Текст книги "Мария, княгиня Ростовская"

Автор книги: Павел Комарницкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 47 страниц)

– Ну, братие, каков наш ответ поганым будет?

Сотник Феодор подъехал вплотную.

– Нечисто тут, Евпатий. Не верю я им.

– Ну что, храбрые урусские воины? Или не такие уж храбрые, а?

– Передай Батыю – мы согласны! – возвысил голос Коловрат. – Давай своего поединщика!

Толмач повернулся и ускакал, канул в плотную массу всадников, окружившую вставших в оборонительный круг русских.

– Это что же получается, воевода – случись неудача, нам всем в полон идти?

– Не будет такого, – твёрдо ответил Коловрат.

Между тем из рядов монгольского войска выехал громадный детина в кольчужной броне и круглом шлеме. Оценивающе оглядел русских, сплюнул.

– Вот это бык! Кого пошлёшь поединщиком, Евпатий?

Коловрат остро глянул на сотника.

– Сам пойду.

– Ладно ли самому-то?

– Я сказал!

Евпатий толкнул пятками коня и вылетел на открытое пространство.

– Могучий и бесстрашный Хостоврул хочет знать твоё имя, урусский багатур! Ему нужно знать, кого помянуть сегодня в заупокойной тризне.

– Меня зовут Евпатий по прозвищу Коловрат. Ежели хочет помолиться, пусть делает это сейчас. Потом будет нечем.

Переводчик прокричал ответ рязанца, и Хостоврул, не говоря больше ни слова, устремился на Коловрата.

– Хха!

– Хак!

– Хо!

Клинки высекали искры. Ловок на коне, мельком подумал Евпатий, ловя и отбивая мощные удары. А клинком владеет негибко, видать, привык на силушку немеряную полагаться… А ну-ка!

Евпатий сделал вид, что осёкся, пропускает удар, и уже видел радостно ощеренную раскормленную физиономию Хостоврула. Но в последний момент рязанец изменил полёт клинка и рубанул монгола наискосок в основание неохватной шеи, развалив напополам до седла.

– А-а-а!!! – восторженно взревела русская рать.

– Живым! Живым мне взять его!

Бату-хан махнул рукой, и тысячи отборных нукеров личного тумена джихангира ринулись в битву, на ходу выхватывая из ножен длинные клинки, из тех, что делают в далёкой восточной стране на островах, пока монголам неподвластных.

Сыбудай усмехнулся. Молодой монгол радовал его. Разумеется, ни о каком уговоре насчёт ухода с оружием речь не идёт. Уговоры следует исполнять только тогда, когда это выгодно Повелителю, и не иначе.

Шум битвы возобновился с новой силой. Да, Бату-хан верно поступил, что пустил в битву отборных нукеров. Настоящих железных витязей у урусского вождя не больше пятисот, такие вещи Сыбудай давно научился определять на глаз. А остальные сброд, примкнувшие беженцы-поселяне. Сейчас урусам будет тяжко.

– Елю Цай, ты готов?

– Ещё немного, почтеннейший!

– Поторопись!

Китайцы развернули камнемёты, беря на прицел плотную кучку окружённых бушующим морем разъярённых монголов русских воинов. Почти все новобранцы уже пали под ударами клинков монгольских нукеров, да и число витязей стало заметно меньше. Да, настоящие урусские доспехи плохо пробивают даже бронебойные стрелы с узкими гранёными жалами. Но против тяжёлых камней, выпущенных машинами китайца, доспехи будут бесполезны.

Дюжина рабочих торопливо потянула канат, пятясь от машины. Заскрипели блоки полиспаста, и рычаг камнемёта пошёл вниз. Наводчик накинул кольцо стопорной цепи на крюк спускового механизма, и тут же заряжающий с натугой вложил в «ложку» здоровенный валун. Елю Цай ещё раз прикинул прицел, оглянулся.

– Я готов!

Сыбудай ещё раз окинул взглядом поле боя. Кучка урусов стала совсем небольшой, но зато теперь хорошо было видно, как валятся один за другим отважные нукеры, личная гвардия Бату-хана.

– Командуй, мой Бату. Сейчас гибнут уже не простые всадники.

– Я хотел бы взять его живым, мой Сыбудай. Это великий воин.

Глаза старого монгола остро блеснули.

– Это так, мой Бату. Именно поэтому тебе не удастся взять его живым. Всё, чего можно достичь, это положить тут ещё сколько-то твоих отборных нукеров.

