Текст книги "Чудо. Встреча в поезде"

Автор книги: Патриция Хайсмит

Соавторы: Кэтрин Уэст
сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 35 страниц)

Хоуленд пригладил свои черные усы.

– Все, что вы говорите, только укрепляет меня во мнении, что вам следовало уйти на покой лет пятнадцать тому назад.

– О, за эти пятнадцать лет мне удалось раскрыть несколько дел.

– Гай Хейнс? Такой человек? – Хоуленд снова рассмеялся.

– Против такого, как Чарльз? Послушайте, я ведь не утверждаю, что Гай Хейнс сделал это по собственной воле. Ему пришлось это сделать из-за непрошенной услуги Чарльза, который решил вдруг развязать ему руки и освободить от жены. Чарльз ненавидит женщин, – заметил он как бы в скобках. – Таков и был план Чарльза. Обмен. Нет улик, понимаете? Нет мотива. О, я прямо слышу его! Но даже Чарльзу человеческое не чуждо. Его слишком интересует Гай Хейнс, чтобы оставить его в покое. А Гай Хейнс слишком напуган, чтобы положить этому конец. Да, – Джерард так резко вскинул голову, что клацнули зубы, – Хейнс был принужден. И сколь безжалостно – возможно, никто никогда не узнает.

Джерард был так серьезен, что улыбка исчезла с лица Хоуленда. История маловероятна, а все же…

– Гм…

– Если он сам не расскажет нам, – добавил Джерард.

– И как вы собираетесь добиться этого?

– О, он может сознаться. Вина изнуряет его. А с другой стороны, можно поставить его перед фактами, сбором которых как раз сейчас и заняты мои люди. Да, еще одно, Хоуленд, – Джерард ткнул пальцем в кучу бумаг на стуле. – Когда вы и ваши – ваше стадо бизонов – станете проверять эти показания, не ходите к матери Гая Хейнса. Я не хочу, чтобы Хейнс был предупрежден.

– А, кошки-мышки с мистером Хейнсом, – улыбнулся Хоуленд и принялся звонить по делу, не слишком уж неотложному, а Джерард ждал, сожалея, что обязан был предоставить Хоуленду всю информацию по спектаклю Чарльза – Гая Хейнса и упустить из рук развязку.

– Хорошо, – Хоуленд глубоко вздохнул, – чего вы хотите от меня: чтобы я вот с этим начал обрабатывать вашего малыша? Думаете, он сломается и выложит свой блестящий план насчет архитектора Гая Хейнса?

– Нет, я как раз не хочу, чтобы вы его трогали. Я люблю чистую работу. Мне нужно еще несколько дней – может быть, недель, – чтобы закончить копать под Хейнса, а потом я столкну их друг с другом. Я вам отдал эти материалы на Чарльза, потому что отныне я лично выхожу из дела, во всяком случае те двое должны так думать. Еду в отпуск, в Айову. На самом деле еду, и сейчас же дам Чарльзу об этом знать. – Лицо Джерарда озарила широкая улыбка.

– Мне будет трудно сдержать ребят, – с сожалением произнес Хоуленд, – особенно на все то время, пока вы собираете улики против Гая Хейнса.

– Между прочим, – Джерард взял шляпу и взмахнул ею в сторону Хоуленда. – Вы не расколете Чарльза со всем этим, но я расколол бы Гая Хейнса с тем, что имею на сегодняшний день.

– Вы хотите сказать, что мы не сможем расколоть Гая Хейнса?

Джерард взглянул на него, стараясь изобразить презрение.

– Но ведь вы и не собирались его раскалывать, так я понял? Вы ведь думаете, что он тут не при чем.

– Поезжайте-ка в отпуск, Джерард!

Джерард аккуратно собрал свои бумаги и начал было засовывать их в карман.

– Я думал, вы их оставите.

– О, если вы полагаете, что они вам пригодятся, – Джерард услужливо протянул бумаги и повернул к двери.

