Текст книги "Мария, княгиня Ростовская"

Автор книги: Павел Комарницкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 47 страниц)

– Дорогу! Дорогу Повелителю, величайшему Бату-хану!

Конные нукеры, разгоняя людей, работавших возле строившихся машин, споро образовали охранный круг, и Елю Цай обнаружил себя внутри этого круга.

– Это и есть твоя машина из волос урусских девок?

Елю Цай склонился до земли – перед ним на белом скакуне возвышался сам Бату-хан.

– Это так, о Повелитель!

Молодой монгол с любопытством оглядывал сооружение. Сопровождавшие его Сыбудай и Джебе тоже разглядывали творение порочного мастера – Джебе с тщательно наигранным лёгким пренебрежением, сквозь которое проглядывала опаска, старый Сыбудай глядел угрюмо. Он не любил всяких таких хитростей.

– Маленькая какая, – Бату-хан объехал камнемёт кругом. – Твои старые машины много больше, Елю Цай. Ты уверен, что такая штука сможет пробить стены?

– Позволь объяснить, мой Повелитель. Да, такая машина не сможет кидать столь тяжёлые камни. Но у меня в обозе имеются две сотни горшков с горючим маслом, и я надеюсь, могущественный Джебе прикажет своим людям достать ещё.

Джебе поморщился – ловкий китаец подставлял его. Придётся ещё и возиться с горючим маслом… До чего капризны бывают колдуны!

– Стены Рязани обгорят, – продолжал китайский мастер, – и старые машины легко справятся с ними. Это сэкономит нам время.

– Хорошо, Елю Цай, – отозвался Бату-хан. – Даю тебе три дня, чтобы проломить стены.

Елю Цай сглотнул. Срок был почти нереальным.

– Это невозможно, мой Повелитель, – услышал он собственный голос словно со стороны. – За три дня никак.

Воцарилась тишина. Елю Цай уже чувствовал, как его пятки касаются затылка и хрустит хребет.

– Ты споришь со мной, Елю Цай? – с любопытством разглядывая китайца, словно видя впервые, спросил Бату-хан.

– Прости меня, о мой Повелитель! – Елю Цай собрал всю свою смелость и глянул Бату-хану в глаза. – Ты можешь казнить меня немедленно, и будешь прав. Но за три дня эти стены развалить невозможно, Рязань – это не та пограничная крепость. Я не могу обманывать тебя.

Бату-хан подумал.

– Хорошо. Сколько тебе нужно времени?

– Четыре дня, о Повелитель Вселенной.

Бату-хан рассмеялся.

– Ладно, Елю Цай, дарю тебе лишний день. Ты молодец! Джебе-нойон, проследи, чтобы уважаемый мастер ни в чём не нуждался. В том числе и в горшках!

– Берегись!

Огненный клубок, оставляя за собой шлейф чёрного дыма, пролетел над самым частоколом и рухнул среди построек чьего-то двора, близко примыкавшими к городской стене. Горючая жидкость из разбившегося вдребезги горшка разлетелась веером, пламя разом охватило постройки. Воевода Клыч грязно выругался, глядя на разгорающийся пожар.

– Берегись!

Тяжкий удар, от которого вздрогнул частокол. Воевода глянул в бойницу – прямо под ним, с шипением окутываясь паром, лежал отскочивший от стены валун, впечатываясь в тающий от его жара лёд. Другой камень, в добрый берковец [ок. 160 кг. Прим. авт.] весом, валялся в нескольких шагах. Он уже утратил часть жара, но вокруг него расплылась обширная клякса чёрной проталины. Воевода уже в который раз за день бессильно скрипнул зубами. Леденили, леденили вал, и вот, пожалуйста…

– Берегись!

Горшок с зажигательной смесью с грохотом ударил в частокол, в бойницу плеснуло жидким огнём. Снаружи загудело пламя, охватившее частокол.

– Воду, воду сюда! Да быстрее, олухи, обгорит стена-то!

Холодно… Как холодно… Печь в горнице горяча, хоть блины пеки, а толку? Никак не растопить кусок льда, засевший где-то внутри, у сердца…

Заходил князь Роман, начал говорить и осёкся, замолк, встретившись со взглядом молодой женщины. Она легонько провела пальцами по его виску, густо посеребрённому сединой. Ведь не было вот ещё… Ушёл князь Роман, так больше ничего и не сказав.