Лицо Бату-хана исказила злая усмешка, и он махнул рукой Елю Цаю.

– Начинай!

Сыбудай замахал руками.

– Всем в стороны! Всем в стороны!

Повинуясь командам, море монголов отхлынуло от кучки уцелевших русских витязей, стоявших вкруговую, закрывшись иссечёнными щитами, посреди сплошного ковра убитых.

Первый камень ударил в эту живую стену, враз развалив её – всё-таки люди не брёвна частокола. Ещё, ещё! Адские машины стреляли одна за другой, чтобы не сбивать друг другу прицел, и камни выкашивали теперь русских витязей, так и не одолённых врагами в рукопашном бою.

– А ну, братие! Изопьём смертную чашу, так не мы одни!

Но камень, пущенный из камнемёта, уже с шипением летел навстречу рязанскому воеводе. Последнее, что почувствовал Евпатий, это страшный удар в грудь…

* * *

– … А ты уверен, Михаил Всеволодович, что рад будет тебе князь Георгий?

В жарко натопленной горнице оплывали восковые свечи. Гость князя Михаила, Даниил Романович, сидел в одних исподних штанах, да и те намеревался снять, готовясь отойти ко сну [в XIII веке на Руси не ложились спать в белье. Прим. авт.].

– Рад, не рад, не о том думать надобно. Речь идёт ныне о самом существовании Руси.

Князь Даниил хмыкнул, искоса глянув на хозяина.

– Загну-ул! Мало ли степняков наезжало на Русь, а она всё стоит да стоит. Вспомни-ко, каковы были половцы в прежние времена. Печенегов под корень извели разом, Киев брали! А пообтёрлись, и ничего…

– Не понимаешь ты… Никто не понимает…

– Всё я понимаю, Михаил Всеволодович. Больше скажу – поддерживаю мысль твою, что надобно исполчаться нам, покуда поодиночке не подавили. И хоть обидел ты меня крепко, ну да разберёмся после. Всё же родственник ты мне теперь.

– А не подставляйся, Даниил Романыч. Киевский стол есмь игра крутая, тут и пешки зевать не след.

Князь Даниил хмыкнул, Михаил ответил тем же, и они расхохотались.

– Значит, могу я на тебя рассчитывать, Даниил Романыч?

– Можешь, но с одним условием. Сказать али сам знаешь?

Теперь хмыкнул князь Михаил. Задумался. Даниил пристально следил за ним.

– Ладно, уел ты меня. Стало быть, Даниилом Галицким зваться желаешь…

– Моя земля. Моя по праву.

– Дорого дерёшь, княже.

– По товару и цена.

Михаил тряхнул головой.

– Ладно, договорились. Быть по сему. Когда рать соберёшь?

– Ко второй половине сеченя [февраля], не раньше. И перемышльских приведу.

– Ко второй половине сеченя… Что долго так?

– Сидел бы в Галиче князем, собрал бы раньше. А так пока поставлю себя… Раньше никак.

Одна из свечей, вконец искосившись, повалилась набок и погасла. Михаил проследил за ней задумчивым взором, но поправлять не стал.

– А ну как не простоит Владимир до той поры?

Князь Даниил округлил глаза.

– Да ведь он ещё не в осаде даже! А уж студень [январь] на дворе!

Михаил хмуро смотрел в стол.

– Рязань пала, знаешь? Непонятно, чего медлят поганые, но я бы не стал уповать на крепость стен Владимира да Суздаля. Надобно поспешать нам.

– Переночевать позволишь ли?

Михаил хмыкнул.

– Добрая шутка. Ладно, княже, ночуй. Пойду я к Елене, однако…

– Кстати, Михаил Всеволодович, не обессудь, раз уж речь зашла… Чего, нездорова сестра моя?

– Почему? – удивлённо воззрился на родственника князь Михаил. – Здорова, слава Богу.

– Тогда, верно, поврозь спите вы? Отчего праздная ходит до сих пор?

Михаил вновь сел на лавку.

– Сам не знаю, слушай. Вроде нормально живём. Да ведь у меня и с Феофанией тоже не враз Феодулия да Маришка получились. Покуда не намолили, так и ничего. Это дело в роду у нас, что ли. Вон и Маришка тоже не скоро понесла.

Помолчали.

– А может, оно и к лучшему… Очень уж тяжкие ждут нас времена, Данило. Чую я сердцем, хоть и не веришь ты мне.

