Текст книги "Повести"
Автор книги: Павел Васильев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 22 страниц)
Повести
РЕБРОВ
1
Иван сидел на земле и смотрел на угасавший костер.
Тихо было в лесу. Только коровы жевали, вздыхали грустно, да вскрикивала незнакомая птица. Тихо. Как будто и не было ни войны, ни фронта, который, как говорили, где-то совсем рядом.
Сладко похрапывая, спал напарник Ивана Афанасий. Иногда ворочался, хрустел валежником, затем притихал и снова начинал сопеть.
Ивану было грустно. Может быть, темнота так действовала на него, ночь, а может быть, эти гаснувшие угли.
Он вспоминал деревню, дом. Жену Наталью, девчонок, всех четырех. Они остались там… И что теперь с ними, живы ли? И как она одна с четырьмя-то, не шутки… Дуреха ведь…
Иван был костляв и высок. В детстве его помял бык, поломал ребра, выколол глаз, задавил до полусмерти. Вся деревня попрощалась с Иваном, бабы повыли над ним. А Иван выжил.
С той поры Иван был кособок, ходил, припадая на правую ногу и нескладно размахивая длинными руками.
Кто-то назвал его Ребровым, да так это прозвище и осталось за Иваном.
Характером Иван был резок, любил выпить. В праздники, с утра торжественный и приодетый, ходил по деревне, чинно поздравлял всех, а к вечеру не выдерживала душа – напивался, начинал буянить, ломал заборы, матерился и рвал на себе рубаху.
– Ходи, Ребринка! Гуля-я-й!
Выгонял из дома Наталью и ребятишек.
– Анцибла! – страшно и непонятно кричала ему Наталья. – Анцибла одноглазая!
И тогда приходил его брат, Василий, мужик солидный и молчаливый. Иван, сирота от рождения, называл его батей.
Василий только качал головой, кряхтел и грозил Ивану:
– Я тебе!
Ребров тыкался ему в грудь мокрой бороденкой, обнимал и горько, навзрыд плакал.
– Батька! Прости меня, батька! Трудна-а-а мне, батька! Ты ж один только знаешь, как мне трудно. Переломанный я весь, уродованный! Но я – Ребринка, все выживу!
– Непутевый ты, Ванька, – говорил Василий и гладил его по костлявой спине.
– Непутевый! – выл Иван. – А за что так меня, батька? За что жизнь меня так? Других ласкает, а мне все в морду да в морду. За что так? Я ее спрашиваю – за что? Не отвечает!
Василий вел Ивана к колодцу, умывал и укладывал спать. Иван засыпал сразу же, но и во сне всхлипывал, морщился и скрипел зубами.
Озорничая, приходили к нему мальчишки, звали: «Дядя Ваня, пойдем плясать!» Иван не отвечал. А если говорили: «Пойдем водку пить», Иван, не открывая глаз, тужился, пытался подняться, да не мог.
– Ну и Ребров! – удивлялись мужики. – Все ему нипочем! В коллективизацию подкулачниками два раза до кровохарканья был забит. Потом, как сторожем работал, прострелил его Минька Салин навылет. А он – хоть бы хны! Вот живуч, ребрастый!
Когда началась война и мужики один за другим пошли на фронт, всех провожал Ребров. Сам он был «списан подчистую». Тогда впервые загрустил Иван. Пил на проводах, как никогда в жизни, и плакал. Но скоро пришлось и ему уходить. Как-то председатель колхоза позвал к себе Ивана и сказал, не глядя в лицо:
– Справляйся, Иван, да двигай. Придется гнать скот на восток.
Утром по туману вместе с напарником Афанасием ушел Иван из деревни.
Прощаясь, завыла Наталья горько, по-деревенски, по-бабьи, на всю округу:
– Охти, родименький, на кого ж ты меня покидаешь? Ох, лихо мне!
– Перестань! – прикрикнул на нее Иван. – Что вопишь-то!
– Ох, Ванюшка, может, в последний раз вижу!
– Ни хрена со мной не будет! За коровьим хвостом в тыл иду, а ты вопишь! Вон девок береги…
А где теперь тыл? Два дня, как на большаке приостановилось движение. У станции Дно стреляли. Иван согнал стадо с дороги в лес, пережидал, пока что-нибудь да выяснится. По нескольку раз в день ходил в ближнюю деревню узнавать, что делается на дороге. Слушал радио и рысцой бежал обратно, боялся на одного Афанасия оставить стадо, – тот был ленив и беспечен. Ему все равно!
