё, мой Повелитель. Они выдохлись. Завтра утром, на рассвете, мы войдём в город, и ещё до заката коназ Ури будет брошен к твоим ногам, привязанный к палке, как степной волк.

– Кому ты поручишь начало последнего штурма? – прищурился Бату-хан.

Джебе помедлил с ответом. Конечно, первый ворвавшийся в город стяжает наибольшую славу и добычу. Но и ответ держать в случае чего…

– Я хотел сделать это сам, мой Повелитель.

Молодой монгол усмехнулся.

– Обидеть хочешь славного Бурундая? Нехорошо. Твоя слава уже с тобой, а он рвётся в бой, и нельзя лишать его такой возможности.

– Бурундаю я хотел поручить атаку со стороны реки, – мгновенно нашёлся Джебе.

– Позволь, я скажу, мой Бату. – проворчал доселе молчавший, как истукан, Сыбудай. – Вне всякого сомнения, Бурундай отважный и умелый багатур. Ему пора быть большим полководцем. Напрасно ты, славный Джебе-нойон, хочешь подставить его. Мы не урусы, мы должны думать прежде всего о пользе дела.

– Со смирением жду твоего бесценного совета, о мудрейший Сыбудай-багатур, – с иронией в голосе произнёс Джебе.

– Тогда так. Ты сам поведёшь войска отсюда, Бурундай же пусть атакует с той стороны. А со стороны реки я возьмусь сам, пожалуй. Если, конечно, мне позволит джихангир.

– Ну разумеется позволит, мой Сыбудай! – вновь засмеялся Бату-хан, и только тут обратил внимание на всё ещё стоявшего в почтительном полупоклоне китайца.

– Елю Цай, можешь отдыхать, и твои люди тоже. Жечь город больше не нужно. Свои машины разберёшь завтра. Золото тебе принесут.

– А-а-а-а!!!

Звуки доносились, как из бочки. Воевода Клыч уже не различал отдельных слов, не мог думать. Казалось, голова распухла так, что шлем снять возможно только с помощью кузнеца. Сколько дней и ночей он не спит? Не сейчас, потом, потом… Всё потом.

– А-а-а-а!!! Уррагх!!!

Клыч отбил вражий меч, коротко сунул клинок в мягкое, почти не соображая. Меч воеводы, казалось, жил отдельной жизнью, работая за хозяина, одеревеневшего от усталости и бессонницы. Всё-таки они прорвались… И со стороны Оки тоже… Потом, потом, не сейчас…

Не будет «потом». Всё кончится вот сегодня.

Улицы Рязани были похожи на муравейник, охваченный огнём. Только огонь дополнялся тут двуногими муравьями, свирепыми и беспощадными. Надо бы узнать наконец, что такое это ихнее «уррагх»…

– К детинцу отходить! Всем отходить! – как из бочки, услыхал воевода Клыч собственный голос. Да, надо отходить, иначе все полягут тут, на улицах Рязани… Бывшей Рязани…

– Князя убили! – раздался истошный вопль. И даже головы не повернуть, чтобы увидеть того, кто крикнул. Сразу трое поганых перед воеводой…

Раскормленная какая рожа у этого поганого, решетом не закроешь…

Страшный удар, в глазах полыхнуло багровым, и опустилась тьма. Всё… наконец отдохнём…

– Уррагх! – Хостоврул привычно добил здоровенного старого уруса, могучего, как медведь. Судя по доспехам, сотник или больше. Некогда разбираться, потом, потом… Надо прорваться в маленькую крепость на взгорке, наверняка там урусы запрятали большую казну…

– … Всё, княже. Здесь все, кто жив.

Князь Роман Ингваревич оглядел лица соратников, освещаемые отблесками зимнего заката, пробивавшегося сквозь окна-бойницы детинца. Снаружи доносились гортанные вопли поганых.

– Князя Юрия почему не вынесли с бою?

– Не можно было, княже. Никак.

Князь Роман заскрипел зубами.

– Сколько нас?

– Нисколько, княже.

Да, тоже верно. Несколько десятков бойцов, это уже всё равно что нисколько.

– Воеводу Клыча видел кто?

– Убит воевода. Все убиты.

На чёрных, осунувшихся лицах лихорадочно блестели воспалённые бессонницей глаза.

– Сейчас поганые на приступ пойдут, только лестницы подтащат. Примем последний бой, княже?