– …Рубились мы, как черти, да разве устоишь тут! Рогатки смяли в первый день, мы на стены встали. Пять дён рубились, без отдыха…

Молодой князь сидел на лавке, как прибыл, даже кольчугу не снял. На скуле запеклась кровь, нагрудные пластины слегка промяты в одном месте. Младший княжич Мстислав и воевода владимирский Пётр Ослядюкович хмуро смотрели на него, молчали.

– Пороки сильные у них, – продолжал князь Всеволод. – Таких мы на Руси нигде и не видывали. Каменья весом в берковец, не меньше, мечут на пятьсот шагов. Никакие стены не держат такой удар.

Молодой князь замолк, нашарил ковш с квасом, стоявший на столе. Сделал несколько глотков.

– Да, вот ещё. Пленный сказывал, на подмогу Рязани воротился из Чернигова с невеликой ратью воевода Евпатий Коловрат. Токмо не успел он, на уголья прибыл. Ну и начал трепать татар из-за углов да ёлок, да ночами резать, как баранов. На подмогу к князю Роману, должно, пробиться мыслил, да не смог. Обложили их поганые, а когда стало ясно, что мечом да стрелой не взять, так что удумали – камнемёты свои подогнали, да каменьями побили всех… Гады ползучие!

Молодой князь передохнул, помолчал, собираясь с мыслями.

– Когда стало ясно, что конец Коломне приходит, пошли мы на прорыв. Да только мало кто ушёл со мной-то. Князя Романа Ингваревича убили, и всех людей его. Еремей Глебыч погиб, сражаясь геройски… Всех побили, – Всеволод заскрипел зубами, совсем как недавно князь Роман Ингваревич. – Я чудом ушёл. Должно, сейчас Батыга уж под Москвой стоит…

Он тяжело встал, пошатнулся, схватившись за стену.

– В баню пойдёшь ли? – спросил воевода Пётр.

– Не… Потом… Спать пойду. Мстислав, гляди, мать успокой…

Ворота скита белели свежей древесиной. Подъехавший вплотную всадник заколотил в створку плетью.

– Эй, есть кто живой?

Послышались быстрые шаги. В маленькое окошечко в воротине, забранное железной решёткой, выглянул глаз.

– Ой, гости у нас!

Заскрежетал засов, обе створки распахнулись настежь. Молодая монахиня-привратница склонилась в поясном поклоне.

– Здрава будь, княгиня-матушка!

– Здравствуй, здравствуй, девица, – Мария кивнула в ответ, выходя из саней. – Как настоятельница, сестрица моя жива-здорова?

– Ой, сейчас позову!

Но звать не пришлось. Через двор уже шла Евфросинья-Феодулия – тонкая, прямая, вся в чёрном с головы до пят. И в который раз поразилась Мария – казалось, всё плотское, наносное ушло из сестры. Хрупкое невесомое существо с прозрачным ликом, на котором выделялись огромные, неправдоподобной глубины глаза. Аж страшно – святая вживую шествует, и не шествует даже, плывёт над землёй этой грешной…

– Здрава будь, госпожа! – разом поклонились дюжие стражники, составлявшие эскорт княгини Ростовской.

– И вам доброго здоровья, господа ростовцы, – чуть улыбнулась Евфросинья. – Заезжайте в ворота-то, не стойте. Али в первый раз?

Мария подошла к сестре, секунду поколебалась и крепко обняла. Так и стояли посреди двора.

– Худая-то стала, кожа да кости…

– Зато ты окрепла, – заметней улыбнулась Евфросинья. – Враз барана раздавишь.

Мария изумлённо взглянула на сестру. В глазах у той плясали теперь смешинки, и выглядела она уже не святой какой – сестрой родной, единственной, роднее не бывает…

– Повидаться вот отпустил меня Василько.

– Ну пойдём, Маришка. Олёна, ты там распорядись, дабы устроили гостей наших…

– Будет сделано, матушка!

– … Вот такие дела, Филя. Потому и отпросилась я у мужа, хоть на денёк с тобой свидеться. Неизвестно… – Мария оборвала фразу. Неизвестно, удастся ли ещё увидеть сестру. Вот только вслух этого говорить не стоит. Негоже беду накликать, сама придёт.

Короткий зимний день угасал, и в подслеповатое окошко кельи уже почти не проникал свет, но свечей не зажигали. Только пламя, пляшущее в печи, освещало скудное убранство кельи.