Несколько дней назад в большой деревне на перекрестке прямо на стадо выскочил из-за поворота танк. Перепуганные коровы, давя одна другую, рванулись в сторону, свалили забор и понеслись по огороду, топча грядки. Из соседней избы выбежал маленький чернявый мужичонка, вырвал кол из забора и наотмашь хрястнул одной из коров по спине.
– Ты что делаешь? – крикнул Иван и поймал мужичка за грудки.
– Пусти!
– Ты животную портишь!
Иван изловчился и дал мужику разок между глаз; но тут прибежала мужикова родня, и, по правде сказать, крепко наломали Ивану. Но стадо в порядке!
Эх, мать честная! Только палец вот вывихнули да ухо треснуло. Один вцепился да зачем-то все крутил, собака. А так ничего, терпимо!
Афанасий, конечно, спрятался, тому обошлось…
К утру Иван задремал.
Приснилось ему произошедшее много лет назад. Сидит он у колхозного амбара с ружьем на коленях. Ночь осенняя. Ветер раскачивает деревья, шуршит соломой. И вдруг – бах! – чем-то тяжелым по голове… Видит Иван – Минька Салин. Известный в районе вор, подкулачник.
«Эх, живодерье отродье! Не выйдет! Ух!»
Рванулся всем телом, вскочил на ноги. Бах!.. Из его же ружья…
Иван проснулся и, приподнявшись, прислушался. Был выстрел или не было? Только приснилось? Коровы зашевелились, тревожно смотрели все в сторону, Афанасий тоже поднялся.
Рассветало. По лесу еще было сумеречно, а небо над головой синело, как вода в полевом колодце.
– Вроде стрельнули? – спросил Иван.
– Стрельнули. Где-то близко.
Иван обошел стадо, осмотрел.
– Ты тут приготовь чего поесть, а я в деревню сбегаю, проведаю, – сказал Афанасию.
– Ладно.
– Да гляди тут…
– А и уйдет которая, так что. Другие по полстада растеряли.
– То другие. А то – мы.
– Своя шкура дороже. Вон кругом стреляют. А ты прешь, как ошалелый.
– Ты, Афанасий, давно по сопатке не получал. Тебе скучно, наверно, стало. Да и я давно не веселился.
– Ладно. Иди уж! Начальник нашелся!
Отряхивая с веток росу, напрямик через ольшаник, по травостою, Иван круто зашагал к деревне. Трюх, трюх… На большаке ревели машины. «Может, подвезут», – подумал Иван, торопясь.
Он уже совсем близко подбежал к дороге, взглянул и остолбенел.
– Никак немцы? Мать честная!
Он увидел солдат в незнакомой форме, сидящих на машинах. Они! И, пригнувшись, Иван бросился от дороги.
Позади что-то крикнули и почти одновременно выстрелили. Он упал. Земля брызнула справа и слева. Сорвало кепку.
– Эх, была не была! – Иван вскочил и рухнул под ольховый куст. Из-под него – в другой. Дальше, дальше.
Пули цокали рядом, срубали листья и ветки. А он бежал.
Он бежал, когда уже перестали стрелять, бежал до тех пор, пока не перехватило дыхание. Лег на сырой болотный мох, прижался к нему лицом, приник. От мха пахло плесенью. Пахло грибами. По-обычному, по-лесному. Как всегда.
– Да что ж это, а? Как зайца гнали! Стреляли! У меня дома! – недоуменно сказал Иван. – Да что ж это вы, сволочи! Как зайца! Ах ты мать честная!
Чуть не заплакал от обиды и злости Ребров. Полежав, поматюгавшись, он поднялся и пошел. Отыскал рощу, где ночевали накануне, собрал стадо, звал Афанасия. Но так и не дозвался. Убег Афанасий.
– Ну что ж, один пойду! – сказал Иван. – Проберусь, а ты драпай, сукин сын. Я не побегу.
С наступлением темноты Иван поднял стадо.
Он спешил. Шел всю ночь и весь следующий день. Обходил стороной попадавшиеся на пути деревеньки. Несколько раз пересекал шоссейные дороги. А потом вступил в настоящий дремучий лес. Трава здесь не росла, под заплесневелыми ветками елок было сумеречно. Вода и болотная грязь чавкали под ногами. И казалось, этому лесу не будет конца. И день шли, и два, и три. Все та же темень и трущобная глушь. Ни зверя не видно, ни птицы. Хотя бы дятел стукнул!
