Текст книги "Повести"
Автор книги: Павел Васильев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 22 страниц)
Филимонов разволновался, разнервничался, он встал, резко оторвал от газеты кусок на закрутку, стоя, скрутил цигарку, отщипнул с одного конца.
– Ты думаешь, я забыл, как моих расстреляли? Мальчонку моего малого? И никакого суда, никакого следствия. Так просто. А за что? Мальцу седьмой год шел. Малец еще скворечники мастерил, на березки развешивал.
Филимонов, высокий, сухощавый, стоял и курил, глядел куда-то в пространство и будто рассматривал там что-то видимое только ему одному.
– Мы, Демид, с тобой большие жизни прожили. Вот о ней, о жизни, и думал, припоминал все. И я уже не молод, хоть и намного моложе тебя. Тоже постарел, голова седая. Все тело в шрамах, пулями да осколками исколото. Пока партизанил, пока сутками да неделями в болотах лежал, комары ведро крови высосали. А разные мы с тобой жизни прожили, по-разному будем отчитываться. Твои по лесам бегают. И я бегал. Только и это по-разному. А мальчонку мне… ох как жалко! Жену жалко. А мальчонку… Сегодня всю ночь плакал. Курю вот… А видишь, табак мокрый.
– Значит, повезешь? Не верите?
– Повезу.
– Смотри, Федотыч, на свою душу грех не возьми!
– Перед кем? Перед тем, кто наверху, или перед теми, кто в землю зарыт?.. Они для меня главный бог. Вот тут, под ребром, день и ночь скребут.
– Тех не вернешь. А хуже нет, Федотыч, когда душа всю жизнь скулит, по себе знаю. Не ошибись.
– Знаешь, сколько на одном нашем поле обелисков поставлено? Считал? А я знаю. И каждый как палец вверх из-под земли торчит: «Не забудь, Филимонов!» И знаешь, дед, если говорить словами твоих святителей, – Филимонов глянул в передний угол, – не дрогнет в моей руке секира… Запомни это!
Следователь проснулся только часу в шестом.
– Ночь прошла спокойно, эксцессов не было? – спросил он Филимонова. – А я, честно говоря, опасался. Сейчас отправимся.
Пришел колхозный бригадир, сообщил, что еще вечером, по указанию Филимонова, отправил в район нарочного сообщить о случившемся и что запряжена лошадь – если понадобится, можно использовать. Следователь сказал, что будут ждать, пока еще кто-нибудь приедет из района. Рисковать не стоит.
Демид переоделся, умылся, приготовил и завернул в салфетку харч на дорогу.
– До обеда еще не скоро, путь дальний. Позавтракать разрешите, – попросил Демид.
– Завтракайте, – разрешил следователь.
Демид вынул из холодной печи горшок, налил в миску щей. Перекрестившись, сел за стол, посолил щи. Намочив палец, собрал им со столешницы хлебные крошки и бросил в рот. Затем взял нож, неторопливо, тщательно соскреб с лезвия присохший, зачерствелый мякиш, приложил большущую, похожую на жернов, буханку хлеба к груди, придерживая левой рукой, начал отрезать, потянул нож от левой ладони к груди. Поднатужился, приноровился, быстро, резко вскинул голову, глотнул громко и, выставив вперед кадык, резанул по шее чуть выше ворота.
Следователь ойкнул и оцепенел. Метнувшись по-кошачьи, Филимонов, опрокинув скамейку, упав на Демида, поймал его руку, а другой рукой, левой, перехватив поперек, вместе с ним повалился на лавку.
– Полотенце! – закричал Филимонов следователю. – Полотенце!
Следователь бестолково заметался по избе, тыкаясь то в один, то в другой угол, не находя полотенца, подвывая испуганно: «Ай-яй-яй!» – и хватая что ни пришлось дрожащими руками.
– Да вот оно! Скорей!
Демид хрипел, пытался еще освободиться от Филимонова, но тот цепко держал его, зажимая рукой рану.
– Эх ты, Демид Никифорович!.. Зачем же так?..
– Что, все? Все? – мельтешил рядом следователь.
– Коня запрягай!.. Еще полотенце!.. Коня скорее!..