– Значит, в Белозерье… – Евфросинья пошевелила поленья кочергой. – Ладно удумал Василько. Если уж и туда доберутся…

– Да ты… да типун тебе на язык, Филя! – не выдержала Мария. – Это же край света!

– И потом, ежели что, там леса непролазные, – не обращая внимания, тем же тоном продолжала Евфросинья. – В лесу отсидеться можно, пока не схлынут… Ты одёжу тёплую всю с собой бери. В лесу это первое дело зимой, равно как хлеб насущный.

Помолчали.

– Коломну взяли поганые, Мариша.

– Ой! – Мария прижала кулаки ко рту.

– Княжич Всеволод прискакал во Владимир. Вчера ещё, я сегодня узнала. А воеводу Еремея Глебовича убили. И князя Романа, из Рязани чудом ушедшего, тож…

Евфросинья снова размешала угли в печи. Плямя угасало, выбрасывая теперь коротенькие бледные язычки, и мрак в комнате сгущался.

– Ты когда во Владимир со своими инокинями?.. – задала вопрос Мария.

Евфросинья долго молчала, неподвижно глядя на угасающий огонь.

– Помнишь, Мариша, про сон мой?

– Чуть не каждый день теперь вспоминаю.

– Вот я и думаю… Нет, Мариша. Не поведу я своих сестёр в град обречённый.

– Да что же это, Филя! Разве можно так, честное слово!

– А как можно? – неожиданно остро взглянула на сестру настоятельница. – Когда батюшка метался, всех воедино созывая, что ответили ему? Когда рязанцы подмоги просили? Князь Георгий ослеплён гордыней, и посейчас мнит, будто один сможет земли свои оборонить.

– Один разве? Мой Василько рати ростовские собирает, из Переславля-Залесского полки подходят, из Ярославля, даже из Галича Мерьского будет подмога, мне Василько говорил…

Евфросинья снова размешала угли в печи. Огонь уже угас совсем, и россыпь углей рдела, точно сказочные рубины. Но в таком свете уже невозможно угадать выражение лица.

– Как Бог решит, так и будет, Мариша. Здесь останемся мы, в обители.

Евфросинья кочергой выгребла остатки углей в совок, бросила в деревянное ведро с водой – с шипением поднялось облачко пара.

– Завтра утром уезжай. Думаю, сейчас поганые уж и Москву обступили. А там недолго и в гости ждать.

Мария сидела в темноте. Было жутко.

– Знаешь, Маришка… – голос сестры потеплел. – Ложись со мной на лавку, а? Помнишь, ты любила дело таково?

– Послы Повелителя Вселенной великого Бату-хана к великому князю Владимирскому!

В свите великого князя возник шум, именитые бояре глухо зароптали. Ратибор с весёлым недоумением смотрел на послов – один явно сарацин, второй какой-то косоглазый, а третий… Третьим послом была горбатая, в бараньей кацавейке старая бабка, ни дать ни взять лешачиха-колдунья. Да уж…

– Я рад приветствовать послов великого и могучего Бату-хана! – князь Георгий стоял сегодня во всём великолепии, в парче и бархате с золотым шитьём. – Будьте моими гостями!

Послы, немного испуганно озираясь, шли к чертогам великого князя, и витязи княжьей дружины еле сдерживали ухмылки. Да, такого посольства никто не ожидал от Батыги. Но бабка-то, бабка! Умора и только…

– … Да какие это послы – соглядатаи татарские, шпионы! – князь Роман Ингваревич даже вскочил на ноги от волнения, заходил, как зверь в клетке. – Без даров, в рванине… Это же оскорбление тебе, князь. Надо их имать сейчас же, да пытать калёным железом до смерти. Расскажут пускай всё, что знают. Пусть скажут, что задумал Батыга… Как пойдёт на Владимир, порядок следования войска… И главное – когда. А как подохнут под пытками – в прорубь, и не было их на свете сроду…

– Вряд ли они знают что-то о планах Бату-хана – усмехнулся мудрый воевода Пётр Ослядюкович – По рожам видать, простые шпионы… Вон как зыркают по сторонам, прикидывают высоту да толщину стен владимирских…

– Ну вот что – великий князь тяжело поднялся – О виде и благолепии послов своих пусть голова болит у самого Бату-хана. А мы их встретим, как положено встречать послов. Приготовьте дары богатые!

– Эх, князь… – князь Роман топнул ногой с досады, размашисто вышел вон.

