Текст книги "Моцарт и его время "

Автор книги: Павел Луцкер

Соавторы: Ирина Сусидко
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 62 страниц) [доступный отрывок для чтения: 23 страниц]

Спросите у любого врача: каковы могут быть последствия такого образа жизни ? Тут не нужно никакого яду, никакого таинственного посланца, никакого письма с отравленной пылью, никакого реквиема. Его организм был разрушен духовным напряжением, все силы вымотаны^а.

Свидетельств о стойком пристрастии Моцарта к выпивке немного, но им придается обычно большое значение. Особенно симптоматично, что разговоры об этой склонности начали циркулировать не при жизни композитора, а после его смерти и подчас дополняли (или искажали?) первоначальные сведения. Наглядный пример – широко известная история с увертюрой к «Дон Жуану». Впервые она изложена у Нимечека, который как свидетель заслуживает самого большого доверия. Он жил тогда в Праге и, хотя и познакомился с Моцартом лично несколько позднее, уже в 1791 году, мог встречаться с очевидцами и имел все сведения, что называется, из первых рук.

> Моцарт написал эту оперу [Дон Жуана] в октябре 1787 г. в Праге; она была закончена, разучена и должна была исполняться через день, отсутствовала лишь увертюра.

Казалось, Моцарта забавляла боязливая озабоченность друзей, возраставшая час от часу. Чем больше их охватывало смятение, тем легкомысленней вел себя Моцарт. Наконец вечером, накануне премьеры, нашутившись досыта, он около полуночи ушел в свою комнату, начал писать и за несколько часов закончил удивительный шедевр – знатоки ставят его даже выше, чем увертюру к «Волшебной флейте». Копиисты лишь с трудом успели переписать партии к представлению, и оперный оркестр, искусность которого была уже известна Моцарту, великолепно исполнил увертюру с листа⁶;

История была по-своему рассказана Констанцей (1800) в третьем из ее десяти анекдотов, написанных для лейпцигской АИуетете тихИсаНзсИе 2еИипу (сокр. АМ2 – «Всеобщая музыкальная газета»). Потом именно ее версия перекочевала в книгу Стендаля, биографию Г. Н. фон Ниссена, второго мужа Констанцы, и вообще стала широко известной:

> Вечером предпоследнего дня перед премьерой «Дон Жуана» в Праге, когда уже состоялась генеральная репетиция, Моцарт сказал жене, что ночью собирается писать увертюру. Он просил приготовить ему пунш и оставаться с ним, чтобы отгонять сон. Она так и сделала и рассказывала ему подряд разные сказки о волшебной лампе Аладдина, о Золушке и другие так, что Моцарт смеялся до слез. Все же от пунша он захмелел настолько, что не мог удержаться от сна и клевал носом, стоило ей замолчать, и работал только под ее голос. Напряжение, отсутствие сна, частые провалы в дремоту и спешные просыпания – все это слишком

а Фрагменты эссе приведены в кн.: Мввеп С. N. уоп. Вю§гарЫе XV. А. Могап$. Ье!р21§, 1828

(Керг. НшаЫзЪет, 2йпсН, 1Ч.У., 1984). 8. 569-570.

Ь Нимечек. С. 63.

утяжеляло его работу, поэтому жена посоветовала ему прилечь на канапе, твердо обещая разбудить через час. Но он заснул так глубоко, что ей было жаль его трогать, и он проспал два часа. Проснулся около пяти утра. На семь уже были вызваны переписчики, и к этому времени увертюра была готова. Некоторые все пытаются распознать в ее музыке моменты, когда Моцарт клевал носом и судорожно просыпался".

Как видно, в изложении появилось много дополнительных деталей, и некоторые из них мало согласуются с первым рассказом. Из сообщения Ниме-чека ясно, что Моцарт отправился в свою комнату один, и, возможно, это видели его друзья, разделившие с ним ужин. Нет и слова ни о Констанце, ни о приготовлении пунша. Кроме того, удивление и восхищение той легкостью, с которой Моцарту давалась композиция, – главный акцент, сделанный биографом. Констанца, наоборот, излагает историю как некий занимательный факт, как иллюстрацию моцартовской капризности и легкомыслия и, напротив, великодушия и преданности его жены, всегда готовой помочь своему мужу. Но можно ли безоговорочно верить такой версии, когда свои достоинства подчеркнуты за счет принижения чужих? Не потому ли Нимечек, знавший Моцарта лично, в переписке с издательством «Брейткопф и Гертель» высказался вполне определенно: «Я верю далеко не всему, что рассказывает или показывает мадам Моцарт»^ь.