Голодные коровы истекли телом, останавливались, задирали головы и хрипло, протяжно мычали, роняя тягучую слюну, ложились, не слушались Ивана. И сам он устал, едва волочил опухшие в ступнях ноги. Потемнел, оброс рыжей, как прошлогодняя хвоя, бородой. Хлеба у Ивана не было, питался он молоком да лесной кислицей и от этого приболел.
«Вот и сам я вроде коровы стал. Весь лес лепешками закидал, и в пузе протоколы пишут, – думал Иван. – Ну, ничего, Ребров, со свистунком-то шибче бегать будешь. Двигай, двигай!»
В ночь совсем плохо стало Ивану. Тошнило. Все тело покрылось холодным потом. Кружилась голова.
Иван никак не мог согреться, пристроиться поудобнее где-нибудь, все было сырым и скользким. Перед рассветом уснул. Когда проснулся, был настоящий день. Лучи солнца, как белые длинные палки, навылет проткнули хвою. Иван вскочил, поняв, что проспал. Стадо ушло.
– Ах ты господи мой! – ужаснулся Иван. И, придерживая спадающие, ставшие широкими штаны, он почти побежал по следу.
Но как ни спешил, ни старался Иван, собрал он только часть стада. Самых отощавших коров. А позже увидел еще одну.
Сначала он услышал долгий и тягостный вздох, болезненный и гулкий. А потом слабое, тоскливое мычание. Забежав за ельник, Иван увидел рухнувшую в трясину корову. Она уже почти по хребет погрузилась в грязь и лежала, вытянув длинную шею. Мошкара тучей вилась над нею. Увидев Ивана, корова дрогнула, пытаясь подняться, промычала, и в ее больших розовых зрачках мелькнуло что-то, будто осмысленная просьба, надежда. Иван спустился к трясине, ухватился за коровью голову и потянул на себя. Корова дернулась, забилась, но трясина только плотнее обхватила ее, засасывая.
– Ну, ну, милая! Буренка, ну! – просил, умолял Иван, напрягаясь до красноты. Он оступился и сам провалился в трясину. Ноги не чувствовали опоры, ползли куда-то. Иван попытался повернуться, но оттолкнуться было не от чего, и он еще глубже погрузился в жидкую торфяную кашицу. С трудом дотянулся до крайней елочки. «Только бы не сломалась», – испуганно думал Иван, видя, как напряженно прогнулся тонкий коричневый ствол. Порезав о траву ладони, Иван вылез на твердый кряж.
– Ах ты мать честная! – с досадой выругался он, оглядываясь. Отбежав в сторону, выкорчевал сухую елочку, одну, другую, бросил их на кочки. Корова больше не шевелилась, только тихонько мычала и фыркала Ивану в лицо травянистым теплом. Она дышала тяжко и редко. Иван вплотную подобрался к ней и, двумя руками обхватив за шею, потянул. Корова вдруг вывалила шершавый язык и неожиданно лизнула Ивану руку.
– Чего ты? – испуганно крикнул Иван. Он увидел рядом с собой крупный зрачок, не мигая глядящий на него, все понимающий, все разумеющий. Корова плакала. – Ну! – крикнул Иван. – Чего ты! – Он отвернулся. – Думаешь, уйду? – спросил Иван. Корова лизала ему руку. – Не уйду, не брошу так.
Иван встал, вынул нож, с минуту смотрел на корову, затем резко сорвал с головы кепку, прикрыл корове глаза и ударил наотмашь…
Лес поредел. Появились березы, полянки, поросшие травой.
Иван понял, что где-нибудь поблизости есть жилье. Оставив коров, он пошел вперед и вскоре вышел к реке. Река была широкой, тихой, берега поросли высоченной, в рост человека, травой. Трава свисала над водой. Носились темно-синие маленькие стрекозы. Иван попил и хотел уже идти обратно, но вдруг, совсем рядом, за кустом, увидел человека. Тот лежал на спине, закинув за голову руки.
– Эй! – тихо позвал Иван.
Человек сел, надел кепку и повернулся к Ивану.
– Ты один? – спросил Иван.
Незнакомец внимательно осмотрел Ивана и учтиво сказал:
– Здравствуйте.
– Здоро́во. Ну что тут? Как дела? Наши – где?
– Вы имеете в виду фронт?
– А что ж еще?
– Право, не могу вам сказать.
– А это что за река?
Незнакомец ответил.
– Ух куда меня занесло! Неужели и тут немцы?
– Кругом немцы. Все деревни заняты.
– Вот как! Н-да. Что делать-то, а?
– «Все течет, все изменяется». Кстати, это тоже сказал немец. Представляете, какой парадокс!