– Может, все-таки скажете, чем вы собираетесь раскалывать Гая Хейнса?

Джерард презрительно хмыкнул.

– Этот человек мучается своей виной, – сказал он и вышел из кабинета.

44

– Знаете ли… знаете – в целом мире, – начал Бруно, и слезы показались у него на глазах, так что ему пришлось опустить голову и отвернуться к камину, – нет иного места, где бы я хотел быть сегодня вечером, кроме вашего дома, Энн. – Он небрежно облокотился на высокую доску камина.

– Мне очень приятно слышать это, – улыбнулась Энн, ставя на столик канапе с сыром и анчоусами. – Берите, пока не остыли.

Бруно взял бутерброд, зная, что вряд ли сможет проглотить хотя бы кусок. Стол выглядел так красиво, накрытый на двоих, – серая льняная скатерть, большие серые тарелки. Джерард уехал в отпуск. Они с Гаем разбили Джерарда в пух и прах, и можно теперь вздохнуть свободно! Бруно вдруг вздумалось, что он попробовал бы поцеловать Энн, не принадлежи она Гаю. Бруно выпрямился и расправил манжеты, гордясь своим истинно джентльменским поведением.

– Значит, Гаю там вроде бы нравится? – Гай сейчас находился в Канаде, в провинции Альберта, работал на строительстве большой дамбы. – Я рад, что кончились эти дурацкие допросы и он может работать спокойно. Вы себе представить не можете, как я рад. Для меня это праздник! – Он рассмеялся, вторя каким-то своим мыслям.

Энн глядела, как он, длинный, дерганый, склонялся над каминной доской, и спрашивала себя, не подпадал ли Гай, несмотря на всю свою ненависть, под то же очарование, что и она сейчас. Хотя вопрос о том, способен ли был Чарльз Бруно устроить убийство собственного отца, до сих пор оставался нерешенным – а она весь день провела с ним, только чтобы выяснить это. Бруно то отшучивался, то проявлял вдруг неожиданную осмотрительность. Он ненавидел Мириам так, словно знал ее. Энн удивило, что Гай настолько много рассказал ему о Мириам.

– Почему вы столь тщательно скрывали, что встретили Гая в поезде? – спросила Энн.

– Да просто не придал этому значения. В первый раз я что-то перепутал и сказал, будто мы встретились в институте. Ну, а потом пошли всякие вопросы, и Джерард выстроил из этого Бог знает что. Откровенно говоря, дело выглядело и впрямь куда как скверно. Мириам-то ведь убили, вы знаете, почти сразу же после нашей встречи. Думаю, со стороны Гая было очень благородно не впутывать в следствие первого встречного. – Бруно клокотнул, давясь смехом, и рухнул в кресло. – Я не хочу сказать, что я – на подозрении, о, вовсе, вовсе нет!

– Но ведь это не имеет отношения к расследованию гибели вашего отца.

– Разумеется, не имеет. Но Джерарду на логику наплевать. Ему лишь бы придумать что-нибуудь позаковыристее!

Энн нахмурилась. Она не могла поверить, что Гай стал бы подыгрывать Чарльзу лишь потому, что истинное положение вещей выглядело скверно, – и даже потому, что Чарльз рассказал в поезде о своей ненависти к отцу. Надо бы спросить Гая еще раз. О стольком надо бы спросить… Например, почему Чарльз так враждебно относится к Мириам, которую никогда не видел? Энн отправилась на кухню.

Бруно со стаканом в руке подошел к окну и стал смотреть, как в черном небе мигают красные и зеленые огоньки самолета. Похоже на физзарядку, подумал он: руки на плечи, руки врозь. Ему захотелось вдруг, чтобы Гай летел в этом самолете, летел домой. Он посмотрел на тускло-розовый циферблат своих новых часов и подумал, прежде чем различил крупные золотые цифры, что Гаю, наверное, понравится такая вещь из-за ее современного дизайна. Еще три часа – и пройдут сутки с тех пор, как он явился сюда: целый день они с Энн провели вдвоем. Он приехал накануне вечером, без звонка, и сделалось так поздно, что Энн оставила его ночевать. Он спал в комнате для гостей, там же, куда его уложили после вечеринки, и Энн перед сном принесла ему горячего бульону. Энн была к нему ужасно добра, и он действительно любит ее! Бруно повернулся на каблуках и увидел, что она выходит из кухни с тарелками.