Кони всхрапывали, топтались на месте, так что приходилось сдерживать их. Умный конь всегда чувствует хозяина, и сейчас животным передавалась нервозность седоков.

– … Не время сейчас старые обиды вспоминать. Угроза страшная грядёт, княже.

Князь Олег Курский глядел исподлобья. Ишь, какой ласковый стал Михаил свет Всеволодович. Прямо брат родной – да больше, больше! Невольно всплыло видение – грозно колышется лес копий, сверкают на солнце доспехи, пальцы нервно сжимают рукоятки мечей…

«Так как мы решили с тобой, Олежка – полюбовно, или?..»

Князь Олег заскрипел зубами – до того явственно вспомнилось то давнее унижение. Как ехал из Чернигова, будто пёс выгнанный… Метнул взгляд на свою охранную дружину. Вдруг страшно захотелось подать тайный знак, чтобы ринулись разом, чтобы скрутили этого вот… Князь вздохнул. Не выйдет. Не время сейчас, тут он прав, благодетель… Да и охрана у князя Михаила покруче будет. Нет, это глупость, конечно. Но ещё большей глупостью будет встать под руку доброго дяди.

– Красно баешь ты, Михаил Всеволодович. Ой, красно… Послушать бы тебя в другой раз. Ежели всё у тебя…

Князь Михаил в свою очередь заскрипел зубами. Вот ведь, приходится уламывать, вместо того, чтобы приказать… Не прикажешь. И не достучаться до тупой башки, одетой в несокрушимый шелом новгородской ковки.

– Чего же ещё сказать тебе, чтобы понял наконец – речь идёт о судьбе всей земли русской?

Олег Курский усмехнулся в бороду.

– Ничего не говори, не надо. За землю русскую мы все постоять готовы. Но не в холопы обельные идти к тебе.

Князь Олег вдруг повернул коня и молча, не прощаясь и не оглядываясь, поскакал к своим. Михаил проводил его долгим взглядом. Ладно… От Олега Курского ждать другого ответа было бы наивно. Вон, даже встретиться согласился только в чистом поле, не доверяет ни на ноготь. Но сейчас надо использовать любую возможность договориться. Испробовать хотя бы, а уж что выйдет…

Князь вздохнул и тоже повернул к своим. Его встретил боярин Фёдор.

– Ну?

– Вот те и ну… Сам догадайся.

Боярин Фёдор усмехнулся.

– Не иначе, в бояре малые к тебе пойти согласился Олежка.

Михаил хмыкнул, оценив шутку.

– Но по крайней мере одного добился я. Ежели всё верно понял, удара в спину от него сейчас можно не ждать.

– И то хлеб!

– …А где доха медвежья?

– Да тута, тута!

– Ну, раз взяли, ладно!

По всему дому мышами сновали юркие сенные девки, таская съестные припасы, мягкую рухлядь, какие-то вовсе непонятные сундуки, мешки и корзины…

– Это куда?

– В четвёртые сани!

Мария смотрела, как грузят обоз. Белозерье – край дикий, глухомань, дальше него и городов нет. И живут там не столько русские люди, сколько чудь.

Подошла тётка Пелагея, позванивая всегдашней связкой ключей.

– Ты, матушка моя, не беспокойся за дом-то. Векши единой не пропадёт.

Мария вздохнула.

– Не пропадёт, говоришь… Пропадёт оно, тётушка Пелагея. Ключами от вражин не отмахнёшься, ежели что.

Помолчали.

– Да пёс с ним, с имуществом. Главное, вы бы остались живы тут. Может, таки поедешь с нами, а?

Ключница решительно замотала головой.

– Не неволь, матушка моя. Мне, как домовому, бегать по лесам не пристало. Стара я. И здоровье не то, и вообще… Бог не попустит, так жива буду. А нет, что ж… Немало пожила на свете уж. Не обидно помирать-то.

Подбежал Борис.

– Мама, можно я красные выступки надену?

– Нет, Бориска, не пойдёт так-то. Мы не в церкву идём, понимать должен. Поход будет нешуточный. Валенцы наденешь, ино замёрзнешь насмерть.

– Ага, а Глебке так нарядные выступки!..

– Он маленький ещё, в меховой полости поедет. Ты тоже хочешь в мешке сидеть?

Борис отчаянно затряс головой.

– Ну тогда одевай валенцы и не спорь!

Распахнулась настежь дверь, и вошёл князь Василько.

– Ну, готовы, чада и домочадцы мои?