– Это верно. Ну ничего, пусть течет, – ответил Иван. Он внимательно осмотрел незнакомца. Тот был худой и щуплый. Рубашка расстегнута на груди, шея по ворот загорелая, розовая, а ниже белая, бабья. И руки белые. – Что ж делать, а? А ты куда двигаешь? – спросил Иван. – Или здесь останешься?
– Я? К Ленинграду.
– До самого Ленинграда?
– И до Ленинграда дойду.
– Не дойдешь.
– Почему же?
– А так.
– Извините, внешность обманчива.
– Это верно. А ты сам-то кто?
– Я? Из Порхова. Архивариус.
– А-а… – Иван впервые слышал такое слово, что оно значит, не знал, но кое о чем скумекал. – Тогда другое дело, – сказал Иван. – А меня от травы да молока совсем свалило. Может, поглядишь?
– Что?
– Ну… метель.
– Какая метель?
– Ну… за кусты бегаю.
– Не понимаю, зачем мне смотреть-то?
«Не то!» – догадался Иван, помедлил и спросил на всякий случай:
– Может, хлеб у тебя есть?
– Есть немного.
– Может, молока хочешь?
– С удовольствием! Не откажусь!
– Ну, тогда пойдем! Побалуемся!
Они пришли к стаду. Иван надоил молока, угостил архивариуса. Съел полбуханки хлеба. Стыдновато, конечно, было, да что поделаешь! Не до стыда. После еды Ивана сморило в сон.
Он лег в тень под кусты, прикрыл лицо кепкой, но из-под кепки в щелку посматривал на архивариуса. Кто знает, что за человек, но пусть попробует пошалит… У меня, брат…
Проснулся он оттого, что рядом громко говорили. Прислушался.
– Здесь хозяин есть, с ним и договаривайтесь.
– Какая разница, кто хозяин.
– Нет, не имею права.
– А в чем, собственно, дело? – спросил Иван.
– Гражданин просит корову продать.
Иван, насупясь, взглянул на пришельца.
– В чем дело?
– Да я расписку оставлю, чего там. С печатью, – сказал пришелец. Был он широколицый, плотный, слегка лысоватый. Выражение лица такое, как будто куда-то очень спешил и досадовал, что задержался на минуту. Возле ног его стоял чемодан.
– Кто такой? – спросил Иван.
– Какая разница – кто? Заплачу. Сколько надо?
– Не продается.
– Мне кусок мяса. Остальное вам останется. Хорошо заплачу.
– Иди, иди…
– Да я тебе столько дам, старик… Дом построишь, велосипед купишь! – Он повалил чемодан, рывком распахнул: – На! Сколько надо, бери.
Иван взглянул, да так и обмер. В чемодане рядами, вплотную одна к другой, лежали нераспечатанные пачки денег.
– Вот, мало одной, еще бери! На!
Пришелец, будто кирпичами, постучал одна о другую пачками.
Иван ошалело глянул на архивариуса, опять на чемодан. Ядрена Феня! Он в жизни не видел столько денег. От них пахло краской, новенькие все! Больше, чем в магазине!
– У вас не свои деньги, – вдруг сказал архивариус.
– А тебе какое дело, свои – не свои. Разберись сейчас, что свое, что не свое.
– Государственные деньги. И печать государственная.
– А тебе что? Контролировать собираешься? А коровы у тебя свои?
– Разбазариваете государственное!
– Пошел ты! Где сейчас государство, ищи! Вон, до Питера немцы!
– Мы – государство!
– Кто-о?
– Предъявите документы!
– А вот этого не хочешь!
В тот же миг Иван, резко прыгнув, схватил чемодан. Все это было настолько неожиданно, мгновенно, что ни архивариус, ни пришелец не успели и шевельнуться. Они удивленно и растерянно смотрели на Ивана. Да и сам он такого, признаться, не ожидал.
– Отдай! – сказал пришелец, и его губы побелели. Он шагнул к Ивану. А Иван поддернул рукав, подразмахнулся и…
– Стой! – взвизгнул архивариус.
Ивану опалило лицо. Сверкнуло прямо в глаза. Он увидел черную дырку ствола пистолета, сочащийся из нее дымок и палец незнакомца, который дернул спусковой крючок.
Иван быстро ладонями провел по лицу, по груди. Жив?.. Жив!.. Задохнувшись, глотнул.
– Стрельнул, а? – недоуменно сказал Иван, он будто еще не верил. – Стрельнул? – спросил он архивариуса, как будто искал подтверждения, и понял – стрельнул!
– Ах ты гад! – прохрипел Иван и вцепился в руку с пистолетом.