– Знаете, Гай к вам прекрасно относится, – сказала Энн за обедом.

Бруно взглянул на нее, забыв уже, о чем они говорили.

– О, я все, что угодно, готов для него сделать! Я к нему страшно привязан – ну прямо как к брату. Думаю, это потому, что с ним столько всего приключилось сразу после нашей встречи в поезде.

Начал он весело, даже легкомысленно, но от подлинного чувства к Гаю перехватило дыхание. Он протянул руку к маленькому столику и принялся теребить подставку, где хранились трубки Гая. Сердце ширилось в груди. Тушеный картофель был превосходен, однако Бруно больше есть не решался. И также пить красное вино. Ему вдруг захотелось устроить так, чтобы его еще раз оставили ночевать. Сможет ли провести здесь и эту ночь, если почувствует себя плохо? С другой стороны, новый дом находился не так далеко, как то представляла Энн. А в субботу Бруно устраивал большую вечеринку.

– Вы точно знаете, что Гай приедет на выходные? – спросил он.

– Гай так сказал. – Энн в задумчивости ела овощной салат. – Не знаю, правда, будет ли у него настроение для вечеринки. Он, когда работает, не любит развлечений – разве что поездка на яхте.

– Я бы тоже с вами поехал. Если не помешаю.

– Пожалуйста. – И тут она вспомнила, что Чарльз уже плавал на «Индии»: навязался Гаю, разбил планшир – и внезапно почувствовала себя замороченной, обманутой, словно что-то действительно помешало ей вовремя вспомнить. И ей невольно пришло в голову, что Чарльз, наверное, может совершить все, что угодно, самые чудовищные поступки – и любого обвести вокруг пальца этим вот обворожительным простодушием, вот этой застенчивой улыбкой. Кроме Джерарда. Да, Чарльз Бруно мог подстроить убийство своего отца. Не будь это возможным, Джерард не стал бы обдумывать такую версию. Не исключено, что напротив сидит убийца. Страх охватил ее: она встала – слишком резко, словно опасаясь, – и понесла на кухню грязные тарелки. А с каким мрачным, безжалостным упоением рассказывал Бруно, как отвратительна ему Мириам. Он бы с радостью убил ее, подумала Энн. Смутное подозрение, что он мог действительно убить Мириам, пронеслось у Энн в голове, как гонимый ветром сухой листок.

– Значит, сразу после встречи с Гаем вы отправились в Санта-Фе? – прокричала она из кухни, едва не заикаясь от страха.

– Ага, – Бруно вновь уселся глубоко в большое зеленое кресло.

Энн уронила чайную ложечку, и та с ужасающим звоном запрыгала по кафелю. Странное дело, подумала Энн: Чарльзу, кажется, все равно, о чем с ним говорят, что спрашивают. Его ничто не смущает. Но от этого не легче: наоборот, такая реакция пугает и сбивает с толку.

– Вы были когда-нибудь в Меткалфе? – спросила она из-за перегородки, едва слыша собственный голос.

– Нет, – отозвался Бруно. – Не был, но всегда хотел побывать. А вы были?

Бруно, стоя у каминной доски, прихлебывал кофе. Энн сидела на диване, откинув голову, так что свет падал на изгиб шеи, выступающей из небольшого гофрированного воротничка. «Энн – мое солнышко», вспомнил Бруно слова Гая, однажды произнесенные. Если бы он задушил и Энн тоже, тогда бы они с Гаем могли действительно быть вместе. При этой мысли Бруно нахмурился, потом расхохотался, качнувшись в сторону.

– Что смешного?