История с увертюрой к «Дон Жуану» на этом не заканчивается. Стэффорд отмечает, что в изложении ее Арнольдом (1803) добавлена новая деталь: «Еще до того, как Констанца дала ему пунш, он был уже изрядно пьян»^с. Наконец, в 1862 году выходят в свет мемуары актера А. Генаста, опубликованные его сыном, где все приобретает совсем уж фантасмагорический оттенок. Оказывается, прежде чем ехать домой, Моцарт в компании Генаста и нескольких певцов провел вечер в обществе некоего гедониста-священника за роскошным ужином с прекрасной едой и великолепными венгерскими винами. Моцарт пребывал в сильном опьянении и только глубоко за полночь в сопровождении друзей, горланя, естественно, арию «с шампанским», вернулся в свое жилище. Здесь спутников одолел сон, но их разбудили мощные звуки: Моцарт за инструментом писал увертюру*¹.

Как видно, чем далее публикация отстоит от реальных событий, тем более история обрастает подробностями, иногда совсем неправдоподобными. Одна из них весьма красноречива – игра Моцарта на инструменте, хотя по многочисленным источникам хорошо известно, что он практически никогда не сочинял оркестровые пьесы за клавиром.

Вообще, шума и сплетен вокруг склонности Моцарта к пьянству довольно много, а свидетельств, не вызывающих сомнения, напротив, мало. Аберт, например, считает, что репутации Вольфганга сильно повредило его тесное общение с труппой театра Ауф дер Виден и Шиканедером, «распущенность которого была известна всему городу», весной и летом 1791 года, то есть в пе-

а Несколько анекдотов из жизни Моцарта, поведанных нам его вдовой // Моцарт. Истории

и анекдоты, рассказанные его современниками. С. 126.

Ь Письмо от 21 марта 1800 г. – См.: Рег/аИ1 /. ЕшШНгогщ // №ете1$сНек Р X. ЬеЬеп <1ез

к. к. Каре11те1$1ег5 \ЫГ§ап{> СопИеЬ МогаП пасЬ Оп§шак)ие11еп ЬезсЬпеЪеп. Рга§, 1798 (герг. МйпсЬеп, 1984). 5. VI.

с 5Ш#огс1. Р. 96.

д 1ЬШ. Р. 97.

«Гуляка праздный» ?

А

Н

Л

1>

Е

О

а

А

К

ГО

К

риод создания «Волшебной флейты»³. Однако далее Аберт замечает, что «для распространившихся позднее слухов о его чревоугодии, пьянстве, беспутстве не было ни малейших оснований. Это доказывают письма к Констанце с их тоской по жене и семье, с их чувством пустоты и одиночества, истребить которые не могли никакие оргии Шиканедера»^ь.

Гораздо большего внимания заслуживает реплика свояченицы Моцарта Софии Хайбель (воспроизведенная в биографии Ниссена) о том, что она «никогда не видела Моцарта пьяным, о чем теперь пишут на весь свет: он мог выпить, лишь чтобы поднять настроение. Ему, правда, доставляло удовольствие, когда была возможность, угостить чем-нибудь своих гостей (чаще, к сожалению, мнимых друзей и бессовестных нахлебников...). Это окружение не прибавляло Моцарту ни доверия, ни почета»⁰. Столь же категоричен и Иоганн Непомук Гуммель, ученик Моцарта, живший в его доме в отроческом возрасте в 1786—1788 годах. Он утверждал, что учитель никогда (может быть, за исключением отдельных моментов, связанных с Шиканедером) не был склонен к излишествам⁰¹. В дневнике Наннерль имеется лишь одна запись о том, что Вольфганг к ее именинам приготовил пунш. Наконец, систематическое пьянство, якобы сопровождавшее венские годы Моцарта, плохо увязывается с его славой блестящего пианиста-виртуоза, так как неизбежно сказалось бы на его игре. Известно, что после 1788 года он редко давал концерты в Вене, но выступал публично в Дрездене, Лейпциге, Берлине, Франкфурте-на-Майне. И конечно, нет ни одного критического замечания, которое бросало бы тень на его пианистическую репутацию.