16
Егор и Степан шли на добычу, пробирались лесом. Ночь была темной, морозной. Небо забило тучами, ветер сек по хвое ледяной крупой, было слышно, как она, будто крупная дробь, скатывается по ветвям, постукивая. Стволы елей постанывали, и весь лес гудел. Но только в такую ночь и можно было идти, чтобы сразу замело след.
После убийства Кудрявчика Баркановы, понимая, что их будут искать и наверняка уже ищут, подались в леса под Красные Струги, за сто верст, и там перебивались несколько летних месяцев, не задерживаясь на одном месте больше суток – путали след. Но в чужих незнакомых местах было особенно тревожно, боязно, и по чернотропу они вернулись обратно, полагая, что когда-то ведь должны прекратить поиск. Укрылись на Черных мхах, выбрав среди топи единственное сухое место, вырыв там землянку. Сутками не вылезали из нее, чтобы не следить снег, зябли, не решаясь развести костерок, – по болоту запах дыма держится долго.
Жили впроголодь, но все равно скудные запасы скоро кончились – и надо было где-то доставать жратвы. Без этого не просидишь. Однако страшно было выходить за болото. Вот уже больше недели держались на одной клюкве. От нее обожгло все во рту, узлами связало кишки. Но терпели, ждали непогоды, а как только разыгралась она, завихрило, подняло ветром снег, отправились на добычу.
Они вышли еще днем и шли мимо деревень, напрямик, снежной целиной. А теперь оба уже не знали, куда идут, – темнота была густой, лес казался бесконечным, и лезли они почти на ощупь. Не разговаривали. Лишь изредка, упав в яму или скатившись куда-нибудь под елку, откуда повыветрило снег, Егор поминал бога и всех святителей. Степан отставал. От усталости у него дрожали и подгибались в коленях ноги, ветром забивало дыхание. Степану казалось, что они повернули и идут обратно, в сторону землянки. Он сказал об этом Егору, но Егор сурово молчал, лез и лез через валежник. Степан понял, что Егор и сам не знает, в какую сторону и где сейчас идет.
– Слышь, посидим, – попросил Степан, с трудом перевалив через ствол рухнувшей ели.
– Нельзя садиться, закоченеем. Вон, я весь мокрый!
– И я мокрый.
– Ну, идем, идем. – Егор подождал Степана. – Пить хочется. – Подцепил на рукавицу и полизал снег, – Как пить хочется!
– Вроде кричит кто-то, – сказал Степан, прислушиваясь.
– Где? – Оба притихли, насторожились.
– Да нет, – сказал Егор, – не слышно.
Но они все еще ждали, не двигались.
– Кричит, – сказал Степан. Теперь уже отчетливо был слышен звук.
– Волк, – сказал Егор. – Тоже, сука, пожрать ищет. Пойдем!
Они опять полезли, разгребая снег. Теперь скользили куда-то под уклон.
– В такую погоду обычно не воет, – сказал Степан. – В морозы, когда тихо, воет.
– Хрен его знает, чего он.
– Слышишь, не туда идем.
Егор опять ничего не ответил.
Они миновали низкорослый ельник, шумящий на ветру, как пожар, и вышли в поле. Здесь мело вовсю. Снизу, из-под ног, задирая полы шуб, вздымало снег и тянуло куда-то вверх, высасывало со свистом. А вверху метало, кружило. Холодный ветер пробивался под одежду, обжигал кожу. Егор и Степан шли, повернувшись к ветру боком, наклонившись, почти падая. В лесу все-таки теплее, а здесь будто бежишь раздетый. Тепло не держится.
– Может, в лес свернем? – крикнул Степан.
– Го… га… ло… лу, – прокричал что-то Егор в ответ. Он побежал, и Степан поднажал, чтобы не отстать.
Так они еще долго бежали по картофельному полю, под ногами хрустела сваленная в кучи картофельная ботва. Степану казалось, что он закоченевает. В лесу он вспотел, а теперь до боли прихватило пальцы рук и кожу на лице. Егор вдруг остановился, и Степан ткнулся в него.
– Что?