Роман Ингваревич яростно сверкнул глазами.

– Примем. Токмо не тут. Тут больше делать нечего. Все за мной! Уходим тайным лазом. Ермил, поджигай!

Белый скакун, брезгливо фыркая, переступал через трупы, на холёной шкуре тут и там виднелись пятна сажи, хлопья которой тучами носились в воздухе. Снег на улицах Рязани стаял от жара, и копыта чуть не по самые бабки проваливались в кровавую грязь.

– Мой Повелитель, вот! – к Бату-хану, сияя раскормленной рожей, пробился Хостоврул, высоко подняв перед собой голову, которую он держал за бороду. – Это князь Ури!

Некоторое время молодой монгол разглядывал отрубленную голову с рассечённым наискосок лицом.

– Хорошо, мой Хостоврул. Хвалю. Всё?

На толстой роже багатура отразилась растерянность.

– Прости, мой Повелитель… я думал…

– Никогда не занимайся тем, чего не умеешь, – поморщился Бату-хан. – Сейчас мне интересно, где этот князь Ури спрятал свою казну. Может быть, ты скажешь, Хостоврул, а? Об этом ты думал?

Хостоврул побледнел.

– Ладно, мой Хостоврул… – вздохнул Бату. – Чего с тебя взять? Иди.

Охранные нукеры расступились, и к Бату-хану подскакал Джебе.

– Город взят, Повелитель. Последние воины-урусы сгорели там, – полководец указал на полыхающий детинец.

– Совсем нет пленных? – удивлённо поднял брови Бату-хан.

– Почему совсем? Девок немало взяли, ещё кой-кого…

– Покажи мне их.

– Да, мой Повелитель.

На рыночной площади Рязани толпа оборванных, исхлёстанных нагайками людей – почти сплошь бабы и девки – затихла при приближении процессии. Не сходя с коня, Бату-хан рассматривал добычу.

– И это всё?

– Всё, Повелитель.

– Пропустите! Я сам, сам!

Двое нукеров подтащили и бросили в снег какого-то растрёпанного уруса.

– Здрав будь, о Повелитель, величайший Бату-хан! Я шёл к тебе, чтобы сообщить важную новость…

– А, Путята… – узнал человека Бату-хан. – Пусть говорит.

Толмач-араб, доселе державшийся незаметно позади, выступил из тени и заговорил, переводя. Пленные прислушивались к непривычному говору.

– Князь Роман с остатними воинами не сгорели в той крепости, – указал на горящий детинец предатель. – Он ушёл через подземный лаз.

– Где выход? – подобрался Бату-хан.

– Прости, Повелитель, то мне неведомо… Тайну ту князь Юрий мало кому доверял…

Выслушав ответный перевод толмача, Бату-хан поморщился.

– Плохо. Солнце садится, и где искать их, неизвестно. Всё?

Вновь забормотал араб-переводчик.

– Он говорит – пока всё, Повелитель. Ещё этот урус говорит, что счастлив принести тебе хоть какую-то пользу.

– Хорошо. Отведите его к кострам и накормите похлёбкой с потрохами.

В толпе пленных внезапно раздался хриплый женский смех. Смеялась полуголая молодая женщина с совершенно седыми волосами.

– Слышь, ты, ососок поросячий… Неужто наш князь потрохов тебе жалел, что ты в холуи к зверю-людоеду подался?

Копыта коней, идущих спорой рысью, взвихривали неплотный свежевыпавший снег, окутывая всадников облаком, отчего Евпатию чудилось, будто вся рать летит в каком-то розовом тумане. Солнце, похожее на раскалённый кусок железа, низко висело над горизонтом, и на него можно было глядеть не щурясь. Кроваво-красный закат охватил полнеба, предвещая на завтра ненастье.

– Слышь, воевода, придержи! Заморим ведь коней-то!

– Некогда, Станята, некогда! Сегодня надо быть в Козельске!

– Остановись, Евпатий! Остынь, говорю!

Черниговский сотник был зол.

– Нельзя так-то, воевода. Безлошадными останемся, что тогда? Не попадём мы в Козельск к ночи. Завтра токмо.

Евпатий Коловрат скрипнул зубами.

– Ты вот что, Станята… Там Рязань в осаде. Один лишний день всё решить может, понятно?

Подскакали другие сотники и старшины, обступили Евпатия.