Заходил свёкор, князь Юрий Ингваревич, говорил что-то, сочувствовал и утешал, вроде… Евпраксия не слышала слов, про себя машинально отмечая – за несколько дней сильно постарел князь, седина густо проклюнулась, и глаза на бледном лице – глаза смертельно раненого зверя…

Князь Юрий ушёл, не дождавшись ответа, а молодая цареградская царевна, а ныне вдова князя Фёдора Юрьевича, осталась сидеть, так же глядя перед собой остановившимся взором. Феденька, любовь моя… Муж мой, единственный мой… Вот и осталась я одна… Одна только память о тебе – вот он, твой сын Иван…

– … Да что же ты не ешь-то ничего, матушка моя? – нянька хлопотала вокруг княгини Евпраксии. – Который день уже!

– На воздух я пойду, – Евпраксия встала, решительно взяла ребёнка у няньки. – Душно тут. Ты за мной не ходи, одна побыть хочу…

– Всё одна да одна! Негоже, матушка… – вновь запричитала-заворчала нянька.

– Я сказала! – чуть повысила голос Евпраксия – Или не княгиня я?

Нянька осеклась, потупилась. Евпраксия, держа на руках ребёнка, направилась к двери.

На дворе сумрачно светило тусклое зимнее солнце. Над городом во многих местах поднимались дымы разгорающихся пожаров. Даже отсюда, из княжьего терема, были отчётливо слышны вопли и звериный вой поганых степняков, замучивших её ненаглядного… А у князя Юрия совсем не осталось людей…

Евпраксия была умной женщиной. Все слова утешения, произносимые князем Юрием – всё это ерунда. Правду говорят его глаза. Глаза смертельно раненого, загнанного в ловушку зверя.

Они войдут в город, эти двуногие твари. Ворвутся сюда, с воплями и улюлюканьем, с волчьим воем. Княгиня Евпраксия будто наяву ощутила, как жадные грязные руки с треском разрывают ткань её одежд, грубо скользят по телу, больно сжимают груди, которые совсем недавно, всего несколько дней назад, ласкал её муж… Вонючий рот степняка, навалившегося сверху… А другой в это время, подкинув в воздух маленького Ивана, с хохотом ловит его на копьё. Нет!!!

Евпраксия сама не заметила, как очутилась перед низенькой дверцей, ведущей на верх смотровой башни княжьего терема. Дверца была приоткрыта. И решение, давно уже толкающееся где-то в подсознании, всплыло само собой.

Внутри башни царил полумрак, узкие слуховые оконца давали совсем мало света. Маленький Иван завозился, закряхтел, будто почуяв неладное. Евпраксия, прикрыв за собой дверцу, задвинула засов, одновременно качая сына, успокаивая. Вот так… Потерпи, Ванятка… Мама сейчас…

Скрипят деревянные ступени узкой крутой лестницы. А вот и выход – светлое пятно люка, ведущего на смотровую площадку башни. Да, это выход. Это наилучший выход. Единственный выход.

Наверху было ветрено, в морозном воздухе витал запах гари. Отсюда, с башни, Рязань лежала как на ладони. В городе повсюду уже полыхали пожары, огонь перекидывался от двора ко двору. Огненный шарик, отсюда кажущийся меньше горошины, перелетел через городскую стену, оставляя за собой дымный след, канул в плотное месиво деревянных построек, и в месте падения его тут же повалил жирный дым ещё одного пожара.

Ребёнок снова завозился, заплакал в голос. Евпраксия очнулась. Да, нечего тянуть. Сейчас, Ванятка…

Она подошла к краю, прикидывая. Да, высота достаточная. Вполне достаточная. Правда, маленькое тельце, закутанное к тому же в пелёнки, совсем лёгкое. Но что это за мать, которая не поможет своему ребёнку? Сама Евпраксия – женщина рослая, и её веса хватит на обоих.

Княгиня, перевалившись через парапет, плашмя полетела вниз, изо всех сил прижимая к себе маленького Ивана.

– О-ой! О-о-ой, горе! Молодая княгиня убилась! С дитём убилась!

Хлопья сажи носились в воздухе, точно рои жирных мух, жар слепил глаза, нестерпимая вонь пожара забивала ноздри. Князь Юрий закашлялся, отхаркнул и сплюнул вязкую чёрную слюну, тяжело, со свистом отдышался. В голове мутилось. Сколько человек может не спать? Который сейчас день?

Перед глазами возникло чёрное от сажи лицо сотника охраны, и князь мельком удивился – кто таков? Надо же, и имя забыл…

– Княже, ещё один пролом!