Они всмотрелись и различили черные ветлы и небольшое черное строение. Пахнуло дымком и разопревшим в кипятке березовым листом.
– Баня, – сказал Егор. Они подошли с подветренной стороны, осторожно ступая, обошли с угла. Егор открыл дверь в сенцы. – Натопленная, кажется. Недавно мылись, еще пар есть.
– Что, суббота сегодня?
– А шут ее знает.
– Вот хорошо! Хоть погреемся!
В мыльной было жарко и сыро – чувствовалось, кто-то недавно здесь парился.
– Отдохнем, – сказал Степан. – Хоть немного.
Егор присел возле тусклого окна, снял из-за спины винтовку.
– Вот где рай-то.
Но за стенкой вдруг что-то стукнуло и раздались голоса. Егор и Степан разом испуганно вскочили, ринулись в сенцы.
– Идут!
Бежать уже было поздно, они прижались в углу за дверью.
– Давай на чердак! – скомандовал Егор, став на скамейку. Он помог Степану, подтянув его, вцепившись в воротник шубы. Степан тяжело упал на живот, пополз, осыпая с чердака сухую глину.
– Ой, тут кто-то есть! – испуганно воскликнула девчушка, приоткрыв в сенцы дверь и услышав, как что-то прошуршало. – Кто тут?
– Никого там нет, – сказала вторая девчонка и, светя фонарем, прошла вперед. – Есть кто или нет? – заглянула в мыльную. – Никого нет, вечно ты боишься! Раздевайся, вон, еще каменка горячая.
Они разделись и стали мыться. Егор и Степан слышали плеск воды, их приглушенные, веселые голоса, смех.
– А когда кино кончилось, Мишка мне и говорит: «Что это вы сегодня такая невеселая? Не танцуете? Обычно, говорит, всем девушкам киномеханики нравятся, а вы танцевать не желаете». А я, говорю, механиков не люблю, противные они, воображалы, из себя бог знает что воображают.
– Так и сказала?
– Ну! Так он после этого, понимаешь…
В сенцах опять заскрипела дверь, кто-то долго, неуклюже влезал.
– Девки! – позвал сиплый мужской голос. – Еще моетесь?
– Да!
– Воды еще принести?
– Нет, не надо. Хватит, папа.
– Ну ладно, мойтесь, полуночницы.
Девчата вымылись быстро и вышли в сени одеваться. Вынесли фонарь, торопились. Егор чуть привстал, глянул. И Степан увидел в его зрачках злые алчные огоньки. Девчата разговаривали.
– Нюрк, что я знаю?.. Сережка мне сегодня сказал.
– Что?
– Не скажу.
– Ну что, что?
– Не скажу!
– Ну, перестань!
– Все равно не скажу.
– Ну, как хочешь.
– Сказал: «К Нюрке свататься скоро пойду».
– Врешь! – счастливо, полузадохнувшись, воскликнула Нюрка.
– Честное слово, правда!
– Так и сказал?
– Да.
– Врет все!
А сама верила, верила.
Девчата ушли. Егор и Степан спустились с чердака, вернулись в мыльную.
– Конечно, врет! – с какой-то затаенной злобой сказал Егор.
– Ну, почему же врет? – возразил Степан. Но он и сам отчего-то разозлился. А ничего ведь такого, собственно, не было здесь сказано, все простое, обычное. Но это-то и разозлило его. Вот ведь живут люди, думают, говорят о чем-то.
– И нам помыться бы, – сказал Степан.
– Обойдешься.
– С лета не мылись. Эти… бекасы завелись. Может, на камнях рубахи пожарить?
– Погреемся да пойдем.
– Отдохнуть бы.
– А жрать что-то надо?
– Теперь наша забота только о еде.
– А что же… Схватил кусок, весной помоешься.
– Совсем мы заскорузли в этой землянке. Дымом пропахли. На людей стали не похожи.
– Ничего, весны бы только дождаться. Филимонова надо поймать. Да вот дома его все нет. Шастает где-то. Наверное, нас выслеживает… Тихо!..