– Станьша верно говорит, рязанец. Сбавить надобно ход. Не попадём к ночи в Козельск, неча и жилы рвать.

– Погодь, братие… – возвысил голос седой кряжистый сотник. – Ты вот что, Евпатий… К ночи не попадём, да ведь ночью-то тоже идти не заказано. Два часа лишнего ходу, авось мимо города не промажем. Ночи зимние, длинные, хватит и коням на отдых, и нам на сон. Сбавь ход.

Из Евпатия будто выпустили воздух.

– Будь по-вашему, господа черниговцы. Шаго-о-м!

Повинуясь командам, конница перешла на шаг. Усталые кони всхрапывали, мотали головами. Солнце уже почти коснулось горизонта, и Евпатий ощутил лёгкий укол беспокойства – не прогадал ли часом, согласившись ночью идти? Как бы и в самом деле мимо города не промазать, во тьме кромешной…

– Эге-е-ей! – молодой ратник впереди привстал в стременах, указывая рукой куда-то вперёд. – Вона! Козельск уж виден!

…– Вот такие дела у нас нынче, Евпатий. Нет вестей ни из Рязани, ни из Владимира. Сегодня уж двадцатое?

– Двадцать первое, – рязанский воевода хмуро смотрел на огонь, весело плясавший в печи. – Считай, двадцать второе.

– Ну, через три дня в своей Рязани будешь. Кстати, как быть-то намерен, коли в осаде она?

– Способ знаю, – без улыбки ответил Коловрат. – Ты извини, у меня мысли путаются. С ног валюсь.

– Ну-ну… Разъезды ихние уж с нашими сшибались недалече, так что осторожней. Узнают, перехватят на подходе.

– Учту, – снова без улыбки сказал Евпатий.

– Ну, отдыхай, не буду мешать.

Великий князь Георгий Всеволодович сидел, хмуря брови. Рязанский князь Роман сидел на лавке напротив – великая честь, между прочим. Вот только разве дождёшься от этих рязанских благодарности…

– Что скажешь, Роман Ингваревич?

– Прежде всего спасибо тебе, княже, за подмогу своевременную, – князь Роман кривил губы. Великий князь засопел, грозно насупившись, глаза вот-вот метнут молнию. Да только наглому рязанцу, похоже, было наплевать.

– Вывел нас в поле князь наш Юрий Ингваревич. Хотел землю рязанскую от погрома всеобщего да разорения уберечь. Тридцать тысяч с лишком ратных было! Да только татар куда больше. Бились мы крепко, раз прорубились сквозь строй, думали, дрогнут поганые – куда там! На место одного убитого ещё два встают. А нам подмоги ниоткуда… Всех побили, ведь тридцать тысяч войска побили, и лучших витязей, резвецов да удальцов, понимаешь ли ты?! И хоть бы одна сволочь… Никакой ведь подмоги…

– Скорблю о сём с тобой, брат, – спрятав молнии в глазах, пробасил князь Георгий.

– Ты! Скорбишь! Это вместо подмоги!..

– Не смей хулить великого князя! – вмешался думный боярин владимирский.

– Тихо! – властно пресёк назревавшую свару великий князь. – Сказал уже, и ещё повторяю – скорблю о сём крепко. А насчёт подмоги… Не было у меня времени собрать рать великую. А отправить малую – что ж… Вместо тридцати тысяч полегли бы сорок, али сорок пять – тебе от того легче стало бы? Али Рязани? Так что оставь обиду свою, не к месту она, и не ко времени. Дальше сказывай.

– Шестнадцатого обступили Рязань поганые, – всё так же кривя губы, продолжал князь Роман. – И на другой же день начали приступ, да как ещё! Одна волна за другой, и покуда одни отдыхают, другие на приступе, а после меняются. И день, и ночь, и снова день… Да ещё собрали мужиков со всех весей, кто укрыться не успел – а таковых было множество. Ну и гонят впереди себя на стены, дабы от стрел наших закрывали. А у нас на стенах почитай одни мужики, потому как витязи княжьи полегли почти поголовно… – губы князя Романа предательски запрыгали, он замолчал, но усилием воли овладел собой.

– Двадцать первого числа прорвались поганые в город, как саранча. Весь день бой на улицах шёл. Да только что взять с мужиков… На стенах-то они ещё так-сяк, а в открытом бою… Татары их всех посекли, и храм разорили, и всех баб да девок спалили… И всю Рязань спалили до угольев, и народ побили, всех до единого! М-м-м… – князь Роман не сдержался-таки, заплакал.