Он не соображал уже ничего. Отталкивал виснущего архивариуса, сгоряча зазвездил и ему пару раз в ухо, распорол на себе рубаху.
– Отстань! – наконец, будто очнувшись, сказал Иван все еще державшему его архивариусу, хотя пришелец уже удрал. Вытер вспотевший лоб. Поправил сползшие штаны. Хмурясь и хромая больше, чем обычно, прошел по поляне.
И вдруг заново, будто первый раз в жизни, увидел траву, коров, кусты, а над ними синее небо, а на небе – облака, белые, пронизанные светом. И этот свет кругом, в листве, струится от стволов берез, желтыми зайчиками рассыпан по хвое. И оттого, что неожиданно нахлынуло на Ивана как откровение, как открытие, он растерялся, понял вдруг, что всего этого для него могло и не быть, и все это – жизнь!
– А ты что уставился, смотришь! Я тебе не портрет! – закричал Иван на архивариуса. – Что рот открыл? Пошел отсюда!
– Да я…
– Проваливай, говорю! Тоже мне… Замухрыга!
Архивариус молча поднял кепку, отряхнул ее, стукнув о ладонь, надел и, не взглянув на Ивана, пошел.
Иван отвернулся. Он слышал, как архивариус уходит, шаги все тише, а когда взглянул, архивариус был уже далеко.
– Эй! – позвал Иван. – Слышь!
Архивариус, не оборачиваясь, шел, устало опустив руки и понуро наклонив голову.
– Эй! – погромче крикнул Иван. – Послушай, дружок! Как там тебя… – Иван догнал архивариуса. – Ну! Ты чего? Подожди…
Архивариус остановился.
– С деньгами-то что будем делать?
– Не знаю. Как хотите.
– Да ты никак обиделся? Зря ты. Ведь я чуть не погиб, пойми. А у меня ведь четверо девчушек, баба… Ведро вот починить просила. Ты пойми.
– Я понимаю.
– А я ведь мясной.
– Я понимаю, я не сержусь, – вдруг быстро заговорил архивариус. Он порывисто взял Ивана за руку, – Я понимаю. Спасибо вам.
– Ну, это ты зря, – застеснялся Иван. – Чего уж. Вместе были. Заодно. А тебя хоть как зовут-то?
– Тихоном.
– А по отчеству?
– Ионыч.
– Так что, Тихон Ионыч, как быть, а? Ах ты ядрена Феня, денег сколько!
Иван наломал веток, укрыл ими чемодан.
– Может, подальше куда унести? – спросил Тихона.
– Зачем?
– А вдруг тот вернется?
– Нет, он сюда не придет.
– Что с ними будем делать?
– Неси домой, потом в милицию сдашь, когда все установится.
– А ты что?
Тихон горько усмехнулся:
– А я стадо постерегу. – И рассказал Ивану, что он болен и не может идти далеко.
– Вместе, помаленьку, – пытался уговорить его Иван.
– Нет, не получится.
Иван сидел с Тихоном до темноты. Курили. Вспоминали всякое. Обменивались адресами. Тихон был из Порхова, а в Порхове Ивану случалось бывать.
С темнотой Иван переложил деньги в шелгун – заплечный мешок.
– Слушай, Ионыч, – схитрив, спросил у Тихона, – а ну покривлю душой, не отдам деньги, соблазнюсь вдруг, а?
– Отдашь, – уверенно ответил Тихон.
– Почему ж так думаешь?
– А потому, что хорошо в ухо бьешь.
– Печать у меня свинцовая!.. Эх, Тихон, Тихон! Мать честная! Где познакомились! Ну, как-нибудь еще свидимся.
2
Иван шел вдоль реки всю ночь. Лес постепенно поостыл, листва стала прохладной. В зной она бывала бархатистой на ощупь, а сейчас – гладкой. Иван торопился, беспокойно поглядывал на небо в сторону востока. Летняя ночь коротка, и вроде бы начинало светать.
Лес кончился, начиналось поле. Оно было еще сумеречным. Неподалеку виднелись две деревеньки. Между ними на сыром болотном лугу белела река. Лес огибал поле, уходил в обе стороны на десяток километров и опять смыкался за деревнями. В деревнях ни одного огонька. Коростель скрипит на лугу, скрипит, будто раскачивает изгородь.