В сенцах что-то стукнуло, там, возле двери, кто-то возился, отаптывал с валенок снег. Взялся за скобу. Егор и Степан схватили винтовки. Прицелились, замерли. Дыхание у них перебило. Они сидели молча, напряженно глядели на дверь. В сенцах еще повозились, и дверь отворилась. Сначала в помещение просунулся фонарь, а потом боком вошел человек. Он остановился и недоуменно смотрел на направленные ему в грудь винтовочные стволы, на угрюмые, бородатые лица, настороженные глаза. Он не испугался, долго рассматривал их, держа на весу фонарь, потом как-то уж очень спокойно и по-деловому глянул в угол, взял с полка пустое ведро и вышел. И когда выходил, долго перетаскивал через порожек ногу, Егор и Степан увидели под штаниной протез. Другая нога была в валенке.
За дверью неторопливо проскрипели шаги, и стало тихо. Егор и Степан, сжавшись, притаившись, как кошки, готовые к прыжку, еще некоторое время сидели молча в темноте и смотрели на дверь. Потом они разом, не договариваясь, выскочили из баньки и побежали. Бежали прочь, в поле бежали, не оглядываясь, и хоть знали, что за ними не будет сейчас погони, но было им страшно. Вот так же, наверное, с таким же непреодолимым ужасом убегает рысь от безоружного человека, если этот человек взглянул ей в глаза.
Остановились уже в лесу. Отдышались.
– Гад! Может, его пристрелить надо было? – сказал Егор. По по интонации голоса, по тому, как он сказал это, ясно было, что Егор не мог, не решился бы пристрелить. Он бежал от человека.
– Инвалид, – сказал Степан.
– Инвалид, – повторил Егор. И этим они сказали многое, и оба подумали: хорошо, что темно и не видят друг друга.
Они пошли.
Теперь они брели еще более усталые, чем прежде. Егор не просто матерился, падяя в ямы или спотыкаясь о пни, а вроде бы хватал зубами кого-то во тьме.
– Пожрать бы, – сказал Егор, и Степан понял, что сейчас они должны будут сделать все, и все сделают, лишь бы достать еды. Теперь они пойдут на все.
Теперь и ему, Степану, безразлично все, не жалко себя, не жалко людей, никого. Он все может. Он бездомный, безразличный, как зверь, он понимает теперь только голод и страх. Голод. И это гонит его вперед. Он знает, что надо достать где-то хлеба, мяса, набить желудок – ждать. Ждать неизвестно чего, но в этом логове, именно в нем, непроветриваемом, грязном, сыром, – ждать! Ждать и ждать. Ждать! Смотреть на дверь, слушать и притаиваться, и ощериваться, и прижиматься спиной к стене. И сейчас они добудут еду, убьют теленка или барана, положат на плечи остывающее, пахнущее кровью мясо и понесут его. Теперь им все безразлично.
Так он шел разбойничьим шагом, и в теле у него появлялась новая звериная сила и звериная злоба.
Они опять вышли в поле, одежда, отогревшаяся в теплой бане, обледенела. И вдалеке, за пургой, увидели огонек. Светилось где-то окошко. Пошли к нему. Шли крадучись, глядя вперед, в эту светлую точку, озлобленно и настороженно цепляясь за нее глазами.
Подошли к избе. Егор сделал Степану знак рукой, чтобы Степан ждал, а сам подкрался к окошку, заглянул.
– Что там? – подойдя и привстав на завалинку, шепотом спросил Степан.
В избе молодая женщина в одной нижней рубашке сидела напротив лампы и кормила грудью ребенка.
И вдруг из-за угла избы тявкнула собачонка. Она выскочила и бросилась к Егору, залилась громким лаем. Егор, замахнувшись на собачонку, отшатнулся к изгороди. И сразу же в другом дворе загумкала собака, ей отозвалась еще одна. И по всей деревне залаяли собаки.
Егор и Степан шли вокруг огородов, огибая деревню, а собаки лаяли на них.
И опять Егор со Степаном шли лесом и снова полем. Так они кружили по окрестности, а ночь уже подступала к рассвету.
Они вошли в деревню и постучали в дверь крайней избы.
– Кто здесь? – заспанным голосом, выходя в сени, спросила женщина.
– Свои, – надавив на дверь и пригнувшись, тихо сказал Егор.