Великий князь сделал знак, кто-то метнулся, поднёс Роману ковш с водой – тот оттолкнул, вода плеснула на платье.

– Я уж к ночи ушёл подземным ходом, ну и бабы с ребятишками, кое-кто… Добрался до Переяславля-Рязанского, велел всем уходить в леса, а город поджечь… Потом собрал кого мог, и к тебе сюда… И Евпатий Коловрат не успел с подмогой из Чернигова… И хорошо, что не успел… Даром бы полегли також…

Князь Роман Ингваревич оборвал речь, мягко свалился на лавку. Собрание загудело.

– Отнесите его в покои, – распорядился великий князь. – Сомлел, не диво… Это с шестнадцатого числа, почитай, без сна, а сегодня двадцать четвёртое… Ладно. Рязань Рязанью, а нам теперь о земле владимирской печься. Так что всем сидеть на местах! Продолжим…

– … В общем, так. Тебе, Всеволод, стать под Коломной. Держать город, сколько можно держать, понял?

– Понял, батя. Вот с кем только?

– Даю я тебе шесть сотен дружины, с воеводой Еремеем Глебовичем во главе. Да в Коломне сейчас две сотни ратных людей имеется. А остатних сам наберёшь. Всех бери, кого сыщешь! Обоз с собой возьмёшь, с оружием. Всех горожан в Коломне на стены, кто только на ногах стоит. Деревенских, кто в леса не ушёл, под свою руку возьмёшь…

– Всё одно мало, батя…

Великий князь угрюмо засопел.

– Сам знаю. Но боле ратных людей я тебе дать не могу, сынок. Они тут нужнее будут.

– Понял я, батя.

– Попрошу князя Романа Ингваревича – великий князь криво усмехнулся – Ежели мы рязанцам не помогли, так пусть хоть они нам помогут… Князь Роман зело зол на поганых, вот и пусть соберёт рязанцев, кого найдёт. Под твою руку сами они не пойдут, а с Романом… Ты что молчишь, Еремей Глебович?

– А что тут скажешь, княже… Всё и так ясно… Вот одно только – сколь надо простоять?

– Дней десять хотя бы… Возможно?

– Вряд ли…

– Тогда сколь сможете. Владимир!

– Тут я, батя.

– Вы с воеводой Филиппом займёте Москву. Ежели Всеволода сомнут…

– Когда сомнут, батя – поправил Всеволод.

Князь Георгий замолк, туча-тучей. Но сдержался.

– Ладно. Опосле Всеволода твой черёд держать татар будет.

– Понял, батя. Сколько войска с собой мне дашь?

И снова тяжко молчит великий князь.

– Нисколько. Полторы сотни ратных в Москве, и это всё.

– Но батя!..

– Всё, я сказал! Филиппа Няньку с тобой отправляю – мало тебе? И покуда твой старший брат Коломну держит, собирайте мужиков со всей Москвы и весей окрестных. И держаться! Держаться!

– У меня вопрос, княже, – подал голос воевода Филипп, прозванный в народе Нянькой. – А не обойдут поганые Коломну да Москву лесами?

– Это вряд ли. Леса наши степнякам незнакомые, а зимой и вовсе непролазные. Нет, думаю, пойдут они по рекам. По Оке до Коломны, а от Коломны по Москве-реке… А уж от Москвы по Клязьме к нам пожалуют.

И снова замолчал. Тяжёлое молчание повисло в горнице, только бояре сопели.

– Мстислав!

– Тут я, батя.

– Тебя с воеводой нашим Петром Ослядюковичем оставляю во Владимире. Ратных людей тебе оставляю, пешников три тысячи. Всех прочих сами соберёте. Всех на стены поставите, хоть монахов.

Он снова замолк.

– Как с Суздалем будет, батя?

– С Суздалем… – князь тяжело помолчал. – Вот что. На два города рати никак не хватит. Да и стены в Суздале не те, что во Владимире. Так что надобно всех суздальцев, кто на ногах, перевести во Владимир. Всех, я сказал! И не медля. Неча оборонять град обречённый, только ратных людей зря класть. Всё одно пожгут.

– Понятно, батя.