Голос весёлый, бодрый. Чересчур весёлый и бодрый, чтобы Мария могла обмануться. Она закусила губу – так вдруг стало страшно.

– Тато, а мама мне велит валенцы надевать, а Глебке…

– А ты, никак, обжаловать решил? – вскинул сына на руки Василько. – Нехорошо, Бориска. Мать слушай давай, никогда не перечь.

– А ты скоро за нами приедешь?

– Скоро. Вот побьём ворогов, и сразу приеду.

Мария смотрела на мужа во все глаза, не отрываясь. Будто больше не увидит она мужа… Запомнить каждую чёрточку… Ой, дура, да разве можно так думать?! Грех, грех!

– Ну, ты чего, Маришка? – Василько Константинович взял её за щёки ладонями.

– Пойдём! – Мария сдёрнула с головы уже одетый платок, схватила мужа за руку, повлекла за собой. – Пойдём, ну!

В княжьей опочивальне было прохладно, со вчерашнего дня не топили. Задвинув засов, Мария торопливо срывала с себя одежды, одну за другой.

– Любый мой! Желанный!

И кто осудит женщину, возможно, последний раз в жизни имеющую возможность получить ласку своего мужа?

Путята глотал варево, обжигаясь и морщась. Похлёбка была дрянная, из старой конины и небольшого количества крупы – не то пшено, не то отруби… И даже хлеба нет.

В низенькой избе было холодно – хотя огонь в печи горел, дверь, разбитая в щепу, не держала тепла совершенно. Так, болтался кусок доски. Несколько человек сидели за столом. Справа чавкал и хлюпал заросший волосом зверообразный мужик, слева лениво жевал длинноносый человек неопределённого возраста с костлявым испитым лицом и глазами непроспавшегося убийцы. Были ещё несколько подобных, но Путята на них даже не смотрел. Всё это сброд, отребье, бывшие лесные тати-душегубы и прочие, приставшие к войску монгольскому ублюдки… Русские всё люди, однако.

Путята думал. Да, не того он ожидал от службы Бату-хану. Какой там почёт или богатство – собаке больше почёта у доброго хозяина… Путята покосился на деревянную бирку-пайцзу, висевшую на кожаном шнурке навыпуск. Да, если бы не эта деревяшка, его, рязанского боярина, запросто мог бы хлестать нагайкой любой монгол. Как уже понял Путята, монголы всех иноплеменников за людей не считали. Монгольский всадник мог избить, ограбить или убить любого немонгола, если тот не состоял на службе у Повелителя. А цену тому инородцу определяла пайцза, личный знак Бату-хана. Деревянная, медная, серебряная и золотая. Да, золотая… Владелец последней мог сам казнить рядового монгола, своей властью.

Путята вздохнул. До золотой пайцзы ему как до луны. Но вот сменить деревянную на медную надо изловчиться. Иначе всё имущество так и придётся носить в заплечном мешке. И всю жизнь есть вот эту вонючую похлёбку рядом с вот этим вонючим сбродом.

– Здравы будьте, господа! – раздался зычный голос. В низенькую дверь, отстранив висевшую на одной петле доску, вошёл богато одетый русич, в котором Путята не сразу признал князя Глеба.

– Здрав и ты будь, пресветлый князь, – не очень охотно ответил он. Волосатый бугай промычал что-то нечленораздельное, длинноносый непроспавшийся убийца искривил лицо в усмешке, остальные же сочли приветственные речи излишеством.

– Как служба идёт, Путята Сухинич?

– Идёт помалу, – неохотно ответил рязанец. – Служить величайшему Бату-хану есмь священный долг для всех…

– Ну само собой долг, – усмехнулся Глеб. – Как же иначе? Дело у меня к тебе, Путята Сухинич. Давай-ко выйдем…

– … Как найдёшь войско князя Георгия, сейчас назад. Золотую пайцзу это вряд ли, но на серебряную, так мыслю, можешь рассчитывать за такую услугу.

Путята задумался. План, конечно, в основе неплох. Найти, где схоронился князь Георгий Владимирский и сподвижники его, со всем войском – за такое и впрямь можно рассчитывать на весомую награду от Бату-хана.

– А на разъезд напорюсь?

Глеб усмехнулся.

– Так ратник ты, русич, жаждущий постоять за родную землю. Думаешь, мало к нему сейчас подобного люда стекается?

– Узнают…

– Кто?