– Кто «свои»?
– Что, не узнаешь? – сказал он так же спокойно и тихо.
Женщина подождала, помедлила, очевидно пытаясь припомнить, кто же это, и отворила. Она ойкнула, но Егор уже прошел в избу.
– Тихо, тетка, – Степан закрыл дверь.
– Чего надо-то? – испуганно глядя на винтовку, спросила женщина.
– Кто это, мам? – высунулся с печи белобрысый подросток. Он глянул, прищурясь, и вмиг вся сонливость исчезла, он сел и, спустив с печи ноги, хмуро уставился на вошедших.
– Собери-ка поесть, – приказал Егор женщине. – Да побыстрее. Не рассматривай, нечего смотреть.
Женщина сразу засуетилась возле буфета, все еще быстро и боязливо посматривая то на Степана, то на Егора.
– А вы кто такие? – строгим сердитым баском спросил подросток.
– Не твое дело!
– А что вы врываетесь?
– Заткнись давай!
Из-за плеча подростка выглянула девочка, маленькое курносенькое личико, растрепанные волосенки. Испуганно прижалась к брату.
– Деньги есть? – спросил Егор.
– Никаких денег у нас нет, – ответил подросток.
– Да какие же у нас деньги, – плаксивым голосом сказала женщина. – Одна работаю, а вон двое на шее.
– Сколько есть, все давай.
– Нет у нас, – повторил подросток.
Но Егор уже шарил по мелким ящикам буфета.
– В сундуке, наверное?
– Пусть берет, пусть! – сказала женщина, покопалась в жестяной банке из-под чая и швырнула на стол несколько затертых бумажек.
– А ты особо не вякай, – сказал Егор подростку. – А то вот прикладом по скулам как садану!
Но подросток ничего и не говорил, он пристально смотрел на Егора, и на губах его была презрительная гримаса: «Мерзавец!»
Женщина поставила на стол тарелку с квашеной капустой, выложила хлеб. Егор и Степан жадно набросились на еду. В избе было тихо, только слышалось, как они торопливо жуют, глотают, да в лампе потрескивал фитиль. И Степан расслышал, как девочка шепотом спросила у брата: «Кто это?» Степану почудилось, что брат ответил: «Бандиты».
– Ты, тетка, никому не говори, что мы тут были, – пригрозил Егор. – И своим скажи, – он кивнул в сторону ребятишек, – чтобы рта не открывали. А то под открытым небом будешь ночевать. Поняла? Зерно есть? Где зерно? Соль?
– Проваливай отсюда! – спрыгнул с печи подросток.
– А, сука! – Егор ударил его наотмашь.
– Сынок, сынок! – закричала женщина, оттаскивая и закрывая собой мальчишку. – Бери вон, в чулане! – крикнула Егору.
Егор полез в чулан, а женщина сердито затолкнула подростка в угол за занавеску. Егор втащил в избу тяжелый мешок, развязал и часть зерна отсыпал на пол.
– А ведь ты Барканов? – вдруг сказала тетка.
Егор вздрогнул и приподнял голову.
– Твоя мать к нам в гости ходила. Моей старшей сестре подружкой была.
Егор покатал мешок, поворочал нерешительно и, зло сплюнув, вскинул на плечо.
– Обозналась… Не было у меня матери…
Оглянувшись, Степан увидел устремленные на него ненавидящие детские глаза.
«А мои-то ребятишки? Тоже… Вот так же?»
Болью отозвалось у него в душе то последнее, что называлось еще человеческим.
17
Степан ввалился в землянку, крикнул:
– Милиция!
– Где?
Егор в одно мгновение очутился возле дверей, как будто и не лежал, не спал на нарах, а только и ждал этого момента. Прежде чем выглянуть за дверь, щелкнул затвором винтовки, вогнал патрон. Лицо его побледнело, а ноздри нервно раздувались.
– Много? – все еще не выглядывая, спросил он.
– Троих заметил.
– Близко?