– Я просто думал, – улыбнулся он, – думал о словах Гая – что все вещи имеют двойственную природу. Знаете: положительное и отрицательное – бок о бок. Всякое решение несет в себе повод для его отмены. – Он вдруг заметил, что тяжело дышит.

– Вы имеете в виду, что всякая вещь имеет две стороны?

– О, нет, это было бы слишком просто! – Как все-таки до женщин иногда туго доходит! – Люди, чувства – все, что угодно! Все двойственно! Два человека в каждом из нас. Где-то есть человек, полностью противоположный вам, ваша незримая половина, – живет где-то на этом свете и ждет в засаде. – Передавая то, что Гай говорил когда-то, Бруно весь трепетал, хотя выслушивать эти слова было не очень приятно, вспомнилось ему: ведь Гай сказал, что двое – смертельные враги, имея в виду его и самого себя.

Энн медленно приподняла голову со спинки дивана. Такие речи были в духе Гая, однако ей он этого никогда не говорил. Энн вспомнила анонимку, полученную прошлой весной. Чарльз вполне мог написать ее. Гай, наверное, имел в виду Чарльза, когда говорил о человеке в засаде. Одного лишь Чарльза Гай не приемлет столь неистово. И Чарльз, без сомнения, ненавидит Гая, обожествляя его.

– Дело даже не в добре и зле, а в том, как они проявляются в действии, – радостно проповедовал Бруно. – Кстати, не забыть бы рассказать Гаю, как я подарил тысячу долларов нищему. Я всегда говорил, что, когда у меня будут свои деньги, я подарю тысячу нищему. Так вот, я подарил – и вы думаете, он сказал мне спасибо? Двадцать минут мне пришлось убеждать его, что деньги не фальшивые! И потом – пойти в банк и разменять ему купюру! И тогда он повел себя так, будто я – законченный псих! – Бруно опустил глаза и покачал головой. Данный опыт он считал достопамятным – как этот ублюдок положительно обиделся на него в следующий раз, когда его увидел, прося милостыню на том же углу, между прочим, – за то, что Бруно не принес ему следующей тысячи! – О чем бишь это я?

– О добре и зле, – проговорила Энн.

Бруно сделался ей омерзителен. Теперь она понимала, какие чувства Гай испытывает к нему. Одного она не могла понять: отчего Гай его терпит?

– Ах, да. Ну, так вот, и то, и другое проявляется в действии. Возьмем, например, убийц. Гай говорит, что приговор суда не в состоянии никого исправить. Каждый человек судит себя сам, сам себе выносит приговор и казнит себя достаточно жестоко. На самом деле Гай слишком хорошо думает о людях! – Бруно засмеялся. Он был так пьян, что едва различал лицо Энн, но ему хотелось передать ей все, о чем они с Гаем говорили, – кроме той маленькой тайны, которую передавать нельзя.

– А если у человека нет совести – ведь он же не станет себя казнить?

Бруно устремил взгляд в потолок.

– Это верно. Совести нет у глупцов и злодеев. Глупцы обычно попадаются. Но если взять тех двоих, что убили жену Гая и моего отца, – Бруно изо всех сил старался казаться серьезным, – это, должно быть, незаурядные люди, как вы думаете, а?

– Значит, у них есть совесть и они не заслуживают того, чтобы попасться?

– О, не говорите так. Я так не думаю, конечно. Но ведь они страдают хоть немного. По-своему! – Он снова засмеялся, потому что был слишком пьян и сам не знал, к чему говорит все это. – Они вовсе не были психами, как там писали про того, кто убил жену Гая. Вот и видно, как мало судебные власти знают криминологию. Такое убийство совершается по сценарию. – Вдруг молнией пронеслась мысль, что у него-то и не было как раз никакого сценария, однако таковых набралась целая куча при убийстве его отца, что, собственно, служит достаточным доказательством. – В чем дело, что случилось?

Энн приложила ко лбу похолодевшие пальцы.

– Ничего.