– Где! Все за мной!

Сотник, повернувшись, побежал впереди коня, на котором скакал князь. Конь храпел, рыскал – ему тоже невыносимо было среди пылающих развалин и летающих повсюду хлопьев сажи. Ничего, ничего, дружок… Сажа и пожары – это пустяки. Главное, пока не валяются на улицах Рязани трупы. Как долго?

Летучий отряд личной дружины князя успел вовремя. Три исполинские головни, в которые обратились брёвна частокола, валялись внутри городской стены, и в узкий дымящийся пролом с бешеным визгом, воем и улюлюканьем лезли поганые, шаг за шагом оттесняя от пролома рязанских ратников. Как ни был умотан князь Юрий. у него снова защемило сердце – ратники, недавние мужики, размахивали боевыми секирами, как лесорубы. Ещё чуть, и было бы поздно…

– Луки!

С ходу спешившиеся витязи разом натянули луки, выдернутые из незастёгнутых налучей. В одеревеневшей от многодневной бессонницы голове князя всплыла посторонняя мысль – сколько дней могут луки находиться под гнётом [с натянутой тетивой. Прим. авт.]? Всплыла и канула. На наш век хватит…

– Бей!

Дружный залп смёл передний ряд врагов, остальные опешили, снизили натиск. Ободрённые подоспевшей подмогой, ратники чаще замахали своими топорами.

– Бегло!

Теперь стрелы витязей ложились часто, как весенняя капель, одна за другой. И враги падали один за другим, потому как невозможно одновременно отбивать удары топора и следить, кто берёт тебя на прицел. Но сзади напирали и напирали новые воины, и в узком проломе быстро формировался завал из тел, частью мёртвых, а частью ещё живых…

– В мечи!

Витязи враз вымахнули мечи в воздух. В воспалённом мозгу князя Юрия вновь всплыло видение – сверкающий лес клинков, стремительный бег конницы, неумолимо надвигающейся на сонный лагерь пришельцев… От того леса осталась маленькая роща. Как долго?

– А-а-а-а!!!

Да, вятшие витязи – это не вчерашние мужики-хлебопашцы, кожевники и плотники. Некоторые враги ещё пытались оказать сопротивление, но это были именно попытки, никакого реального сопротивления оказать они не могли. Остальные, спотыкаясь, уже лезли назад через завал из трупов и шевелящихся тел собственных товарищей, чтобы спасти собственную шкуру, пожить хотя бы ещё чуть-чуть.

– Олекса! – вспомнил наконец имя сотника князь Юрий. – Оставляю тебе дюжину витязей! От сердца отрываю. Всех остальных соберёшь сам. Держаться! Ни единого поганого рыла чтоб в проломе, ясно?!

– Ясно, княже! – выдохнул Олекса. – Будем!..

С маху подскакал, круто осадив коня, князь Роман.

– Ты где должен быть?! – рявкнул на него князь Юрий.

– Дай людей, княже!

– Рожу я тебе?!! – заорал Юрий Всеволодович, поперхнулся сажей, закашлялся.

– Того мне неведомо, хоть роди, хоть мёртвых подыми! Без людей не уйду, оттого и гонца не послал, бесполезно! Дай хоть дюжину, сейчас дай, или поздно будет!

– А…….!!! – выругался князь Юрий. – Броньша, Епифан, со своими ребятами за ним вот!

Проводив глазами маленький отряд, князь обернулся. Остаток вятшей дружины выглядел теперь совсем жалко.

– А ну, за мной!

– Почему ты и твои люди здесь, Адууч? Почему не в проломе?

Джебе сидел верхом на коне, разглядывая спешившегося перед ним тысячника. Адууч был бледен до серости.

– Мы уже почти прошли, славный нойон! Но подоспел сам коназ Ури…

– А ты полагал, коназ Ури будет спать, покуда ты лезешь в пролом? Или вообще постелет перед тобой белый войлок? Я повторяю вопрос – почему вы бежали?

Теперь бледность тысячника стала зеленоватой.

– Прости меня, великий Джебе! Мы пойдём туда снова, сейчас же…

– Да, Адууч. Снова и сейчас же. Но тебя это уже не касается.

Джебе сделал знак, и охранные нукеры разом пришли в движение. Один мягко выдернул из ножен обречённого меч и кинжал, двое придержали руки, а стоявший сзади одним движением накинул на шею Адууча удавку. Монгол захрипел, скребя по земле ногами, но нукер, сидя в седле, поднатужился и поднял казнимого в воздух. Ещё раз дёрнувшись, Адууч обвис.

