Текст книги "Моцарт и его время "

Автор книги: Павел Луцкер

Соавторы: Ирина Сусидко
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 62 страниц) [доступный отрывок для чтения: 23 страниц]

а Вопросы мифологических параллелей и аллегорий в восприятии музыкантов классиче

ской эпохи развернуто изложены в работе Л. Кириллиной «Классический стиль в музыке XVIII – начала XIX века». Ч. 1.М., 1996. С. 167-175.

Весь этот комплекс мотивов суммирован в древнем мифе об Адонисе, о чудесном младенце (возможно, сыне Феникса), рожденном из трещины в коре дерева, спутнике и возлюбленном Афродиты. Он обречен на раннюю гибель и возрождение, его, умершего от смертельной раны и погребенного, оплакали хариты. В этом мифе отразились хтонические черты поклонения великому божеству плодородия и «явственно прослеживается развернутая символика вечного круговорота и гармоничного единения жизни и смерти в природе»³.

Очевидно, что позитивная наука едва ли может безоговорочно принять образ Моцарта-Адониса, растворенный в массовом сознании, и активно порождаемые им легенды и домыслы. Тем не менее последние подчас проникают и в научные сферы (не говоря уже об околонаучных). И вновь самый яркий пример – полемика вокруг обстоятельств моцартовской смерти. Пик ее приходится на 1956—1966 годы и, очевидно, связан с 200-летием со дня рождения Моцарта. Именно тогда моцартоведческое сообщество раскололось на два лагеря – убежденных сторонников версии насильственной гибели композитора и противников, скептиков-рационалистов, склонных считать ее недостаточно аргументированной или даже просто ошибочной. Любопытно, что самыми активными проводниками первой версии выступили ученые-естественники – специалисты в области медицины, доктора медицинских наук Й. Дальхов, Г. Дуда и Д. Кёрнер. К ним примыкают доктор филологии В. Риттер и отечественный музыковед И. Бэлза^ь. Их мнение в России хорошо известно. К сожалению, в таком же объеме у нас не представлен голос их оппонентов, и прежде всего О. Э. Дойча, исследователя-источниковеда, собравшего и опубликовавшего богатейшие документальные материалы о жизни Моцарта. Доводы еще одного в высшей степени квалифицированного ученого, К. Бэра, приведенные в его книге «Моцарт. Болезнь – Смерть – Погребение» (1966), тоже известны у нас лишь в весьма кратких пересказах Б. Штейнпресса и К. Саквы^с.

Между мифом и фактами

н

Он

2

о

Л

X

ГО

Я

Обсуждаемые темы выходят за пределы собственно музыковедения и ставят вопрос о преступлении, поэтому в силу должны вступать нормы юридической уголовной практики. Следуя им, все упоминаемые в дискуссии факты необходимо классифицировать на свидетельские показания, мотивы и улики и подвергнуть их объективной оценке. Свидетельства – самая весомая часть в этом деле, так как в своем большинстве они были зафиксированы вскоре после смерти композитора.

Первое изложено в биографии Нимечека (1798), где содержится история о прогулке Моцарта с женой осенью 1791 года в венском парке Пратер и приведены слова Моцарта о том, что его отравили и что заказанный ему Реквием он пишет для себя¹¹. Оно восходит к Констанце, опубликовано по времени

а Тахо-Годи А. Л. Адонис // Мифы народов мира. Т. 1. М., 1980. С. 47—48.

Ь Видимо, по инициативе последнего ключевые работы немецких исследователей —

«Хроника последних лет жизни и смерть» Дальхова, Дуды и Кернера, а также «Так был ли он убит» Риттера были переведены на русский язык и изданы в 1991 г. издательством «Музыка».

с Штейнпресс Б. Последние страницы биографии Моцарта // Штейнпресс Б. Очерки и этюды. М., 1980; Саква К. Заметки о Моцартиане //Сов. музыка. 1991. N° 12. С. 11—16. й Нимечек Ф. К. Жизнь императорского королевского капельмейстера Вольфганга Гогглиба Моцарта // Моцарт. Истории и анекдоты, рассказанные его современниками. М., 2007.

С. 45. Далее – Нимечек.