Иван подождал и пошел лугом. От темных банек, стоящих под пригорком, у реки, пахло дымом. Где-то наверху, в деревне, гавкнула собака. И вдруг заговорили. Иван присел. Говорили по-немецки. Спокойно, негромко. Ивану показалось, что спускаются к реке. Он лег и пополз. В болотце, все ближе и ближе к Ивану, кричал беспечный коростель. Может быть, они искали птицу? Потом шагов стало не слышно. А за рекой вдруг заиграла гармошка и кто-то незнакомо запел. И гармошка пиликала по-чужому.
Шаги раздались совсем рядом. Двое молча шли к реке. Под сапогами чавкала вода. О чем-то поговорили, смолкли. Иван ждал. Они молчали долго-долго, а ему все казалось, что по сырой траве беззвучно подходят к нему… Раздался плеск воды. Заговорили уже на другой стороне реки, уходили… А где-то на лугу, в метелках конского щавеля, все так же кричал и кричал коростель.
Иван выполз за деревню, за последнюю баньку, поднялся и, сгорбившись, прижимая к груди мешок, побежал.
Уже совсем рассвело. Вставало солнце. Его еще не было видно, но розовые облака над лесом постепенно уменьшались, таяли.
Иван шел лугами, по которым, как стожки сена, были редко раскиданы ракитовые кусты. Одежда на нем промокла и была желтой от налипшей цветочной пыльны. Так он шел долго, присматриваясь и прислушиваясь, пока не ощутил вдруг неясную, неосознанную тревогу. Как будто что-то случилось, но Иван еще не догадывался, что именно. И тогда он пошел медленнее, прижимаясь к кустам, крадучись. Постепенно Иван распознал запах табачного дыма, который примешивался к густому настою луговых трав. Запах делался все резче. Кто-то кашлянул. Иван на четвереньках прополз, выглянул за кусты и увидел человека в военной форме. Он сидел на коряге, курил мечтательно, с грустью глядел в небо. Это был белобрысый мальчишка с розовыми прозрачными ушами.
– Кхе, – сделал Иван.
Парнишка вздрогнул и резко обернулся.
– Доброе утречко, – сказал Иван.
Парнишка не ответил, насупясь, следил за Иваном.
– Отдыхаешь? – спросил Иван, направляясь к нему.
– Стой! – вдруг резко вскрикнул парнишка.
– Ты что?
– Ни с места!
– Ты мне, что ли? – удивился Иван. – Да ты что, очумел?
– Не двигаться!
– Ты не очень-то шибко ори, рядом немцы.
– Где? – разом изменившись, поспешно спросил парнишка. Форма на нем была еще совсем новой, не выгоревшей на солнце. Иван только теперь заметил, что обе ноги у парнишки перебинтованы.
– Да недалеко. В двух деревнях видел.
– Со всех сторон замкнули… Обложили… С востока идете?
– Да.
– А сводку знаете?
– Нет. Я и сам как ты.
– Не-ет, уж извините! – язвительно усмехнулся парнишка. – Меня к себе не присоединяйте. Если бы я был здоров, я уже давно бы до своих дошел. А вы в другую сторону бежите. Сматываетесь?
– А ты откуда знаешь, куда я бегу?
– Я таких гавриков уже видел! Всякая падаль промелькнула.
– Ну, ты не очень-то!
– Что, не нравится! Пошел отсюда!
– Не кричи!
– Проваливай, говорю!
– Ты потише!
– Проваливай, шкура! – завопил парнишка, и голос его, еще детский, налился слезами и стеклянно хрустнул…
– Тьфу! – Иван сплюнул и пошел, зло заламывая ветки и поддавая ногами траву.
«Да ведь он же один! – вдруг будто кто-то со стороны шепнул Ивану. – Ведь он боится!»
– Ах ты, елки зеленые! – удивленно воскликнул Иван, хлопнув себя по коленям. – Ну как же я!.. Ведь он ранен! И мальчишка, мальчишка совсем.
Иван почти бежал обратно, радуясь, что догадался вовремя, не ушел слишком далеко. И что сможет помочь.
– Паренек! – позвал Иван, подходя к кустам, в которых оставил военного. – Эй ты! Не бойся, это я вернулся. Где ты?
Но никто не отвечал. «Что ж это? Место перепутал? Или убег куда?» – подумал Иван. Он раздвинул кусты и увидел его. «Нет, здесь!» Парнишка лежал в траве возле коряги. Лежал, подмяв длинные стебли иван-чая, лицом вверх. С лица взлетели мухи.