– Заройте его где-нибудь, – распорядился Джебе. – Бурундай!

– Я здесь, мой господин! – отозвался Бурундай, подъезжая.

– Похоже, проломами придётся заняться тебе. Хватит стоять в резерве!

– И вечером ты удавишь меня, как несчастного Адууча? – нагло оскалился Бурундай. Джебе посмотрел на него с мрачным удивлением, но оскал тёмника стал ещё шире, – Позволь возразить тебе, прославленный. Во-первых, нужны ещё хотя бы два пролома. Во-вторых, штурм надо начинать к ночи, и вести до утра непрерывно. В-третьих, мало рваться в проломы. Чтобы занять все силы урусов, надо в это же время лезть на стены, лезть разом. Тогда будет толк!

– И тысячи воинов градом посыплются со стен! – гневно возразил Джебе. – Ты ищешь оправдания заранее, Бурундай-багатур? На тебя не похоже!

– Я хочу взять наконец этот проклятый город, – вновь осклабился Бурундай. – А ты, непобедимый?

От такой наглости у Джебе захватило дух.

– А насчёт воинов… Впереди наших воинов надо гнать пленных урусов. Пусть они первыми лезут на стены по лестницам! Тогда наши потери будут меньше.

Джебе проглотил готовую вырваться брань, задумчиво пожевал ус. Верно… Этот приём тоже изобрёл сам великий Чингис-хан.

– Ты прав, Бурундай. Будем готовиться к ночному штурму. Но проломами тебе-таки придётся заняться, иначе урусы успеют наглухо замуровать эти дырки!

– Слушаю, великий Джебе!

Толстые витые свечи в трёхсвечных серебряных шандалах, изображавших здоровенного мужика, обвитого гигантскими змеями, оплывали неровными потёками, пламя свечей то и дело колебалось, тревожимое движением воздуха.

За большим столом, накрытым белой шёлковой скатертью и уставленным разнообразными блюдами и сосудами, сидели сам хозяин, князь Георгий Владимирский, сыновья его Мстислав, Всеволод и Владимир, ближние бояре Пётр Ослядюкович, Еремей Глебович и Филипп, за привязанность к княжичу Владимиру прозванный в народе Нянька.

– …Значит, так, – князь Георгий Владимирский жевал пирог с осетриной, тщательно и неторопливо. – Гонцов разослали по весям-вотчинам?

– По дальним разослали, княже. По ближним нет пока, – ответил Еремей Глебович, равномерно жующий, отчего борода его двигалась вперёд-назад.

– Ну и верно. Чего народ зря смущать? Успеем, чать.

Князь Георгий отхлебнул из кубка.

– Думаю так, покуда степняки стоят под стенами Рязани, мы успеем рати собрать. Степняки, они к осаде непривычны, до крещенья всяко под стенами Рязани проторкаются. Ежели верно бают послы рязанские, такую орду прокормить дело нешуточное. Да с конями ещё… Одного сена сколь надо! Стало быть, разошлёт хан Батыга своих воев в зажитье [за фуражом и продовольствием], и расползутся они по всей Рязанщине. Да под стенами сколько-то их положит Юрий Рязанский. Самое то нам о сю пору со спины на них будет ударить. Прижать к стенам рязанским и всех… Ну, а как покрошим поганых, тогда и с князем Юрием Ингваревичем разговор можно вести. Полагаю, не до гордыни ему уж будет.

– Как думаешь, княже, – подал голос боярин Филипп, – придут на помощь рязанцам войска из Чернигова?

– Из Чернигова… – пренебрежительно фыркнул Георгий. – Сколько-то придёт, не зря же князь Михаил в спасители всея Руси метит. Неудобно ему, вишь, будет уронить светлый образ свой пред другими князьями, и пуще того пред чёрным людом. Токмо будет это не рать, а отряд, воев пятьсот или тысяча от силы. Времени собирать рати у князя Михаила нет.

Князь Георгий откинулся к стене, почмокал, выковыривая засевшую меж зубов пищу.

– К племяннику же своему в Ростов да к брату Ярославу я завтра отпишу. Тут подумать надо, не приказ в вотчину посылать… Но, мыслю так, соберутся они на подмогу нам без колебаний долгих.

Крайняя свеча в шандале зашипела, князь взял со стола изящные серебряные щипчики, снял нагар. Внезапно застыл, держа руку со щипцами на вису.