ближе всего к реальным событиям и скорее может быть признано достоверным, чем другое ее воспоминание, зафиксированное супругами Новелло, посетившими вдову в 1829 году: «Примерно за шесть месяцев до смерти им овладела идея, что его отравили. “Я знаю, я должен умереть! – восклицал он. – Кто-то дал мне ациа ю$'апа и точно подсчитал время моей смерти, для которой они заказали реквием; я пишу его для самого себя”»³. Эта версия плохо согласуется с другими источниками о времени заказа и работой над Реквиемом и поэтому должна рассматриваться либо как не вполне точное повторение первого рассказа, либо как романтическое дополнение к нему.

Другое свидетельство – заметка о смерти Моцарта, опубликованная в конце декабря в берлинском МшИсаШскез ШЬскепЫаП («Еженедельный музыкальный листок»): «Моцарт скончался. Он вернулся домой из Праги больным и с той поры слабел, чахнул с каждым днем. Полагали, что у него водянка, он умер в Вене в конце прошлой недели. Так как тело после смерти сильно распухло, предполагают даже, что он был отравлен»^ь. Таким образом, слухи об отравлении Моцарта возникли в Вене сразу же после его смерти. Их со ссылкой на те же симптомы повторил в дальнейшем и старший сын композитора.

Следующие важнейшие «показания» связаны с именем Антонио Сальери. В 1823 году он якобы признался в том, что виновен в смерти Моцарта и хочет на исповеди покаяться в убийстве. Однако прямо признание Сальери нигде не зафиксировано, а запись исповеди, о которой, по словам Игоря Бэл-зы, некогда рассказывал Борису Асафьеву известный австрийский музыковед Адлер, до сих пор не обнаружена, равно как и другие свидетели, которым Адлер когда-либо излагал эту историю³. Главный источник, где об этом упоминается, – разговорные тетради Бетховена. В начале 1824 года Антон Шиндлер, бывший тогда личным бетховенским секретарем, писал: «Сальери опять очень плох. Он в полном расстройстве, твердит в бреду, что повинен в смерти Моцарта и дал ему яду. Это – правда, ибо он хочет поведать ее на исповеди...»^<) Об этом же и о попытке самоубийства Сальери в «Разговорных тетрадях» речь заходит еще несколько раз, когда в беседе кроме Шиндлера принимали участие редактор Шепег 2етскгф/иг Кипы, ЬИегаШг, Ткеа1египс1 Мойе («Венского журнала искусства, литературы, театра и моды») Й. Шикх и племянник Бетховена Карл. С юридической точки зрения все это, безусловно, дает почву для подозрений, но не может считаться безоговорочным доказательством хотя бы уже потому, что с осени 1823-го и до смерти в 1825 году у Сальери была зафиксирована острая форма душевной болезни. Кроме того, нельзя не учитывать, что обо всех этих «признаниях» говорится с чужих слов, в то время как в личных беседах, известных по воспоминаниям Россини или Мошелеса, Сальери отрицал свою вину. В диалогах с Фердинандом Хиллером Россини упоминает о встречах с Сальери в Вене в 1822 году, а также о своем откровенном вопросе и его ответе:

а Шуе11о V. & М.] Ете ОДШа1и1 ги МогаП, 1829. Охе Ке1$е1авеЬйсНег уоп Утсем ипд Магу

Моуе11о аи$ дет ДаКге 1829. Вопп, 1959. 8. 107. Английский музыкант Винсент Новелло и его супруга Мэри в 1829 г. предприняли поездку в Австрию, чтобы встретиться с родственниками и знакомыми Моцарта и записать их воспоминания. Дневники супругов Новелло были обнаружены после Второй мировой войны и впервые опубликованы в 1955 г.

Ь Цит. по: Дальхов Й,Дуда Г., Кернер Д. Указ. соч. С. 64.

с ЗшДоЫ. Р. 45.

6 ЕШОок. 8. 94.

о

сч

> Россини. Бедный Сальери! Разве его не упрекали в том, что он будто бы виновен в смерти Моцарта ?

Хиллер. В это никто не верит.

Россини. Все равно, это подлое обвинение распространили совершенно серьезно. Однажды... я без обиняков спросил его: «Вы действительно отравили Моцарта?» Он встал передо мной и сказал: «Посмотрите на меня прямо, похож я на убийцу?» Ион-таки действительно на него не походил^а.