Отстранил Степана и выглянул из-за косяка. По направлению к землянке, как по воде, заныривая и появляясь над пушистым снегом, бежала маленькая рыжая собачонка, уши будто у лисы, острые, хвост колечком. Громко тявкала. Но Егор смотрел поверх нее, на пошевеливающиеся кусты. Там шли. Только в одном месте. Снег осыпался с покачивающихся веток. Егор высунулся повыше и быстро огляделся.
Удрать еще можно. Только бежать надо в разные стороны. Обоих не догнать. Ничего, отстреляемся. С пистолетом против винтовки не попрешь.
Приближались.
Егор ждал. Прищурясь, всматривался, держал винтовку опущенной, возле колен.
– Приготовь патроны, – приказал Степану. – Все доставай.
И когда идущие были уже близко, Егор вскинул винтовку. Он вскинул ее, но еще не прицелился, а держал перед собой на весу, готовый приложить прикладом к плечу, и ждал. Собачонка остановилась, не добежав несколько метров до землянки, и, припадая, разбрасывая задними лапами снег, лаяла, оглядываясь, подзывая хозяина. За кустами притихли, валежник больше не хрустел.
«Значит, знают, зачем идут», – подумал Егор.
И вдруг совершенно неожиданно совсем близко из-за ельника кто-то выглянул. Егор увидел шапку-ушанку и лицо. Уши у шапки подняты, но не завязаны, болтаются тесемки. Лица Егор не успел рассмотреть, выстрелил. Выстрел был неправдоподобно гулким.
Собачонка, взвизгнув, отскочила и еще злее заметалась на снегу. За ельником не двигались. Стволом винтовки, одним махом, Егор сбил нависший над дверями снег, мешавший обзору.
– Мурзик, Мурзик! – позвал собачонку кто-то справа из-за кустов.
Но она не слушалась, кидалась к дверям.
– Баркановы! – крикнули из-за ельника. – Баркановы! Егор, Степан, сдавайтесь! Эй, выходите!
Егор прицелился и выстрелил по собачонке. И тогда с разных сторон защелкали беспорядочные выстрелы.
Егор не отстреливался, ждал, сидел у порога. Вниз, в землянку, вело несколько ступенек. Что-то шкворчало у порога, он взглянул и увидел, как под еще горячей гильзой тает снег. Стрельба прекратилась. Но к землянке не шли. Непонятно было, что они там мешкают. Вот прошли позади землянки.
– Обложили, – оглянувшись на Степана, сказал Егор. – Теперь хана!
– Я и сам знаю. Нашел все-таки, гад мосластый, этот Филимонов.
– Эй! – опять крикнули из-за ельника. – Сдавайтесь! Все равно не уйти. По-хорошему предлагаем, сдавайтесь!
– Не торопись, – шепотом сказал Егор Степану, будто его могли услышать. – Пусть ближе подходят. Патроны береги.
Он пил, громко глотая, и вода лилась ему на колени – он этого не замечал.
– Выходите, слышите! Зря сопротивляетесь!..
Егор схватил винтовку и остервенело, раз за разом, стал стрелять. Он стрелял по кустам, пока не кончилась обойма.
– Стервецы! – закричали из-за елей. – Сволочи! Продажные шкуры! На что надеетесь, мерзавцы?.. Много таких было!..
– Что молчишь? – толкнул Егор Степана. – Что примолк, испугался? Помирать боишься?
– Да и так жизни не было.
– До ночи только бы… Ночью они нас не удержат.
– А потом куда? Все равно не уйдешь, поймают.
– Потом…
Степана сильно толкнуло в плечо. Он даже не услышал выстрела. Просто звук пришел позднее, и сразу же перед глазами поплыли розовые круги. Степан охнул и упал.
– Попали, – очнувшись, сказал Степан. Он потрогал плечо и на ладони увидел кровь. – Вот, – растерянно и даже как-то недоуменно сказал Степан, глядя на руку. За это, длившееся минуту, замешательство, осаждающие подползли ближе. Теперь они простреливали почти все дальние углы землянки. Степан с трудом расстегнул полушубок.
– Перевяжи, – попросил Егора.
– Сам, – ответил Егор.
– Помоги.
– Сам давай.
Степан кое-как стянул полушубок и полотенцем, как мог, обмотал плечо. Попробовал натянуть полушубок, но не справился.