– Ты чего, батя? – спросил Всеволод.

В глазах князя Георгия плясало, отражаясь, пламя свечей.

– Триста тысяч воев у Батыги. Триста тысяч… Всех придётся подымать. Всех, способных держать оружие.

– От мужиков деревенских в поле мало толку, княже, – пробасил Пётр Ослядюкович. – Ни строю, ни бою за неделю не обучишь.

Князь усмехнулся одним уголком рта.

– А что делать?

– Бей их, братие!

– Круши!

– А-а-а!

– Смолу, смолу давай!

– Камни сюда!

– А-а-а-а-а!

Воевода Клыч помотал головой. От долгого недосыпа что-то случилось со слухом, звуки доносились как из бочки. А может, не от недосыпа, а от непрестанного ора и лязга…

Тяжёлая лестница с глухим стуком, почти не слышным за гамом и лязгом, упёрлась в частокол, железные крючья наверху цепко впились в дерево.

– Лестницы! Рогатки, рогатки давай! Отваливай их, ну!

Расхристанный, несмотря на ночной мороз мужик с опалённой бородой остервенело отрывал глубоко впившиеся крючья, мешавшие оттолкнуть от стены лестницу, уже дрожавшую под тяжестью взбирающихся на стены врагов.

– Родненькие! Не стреляйте!

Сон как рукой сняло. Что это такое? В рядах атакующих толмач-перебежчик объявился?

– Русские мы, русские люди!

– Мать вашу растак! – не своим голосом заорал воевода, глядя на оцепенелых ратников. – Лестницы вали, ну!

Выхватил рогулину из рук опешившего ратника и со страшной силой навалился на торчащую возле самой бойницы тетиву лестницы, сработанной из толстенных жердин, почти брёвен. В спине захрустело, но рядом уже запалено пыхтели другие воины, ещё пара рогаток упёрлась в лестничную тетиву, кто-то навалился сзади, помогая… Расхристанный мужик наконец справился с крючьями, и лестница с тяжким стоном перегруженного дерева отвалила от стены, опрокидываясь.

– А-а-а-а!!!

Какой-то мужик, по виду явно русский, остался висеть на стене, судорожно цепляясь за край бойницы.

– А ну! – скомандовал воевода, и несколько рук враз втащили человека внутрь, распластали на помосте-раскате. Вслед ему запоздало влетела стрела, ушла в темноту.

– Спасибо… родненькие… братцы…

Выглядел мужчина ужасно – багровые рубцы на спине и боках, лицо разбито, губы запеклись от крови. Из одежды на нём были только холщовые подштанники.

– Ты кто таков?

Мужик встал, привалился спиной к бревну частокола.

– Деревенские мы. Вечор налетели поганые, всех, кого нашли, согнали в кучу и айда… И гонят русских мужиков пред собой, лезть на стены заставляют…

Ратники переглянулись.

– Вот твари…

– А ну, к бойницам! – рыкнул Клыч. – Лясы точить или воевать будем? Каждый человек на счету! Ты луком владеешь ли? – обратился он к полуголому.

Мужик поднял на воеводу глаза, полные нечеловеческой муки, сквозь которую разгоралась мрачная радость.

– Белку бил, утку влёт… Воевода, отец… Больше всего боялся смерть от своих принять… Хоть одного гада!

– Тары-бары потом! – Клыч сунул мужику тул со стрелами и тяжёлый пехотный лук. – Давай, работай!

Не говоря больше ни слова, бывший пленник повернулся к бойнице, одним движением вынул из тула стрелу, наложил на тетиву. По движениям было видно – не врёт человек, умеет обращаться с луком.

– Ххы!

Стрела со свистом ушла к цели, и всадник, гарцевавший на коне с горящей стрелой, вывалился из седла, погасив огонь своим телом.

– Ххы!

Ещё один степняк рухнул на землю. Воевода переглянулся с витязем, стоявшим за спиной мужика, и тот незаметно опустил руку с мечом, изготовленную для удара.

– Ххы!

Оскаленная физиономия бывшего пленника не оставляла сомнений – никакой это не лазутчик.

– Ты вот что, мил человек… Иди вниз, одёжу дадут тебе. Потом поешь и на стены.

– Хоть ещё одного…

– Ступай, я сказал! Здесь я воевода, кому что делать, мне решать! Шелом наденешь ещё и бронь какую-нито. Всё, пошёл!