Мошелес, бывший ученик Сальери, посетил его осенью 1823 года в госпитале и записал:

> Встреча была тягостная; его появление шокировало меня, он говорил лишь рваными фразами о своем стремлении умереть. Но в конце сказал: «Если это даже моя смертельная болезнь, тем не менее, я заверяю вас как перед лицом Всевышнего, что все эти абсурдные сплетни неправда; Вы знаете, о чем я – что я отравил Моцарта. Нет, дорогой Мошелес, расскажите миру, что это злоба, чистая злоба; старый Сальери, который скоро умрет, сказал Вам это»¹’.

Но даже если бы удалось обнаружить собственное признание Сальери, то и оно по нормам современной криминалистики и судебной практики не могло бы считаться достаточным основанием для его обвинения. Потребовалась бы полная реконструкция хода преступления, предоставление неопровержимых улик и свидетелей. Поэтому все имеющиеся материалы в лучшем случае – лишь повод к подозрению Сальери в намерении убить Моцарта. Но для признания его виновным они совершенно недостаточны.

Перечисленным все самые серьезные свидетельства, ставящие вопрос о насильственной смерти Моцарта, по сути, и ограничиваются. Как видно, ни одно из них не может считаться бесспорным.

Теперь – о возможных мотивах преступления. Здесь обычно речь заходит о нескольких личностях из окружения Моцарта и о венском масонстве. И опять в центре внимания оказывается фигура Сальери. Самый яркий из мотивов, связанных с ним, – зависть, – восходит к маленькой трагедии Пушкина «Моцарт и Сальери». Он преподнесен настолько убедительно, что «три врача» – Дальхов, Дуда и Кёрнер – привели немецкий перевод пушкинского текста в приложении к своей книге. Но, само собой разумеется, в деле обвинения Сальери пушкинская трагедия не может быть аргументом. Реальная картина не вполне совпадает с той, что нарисована Пушкиным. Начнем с того, что корни зависти Сальери не очень-то понятны. Пожалуй, правы как раз те, кто отмечает, что современники Моцарта отнюдь не безоговорочно признавали его исключительную гениальность. Так что случай с Пушкиным – классический пример того, как представления и ценности более поздней эпохи переносятся на другую, более раннюю.

а НШег Г. Р1аидеге1еп тП Ко$51ш // Аи$ <1еп Топ1еЬеп ипзегег 2ек, В(1. 2. лрг%, 1868. Сокращенный вариант на русском языке см. в: Фраккароли А. Россини. Избранные письма Россини. Воспоминания. М., 1990. С. 465.

Ь Свидетельство И. Мошелеса опубликовано в: Айв Мо$сЬе1е$’ ЬеЬеп. №сЪ ВпеГеп ипс!

Та^еЬйсЬегп Ьегаи$§е§еЬеп уоп §етег Ргаи. В<± 1. 1872. 5. 84. Цит. по: ЕШВок. 5. 95.

Что же было в действительности? С точки зрения карьеры Сальери мало в чем мог завидовать Моцарту. Его должность главного придворного капельмейстера (1788—1824) была значительно престижней моцартовской – придворного композитора камерной музыки. Венский двор и публика гораздо выше ценили Сальери, да и в других европейских странах он был лучше известен – особенно после триумфальных премьер «Данаид» и «Тарара» в Париже³. Пик моды на Моцарта-виртуоза, чему можно было бы, по идее, завидовать, пришелся на 1783—1786 годы; этап прямого соперничества композиторов (в период сценической подготовки «Свадьбы Фигаро» в 1786 году) к моменту моцартовской смерти тоже уже остался в прошлом. Если кто и мог составить Сальери серьезную конкуренцию, то это, скорее, Висенте Мартин-и-Солер, чье «Древо Дианы» в 1787—1791 годах побило в Вене все рекорды популярности⁶. Искусство же Моцарта многими воспринималось как неоправданно сложное, перегруженное, доступное лишь узкому кругу знатоков. Поэтому со стороны Сальери нужна была поистине дьявольская проницательность, чтобы угадать потенциальную ценность моцартовской музыки и предвидеть ее беспримерную будущую славу. В XVIII веке еще никто не воспринимал музыкальные опусы как пропуск в бессмертие, и сочинения даже великих мастеров после их кончины весьма быстро забывались.