Поэтому вряд ли одной из причин жизненного краха Моцарта могла быть его стойкая склонность к выпивке. Он не был совершенным трезвенником, и, быть может, в периоды особенно высокого творческого напряжения, когда из-под его пера выходили столь масштабные партитуры, как «Дон Жуан» или «Волшебная флейта», он позволял себе некоторую разрядку с помощью алкоголя. Но в целом в его отношении к спиртному больше от привязанности гурмана, чем от зависимости пьяницы; в вине он ценил тонкий вкус и способность дарить веселье, а не беспамятство.

Еще одна (как многие считают, пагубная) страсть, сопровождавшая Моцарта в его жизни, – игра. Он был игрок, причем его подвижная психика и недюжинный темперамент позволяют предположить, что страстный. Разные игры (в том числе и азартные) были знакомы ему с ранних лет. Леопольд, добропорядочный отец семейства и почтенный бюргер, не видел в этом ничего зазорного, с удовольствием играл сам и учил своих детей. И, скорее всего, Вольфганг с детства приучился держать себя под контролем. Впрочем, этому верят не все.

В зальцбургском доме Моцартов в ходу были самые разные игры – карточные, подвижные, театрализованные. О стрельбе по мишеням из духового ружья – популярной зальцбургской забаве – в переписке около сотни упоминаний. У венцев соревнования стрелков не были столь распространены, зато в высшем свете с удовольствием играли в карты. Но сведений о моцартовском пристрастии именно к картам в сохранившихся документах очень мало. Это даже вызывает у некоторых исследователей подозрение, что именно здесь – исток

а Аберт I, 2. С. 491.

Ь Там же. II, 2. С. 254.

с /Ушей С. N. гоп. Ор. ей. 8. 672—673.

с1 8ш#огс1. Р. 98.

о

го основных финансовых проблем моцартовской семьи⁸, и чтобы скрыть это, Констанца постаралась вымарать все места, где речь заходит о картах⁶. Известно также, что Моцарт очень увлекался бильярдом. Ниссен (вслед за Нимечеком и явно со слов Констанцы) указывал, что тот «даже имел дома собственный бильярдный стол, за которым они с женой ежедневно играли»⁸. Констанца тоже была неравнодушна к разнообразным играм. «Отдайте распоряжение, – пишет Моцарт отцу перед визитом в Зальцбург вместе с женой (1783), – соорудить в саду место для кегель, потому как моя жена большая их любительница»¹*.

Игра в бильярд или карты, и даже такая совсем невинная забава, как кегли, в то время чаще всего подразумевали денежный интерес и немалые траты. В публичных заведениях, где были бы расставлены бильярдные и карточные столы (разного рода кафе и игорные дома), с клиентов брали плату за вход и за обслуживание. Купить бильярдный стол в личное пользование тоже стоило немало. В описи имущества, составленной после смерти, стол Моцарта оценен в 60 флоринов. Для сравнения: цена его вальтеровского фортепиано со специальным педальным механизмом в той же описи – 80 флоринов. Так что речь идет не о дешевой забаве.

Пристрастие к бильярду имеет вполне легитимное объяснение. Считается, что врач Моцарта Зигмунд Баризани еще в начале венского периода советовал ему подобные подвижные игры. «Увлечение бильярдом, – пишет О. Ян, – давало врачу прекрасный повод требовать от него хотя бы минимума регулярного движения, которое, так же, как и игра в кегли, Моцарту было тем приятнее, что оба эти телесные упражнения не мешали его внутренней духовной деятельности»⁶. Ради физической зарядки Моцарт, видимо, тоже по совету Баризани, держал лошадь и старался регулярно выезжать, что также было чрезвычайно полезно при его вечной прикованности к письменному столу* и фортепиано.

Одно из писем Моцарта, отправленное Констанце вскоре после ее отъезда в Баден, дает представление о том, как и когда Моцарт играл:

> Сразу же после твоего отплытия я сыграл с г-ном фон Моцартом (ко

торый написал оперу у Шиканедера) 2 партии в бильярд. Потом я продал свою лошаденку за 14 дукатов. Потом я попросил Йозефа Примуса принести черный кофе, при этом выкурил отменную трубку табаку, потом инструментовал почти целиком рондо Штадлера*.