Бруно подошел к бару, который Гай пристроил к камину, и плеснул виски для Энн. Бруно хотел бы иметь такой же бар и у себя дома.

– Почему у Гая в марте было исцарапано лицо?

– Исцарапано? – Бруно повернулся к ней. А Гай говорил, что Энн царапины не видела.

– Более чем исцарапано. Порезано. И рана на голове.

– Я ничего такого не видел.

– Он дрался с вами, так ведь?

В глазах Чарльза, устремленных на нее, появился странный розоватый блеск. Она не улыбалась, потому что не умела притворяться, и теперь была уверена. Энн чувствовала, что Чарльз готов наброситься на нее, ударить, но не сводила с него глаз. Если бы она рассказала Джерарду, подумалось ей, драка послужила бы доказательством того, что Чарльз знал о предстоящем убийстве. Потом она увидела, как губы Чарльза снова искривились в улыбке.

– Нет! – рассмеялся он и сел. – А как он сам объяснил свои царапины? Я ведь с ним не виделся в марте. Меня и в городе-то не было. – Бруно встал, внезапно почувствовав дурноту – не от вопросов, просто с желудком нехорошо. Не хватало еще, чтобы его скрутило сейчас. Или завтра утром. Нельзя здесь вырубаться, нельзя, чтобы Энн увидела это поутру!

– Я, пожалуй, пойду, – пробормотал он.

– Что с вами? Вам нехорошо? Вы как-то побледнели.

В ней не было сочувствия, он мог это определить по голосу.

Да и какая женщина способна на сочувствие, кроме его матери?

– Большое вам спасибо, Энн, за… за весь этот день.

Энн подала ему пальто, и он вышел, спотыкаясь, скрипя зубами при виде огромного расстояния, которое нужно пройти до машины, стоящей у обочины.

Когда через несколько часов приехал Гай, в доме было темно. Он крадучись пробрался в гостиную, увидел окурок в камине, подставку для трубок, сдвинутую набок, вмятину на диванной подушечке. Во всем был виден особый беспорядок, который не могли создать ни Энн, ни Тедди, ни Крис, ни Хелен Хейберн. Он так и знал!

Гай опрометью бросился в комнату для гостей. Бруно там не было, но на ночном столике валялась жестко скомканная газета, а рядом с нею, по-домашнему – десятицентовик и еще два цента. В окне занимался рассвет – тот самый рассвет. Гай отвернулся от окна, и затаенное дыхание со стоном вырвалось наружу. Зачем, зачем Энн так поступила с ним? Именно сейчас, когда это так невыносимо – когда лишь часть его пребывает в Канаде, а другая остается здесь, в когтях у Бруно, которого полиция преследует по пятам. Полиция дала ему лишь короткую передышку! Но теперь чаша весов переполнилась. Терпеть долее невозможно.

Он зашел в спальню, встал на колени перед Энн и в страхе принялся целовать ее – настойчиво, грубо, пока не ощутил, как ее руки обвились вокруг него. Гай спрятал лицо у нее на груди, в теплых складках простыни. Казалось, вокруг него, вокруг них обоих ревет бушующий шторм, и Энн – это точка тишины в эпицентре, а ее дыхание – единственный знак нормального ритма, присущего здоровому миру. Он разделся, не открывая глаз.

– Я по тебе скучала, – были первые слова Энн.

Гай стоял в изножье кровати, стиснув кулаки в карманах халата. Напряжение не ослабевало, а шторм теперь был заперт в оболочке его существа и свирепствовал там, не находя исхода.

– Я на три дня. Так ты скучала, значит?

Энн чуть сдвинулась в постели.

– Почему ты на меня так смотришь?

Гай не отвечал.

– Я с ним встретилась один только раз, Гай.

– Почему ты вообще с ним встречалась?