Итак, «абсолютную зависть» как мотив преступления едва ли стоит принимать всерьез. Однако она вполне могла послужить причиной душевной болезни Сальери. Ему довелось стать очевидцем одного из радикальных переломов в музыкальной истории, когда бытование музыки из преимущественно замкнуто-аристократической формы перешло к форме открыто-публичной, когда бесконечное продуцирование музыки капельмейстерами (при бесчисленных крупных, средних и карликовых дворах) сменилось ее исполнительским тиражированием, когда массовое издание нот навсегда отодвинуло в прошлое практику их рукописного копирования. Именно в этих условиях Моцарт из опытного и изощренного профессионала, из деятельного мастера на все руки, каким его знал Сальери в 1790-е, вдруг превратился в сознании просвещенной Европы в бессмертного гения. Причем память о нем не стала, как это бывало раньше и как мог ожидать Сальери, достоянием узкого круга эрудитов, а наследие превратилось в источник повсеместного спроса. Пианисты начинали учиться игре на фортепиано с моцартовских сонат, виртуозы исполняли его концерты, театры возобновляли «Дон Жуана», «Волшебную флейту», «Свадьбу Фигаро» и «Милосердие Тита», тогда как сочинения Сальери неотвратимо выходили из моды и предавались забвению. С живым Моцартом Сальери удавалось конкурировать, перед мертвым он оказался безоружен.

Итак, если вернуться в 1791 год, то стоило бы говорить не о зависти, а о соперничестве, вполне обычном в кругу придворных музыкантов. По словам Констанцы (из беседы с Новелло), оно вновь разгорелось в 1789 году в период создания Моцартом оперы Сом /ап шпе («Так поступают все женщины»)³.

а Всего в период с 1781 по 1791 г. в Вене состоялось не менее 185 представлений опер Салье

ри и 105 моцартовских. См.: ТЬе Могап СотрепсНит. А Сшйе 1о МогагГ$ 1ЛГе апд Мимс.

Ь., 1990. Р. 368-370.

Ь В течение четырех лет «Древо Дианы» Мартина-и-Солера ставилось в Вене не менее

113 раз. Для сравнения: самая популярная из опер Сальери – «Аксур, царь Ормуза» – выдержала 50 спектаклей, «Свадьба Фигаро» Моцарта – 38. См.: 1Ый.

с [Шуе11о V. & М.] Еше ОДИГаЬп ги МогаП. 5. 79.

>

Сальери якобы отказался от этого либретто, предложенного Иосифом II, и удача Моцарта поставила под сомнение реноме капельмейстера³. Еще один удар по самолюбию итальянца могло нанести «Милосердие Тита» – на этот раз Сальери не стал писать коронационную оперу, по-видимому, из-за слишком сжатых сроков, Моцарт же справился и с этим. Но как бы то ни было, музыкальные торжества по случаю коронации Леопольда II в Праге не изменили к лучшему положение ни одного из соперников: Сальери, которого новый император по слухам недолюбливал, формально сохранил должность придворного капельмейстера, хоть и с ограничением круга обязанностей. Однако и Моцарт не завоевал особых привилегий и остался на прежней должности. Зато высочайшего внимания неожиданно удостоился Леопольд Кожелух, написавший торжественную кантату к коронации. Как раз он-то и унаследовал после смерти Моцарта его должность. Но самое благосклонное внимание заслужил Доменико Чимароза. При дворе надеялись, что с осени 1791 года он станет новым придворным капельмейстером. Так что именно его, а не Моцарта, следовало бы считать реальным соперником Сальери.

Миф об отравлении иногда связывают с католической религиозностью Сальери. Манипулируя им, церковь якобы склонила его к убийству Моцарта-масона. Этот мотив невероятен уже потому, что в масонские ложи входили некоторые весьма влиятельные церковные деятели, так что ни о какой жесткой оппозиции речи быть не могло. Правда, свояченица Моцарта Софи Хайбель позднее рассказывала, что священники собора Св. Петра отказались прийти к Моцарту совершить обряд последнего причастия вроде бы из-за его масонства. Но та же причина совершенно не смущала руководство главного венского собора Св. Штефана, назначившего Моцарта в 1791 году первым помощником престарелого соборного капельмейстера Л. Хофмана с перспективой стать его преемником. Кроме того, и сам Сальери высоко ценил церковные сочинения Моцарта, так как по собственной инициативе выбрал для исполнения на коронации Леопольда II и – несколько позднее – Франца II именно моцартовские мессы.