Моцарт мог начать день с игры на бильярде сам с собой (или с Констанцей), и это составляло для него некоторый род физической и душевной зарядки, так как явно приносило удовольствие.

а Кгаетег II. \^г Ьа1 МохаЛ уегНип§егп 1а58еп? // Мимса 30. 1976. 3. 203—211.

Ь ВаиегО. С. МохаП: 01йск. 8р1е1 ипс! ЬеШепзсНаЙ. Вад НоппеГ, 2003. 8. 142. с Ж$$еп О. N. уоп. Ор. сИ. 8. 692.

с! Письмо от 19 июля 1783 г. – Впе/еОА III. 3. 280.

е 1аИп О. IV. А. МогаП. ОпОег Тей. Ье1р21ё, 1858. 8. 243.

Г По свидетельству Гуммеля, устроившего в 1827 г. небольшую «экскурсию» Ф. Хиллеру по бывшему жилищу Моцарта на Шулерштрассе, Моцарт в поздние годы писал не за столом, а за конторкой – видимо, также по совету врачей. См. фрагмент «Кйпз11е|Ъе8сЬге1Ьипё»

Ф. Хиллера в: ОеШзсНЦок. 8.482.

Ё Письмо от 7 октября 1791 г. – Впе/еСА IV. 5. 157.

Гуляка праздный» ?

Н

Он

0)

Е

О

К

Л

Я

го

К

Заключалась ли в этом какая-либо опасность для моцартовского жизненного уклада? По-видимому, никакой, коль скоро речь идет едва ли не об образцово-показательном соблюдении норм здоровой жизни. Хотя то тут, то там в документы просачиваются все же некоторые настораживающие детали.

> Он был самозабвенный игрок на бильярде, но играл плохо. И стоило в Вене появиться известному игроку, он испытывал к нему больше интереса, чем к знаменитому музыканту. Он считал – последний все равно явится к нему, встречи же с первым он искал сам и играл с высокими ставками целые ночи напролет".

Таковы воспоминания одного из современников. Можно ли им безоговорочно доверять, тем более что это одно из немногих свидетельств, где моцартовская страсть предстает в таком свете? Стэффорд оценивает их как пустые застольные сплетни^ь. Кроме того, по воспоминаниям тенора Майкла Келли, Моцарт был не столь уж плохим бильярдистом: «Далеко не единожды играл я с ним, но всегда оказывался побежденным»⁰.

Существует еще один документ – небольшой лист бумаги, на котором моцартовской рукой записан ряд цифр. Этот «листок» был известен в начале XX века, затем исчез и «всплыл» снова лишь в 1992 году. Из этого сохранившегося фрагмента (его относят ко времени между июнем 1786 и февралем 1788 года) выясняется совершенно невероятная по тем временам сумма моцартовских прибылей – 6 843 гульдена. Никакими обычными доходами ее объяснить не могут. Есть предположение, что на этом листе зафиксированы приходы и расходы моцартовского «игрового банка», отражающие его участие в запрещенных тогда (но, видимо, процветавших подпольно) карточных играх, таких как «фараон» или «полдюжины»¹*. Однако не исключено, что эти цифры – его сальдо по игре в бильярд «с высокими ставками». Бауэр в своей книге «Моцарт: удача, игра и страсть» заключает:

> Итак, все же виноваты большие долги за азартные игры? Моцарт – жертва пагубной страсти к игре? Он играл в дурных компаниях или, может быть, даже с ... шулерами. Документов, способных это подтвердить безоговорочно, до сего дня не имеется! Вполне возможно, что в личных архивах австрийской, венгерской или чешской знати или в дневниках всплывут когда-нибудь какие-то сведения или воспоминания. Но до этого к предположениям, что в катастрофическом финансовом и социальном положении Моцарта в последние годы жизни виноваты игорные долги, следует относиться с осторожностью

Действительно, вокруг фигуры Моцарта как азартного игрока остается немало вопросов. Однако если предположить, что он проигрывал астроно-

а Вомзегёе 5. $е1Ъ81Ък>8гарЫе, Та§еЪйсНег ипё ВпеГе, Ьг§Ь. уоп М. Всйзвегёе. 5ши§ап, 1862.