– А! – вскрикнул Иван. – Что ж ты натворил! Что ты сделал! Зачем же ты так? – Он подергал его за плечи. – Сынок! Слышишь? А? Ну зачем так?.. Эх! – Иван ударил ладонями об землю, рванул траву. – Эх, а ерепенился! А сам…
Иван шел, сгорбившись больше, чем обычно. Он не смотрел под ноги. И почему-то все мерещилось ему, все будто виделось, припоминалось розовое прозрачное ухо, как у Настьки…
Лес сменился, стал березовым, редким. В нем было так светло и просторно, будто шел Иван по гребню горы. Под ногами похрустывала жесткая игольчатая трава, кое-где курчавился коричневый подгоревший папоротник.
Наконец лес и вовсе кончился. Иван вышел к настоящей, полноводной реке. На противоположном берегу сразу же за лугами начинались поля. Кое-где кучно темнели деревья. Этот берег был крутым, по самой кромке росла верба.
Иван решил передохнуть. Он скинул мешок, умылся и прилег под вербами. Слушал, как журчит вода, как тенькают птицы. И незаметно заснул. Приснилось ему, будто идет он по деревне, а Василий грозит из окна.
«За что, батька?» – удивился Иван.
«А куда Макар телят гонял, знаешь?..»
Иван очнулся, ему почудилось, что близко заговорили. Разом прижался к земле. На противоположном берегу, несколько наискось, расположилось человек двадцать немцев.
Некоторые еще раздевались, другие входили в воду, а трое плыли на этот берег. И один был уже совсем близко. Он оглядывался и что-то говорил приятелям. Его сносило течением, и вылезти он должен был как раз возле того места, где лежал Иван. Двое поотстали, затем повернули и поплыли обратно. А этот приближался. Иван ждал. Он оглянулся, но нигде поблизости ни камушка, но у него уже зачесались ладони, и тот суматошный азартный зуд, что бывает перед дракой, охватил Ивана. А немец приближался. Он был краснолиц и крепок. Скуласт. Подплыл к берегу и, гулко отдуваясь, встал на ноги, метрах в двух от Ивана. Тогда Иван осторожно раздвинул кусты и высунулся. Немец будто остолбенел, увидев Ивана, зрачки его удивленно расширились, а брови поползли вверх. Иван и немец смотрели друг на друга. Иван – на голого белого мужика, а немец – на заросшее одноглазое лицо. Затем Иван вдруг вытянул вперед руку, наставил на немца палец и гулко сказал:
– Пук!..
И немец упал…
Иван так и не понял, что случилось.
«Ишь ты какой, – думал, уходя в лес, Иван. – Кишка тонка. Подожди-ка маленько… Подожди!..»
Он чувствовал в себе удивительную уверенность, ощущая бурлящую, цепкую жилистую силу. Поругивался шепотком, но не от злости или обиды, а просто так, от какого-то неудержимого и непонятного чувства. И вроде бы усталость пропала. И хромота – куда подевалась она!
Иван подошел к роднику. Зайдя по колено в воду, вымыл руки, затем лицо. Умывшись, подождал, пока осядет муть, наклонился, чтобы напиться, и увидел отражение тех, что остановились позади. Иван оглянулся. Два красноармейца, с винтовками наперевес, смотрели на Ивана. Третий развязывал мешок.
– Что там, Миронов?
– Посмотрите-ка, товарищ командир!
– Деньги!
– Здоро́во, ребята! – обрадованно сказал Иван.
– Ух тип! Н-да!.. Рвач! Хапуга! А ну, р-руки!.. Кто такой? Откуда?
– Да вы что, братцы? Своих не узнаёте?
– Тихо! Гусь! Кто это тебе выдал?
– Отведите подальше, Миронов.
– Что вы, ребята! Ядрена Феня! Мужики! Да вы что это? Ах вы гады! Меня, Реброва? Да вы что это, рехнулись?
– Подождите, Миронов. Кто такой?
– Кто я? Ребров. Реброва не знаешь?
«Пронесло! – радостно подумал Иван. – А то сейчас бы продырявили, а там разбирайся, доказывай».
– Ты сначала разберись, а то сразу – ведите! – укоризненно сказал он командиру. – Вон тут рядом немцы купаются.
– Где?
– Да вон… Едва удрал. – Иван первым направился к реке.
– Ладно, сейчас посмотрим. А ты не мешай, батя. – Командир что-то тихо сказал красноармейцам, и они, пригнувшись, побежали вперед.
3
Иван весь день и всю ночь шел к дому. Уже светало, когда он подошел к своей деревне. Был тот час, когда умолкает все. Не поют птицы, не возится в кустарнике ветерок, даже трепетные осины тихи, и деревья, будто подвытянувшись, привстав на цыпочки, приготовившись, что-то высматривают вдали и ждут – чутко и напряженно.