Наконец, пожалуй, самое важное обстоятельство. Печальный разговор в Пратере – тот самый, когда Моцарт высказал подозрение, что его отравили, мог состояться в последней декаде октября. Если верить Констанце, эти мысли посещали Моцарта значительно раньше. Но буквально за несколько дней, 14 октября 1791 года Моцарт писал жене в Баден:

В 6 часов вечера я заехал в экипаже за Сальери и Кавалъери^ь и отвез их в ложу... Ты не поверишь насколько оба были учтивы, как понравилась им не только моя музыка [к «Волшебной флейте»], но и либретто, и все вместе. Они оба сказали, что эта орегопе [грандиозная опера. – П. Л., И. С.] достойна быть представленной в присутствии величайшего из монархов в день величайшего из торжеств и что они охотно слушали бы ее

а Эта история вызывает сомнение, поскольку упоминается только Констанцей. Сальери в 1789 г. сочинил две оперы – «Верный пастух» и «Цифра» (обе на либретто Да Понте), и едва ли Иосиф II намеривался заказывать ему третью. Вероятнее всего, Констанца спутала ситуацию с Сом /ап шпе и с «Милосердием Тита».

Ь Австрийская певица-сопрано, ученица Сальери, а также его любовница. В составе труппы

венских театров принимала участие и в моцартовских спектаклях, в частности – в «Похищении из сераля» (Констанца), «Директоре театра» (Зильберкланг), венской постановке «Дон Жуана» (Донна Эльвира) и возобновленной версии «Свадьбы Фигаро» в 1789 г. (Графиня).

Г*")

см

Между мифом и фактами

л

Н

Л

о

К

Л

К

со

К

еще и еще, ибо никогда не видали более прекрасного и приятного зрелища. Он смотрел и слушал с полным вниманием – от симфонии до последнего хора. Не было номера, который не вызвал бы у него восклицания Ьгауо или ЬеИо. Они без конца благодарили меня за доставленное удовольствие*.

Нигде в письме не сквозят ни малейший намек, ни тревога. Моцарт легко и с явным удовольствием встречается с Сальери и сам отвозит его в театр Ауф дер Виден. Это может означать лишь одно – никаких опасений за свою жизнь и подозрений по отношению к Сальери он не испытывал. Не было их и у моцартовской семьи (по крайней мере в первое время после его смерти), иначе вряд ли Констанца позволила бы учиться у Сальери своему младшему сыну Францу Ксаверу Вольфгангу.

Месть масонов – еще один из выдвинутых мотивов – заслуживает не больше доверия, чем «наказание за масонство» со стороны церкви. То, что Моцарт обнародовал в «Волшебной флейте» некие тайные сведения, и это повлекло за собой его смерть, совершенно нелогично: Эмануэль Шикане-дер (либреттист оперы, гораздо больше повинный в этом «инциденте») никак не пострадал. Преследования не коснулись и Карла Людвига Гизеке, актера и сценариста в шиканедеровском театре, собрата Моцарта по ложе, который, возможно, также приложил руку к «Волшебной флейте». Смерть Моцарта не уменьшила популярности оперы. Версия, согласно которой масоны будто бы отомстили Моцарту за попытку организовать собственную ложу «Грот», также малоправдоподобна. Нет никаких свидетельств, доказывающих моцартовские оппозиционные намерения. Кроме того, в начале 1790-х само масонство в Вене переживало не лучшие времена и вряд ли стало бы уделять столь уж большое внимание инициативам Моцарта, даже если они и были.

Идея смерти композитора как некоей «ритуальной жертвы», принесенной орденом во имя каких-то до конца непонятных нам мистических целей, конечно, способна заинтриговать. Но и тут нет никаких даже малейших доказательств. Участие в этой «акции» барона ван Свитена крайне сомнительно уже потому, что его причастность к какой-либо из лож достоверно не установлена^ь. Да и другие «красочные детали» – зловещий заказ Реквиема самой жертве и фигура «серого посланника смерти» – могут рассматриваться лишь в поэтическом, но никак не в юридическом аспекте, тем более что после публикации Дойчем в 1964 году документов об истории создания Реквиема^с мистическая аура вокруг этой истории основательно поблекла.