– Потому что… – Ее щеки вспыхнули, заметил Гай, стали такие же, как пятнышко на плече. Он расцарапал ей плечо своей бородою. Гай никогда так не говорил с Энн. И то, что она собиралась разумно все объяснить, раздражало его больше. – Просто потому, что он зашел…

– Он всегда просто заходит. Всегда просто звонит.

– А что?

– Он ночевал здесь! – взорвался Гай и различил ужас и отвращение в том, как Энн подняла голову, как дрогнули ее ресницы.

– Да. Позавчера, – ее ровный голос звучал вызывающе. – Когда он зашел, было уже поздно, и я ему предложила остаться.

Еще в Канаде Гаю приходило в голову, что Бруно может начать ухаживать за Энн только потому, что Энн принадлежит ему, Гаю, а Энн может поощрять Бруно только потому, что хочет узнать все то, чего Гай ей не рассказывал. Вряд ли Бруно зашел слишком далеко, но то, что он касался руки Энн, а она это позволяла, и сама причина, по которой она позволяла это, – все вместе взятое угнетало и мучило Гая.

– Он здесь был этим вечером?

– Почему это так беспокоит тебя?

– Потому, что он опасен. Он – полупомешанный.

– Нет, думаю, причина другая, – так же медленно и ровно проговорила Энн. – Не знаю, зачем ты его выгораживаешь, Гай. Не знаю, почему ты не хочешь признать, что это он написал письмо, которое я получила, что это из-за него ты в марте едва не лишился рассудка.

Гай весь напрягся, ощущая вину, приготовившись к защите. Выгораживать Бруно, подумал он, вечно нужно выгораживать Бруно! Бруно, разумеется, не мог признаться Энн, что послал письмо. Энн, как и Джерард, из разноречивых фактов составляла картину. Джерард отступился, но Энн не отступится никогда. Факты, которые находит Энн, неосязаемы – из них-то и сложится верная картина. Но картина еще не сложилась, еще нужно время, еще немного времени – немного времени, чтобы помучить его! Он отвернулся к окну, чувствуя, как тело наливается свинцом, не имея даже сил закрыть лицо или склонить голову. Ему уже не нужно было спрашивать Энн, о чем они с Бруно говорили вчера. Каким-то непостижимым образом он почувствовал, что они сказали друг другу, почувствовал, как много узнала Энн. Вот и кончается эта мучительная отсрочка. Она длилась долго, сверх всяких ожиданий, как иногда теплится жизнь в смертельно больном человеке, – но всему наступает конец.

– Скажи мне, Гай, – спокойно проговорила Энн, и в голосе ее больше не было мольбы: он звучал, как куранты, отбивающие очередной час. – Скажи мне, пожалуйста…

– Я скажу тебе все, – ответил он, все еще глядя в окно, однако слыша свои слова, веря в них, исполненный такого света, что Энн, несомненно, должна была различать, как сияет обращенная к ней половина его лица, как лучится все его существо, – и первой мыслью было разделить этот свет с нею, хотя и не сразу он смог оторвать взгляд от солнечных пятен на подоконнике. Свет, подумал он, победа над тьмою и тяжестью, невесомость. Он сейчас все расскажет Энн.

– Иди сюда, Гай. – Она протянула руки, и Гай сел рядом, обнял ее и крепко прижал к себе.

– У нас будет ребенок, – сказала Энн. – Нам надо быть счастливыми. Ты постараешься стать счастливым, Гай?

Он глядел на нее, и ему хотелось смеяться от счастья, от изумления, от того, что Энн так стесняется.

– Ребенок! – прошептал он.

– Чем мы займемся в эти дни?

– Когда, Энн?

– О, не так уж долго ждать. Думаю, в мае. Чем мы займемся завтра?

– Мы обязательно поедем кататься на яхте. Если волнение не слишком сильное. – И от собственного глупого, заговорщицкого тона он, наконец, расхохотался в голос.

– Ах, Гай!

– Ты плачешь?

– Как прекрасно, когда ты смеешься!