– Чтобы не пасть в поле без толку, как князья рязанские, муромские да пронские, надобна могучая рать. А потому выступаем сегодня. Сам поеду сбирать рать великую! К племяннику Васильку в Ростов гонцов отрядить немедля, и в Переяславль-Залесский к брату! И всем прочим князьям да воеводам наказ – собрать всех, кто может держать оружие. И когда обступят поганые град Владимир, вот тут-то мы их… Ладно. Всё у меня!

– … «Во времена Анбасы появился на земле Галисии дикий осёл по имени Пелайо. С тех пор он начал защищать христиан, которые все ещё оставались, от мусульман. Мусульмане повсюду боролись против иноверцев и принуждали их бежать прочь со своей земли. Они уже овладели Астурией и готовились к походу в земли франков, потом победили Памплону в Галисии и не осталась больше там немусульманских земель. Но осталась скала, где защищался король по имени Пелайо с тремястами солдатами. Воины ислама не прекращали нападать на него ни днём, ни ночью. Солдаты Пелайо умирали от голода, но не сдавались. У них почти не было пищи, кроме мёда, который они добывали у пчёл в трещинах скалы. Ситуация для мусульман стала болезненной, и, наконец, они решили уйти, говоря: «Триста диких ослов, что плохого они могут сделать нам?»»

За столом, в укромном углу библиотеки ростовской, сидели четверо: княгиня Ростовская, библиотекарь-книжник Савватий, княжич Борис и кошка Ирина Львовна – последняя, впрочем, на столе. Три свечи в подсвечнике ярко освещали толстую книгу, написанную непривычными для русского взгляда витиеватыми буквами. Глаза маленького мальчика блестели от возбуждения.

– Дядько Савватий, вот герой был этот Пелайо!

– Воистину герой, Борис Василькович. Совсем о ту пору пригнули в земле той христианский люд жестокие мавры, и всем казалось – навсегда это. Но не сдался король Пелайо, не отрёкся от христианской веры, не смалодушничал, как иные владыки, и тем народу своему великий пример показал.

Отче Савватий отпустил страницу, и Ирина Львовна, сидевшая на столе и придирчиво контролировавшая правильность перевода иноземного текста, тут же перевернула её лапой, к вящему удовольствию княжича Бориса.

– Ну, что дальше-то было, дядько Савватий?

– Дальше? Дальше много всего было. Те, кто не сдался, дали начало нынешним королевствам христианским Галисии, Кастилии, Наварре, Леону и Арагону. Поднимались из руин города, порушенные свирепыми маврами, шаг за шагом отвоёвывались из-под чужеземного ига исконные земли. Много раз пытались мусульманские владыки исправить давнее упущение, да только время вспять не повернуть. Кто не успел, тот опоздал, а кто не сумел – тот не смог. Не было уже у мавров той силы, что была вначале. Распалось величайшее государство мусульманское, именуемое Халифат, и грызлись за власть их владыки меж собой, аки собаки за кость брошенную…

– А короли христианские нет?

Савватий поперхнулся, глянул на мальчика искоса. Гляди-ка, в самую точку вопрос… Смышлёный растёт парень.

– Всякое меж собой бывало. Токмо когда угроза от мавров исходила, тут они все друг за дружку вставали, распри на время позабыв. Научены, вишь, уже были горьким опытом.

Кошка одним движением лапы перевернула следующую страницу.

– Да погоди ты, животина, мне так за тобой не угнаться! – возмутился Савватий, переворачивая страницу назад. Ирина Львовна коротко мявкнула, очевидно недовольная невысоким уровнем грамотности книгочея. Борис засмеялся, и Мария тоже улыбнулась.

– И вот уже пятьсот лет воюют они с маврами за право жить на своей земле так, как должно жить христианину. И решились мавры таки покончить с непокорными раз и навсегда. Призвали они в правители могущественного мусульманского владыку халифа альмохадов аль-Насира, дабы защитил их и навсегда покончил с христианами. Собрал тот владыка войско несметное, двести сорок тысяч…

– Двести сорок тыщ? – глаза мальчика распахнулись во всю ширь.

– Или чуть поболее. И думалось, нет такой силы, чтобы противостоять несметным полчищам. Но собрались в городе Толедо все христианские короли – Альфонсо Восьмой, король Кастилии, Педро Второй, король Арагона, Санчо Седьмой, король Наварры, Альфонсо Второй, король Португалии и Лопес де Аро, граф Бискайи. Все встали сообща на защиту земли своей.