Существует и семейно-бытовая версия. Ее главный фигурант – Франц Ксавер Зюсмайер, ученик и друг Моцарта. Он якобы имел с Констанцей любовную связь¹¹ и был заинтересован в избавлении ее от мужа. Однако после

а Письмо от 14 октября 1791 г. – Впе/еОА IV. 8. 161-162.

Ь Подробнее об этом см. в главе «Масонство».

с ВешзсН О. Е. 2иг Ое$сЫсЬ1е уоп МогаПа Кедшет // 0$1егге1сЫ5сЪе МшйсгейзсЬпй 19,1964, Н. 2. 8.49—60. Полностью воспроизведены в: ЕШЮок. 8.100—107. На русском языке изложены в статье: Роббинс Лэндон X. К. Новое о Реквиеме // Сов. музыка. № 12. 1991. С. 25-26. б Согласно одной из сплетен, младший сын Моцарта (частичный тезка Зюсмайера – Вольфганг Франц Ксавер; 1791—1844) родился от этой связи, что едва ли соответствует действительности. В моцартовской переписке имя Зюсмайера появляется впервые 7 июня 1791 г. (см. Впе/еОА IV. 8. 135), а знакомство состоялось, вероятнее всего, весной или в конце зимы, то есть менее чем за полгода до того, как ребенок появился на свет.

смерти Моцарта этот мотив никак не реализовался. Зюсмайер и Констанца не вступили в брак, и какие-либо сведения об их особых отношениях – как предшествующих, так и последующих, – отсутствуют. Так что и это предположение не выдерживает критики.

Наконец, об уликах. Прямых и не вызывающих никаких сомнений доказательств в этом деле не сохранилось, имеются лишь косвенные. Главная улика, на которую опираются историки и медики, это свидетельство о смерти, диагноз и описание хода болезни. Все эти сведения толкуются весьма разноречиво. Те, кто предполагает отравление, настаивают, что даже сохранившимся официальным документам нельзя доверять из-за возможных преднамеренных фальсификаций. Противники пытаются выдвигать свои контраргументы.

Еще Нимечек написал: «Врачи не были едины в определении его болезни»³. И в современной медицине по поводу причин летального исхода существует два противоположных мнения. Одни считают, что к смерти привело заболевание почек – инфекционное или токсическое. Оно могло протекать как хроническое или острое. Сегодня всеми признано, что высказанная полвека назад гипотеза об обострении у Моцарта хронической почечной болезни^ь неверна. Она обычно развивается медленно, длится долго, лишает больного работоспособности уже в начале обострения, а на позднем этапе сопровождается длительными состояниями беспамятства и комой. Известно, однако, что острая стадия у Моцарта продлилась две недели (с 20 ноября по 5 декабря), до последнего дня он сохранял ясный ум и память и впал в кому лишь за два часа до кончины. На диагнозе острой почечной недостаточности токсического характера настаивают главным образом приверженцы версии отравления. Другой диагноз – ревматическая атака с последующим стрептококковым поражением сердца и дополнительными осложнениями. Его придерживается «официальное» моцартоведение. Впрочем, зафиксированные в разных источниках симптомы частично противоречат друг другу и не допускают абсолютно однозначных выводов.

Споры ведутся вокруг большинства деталей. Опухоль суставов – классическое проявление ревматизма – подвергается сомнению сторонниками версии отравления. Ревматическая атака сердца и кровопускания, по их мнению, должны были также вызвать сильнейшую одышку. И в таком случае Моцарт едва ли мог участвовать в небольшой репетиции Реквиема, во время которой он сам пел партию альта, буквально за день до смерти⁰. Их оппоненты оставляют без внимания признаки почечной интоксикации: симптомы нервного расстройства, периодические депрессии, невротические состояния,