Князь Глеб с затаённой усмешкой наблюдал за терзаниями Путяты. И хочется, и колется, понятно… Если выгорит дело, князь Глеб получит золотую пайцзу вместо серебряной. А то и князем рязанским поставит его Батыга. Конечно, Рязань нынче того, ну да покуда мужички на рязанщине имеются, ему, князю Глебу, хватит.

Ну а не выгорит, одним придурком меньше станет. Этому Путяте так и так подыхать, так отчего не на пользу князю Глебу?

– Согласен я, княже, – решился бывший боярин.

– Ну вот и ладно, – усмехнулся Глеб. – Держи вот пока вместо своей деревяшки. – он вытащил из-за пазухи небольшую медную пайцзу на медной же цепочке. – Это можешь считать задатком.

– Токмо денег потребуется…

– Сколь потребуется, столько и бери в своём кошеле, – отрезал бывший князь. – Или ты полагаешь, что я за твою серебряную пайцзу тебе же ещё и доплачу?

Гора товаров росла и росла. Золото, меха, византийская парча и арабский шёлк, венецианское стекло и снова золото, золото, золото…

Бату-хан смотрел на растущую гору награбленного с плохо скрываемым удовольствием. Да, перебежчики не солгали – Москва действительно богатый город. Был, потому что сейчас на улицах Москвы гуляет пламя, пожирая то, что осталось.

Сыбудай смотрел на это богатство равнодушно, даже скорее неприязненно. Теперь придётся дать воинам ещё два дня отдыха, не меньше. Пока разделят добычу, пока продадут купцам живой товар… Три дня, пожалуй. А время идёт, и неизвестно, где собирает свою рать коназ Горги.

– О чём задумался, мой Сыбудай? – весело окликнул старого монгола Бату. – Тебя не радует блеск золота, тебе по сердцу только блеск стали?

– Зима перевалила за середину, мой Бату, – отозвался старик. – И радоваться нам рано. Не следует охотнику хвастаться, что он пырнул вепря в бок, покуда вепрь на ногах и силён. Земля урусов велика.

Бату-хан перестал улыбаться.

– У нас совсем мало времени, мой Бату. Надо взять Суздаль и Владимир до того, как коназ Горги соберёт свои рати.

– Пропустите! Дорогу мне!

Охрана расступилась, и четверо дюжих нукеров подтащили пред очи Бату-хана избитого в кровь молодого уруса, без шлема, но в богатой броне.

– Повелитель, вот коназ Владимир, сын коназа Горги. Это он держал против тебя город, – Бурундай гарцевал на коне.

– О! – Бату-хан удивлённо поднял брови. – А где старый урусский тёмник?

– Убит, джихангир. Сейчас принесут его голову.

– Не надо. Зачем мне его голова? У меня нет времени рассматривать все отрубленные урусские головы. Труп вещь совершенно бесполезная, а вот живого можно использовать. Благодарю тебя, Бурундай-багатур. Это не коназ Владимир, это ключ от ворот Владимира. Так, мой Сыбудай?

Старый монгол удовлетворённо хрюкнул. Определённо, молодой Бату делал немалые успехи.

– Ровней, ровней клади! А, язви тя!

Стучали топоры, ширкали пилы. Поплотнее запахнув полушубок, князь Георгий Всеволодович наблюдал, как растёт сруб крестовой избы на сотню ратников. Да, собрать в дремучем лесу большую рать – не на зайца силки расставить. Войска прибывают и прибывают, всех поселить надо, накормить, бани нужны, кухни, кузницы… Всё нужно.

– Надел бы корзно, княже, – подал голос боярин, стоявший слева.

– Некогда, Олексич, некогда! Да и не время чиниться, нарядами чваниться. Мельница готова, говоришь?

– Должно, сейчас уж запустили.

– Айда поглядим.

Князь широко шагал, переступая через лежащие брёвна, за ним следовало с полдюжины вятших витязей личной охраны. Все остальные были заняты делом, да и понимал князь Георгий – ничто так не раздражает людей, с утра до ночи работающих, как большая толпа праздношатающихся бездельников при господине. Кто-то здоровался, кто-то кланялся малым поклоном – Георгий отвечал кивками головы. В другое время не стерпел бы великий князь малых поклонов, но сейчас это неважно. Люди устали, люди делом заняты. Главное сейчас, чтобы готовы были биться вот эти люди, а что до поклонов – после откланяются, как покончено будет с погаными…

Здание мельницы сияло свежеошкуренной древесиной, в распахнутые настежь двустворчатые двери уже затаскивали мешки с зерном.