Всё верно. Задубеет в одних подштанниках на морозе, это сейчас он на избытОм страхе держится. Да и без брони недолго простоит, очень уж метко бьют поганые степняки, даже ночью, в неверном свете горящих стрел, утыкавших частокол. А сейчас такие вот стрелки-охотники ой как нужны, каждый человек на счету.

Едва человек ушёл, в верх частокола снова с хрустом впились острые крючья осадных лестниц. Новая волна, стало быть…

– К бойницам, к бойницам, так вас растак!

– … Ух, хорошо!

Печь-каменка выбросила очередной клуб пара, в ноздри ударил пряный дух. Князь Михаил лежал на полке, и банщик, здоровенный мужик с коротко, под «горшок» остриженными волосами, вовсю трудился над княжьим телом, орудуя банным скребком.

– Чего, Бельша, сильно я ожирел?

– Ништо, пресветлый княже, ты у нас орёл!

Боярин Фёдор Олексович сидел напротив, отдуваясь, с резным деревянным ковшом в руке.

– А я вот огрузнел, княже. Думаю, не купить ли веницейское зеркало себе?

– На что тебе зеркало-то? – полюбопытствовал Михаил, кряхтя под могучими руками банщика.

– Ну как же… Полагаю, скоро свой срам без зеркала и не увидать мне.

Князь скосил глаза на боярина, фыркнул, и они разом расхохотались.

– Спасибо, Бельша. Ты ступай, дальше мы сами.

– Как скажешь, княже, – поклонился банщик.

Когда дверь за банщиком закрылась, князь сел рядом с боярином, взял из рук того ковш с квасом, гулко глотнул пару раз.

– Ядрёный квасок…

– Что слышно со степи, княже? Гонец прибыл ли?

Князь Михаил разом посмурнел.

– Нет вестей, Фёдор. Странно и непонятно сие.

Помолчал, сжимая в руках ковш с квасом.

– Вот оно, княже, – негромко молвил Фёдор Олексич.

– Думаешь?

– Уверен.

Снова помолчали.

– Рати собирать надобно, Михаил Всеволодович.

Михаил искоса взглянул на своего ближнего боярина.

– Рати, говоришь? Это ведь не сапоги обуть, Фёдор свет Олексич.

– А ну как поздно будет?

Князь со стуком поставил ковш на полок.

– А основания? Неприбытие гонца не повод для того, чтобы всю землю черниговскую да киевскую исполчить.

– Как скажешь, княже. Однако неспокойно мне. Вспомни булгар.

Князь Михаил угрюмо засопел.

– Ну до чего умён ты порой, Фёдор Олексич, прямо спасу нет. Помню я и про булгарское царство, и про Калку-реку. А толку? Никто не согласился со мной нынешним летом. Союза нет… Не могу я просто так рати собрать. Вестей ждать будем, тогда и решим.

Дверь в парную приоткрылась, и в образовавшуюся щель просунулась голова вятшего витязя.

– Княже, прости. Тут с Рязани посольство прибыло. Дело, грит, чрезвычайной важности.

– Кто послом-то?

– Воевода Евпатий Коловрат. Молит принять как можно скорее.

– Скажи, пусть пождут малость. После бани сей час приму.

Голова телохранителя исчезла, дверь закрылась.

– Ну вот и вести тебе, княже, коих ожидал, – глаза боярина Фёдора чуть мерцали в полумраке.

«Здравствуй, сестрица моя. Знаю, знаю, что надобно теперь звать тебя Ефросиньей, да только не взыщи – для меня ты навсегда Филя.

Вот пишу тебе письмо, собралась наконец. Дела у нас в Ростове хороши, хлеб подешевел, и соль, и скобяной товар. Народ доволен, торговля бойкая и казна оттого не пустует.

Борис Василькович большущий мужичина уже вымахал. Думаю велеть книжному человеку нашему, отцу Савватию начать уже учить его грамоте, не всё деревянным мечом махать. Глеб Василькович тож ничего. Титьку бросил, на морковку варёную с маслом налегает. Говорить только не начал пока, а так у-у… бойкий парень будет.

Князь мой свет Василько Константинович всё в делах да заботах, опять исхудал весь. Железо бранное закупает, рати готовит. Ну, дом на мне, ясно. Да и заботы о казне потихоньку сваливает на меня муж мой, как увидел, что не раззява жена у него и не даст хозяйство на порушение.

Ты бы приехала к нам, Филя, что ли. Племянников повидаешь, то-сё. С сестрёнкой своей поговорить опять же не грех. Помнишь, как мы боярина Фёдора заговаривали, дабы математику не учить? Самой смешно теперь.