Теперь Борис затаил дыхание, и княгиня, оставив вязание, пристально глядела на книжника.

– Тринадцатого июля семь тысяч семьсот двадцатого года [1212 от р. Х. прим. авт.] вышли они в поход, и вёл их тайной тропою местный житель, простой пастух Мартын Алаха, знавший в тех местах все козьи тропки наперечёт. Мусульмане же, ожидая их с другой стороны, отдыхали после трудного перехода, расположившись станом в долине речки с названьем Толоса.

Савватий помолчал, наслаждаясь вниманием слушателей.

– И вот настал час отмщения за все пятьсот лет унижений и притеснений, творимых маврами. Шестнадцатого июля напали войска христианские, подобно молнии, внезапно, на полчища мусульманские. И хотя мавров было втрое больше, не смогли они ничего. Десятки вёрст гнали и рубили бегущих, и всё пространство кругом покрылось трупами. Больше двухсот тысяч мавров положили, остальные же сдались в плен. Токмо сам аль-Насир бежал едва-едва…

– Когда это было? – спросила внезапно Мария.

– Да вот, как раз в тот год зачали тебя, госпожа моя, – смешал строй повествования Савватий.

– Ну, мама! – не выдержал княжич. – Интересно же! Дальше что было, дядька Савватий?

– Дальше? Хм… – книжник откашлялся. – С той поры бьют христиане мавров нещадно, а те только утираются, сдачи-то нечем дать. Сломали становой хребет им. Уже почти все города, некогда маврами взятые, назад отбиты. И главный город, столица Кордова в прошлом году пала. И лампы те, про которые я рассказывал…

– Которые из колоколов соборных отлили? – не выдержал, встрял Борис.

– Точно! Так вот, лампы те назад пошли тем же путём, токмо уже на спинах мусульманских пленников. Теперь их обратно в колокола перелили.

– Про нас это, – вновь заговорила Мария, глядя мимо собеседников невидящим взором. – Ведь про нас это прописано, отче Савватий! Вот ведь смогли же в земле той все христианские владыки плечом к плечу встать! А мы?

Княгиня сжала руки.

– Вон Рязань уж осадили полчища поганых. Разве можно медлить?

Дверь в библиотеку распахнулась, и в обитель мудрости вошёл князь Василько.

– Знал, где искать. Думаю, где же быть им, как не у отче Савватия?

– Что? – встала Мария навстречу мужу, безошибочно угадав неладное.

Василько помолчал, кусая губы.

– Дело дрянь, Мариша. Рязань пала.

– Как пала? Уже? – довольно глупо спросила Мария.

– Вот так, Мариша. Пять дней простояла всего в осаде. Так что собирай мне на дорогу чего-нито. Во Владимир еду, сейчас прямо.

– … Не нравится мне это, Евпатий. Больно тихо.

Евпатий хмуро глядел на короткие язычки пламени, пробивавшиеся из нодьи [два бревна, положенные рядом, разжигаются вместо костра. В отличие от костра нодья почти незаметна даже ночью. Прим. авт.]. Черниговский сотник был, разумеется, прав. Конечно, до Рязани отсюда ещё довольно далеко, но неужели осаждающие настолько беспечны?

– Далеко до города. Не слышно в лесу осады, лес звуки гасит, – возразил Евпатий, зная, что неправ. Но надо же что-то говорить, чтобы успокоить глухо ноющее сердце…

– И зарева не видать. Неуж ничего не зажгли поганые?

– Значит, тушат пожары быстро. Не дают город спалить.

– И дозоров нигде нет.

– А ты мечтаешь, видать, на дозор напороться? – озлился Коловрат.

– Да ты на меня не злись, воевода…

– А ты не нуди, Станьша! Заладил… Место тут глухое, оттого и дозоров нет. Вот сейчас разведка придёт, и двинем к лазу. Коней, правда, в лаз не провести, так что отгоним до поры. Да ты не морщись. Есть тут такие места, сроду не найдут поганые. Отстоим Рязань…

– Разведка вернулась, Евпатий… – возник из темноты ратник-черниговец.

– Сюда давай их! – всем телом повернулся к говорившему Коловрат.

Следом за ратником в скупом свете нодьи показались две фигуры в белом.