Вс). 1. – ОеШхсНОок. 5. 443.

Ь §Ш$огй. Р. 104.

с ОеШзскОок. 5.454—455.

6 Вгаипегз IV. “...$о егпсЫе тал ете ещеле Казза с!е$ ёп>гш8еп$” // ТНе МогаП Ез&ауз. 5иЙо1к [готовится к печ.]. Цит. по: ВаиегС. С. СНйск, 5р1е1 ип(1 Ьек1еп$сЬаЙ... Ор. си. 8. 133. е /Ш.8. 135.

мические суммы в казино или подпольных игорных клубах, то это должно было породить в городе множество слухов, оставить неизгладимые следы в переписке или в воспоминаниях очевидцев. «И вопрос, на который, наверное, труднее всего ответить, – пишет Бауэр, – откуда Моцарт брал время, среди своей колоссальной композиторской работы, среди необходимости дирижировать, выступать как солист, проводить репетиции, среди своих уроков, постоянных писем, чтения книг и т. д., – время, чтобы часами еще и играть в бильярд и – в теплые сезоны – принимать участие в длительных партиях в кегли?»⁸

Во всяком случае, мы должны констатировать, что увлечение Моцарта разными играми не привело к заметным личностным деформациям, к тому, чтобы эта страсть стала всепоглощающей и хоть сколько-нибудь заметно отвлекла его от творчества.

Инфантилизм и бунтарство _{Разговоры 0 Моцарте}

– вечном ребенке,

о гении-музыканте, так и не ставшем взрослым, идут с давних пор – возможно, велись еще при его жизни, и уж точно вскоре после смерти. Официально первым поднял тему Шлихтегролль в знаменитом моцартовском некрологе 1793 года:

> Сколь рано этот редчайший человек достиг зрелости в сфере своего искусства, столь же долго во всех других отношениях он оставался ребенком – это следует признать с полной беспристрастностью. Он так никогда и не научился полностью владеть собой, так и не усвоил правил ведения домашнего хозяйства, надлежащего обращения с деньгами, умеренности и разумного выбора удовольствий^ь.

Известно, однако, что Шлихтегролль не был лично знаком с композитором и весь материал для некролога почерпнул из ответов Наннерль на большой перечень своих вопросов. Впрочем, это его суждение опирается даже не на мнение моцартовской сестры, а на приписку к ее письму, сделанную чьей-то чужой рукой: «Во всем, кроме музыки, он был и оставался почти всегда ребенком – и это главная черта теневой стороны его характера; он всегда нуждался в отце, в матери или в ком-то, кто бы его опекал, с деньгами он обращаться не умел...»^с Но можно ли вполне доверять этой анонимной приписке, даже если она и не вызвала принципиального возражения сестры? – ведь Наннерль мало знала о самостоятельной жизни брата и помнила его только в детстве и юности в кругу семьи, всегда возглавляемой Леопольдом.

С доводом из ее другого письма (также перекочевавшим к Шлихте -гроллю) спорить труднее:

> Под присмотром отца он рос, избавленный от забот обо всем необходимом, так что ему ни о чем не приходилось думать, да он был бы и не

о

о

■8-

а Вгаипеи У. Ор. сК. 8.144.

Ь Шлихтегролль Ф. А. Г. фон. Иоганн Кризостом Вольфганг Готтлиб Моцарт // Моцарт. Истории и анекдоты, рассказанные его современниками. С. 18—19. Далее – Шлихтегролль.

с Заметки Анны Марии фон Берхтольд цу Зонненбург (Наннерль Моцарт) для изд-ва Брейткопфа и Гертеля, б. д. (?апрель 1792 г.) – Впе/еСА IV. 5. 199—200.