– Замерзну, – сказал Степан. – Подохнем, как последние скоты. Как крысы.
Но Егор молчал.
– Не уйти мне, – сказал Степан.
– Только бы ночи дождаться!..
– Уйдешь ведь? Убежишь? – спросил Степан. – Уйдешь, меня бросишь, – убежденно сказал, помолчав.
– Теперь ты не ходок, – как бы оправдываясь, ответил Егор. Он подполз к порогу и стал стрелять. Стрелял долго.
– Ну, убил кого-нибудь. Замолчали, – сказал с каким-то удовлетворением.
А Степан смотрел, как он стреляет, как нервно суетится, резко дергает затвор.
– Ни в кого ты не попал. И никуда ты не уйдешь, – сказал Степан. – Убьют тебя.
– Заткнись!
– А зачем жили? Чего добились? Что у нас есть?.. Нора! Одна нора! Я не хочу помирать. Я пойду. – Степан привстал. – Ты как хочешь, можешь оставаться, а я пойду.
– Ты что выдумал? – грозно спросил Егор.
– Я к ним пойду.
– Тебя убьют.
– Не убьют. Не тронут.
– В тюрьму запрут!
– Заслужил.
– Не пойдешь!
– Пусти!
– Сука! – Егор зло, наотмашь ударил Степана, и тот упал. – Я тебя сам пристрелю, иди! Я тебе горло перекушу, как курчонку.
– За что?
– Никуда ты не пойдешь!
– Ну, пусти… Разреши, – попросил Степан и заплакал. – Пусти, я тебя прошу, Егор. Пусти! Пожалей ребят моих, им отец нужен. Ради памяти сестры твоей пусти! Егор, умоляю тебя! Тебе же все равно, убежишь. А я погибну. Замерзну. Отпусти, а?
– Не пойдешь.
– Гад ты! Гад ползучий! Предатель! Подонешь тут. И ты никуда не удерешь.
– Вместе подохнем! Марш в угол!
Степан заполз за дверь. Он чувствовал, что кровь все сочится и он слабеет.
– Ну перевяжи хоть.
Но Егор молчал.
– Перевяжи! – крикнул Степан.
Егор выглянул за дверь, дернул затвор раз, другой.
– Кинь обойму, – сказал Степану.
Степан, приподнявшись, сел на ящик с патронами.
– Что, оглох? Кинь обойму!
– Нет, – тихо, но решительно ответил Степан. Здоровой рукой приподнял винтовку и направил на Егора.
– Дай обойму!
Рука Степана дрожала, а в глазах мутилось.
– Что? Ты что задумал?
– Не уйдешь ты теперь от меня, не убежишь, – сказал Степан. – Сдавайся!
– Положи оружие!
– Ты трус! Мерзавец! Ты оступился, а потом стал всех ненавидеть. Давыдка правду сказал, а ты…
– Брат! – взмолился Егор. – Опомнись, что ты!
– Звери мы! У зверей нет братьев. Волки!
– Стой! А-а-а!
Егор ринулся на Степана. Степан успел выстрелить. И потерял сознание.
18
Филимонов помнил теперь только одно: вот они, рядом. Всего в двух шагах, в нескольких метрах. Ясно было, теперь он их не упустит. Он сидел напротив двери, следователь чуть левее, забравшись на землянку, а третьего товарища Филимонов отправил в деревню за помощью, да чтобы срочно сообщили обо всем в район.
«Только не спешить, – думал Филимонов. – Не погибнуть сейчас, в самый нужный момент, это было бы слишком глупо».
Он не курил, хотя очень хотелось закурить и можно было одной рукой достать кисет, но не делал этого, чтобы не отвлекаться. Каждую секунду надо быть настороже.
– Баркановы, сдавайтесь! – крикнул следователь.
«Ничего, пусть посидят. Теперь они никуда не денутся, не уйдут», – думал и ждал последней, все решающей минуты Филимонов.
Когда Степан очнулся, Егор сидел у порога, винтовка лежала возле его ног. Уже смеркалось. В землянке было почти темно.
– Пить, – простонал Степан.