а Нимечек. С. 47. В свидетельстве о смерти Моцарта в качестве ее причины указана «острая просовидная лихорадка» (Ы1гще$ РпезеШеЬег) – см. ЦешзскОок. 8. 367—368. Доктор Эдуард Гульденер фон Лобес, вспоминая в 1824 г. о беседах с лечащими врачами Моцарта, дал другое наименование – «ревматическая лихорадка» (ГеЬЬге геитаОсо-тПаттаШпа), приведшая к «воспалению мозга» (дерозКо а11а 1еМа) – см. ЦеШзскВок. 8. 449. Современный врач-патологоанатом Г. Банкль называет первое не строгим определением, а «популярным описанием симптомов – а именно жара и кожной сыпи» и собственно медицинским диагнозом считает только второе – см. Вапк1 Н. Могапз Той – Рак1еп ипй Ье§епс1еп // 2аиЬеПбпе: МогаП тМеп, 1781—1791. Аш(е11ипё дез Ш$1оп$сЬеп Ми$еит$с1е$ 81асй У1еп 1т КишИегНаиз 6. Оег. 1990 – 15. 8ер1. 1991. 5. 538.

Ь Таково мнение О. Э. Дойча, изложенное в примечании к опубликованным документам – см.: ОеШзскОок. 8. 363. Он опирается на кн.: СгеИкегА. XV. А. МогаП. 8ете ЬеЫеп^езсЫсЬ-1е ап ВпеГеп ипс1 Оокитетеп Оаг^езСеШ. Нек1е1Ъег§. 1958. с Достоверность этой истории, напротив, оспаривают приверженцы «ревматического» диагноза.

Между мифом и фактами

л

н

Он

0->

я

О

К

А

Я

СО

К

а также рвотные реакции, о которых упоминается в некоторых свидетельствах. Они не допускают и мысли о воздействии яда. По мнению авторитетного современного австрийского патологоанатома Ганса Банкля, «не известен ни один яд, применение которого вело бы к распуханию тела после смерти»³. Ярким признаком ртутного отравления, на котором настаивают те, кто говорят об убийстве, было бы дрожание рук (тремор). Вольфганг Риттер даже попытался обнаружить симптоматичное изменение моцартовского почерка в Масонской кантате КУ623 но его аргументы никто – ни врачи, ни музыковеды – не посчитали безусловно убедительными³.

Важно также, что лечащие врачи Моцарта – доктор Томас Клос-сет и его коллега-консультант доктор Матиас фон Саллаба – не выказали ни малейшего подозрения по поводу отравления. А ведь они, сколько бы их ни критиковали сегодняшние медики, в свое время являлись виднейшими медицинскими светилами Вены. Клоссет был личным доктором государственного канцлера Кауница и имел пост придворного медика, Саллаба позднее стал главным врачом венской Всеобщей больницы. Особенно важно, что оба они питали деятельный интерес к проблемам токсикологии¹¹. Но ни тот, ни другой не отметил никаких явных признаков.

Таким образом, медики до сих пор не пришли к единому мнению, хотя большинство в последние полвека склоняется к теории естественной кончины, считая дискуссию исчерпанной, а ее возобновление нецелесообразным, пока не будет обнаружено каких-либо новых существенных данных³. Любые же попытки вновь поставить вопрос об отравлении рассматриваются лишь как стремление к дешевым сенсациям^г.

История моцартовской смерти имеет столь большую притягательность (и неизбежно будет пользоваться массовым «спросом») в первую очередь потому, что она отвечает глубинным потребностям мифологии, архетипу Адониса, о котором уже шла речь выше. В соответствии с логикой этого архетипа «юный бог» неизбежно должен стать жертвой: он должен погибнуть, чтобы возродиться, зерно должно быть брошено в землю, чтобы прорасти заново. Поэтому даже если и можно было бы твердо установить, что какой-либо состав преступления абсолютно отсутствует, все равно столь внезапно наступивший исход моцартовской жизни всегда будет требовать объяснения и всегда будет порождать легенды.

В том же 1991 году (200-летия со дня кончины Моцарта), когда у нас в России была издана известная «книга трех врачей», в Стэнфорде (Калифорния) и Лондоне вышла в свет книга Уильяма Стэффорда «Моцартов-

а ВапШ Н. Ор. сН. 8. 540.

Ь Риттер В. Указ. соч. С. 215.