– Ну что там? Можно скрытно к месту подойти?

Разведчики угрюмо молчали.

– Чего? – Евпатий сглотнул. – Говори, ну!

– Не нужно к лазу потайному идти, воевода. Пусто кругом.

– Как пусто?! Очумел?!

– Так вот и пусто. Нет больше Рязани, Евпатий. Совсем нет.

… Кони осторожно ступали по грязной, смёрзшейся корке, покрывавшей бывшую улицу. Мелкий, колкий снежок сыпался с тусклого предутреннего неба. Казалось, рассвет не желал заниматься, и солнце не хотело вставать над этим миром, дабы не видеть жуткой картины…

Посреди улицы, вытянув перед собой руки, пошатываясь, брёл человек, натыкаясь на головни, оставшиеся от заборов. Из одежды на нём была только рваная ряса, ничем не подпоясанная. Вместо глаз у человека зияли кровавые ямы, но Коловрат узнал его.

– Варлам! Ты это?

Человек повернул голову на звук.

– Русские люди? Откуда?

– Я это, Евпатий. С подмогой вернулся из Чернигова.

Губы монаха-толмача, запёкшиеся чёрной коркой, искривились.

– Поздно, Евпатий. Нет Рязани, и помогать некому. Разве токмо мёртвых хоронить.

Монах столбом повалился навзничь, и вокруг него тут же сгрудились рязанцы из отряда воеводы – многие витязи знали Варлама лично.

– Шубу ему дайте!

…Ворота родного дома Евпатия лежали на земле, сбитые с петель. Ещё уцелели толстые воротные столбы, да криво торчали головни-остатки могучего тына. В воздухе ещё витал едкий запах гари, но дыма уже нигде не видно.

Прямо на земле, нелепо раскидав руки-ноги, как брошенная тряпичная кукла, валялась служанка, тётка Поля. Голова была странно перекошена, замёрзшая чёрная лужа вокруг – очевидно, женщину убили ударом кистеня.

А немного поодаль лежала совершенно голая молодая женщина с распоротым от паха до груди животом. Лицо женщины было исклёвано воронами, но Евпатий узнал её.

– Ксеня…

Мир вокруг завертелся и погас.

… Первое, что почувствовал Евпатий – холодное и мокрое касается лица. Открыл глаза. Вокруг теснились хмурые лица.

Превозмогая себя, Коловрат сел, потом встал, опираясь о чьи-то руки.

– Что дальше, воевода?

Евпатий повернул голову на звук, медленно.

– Дальше? Буду бить их, покуда не убью до одного. Либо меня убьют. Вас, господа честные, неволить не смею.

– Мы с тобой, Евпатий, – первым ответил рязанец из охранного отряда.

– Мы тож с тобой, воевода, – чуть помедлив, ответил старый сотник из Чернигова.

– У вас дом есть. У нас нет.

– С тобой мы, Евпатий. Увидели мы, что есьм Батыга. Лучше тут воевать, не то и у нас в Чернигове то же будет.

Огонёк лампады не в силах разогнать мрак, затопивший опочивальню. Князь Михаил лежал на спине, закинув руки за голову, неподвижно глядя в потолок.

– Не спишь, Михаил Всеволодович?

Княгиня Елена прижалась к мужниному плечу, пытаясь развеять тяжкие думы супруга. Михаил вздохнул, обнял жену одной рукой.

– Тяжкие времена настают, Елена Романовна. Трудно нам будет.

– Когда было легко и кому, Михась?

Князь покосился. Молодая женщина не отвела взгляда, глаза блестели в полумраке.

– Так трудно не было ещё, Еленка. Похоже, вопрос так встанет – быть Руси или не быть.

– Как это – «не быть»? Что значит – «не быть»? Куда она, земля-то русская, денется? Не стадо коней, чать, не угонишь.

– Не быть, это значит вот что – земля, она на прежнем месте останется. Токмо жить тут будут уже другие люди, не русские.

– Ой! – княгиня прижала пальцы ко рту.

Помолчали.

– Вон в древних книгах ромейских сказано – тыщу лет тому назад жили в сих местах иные народы, покуда словене не пришли, от коих все русичи род свой ведут.

– А те народы делись куда?

– А вот туда и делись, откель все мы вышли. Нет их больше.

Снова замолк князь Михаил, надолго.

– Вот я и думаю – неужто и наше время вышло?