– Очухался? – спросил Егор. – Размазня! – И он зло сплюнул. – Судья!.. Даже убить не можешь. Стрелял бы, так уж насмерть. А теперь жди, когда скопытишься.
Степан опять заплакал. Он плакал от обиды, от своей слабости, оттого, что не смог справиться с Егором. Он теперь понял, что так и прошла вся его жизнь где-то на заднем плане. Ни своего голоса, ни своей воли. Где-то шла она кривыми, путаными тропками. Вели, как теленка на поводу.
«Теленок и есть теленок. Всю жизнь шел и теперь, как теленок, послушно иду к концу».
– Стреляй! – зло сказал Степан. – Хрен с тобой! Не боюсь я тебя. Стреляй! А я пошел!
19
Филимонов и следователь тащили Степана. Он не соображал, куда они идут и давно ли, поминутно терял сознание. А когда открывал глаза и в голове немного прояснело, чувствовал, как тяжеленные валенки, цепляясь, скребут по снегу. Рядом устало, гулко дышали Филимонов и следователь, но Степан не смотрел на них: не было сил повернуть голову.
Наконец они выбрались на светлый прогалок, опустили Степана на снег. Он ткнулся вниз лицом, щекой на заледеневшую давнюю колею, подумал: «Дорога».
– Тяжеленный все-таки. Сначала показалось, что одна только шкура, – зло сказал следователь, сняв шапку и вытерев слипшиеся волосы.
Степан лежал, не шевелясь. Кожа, кажется, припаялась к ледяшке, но не было сил повернуть голову. И не хотелось. Можно было хоть минутку, хоть чуточку передохнуть, не напрягаться, свыкнуться с болью.
– Тут нам еще топать да топать, – сказал следователь. Он прежде никогда не бывал в бою, в перестрелке, и был возбужден тем, что произошло с ним сегодня, никак не мог успокоиться. Поэтому ему хотелось говорить и говорить.
– Вот что, – вдруг перебил его Филимонов. – Ты оставь оружие мне. Да налегке беги до деревни. Пригони сюда подводу.
– Зачем это? Побредем понемногу.
– Не дойти ему.
– Потащим, пока сможем.
– Здесь прямо побежишь, а как до ручья доберешься, так направо, – будто не расслышав, продолжал Филимонов. – Обратно по следу вернешься.
– Ладно.
Степан слышал, как захрустел под быстрыми шагами снег. Он лежал, закрыв глаза, и все, что делалось вокруг, представлялось ему будто во сне. Казалось, что это не он лежит здесь на снегу, а кто-то другой, и Степан смотрит на лежащего со стороны.
– Сядь, – сказал Филимонов и потормошил его за плечо. Степан не ответил. – Садись, а то закоченеешь. Не спи!
Филимонов приподнял его, встряхнул. Степан простонал от боли. Но сел. Уперся ладонями в наледь.
Филимонов закурил. Степан глянул на него и подумал, что Филимонов мерзнет. Тот стоял ссутулясь, лицо было сосредоточенно, серьезно.
И Степан понял, что судьба его, жизнь оказались у Филимонова в руках. И он теперь этим распоряжался. И от него зависело, жить Степану или не жить.
– Подмораживает, – лишь чтобы что-то сказать, произнес Степан. Но Филимонов не ответил. Вроде бы не расслышал. – Филимонов, – тихо позвал Степан. – Мать честная! Ведь в тюрьму везешь, за решетку! Подумать только! Вот куда занесло! Сказать бы до войны об этом, не поверил бы! Разве думал…
И Степан заплакал. Близкие у него были слезы, горькие.
– Тюрьма – это тоже еще жизнь, – сказал Филимонов. – Отсидишь, выйдешь. Из могилы вот не выходят. За что ж вы, Степа, мальчонку-то моего, а? Ну, жену понятно. Жена взрослый человек. А его за что? Что он вам худого сделал?
Степан рухнул к его ногам, обхватил, прижался лицом.
– Прости!.. Прости ты меня, Федотыч!.. Прости!..
Филимонов ничего не сказал, пересилил себя. Он только щурился, глубоко и долго затягиваясь, курил.
Разлетаясь по сторонам, густо сыпались на снег горящие крошки.