Приезжай, Филя, правда. Тревожно мне отчего-то. Всё слова батюшки из головы не идут. Неужто и правда к нам те поганые нынче пожалуют, что булгарское царство разорили?

Ну да Бог даст, ничего. Вон половцы, ежели по летописям судить, тоже поначалу куда как грозны были, да пообломались о Русь. Плохо только, что поврозь все князья русские, свары да которы меж собой учиняют беспрестанно. А так сила воинская имеется, и немалая.

В третий раз прошу тебя, Филя – приезжай. Сама ты писала давеча, что каждый день наш на земле сей грешной есть подарок Господа. Сколько ещё проживём и ты и я, только ему ведомо. Так негоже подарками божьими брезговать.

За сим заканчиваю к тебе письмо моё. Вечно любящая тебя сестра.

Мария»

Мария отложила гусиное перо, ещё раз придирчиво пробежалась глазами по строчкам. Посыпала пергамент песком, сдула. Освобождённый от гнёта пергамент сам норовил свиться в трубку, Мария только чуть помогла ему. Обвязала письмо шнуром, оттиснула на восковой печати свой личный знак, гравированный на перстне-печатке. Усмехнулась про себя – совсем владетельной госпожой стала, печать личная, письма только на пергаменте пишет, на бересте ни-ни… Вспомнилось некстати, как боялась у алтаря, что упадёт свечка. Да, куда и делась та девчонка…

Мария подошла к большому венецианскому зеркалу, купленному для неё лично князем Васильком с больших прибытков. Из глубины стекла смотрела на неё молодая, статная женщина. Талия, правда, после рождения Глебушки заплыла малость, да и зад уже не девчоночий, это да… А вот лицо сохранило многое от той девчонки, что бесстыдно глазела на ростовское посольство, вместо того, чтобы опустить глаза долу.

Вот интересно, что могло бы выйти, если бы тогда она опустила глаза? А Феодулия, наоборот, во всю ширь распахнула бы чудные глазищи свои. Могло ведь всё выйти наоборот, как и положено – старшая дочь вперёд замуж вышла бы, а младшая, Мария…

Мороз пробежал по коже. Это что же, сейчас она могла бы в келье при лучине сидеть? И не было бы ни мужа у неё, ни Бориски, ни Глебушки… ничего? Нет!

Мария оставила письмо на столе, тихо открыла дверь детской горницы, вошла неслышно.

– Матушка… – встрепенулась нянька, но Мария приложила палец к губам.

– Т-с-с…

Сыновья уже спали. Борис почмокал во сне губами, промычал невнятно – видно, сон какой снился. Маленький Глеб сопел в две дырки совершенно безмятежно.

– Ровно ангелы небесные… – чуть слышно подала голос нянька. Мария улыбнулась в ответ.

Где-то в княжьем тереме возник невнятный шум.

– Не иначе, князюшка наш… – вновь заговорила нянька, но Мария уже не слушала. Направилась к двери. Соскучилась по мужу, уж самой себе врать не надо.

– Гонец! Гонец из Владимира! – донеслось из крытого перехода.

Навстречу торопливо шёл боярин Воислав.

– Что там, Воислав Добрынич?

– Похоже, война, матушка моя. Прав был твой отец-то, князь Михаил Всеволодович. Ох и прав!

– … Вот такие теперь дела, пресветлый княже. Подмоги просим у тебя, Михаил Всеволодович. Что скажешь?

Князь Михаил смотрел перед собой невидящим взором, в глазах отражалось, мигало пламя свечей. Евпатий хрустнул сцепленными пальцами рук. Неужто откажет?

– Нет у меня здесь большого войска, Евпатий. Малое же, я так мыслю, не поможет тут.

Он мрачно усмехнулся.

– Ведь говорил же всем, предлагал… Нет, не вняли… Что князь Георгий Владимирский?

– Послали и к нему за подмогой, Михаил Всеволодович. Должен помочь, я так чаю.

Князь Михаил усмехнулся ещё мрачнее.

– Всем известно на Руси – князь Георгий Всеволодович кому ежели должен, прощает великодушно.

– Тут случай особый, пресветлый княже. Беда страшная грядёт, ежели не соберёмся мы со всей ратной силою. Не видал ты татар этих, княже, не в обиду тебе будь сказано.

– Не видал, да знаю! – отрезал Михаил. – Небось, князь Юрий обещался под руку величайшего из величайших князя Владимирского стать?