нР

Н

а>

8

о

К

8

к

го

8

си

СП

в состоянии: ведь его голова была постоянно занята музыкой и другими науками, и в этом причина, по которой отец, не имея возможности (из-за занятости на службе) сопровождать его в Париж, отправил с ним мать, потому что знал, что тот не может собой управлять...⁰

В сентябре 1777 года, когда Вольфганг с матерью отбыли в парижское путешествие, ему уже исполнился 21 год, возраст и по нынешним, и по тогдашним меркам вполне достаточный для самостоятельной жизни. Можно ли считать эту реплику Наннерль поводом для рассуждений о моцартовском инфантилизме? Наверное, да, – но все же лишь в известной мере. Прежде всего, даже из заметок сестры ясно, что на совместной поездке с матерью настоял отец, она не была продиктована желанием или просьбой Вольфганга. Причем такой вариант устраивал в первую очередь именно Леопольда. Ведь сына не просто отпускали искать себе место в большом мире – перед ним ставили задачу найти место для всей семьи, на него рассчитывали, как на верный шанс, чтобы вырваться из опостылевшего Зальцбурга. Эти планы и надежды время от времени дают о себе знать в переписке. То проговаривается Наннерль: «Я только желаю, чтобы то, ради чего к нам приходил с поздравлениями г-н Кассель, было правдой; именно то, что тебя и папу (курсив наш. – И. С., П. Л.) взяли на службу в Мюнхен за 1 600 гульденов»⁶. То вполне определенно пишет Леопольд:« Если бы тебе удалось... получать от какого-нибудь принца в Париже ежемесячное содержание, и кроме этого время от времени что-нибудь делать для театра, для СопсеП Зрт1ие1 и для СопсеПз дез атаГеигз, и еще когда-нибудь печатать что-то по подписке, а я и твоя сестра давали бы уроки, и она еще играла бы в концертах и академиях – тогда бы у нас действительно хватало средств для жизни [в Париже]»⁰. Прав М. Соломон, считая, что «перед нами самым последовательным образом изложенные планы Леопольда на сына»⁶. Так что, расставляя все точки над «и», следовало бы скорее признать, что Вольфганг просто позволил собой манипулировать. Было ли это проявлением незрелости, инфантильности? Отчасти да, – но все же имея в виду, что это была его семья, которой он был многим обязан и осознавал это.

Что же касается его «несамостоятельности» как повода для материнской опеки, то этот довод не вполне убедителен. Во время путешествия Моцарт довольно быстро освоился, так что речь даже шла о том, чтобы по весне, когда проезд станет легче, отпустить мать домой в Зальцбург. И только появление в жизни Вольфганга Алоизии Вебер, грозившее Леопольду полной потерей власти над сыном, стало причиной того, что матери пришлось продолжить путешествие и далее, в Париж.

Венские годы дают меньше оснований для развития мифа о Моцарте – вечном ребенке, хотя бы потому, что они менее детально документированы. И все же имеется одно свидетельство, мимо которого пройти нельзя. Это воспо-

а Заметки Анны Марии фон Берхтольд цу Зонненбург (Наннерль Моцарт) для изд-ва Брейткопфа и Гертеля, б. д. (?апрель 1792 г.) – Впе/еСА IV. 5. 203.

Ь Письмо от 23 октября 1777 г. – Впе/еСА II. 5. 79—80. Информация, разумеется, оказалась ложной, Наннерль высказала подозрение, что слухи распускала жена Михаэля Гайдна, надеясь продвинуть мужа в капельмейстеры.

с Письмо от 6 апреля 1778 г. – Впе/еСА II. 8. 334—335. СопсеП ЗртШе1 («Духовный концерт») и СопсеПз йез ата(еигз («Концерты любителей») – ежегодные серии концертов церковной и инструментальной музыки в Париже в XVIII в.

д Зо1отоп М. МогагГ: а Шг. М.У., 1995. Р. 147.

минания Каролины Пихлер, дочери придворного советника Ф. 3. фон Грайнера, впоследствии чрезвычайно плодовитой, но мало успешной писательницы. По ее словам, Моцарт, хотя и не был ее музыкальным педагогом, часто появлялся в их доме на площади Нового рынка. В статье в венской АЩетеме Ткеа1епеИищ («Всеобщей театральной газете») от 15 июля 1843 года журналист Антон Лангер поместил ее рассказ:

> Как-то раз, когда я сидела за инструментом и играла Nоп рш апдга1

из «Фигаро», Моцарт, бывший как раз у нас, встал у меня за спиной, и ему, должно быть, нравилось, как я играла, потому что он подмур-лыкивал мелодию и отбивал такт по моим плечам. Вдруг он повернул к себе какой-то стул, уселся, велел мне продолжать аккомпанемент в басу и стал так замечательно на ходу варьировать, что все, кто были рядом, заслушались, затаив дыхание, звуками немецкого Орфея. Но скоро ему это надоело, он вскочил и, как это с ним часто бывало, стал по своему дурацкому капризу прыгать через столы и кресла, мяукать, словно кошка, и кувыркаться, как мальчишка...^а