Иван остановился возле верб и долго вслушивался. В густом сиреневом сумраке не различить было отдельных деталей, все слилось воедино, и только крупно вырисовывались на фоне поблекшего неба крыши изб да кроны столетних дубов.
Из предосторожности Иван не пошел дорогой, а свернул на тропинку и, пробежав через огороды, вдоль поросшей бурьяном канавы, вышел к избе Василия. Подождав и еще раз послушав, Иван ударил тихонько в раму. В избе завозились, и по глухому покашливанию, по тяжелому редкому скрипу половиц Иван узнал Василия, который вышел в сени.
– Батя, – не дожидаясь, когда откроют, позвал Иван. – Батька. – Он торопливо шагнул в темные сени и уткнулся лицом Василию в плечо.
– Ты? Жив?
– Жив, – чуть не всхлипывая, ответил Иван.
– Целый?
– Цел. А вы как тут, батька, как мои?
– Живы. Все живы. Ну, проходи.
Они вошли в избу. Узнав Ивана, поднялась с кровати жена Василия.
– Ребров? – спросила тихо.
– Он самый!
– Вернулся! Ну, слава богу!
– А хрен мне будет! Что это вы вроде бы одетыми спите?
– Солдаты заходят. То дорогу узнать, то хлебца попросят. Все ночи идут, к фронту пробираются… Я думала, опять какой-нибудь стучит, не ожидала, что ты. Далеко ли был?
– За Дедовичами.
Иван понял, что тем самым у него спрашивают, далеко ли отсюда фронт, и он сам спросил о том, что теперь его больше всего интересовало:
– А эти… не заезжали сюда?
– Побывали. Ушли. Всех собак перестреляли. Теперь своя гадина из щелей полезла. Хуже чужих.
– Кто?
– Минька Салин откуда-то появился. До войны и не видели, а теперь – тут. Вторую неделю житья не дает. В Полозове квартируется, а сюда – почти каждый день. Перестрелял сколько. Говорят, вчера Митрича…
– Полозовского?
– Ну!
– Так это же троюродный братан ему!
– Вот и братана!.. А сейчас тут по деревням солдат ловят. Есть еще, которые по деревням остались, раненые. К немцам в Новоржев их отправляют. А которые ходить не могут, тех значит… не берут.
– Гады!
– Всегда так. Сидят притаившись, а как только у людей какая беда случится, тут и появляются.
– Ну гадюка! Жаль, что я тогда у амбара ему скулу не свернул, попался бы он мне!
– Ты зайди домой, взгляни на своих, да надо бы тебе пока припрятаться. А может, и домой не заходи, Наташку сюда позовем.
– Это почему же?
– Да так лучше. Ты человек горячий. И раньше с ним не ладил. Припрятался бы пока.
– Что ж, так, значит, тайком и жить у себя дома? Хорошенькая песня! Ничего не скажешь! Нет уж, пусть выкусит!
– Ну, гляди, Ваня. Как бы хуже не было. Зол он на тебя.
– Будь что будет, а в подпол не полезу. Не из той породы.
– Шутки тут плохи. Ты еще только пришел, а мы тут уже всякое видели.
– Ну ладно… Чего там!.. Пойду. Потом еще поговорим.
И, прихрамывая, Иван пошел к своему дому.
На крыльце он зачем-то пошаркал ногами по свежему венику, хотя ноги и были сухими. Только чуть звякнул щеколдой, как Наталья сразу же выглянула в окно и тотчас узнала его и еще в избе заплакала, запричитала. И так, приговаривая, бежала через сени, гремела запорами.
– Ох, родной-то наш пришел, родненький!
– Ну ладно, – сказал Иван, пытаясь высвободиться от нее. – Ладно, не вопи, не буди ребят, пусть выспятся. Когда уходил, можно было реветь, а теперь незачем. Да ладно тебе, хватит.
Но Наталья еще долго не отпускала его, все всхлипывала.
– И не думала, что увидимся, встретимся. Худой-то какой, тощий…
– Не реви, ну ладно.
Иван подошел взглянуть на девчушек. Они, все четверо, разметавшись, спали на одной кровати. Иван стал так, чтобы Наталья не видела, что он смотрит на детишек, стеснялся почему-то Иван этого, а сам подумал с любовью:
«Вон какие вытянулись! Здоровенные, что кобылицы!»
А Наталье, которая спросила: «Чего ты?» – сказал:
– Курева у тебя тут нигде не припрятано?
Наталья приготовила завтрак и, пока Иван ел, сидела напротив и смотрела на него.