– Про то не ведомо мне, пресветлый.

– А хоть бы и так… Дождались, едрить вашу! – князь стукнул кулаком по столу. – Ты чего молчишь, Фёдор?

– Скажи, Евпатий… – прокашлялся боярин Фёдор. – Как в Рязань с войском попасть думаешь, ежели исполнит Михаил Всеволодович просьбу князя Юрия?

Евпатий повернул голову.

– Так мыслишь, в осаде она будет?

– Так мыслю, уже в осаде есть. Или всерьёз полагал ты, что развеют такое войско лихие рати рязанские, аки дым по ветру?

Евпатий стиснул край столешницы так, что побелели костяшки пальцев.

– Ход подземный имеется. Далеко в лес ведёт, место глухое, неприметное. Мало кто знает о нём, так что в Рязань попадём без запинки. Только надеюсь всё же, что ошибаешься ты, Фёдор Олексич.

– На чудо уповаешь, стало быть, – вздохнул князь Михаил. – Ладно. Не время чиниться да обиды вспоминать. Дам я тебе, воевода, тысячу витязей из дружины своей, – он криво усмехнулся, – и даже встать под руку мою не потребую.

– Бог не забудет тебя, пресветлый княже!

– Не то говоришь, Евпатий. Не забыл бы он про землю русскую, вот что. А я уж как-нибудь ладно…

– Смолу ещё сюда!

– Нет смолы больше!

Воевода Клыч грязно выругался. Бессилие, которое он ощущал, было унизительно. Так трепыхается лягушка, неспешно заглатываемая ужом. Словно гигантская боевая машина ровно и уверенно взламывала оборону Рязани.

– Воевода! Князь кличет! – перед Клычом возник чумазый, как углежог, парнишка, с большими светлыми глазами на худом лице.

– Коня мне! – не стал спорить воевода. Князь Юрий просто так от дела отрывать не станет.

Кто-то, уже не разобрать, подвёл осёдланного коня. Клыч вскочил на него, с места взяв в галоп.

– Держаться тут гвоздём, покуда не вернусь!

Улицы Рязани были черны от размешанного снега пополам с сажей. Тут и там торчали обгорелые, дымящиеся развалины, кое-где огонь бушевал в полную силу, кое-где уже затухал. Ближе к центру, куда не долетали горшки с зажигательной смесью из вражеских машин, постройки стояли покуда целые, но и тут из-за обилия налипшей сажи казались пожарищами.

Стена, выходившая к Оке, была почти столь же высока, как и все другие, но сложена из брёвен потоньше. Ещё на подходе старый воевода услышал тяжкий удар и треск. Камнемёты поганых вовсю работали и с этой стороны.

– Звал, княже?

Князь Юрий обернулся, и в первый момент Клыч было не узнал его. Неужели вот этот измождённый, древний старец с чёрным лицом и есть князь Рязанский? Вроде молодой ещё был…

– Такое дело, воевода. Надо уводить всех, кого можно, тем лазом. Баб и ребятишек… Хотел вот Роману поручить, да с ног валится он.

Воевода подумал.

– Сделаем. Как стемнеет, княже. Чтобы до утра успели отойти подале.

Они взглянули друг другу в глаза.

– Завтра, Клычик, – ответил на невысказанный вопрос князь. – Ну, может, ещё день детинец простоит. И то навряд ли.

Помолчали.

– Поеду я, Юра.

– Давай, Клычик, – князь вдруг усмехнулся. – Больно уж страшен ты ликом, воевода. Мыслю, оттого и не прорвались покуда поганые. Как увидят воеводу рязанского, так и назад.

– И ты не краше смотришься, княже, – ухмыльнулся в ответ на шутку воевода.

– Так и тут потому только держимся, – невозмутимо ответил князь Юрий.

И они разом расхохотались. Вот ведь как интересно устроен русский человек, подумал князь Юрий. Вроде как не до смеха теперь… А вот чуть легче стало.

– … Тихо!

Рязанский детинец невелик, и ворота больше похожи на двери – конному не проехать, только пешему. Впрочем, толщина у воротин порядочная, и поверх толстых дубовых плах густо нашиты крест-накрест хорошо прокованные железные полосы.

Бабы и ребятишки, притихшие и серьёзные, неслышными тенями скользили во мраке, освещаемые только отсветами пожаров, бушующих повсюду в городе. Даже младенцы не хныкали, будто проникшись серьёзностью предстоящего дела.