– Здрав буди, великий князь!

– И тебе привет, Варга, – отозвался Георгий. – Запустили?

– А то! – мельничный мастер сиял. – Работает, милая!

Внутри уже витала в воздухе тонкая мучная пыль. Жёрнов, насаженный на вал, мерно вращался, скрежетали железные шпеньки-зубья шестерён, передавая усилие от горизонтального вала, уходящего сквозь стену наружу.

– А говорил, плотину надо ставить. Обошёлся, значит?

– Ха! Голь на выдумки хитра! Ты глянь, княже, чего мы соорудили-то.

– Айда посмотрим.

Выйдя наружу, князь со свитой обошёл мельницу, установленную на берегу речки. Необычно широкие лопасти, глубоко погружаясь в воду, лениво вращали нижнебойное колесо.

– Я что подумал, княже: сейчас плотину ставить – только народ покалечишь, в ледяной воде-то, да и земля промёрзла глубоко… Вот и порешили сделать мельницу на нижнем бое.

– Оттого и лопасти такие громадные?

– Верно. Иначе не потянуло бы колесо, силы не хватило.

– Ну что же, Варга. Спасибо тебе. Стало быть, с хлебом будем…

– А то! Ежели честно, уже надоела каша-разварня на золе-то. [Во времена Древней Руси, если не было возможности изготовить крупу, варили кашу из цельной ржи и ячменя, добавив немного золы для лучшего разваривания зёрен. Прим. авт.]

Покинув мельницу, князь направился дальше, к тому месту, где на берегу ручья стояли кузницы.

В первой кузне стоял звон, отсветы кузнечного горна плясали по уже закопчённым стенам. Молодой парень качал меха, возле наковальни трудился молодой кузнец, голый по пояс, в кожаном фартуке. Старый кузнец ворочал в горне раскалённые заготовки.

– Здрав будь, дядя.

– Василько, ты? – узнал в молодом кузнеце племянника князь Георгий. – Чего делаешь-то?

– Да вот, наконечники для стрел излаживаю, – Василько нашарил в кадке ковш с водой, отпил. – А то тяжело дядьке Евтею одному-то.

– Другой работы нет?

– А чем эта плоха?

Георгий Всеволодович не нашёлся, чем возразить.

– Что вести глаголят, дядя?

Георгий враз помрачнел.

– Вести, говоришь… Коломну взяли.

– Когда?

– Да уж три дня как. Гонец вот токмо прибыл.

Помолчали.

– Еремей Глебович убит.

– А Всеволод?

– Ушёл, слава Богу. Даже не ранен, добрый доспех выручил.

Снова помолчали.

– Что из Галича Мерьского?

– Прибудет войско. Да только сколько войска того… Я уже и в Нижний Новгород заслал приказ, все силы сюда чтобы…

– Не послушал ты тогда тестя моего, Михаила Всеволодовича…

– Так и что теперь, повеситься нам всем али как? – повысил голос Георгий. – Справимся. Время есть. Владимир не Рязань, тут поганые протопчутся ой-ой…

– Прости старика, княже, – неожиданно подал голос старый кузнец. – Василько Константинович, ты или работай, или мне балду-то отдай! Железо пережжём…

Кони мягко топотали по свежевыпавшему снегу, тихонько поскрипывали сани, ровно двигаясь по заснеженной глади реки. Мерное движение убаюкивало, меховая полость грела не хуже печки, отчего слипались глаза…

– Мама, а медведи тут есть?

Мария вскинулась, помотала головой.

– Должно, есть. Как не быть в таком дремучем месте медведям?

– А много? – продолжал выспрашивать Борис Василькович, вытягивая шею и с любопытством вглядываясь в заваленный снегом ельник, вплотную подступивший к берегу реки.

– Ой, Бориска, да отстал бы ты, право слово! Вон к владыке Кириллу подсядь, да его и спрашивай!

Борис заинтересованно засопел – идея была отличной. Митрополит Кирилл, ехавший позади, был собеседником хоть куда – одна борода чего стоит!

Справа и слева ехали конные витязи, охрана княжья. Всадников, впрочем, было немного – две дюжины да боярин Воислав Добрынич, коему князь Василько доверил вести обоз до самого Белоозера. Возчики, ведущие сани, то и дело поглядывали в сумрак лесной чащи. В здешних местах на татей-душегубцев напороться плёвое дело…