с По мнению Г. Банкля, «последние записи Моцарта не показывают ни малейшего изменения в почерке». См.: ВапШ Н. Ор. ей. 5. 540.

<1 Клоссет еще в 1783 г. опубликовал специальную статью о симптомах передозировки

ртутных препаратов (они применялись тогда для лечения сифилиса) и весьма детально представлял себе признаки подобного отравления. Саллаба был автором официальной петиции и выступил с предложением (именно в 1791 г.) организовать кафедру судебной медицины при венской Всеобщей больнице. См: 1ЬШ. 8. 538.

е Ц^етегЛ. 5. ТНе Эеа(Ь апб Шпе$8е$ оГ У. А. МогаП – Ап 1_1р<1а1е ((Не БйегаШге у/пПеп Сот (Не

200'^ь Апшуегеагу оГЫв БеаШ апб Зтсе) // М1ПеИип§еп бег 1тота1юпа1еп $ийип§ Могаг-(еит. 44 )%. Н. 3-4. 5. 58.

Г ВапШ Н. Ор. ей. 8. 541.

чо

сч

Ь

ские мифы: критический пересмотр»³. В этой книге собраны, обстоятельно рассмотрены и сопоставлены все – и криминальные, и некриминальные – свидетельства и легенды, связанные с моцартовской биографией. Особенно пристальное внимание Стэффорд уделил тем из них, в которых смерть Моцарта предстает закономерным итогом и следствием его жизни. Иными словами, тем, которые препарируют и перелицовывают его жизнь так, чтобы обстоятельства смерти получили ясное и логичное обоснование. Направление, заданное Стэффордом – критическое осмысление мифов о Моцарте, – кажется сегодня чрезвычайно плодотворным, и нам хотелось бы в первой части нашей книги изложить свой взгляд на ряд поставленных им проблем. Впрочем, мы все же склонны несколько смягчить критический пафос и не стремиться во что бы то ни стало развенчивать все мифы о Моцарте. И вправду, что плохого в том, чтобы считать его «богом музыки»? Или в том, чтобы видеть в нем одно из самых ярких проявлений продуцирующей силы природы, ее «творческого духа»? Ведь до известной степени это правда. До той степени, при которой эти представления перестают углублять моцартовский образ и начинают «уплощать» его, искажать реальное богатство и сложность проблем, сплетенных в его жизненной и творческой биографии.

«Гуляка праздный». р_ОВОр_{Я 0} «телесном» у Моцарта, Стэффорд вспоминает о Калибане из шекспировской «Бури». Нам ближе реплика из пушкинского «Моцарта и Сальери», вынесенная в название главы. И вправду, может быть, несмотря на ангельскую способность к «райским песням», в нем неискоренимо жил «праздный гуляка», следствием чего и стал печальный финал его жизни? Вопрос этот был поставлен задолго до нашего времени.

> Приходится согласиться с мнением, что если бы Моцарт вместо того, чтобы расточать деньги, имел копилочку, куда бы откладывал свои экономии, если бы отвечал всем всегда почтительно и с приятною улыбкой на делаемые ему замечания, – если бы в кругу приятелей проповедовал добродетель, пил бы одну воду и ухаживал только за своею женою, – то тогда он был бы счастливее, его семья обеспеченнее, жизнь продолжительнее... Кто в этом сомневается?.. Но тогда, я надеюсь, вы уже не имели бы права требовать Дон Жуана от этого безупречного буржуа и отца семейства^ь.

Так писал в 1840-е годы А. Д. Улыбышев. Еще раньше в вышедшем в Эрфурте в 1803 году биографическом эссе Игнаца Арнольда «Дух Моцарта» читаем:

> Как только попадал к нему круглый луидор – картина менялась. Теперь появлялись друзья. Моцарт напивался шампанского и токайского, жил беспутно и в считанные дни снова оказывался без денег в том же состоянии, что и раньше. Можно только гадать, как часто пренебрегал он своим здоровьем, сколь много утренних часов провел он с Шиканеде-

$1а$огй. Ор. си.

Улыбышев А. Д. Указ. соч. С. 2—3.

Г-»

сч

жизнь и смерть / «Гуляка праздный» ?

ром за шампанским, сколько ночей за пуншем, а за полночь возвращался к своей работе, не давая ни малейшего отдыха своему телу.