Этот фрагмент в XX веке определил многое в представлениях о Моцарте – в частности, послужил моделью моцартовского поведения в пьесе П. Шеффера «Амадеус» и одноименном кинофильме М. Формана. У исследователей не принято оспаривать подлинность этих воспоминаний – скорее всего, описанные события действительно происходили. Но можно ли с легкостью принять суждения Пихлер и расставленные ею акценты – как в этих, так в других ее мемуарах? Например, в опубликованных после смерти, где она рассуждает о Моцарте и Гайдне как о людях, «в личном общении не проявлявших каких-либо признаков выдающейся духовной силы, и вообще какого-то духовного склада, направления ума научного или просто возвышавшегося над обыденным»^ь. Во всяком случае, выслушивая ее мнение, стоит иметь в виду, что оставшийся после нее десяток томов литературных сочинений (главным образом, исторических романов), сколь бы они ни были полны «возвышенным направлением ума» и «признаками духовной силы», пылятся задвинутые на самые дальние полки, чего никак не скажешь о наследии тех, о ком она судит.

Воспоминаниям Пихлер – прежде всего, описанному в них феномену – самое серьезное внимание уделил Хильдесхаймер. По сути, именно вокруг них и еще нескольких других свидетельств сконцентрирован ряд важнейших идей и суждений этого автора. Ключ к возможному истолкованию он нашел, сопоставив сценку, обрисованную Пихлер, с рассказами Йозефа Ланге^с. В 1808 году он писал:

> Моцарт в своих разговорах и поступках менее всего соответствовал

образу «великого человека» как раз тогда, когда был занят каким-нибудь важным сочинением. В такие моменты он не только был рассеян

а йеШвсНЭок. 8. 472.

Ь /Ш. 5. 473.

с Йозеф Ланге – моцартовский свояк и отчасти соперник, женатый на Алоизии Вебер, автор одного из самых достоверных прижизненных портретов Моцарта (к сожалению, незавершенного) и знаменитый венский драматический актер.

т

ГО

Инфантилизм и бунтарство

А

Н

Л

оэ

2

о

А

К

п

8

и говорил путано, но и вытворял порой штуки такого рода, которых обычно за ним не замечали; более того – он будто намеренно насмехался над самим собой. При этом, казалось, его ничто не заботит, он ни о чем не задумывается. Либо он нарочно прятал свое внутреннее напряжение под маской внешней фривольности (по не вполне доступным нам причинам), либо находил удовольствие в том, чтобы сталкивать со всей остротой божественные идеи своей музыки с затеями пошлых будней, развлекаясь подобным видом самоиронии...^а

Если довериться наблюдениям Ланге, вполне можно допустить, что во впечатлениях Пихлер отразилась только «внешняя» сторона поведения Моцарта, к тому же, видимо, еще и в период какой-то интенсивной внутренней работы. Эта сторона, конечно, тоже отчасти его характеризует, выявляя в нем невероятный жизненный темперамент, непреодолимую тягу к игре, к телесной подвижности, комическим личинам и карикатурным перевоплощениям. Вся эта стихия постоянно сопровождает Моцарта в его бесконечных стихах-перевертышах, потешных прозвищах, которыми он награждает себя самого и всех окружающих, хлестких пародиях на попавшихся под руку коллег-музыкантов (иногда стоивших ему добрых приятельских отношений), вышучивании ближайших друзей и знакомых (валторниста Лёйтгеба, Зюсмайера и проч.^ь). Хильдесхаймер считает, что Моцарта остро тяготила любая банальность, и приводит в качестве примера одно из его писем к школьному учителю и регенту церковного хора в Бадене Антону Штоллю. Моцарт просит подыскать для Констанцы жилье на время лечения, педантично и обстоятельно перебирая варианты и расставляя приоритеты. «Полностью отдавая себе отчет во всей тривиальности ситуации, – пишет Хильдесхаймер, – он помешает внизу Ро818Спр1ит: “Это самое глупое письмо из тех, что мне довелось написать за всю жизнь; но для Вас в самый раз”»^с. Возможно, в этом стремлении избежать жизненной рутины и есть что-то мальчишеское, что-то детское, но оно никак не сводится к представлениям о незрелой инфантильности. В нем скорее прорывается стремление в каждый момент жизни обеспечить ее максимальную полноту.

Трудно пройти мимо еще одного наблюдения Хильдесхаймера, на этот раз относительно знаменитого и часто цитируемого письма Моцарта к своему больному отцу:

> До меня дошли слухи, что Вы действительно больны/О том, как сильно

мне хочется увидеть утешительное известие, написанное собственной Вашей рукой, конечно же, не стоит и говорить; и я твердо надеюсь на это, хотя возвел себе в обычай всегда и во всем допускать самое худшее. Ведь смерть (если быть точным) есть истинная и конечная цель нашей жизни, так что за последние пару лет я так близко познакомился с этим настоящим, лучшим другом людей, что в ее образе для меня нет не только ничего пугающего, но, наоборот, скорее много успокоительного и утешительного! И я благодарен моему Богу, что он даровал мне

а ОеШзсНОок. 8. 433.

Ь Моцарт сам признается, что ему «всегда нужен кто-то, чтобы над ним потешаться*. См.:

Письмо от 25 июня 1791 г. – Впе/еСА IV 5. 141. с ШШевНегтег IV, Ор. сК. 8. 320—321.

счастье (Вы поймете меня) постичь в ней ключ к нашему истинному блаженству. Я никогда не ложусь в постель, не подумав, что, быть может (хоть я и молод), больше не увижу следующего дня – но, однако, никто из тех, кто меня знает, не скажет, что я в общении угрюм или печален. Ия благодарю моего Творца все дни за это блаженство и от души желаю его всем моим ближним^а.

Многие видели в этом высказывании свидетельство моцартовского фатализма, итог его долгих размышлений о смерти. Установлено, однако, что приведенный отрывок – не что иное, как свободный парафраз идей, почерпнутых из популярного тогда философского трактата «Федон, или О бессмертии души» Моисея Мендельсона^ь, впервые опубликованного в 1769 году. В описи книг и нот, оставшихся после Моцарта, значится его 4-е издание (Берлин, 1776)^с, так что трактат ему совершенно определенно был знаком. Эта, а также множество других похожих «цитат» дают Хильдесхаймеру основание говорить о моцартовской закрытости, о том, что его истинное лицо остается все время недоступным, спрятанным под маской, даже о том, что он едва ли не стремится отделаться от мира, замкнуться в своем полу-аутическом одиночестве. Анализируя письма к Пухбергу, в которых Моцарт умоляет своего друга одолжить ему ту или иную сумму денег, Хильдесхаймер замечает, как сильно в них стилизуется манера аккомпанированных речитативов и трагических арий оперы зепа¹¹. Он обращает внимание и на автограф моцартовского парижского письма, в котором тот извещает друга семьи аббата Буллингера о смерти матери и просит как-то подготовить отца и сестру. «Здесь перед нами настоящее произведение каллиграфического искусства, он так красив, словно предназначен предстать перед изумленными потомками в качестве образцового документа». Но «фаталистическая мина» этого письма – «Скорбите со мной, мой друг! – сегодня самый трагический день моей жизни!»' – кажется исследователю «малоубедительной, что, однако, ни в коей мере не свидетельствует о холодном сердце, но скорее о недостатке укорененности в верхний слой жизни, в ее простые нужды, и, выражая их, он [Моцарт] постоянно скатывается в сферу наигранного, декламационного»^г.

Трудно хотя бы отчасти не согласиться с Хильдесхаймером в том, что Моцарт, возможно, заимствует посторонние мысли, чужую лексику, использует готовые патетические топосы для выражения собственных сильных эмоций, экстремальных состояний. В устах частного человека отзвуки речи сценических героев кажутся ненатуральными, неубедительными. Но справедливо ли ставить это Моцарту в вину? Язык «высоких чувств» в XVIII веке все еще оставался главным образом языком высокородных трагических героев, политических деятелей – языком аристократической репрезентации, а гётевский роман «Страдания юного Вертера», где царит иной стиль речи, был опубликован всего за четыре года до событий моцартовской жизни в Париже.