45

Бруно позвонил в субботу утром – поздравил Гая с назначением в комитет по строительству дамбы и спросил, придут ли они с Энн на вечеринку. Бруно ликовал, отбросив всякую осторожность, и призывал Гая присоединиться к торжеству.

– Я говорю со своего личного номера, Гай. Джерард вернулся в Айову. Приходи – мне так хочется, чтобы ты посмотрел мой новый дом. – И после: – Позови Энн.

– Энн вышла.

Гай уже знал, что следствие закончено. И полиция, и Джерард поставили его об этом в известность, поблагодарив за помощь.

Гай вернулся в гостиную, где они с Бобом Тричером заканчивали свой поздний завтрак. Боб вылетел в Нью-Йорк днем раньше, и Гай пригласил его к себе на уик-энд. Они обсуждали дамбу, и сотрудников по Комитету, и особенности местности, и ловлю форели – все, что только ни приходило в голову. Боб рассказал анекдот на франко-канадском диалекте, и Гай долго смеялся. Было свежее, солнечное ноябрьское утро, и они решили, что, когда вернется Энн, ушедшая за покупками, поедут на лонг-айлендский пирс и выйдут на яхте в море. От присутствия Боба Гай ощущал какое-то ребяческое, праздничное ликование. Боб означал Канаду и тамошнюю работу: проект, где была задействована та немалая часть его существа, в которую Бруно проникнуть не сможет. И тайная весть о предстоящем рождении ребенка располагала ко всем людям без различия, дарила чудесное над ними преимущество.

Едва лишь Энн показалась в дверях, как телефон зазвонил снова. Гай встал, но Энн уже сняла трубку. Ему как-то смутно подумалось, что Бруно всегда выбирает для звонка нужный момент. Потом, не веря своим ушам, Гай услышал, как разговор клонится к морской прогулке.

– Ну так приходите, – говорила Энн. – Ах, думаю, нам не помешает немного пива, если уж вы хотите непременно что-нибудь принести.

Гай поймал на себе недоуменный взгляд Боба.

– Что-то не так? – осведомился тот.

– Нет, ничего. – Гай уселся на место.

– Это Чарльз. Ты не будешь возражать, если он приедет, а, Гай? – Энн бодро вступила в комнату с пакетом из бакалейной лавки. – Он еще в четверг сказал, что хотел бы покататься с нами, и я его практически пригласила.

– Нет, я возражать не буду, – сказал Гай, не спуская с нее глаз. Этим утром она была в таком радостном, приподнятом настроении, что вряд ли могла кому-нибудь хоть в чем-нибудь отказать – но существовала, Гай знал, и другая причина, по которой Энн пригласила Бруно. Она хочет еще раз увидеть их вместе. И не может ждать ни единого дня. Он почувствовал прилив злобы, но тут же сказал себе, что Энн не отдает себе отчета, она просто не может отдавать себе отчет – и, дружище, ты сам виноват в той безнадежной путанице, в которую превратил свою жизнь. И он изгнал злобу из своей души, решил забыть на сегодня всю ненависть к Бруно и дал себе клятву весь день придерживаться принятого решения.

– Не мешало бы тебе подлечить нервы, старик, – сказал ему Боб, поднимая кофейную чашечку и с довольным видом осушая ее. – Хорошо хоть, ты теперь не хлещешь кофе с утра до ночи, как прежде. Сколько ты выпивал – чашек десять в день, а?

– Что-то в этом роде. – Борясь с бессонницей, Гай совершенно исключил кофе и теперь терпеть его не мог.

Они заскочили на Манхэттен за Хелен Хейберн и через мост Трайборо въехали на Лонг-Айленд. Под зимним солнцем берег рисовался с какой-то холодной отчетливостью, жидкие лучи ложились на бледный песок, нервно посверкивали в разгулявшихся волнах. «Индия» стояла, как айсберг на приколе, подумал Гай, вспомнив летнюю белизну яхты, пронизавшую собой те безоблачные недели. Свернув на автомобильную стоянку, он невольно загляделся на длинную, синюю машину с откидывающимся верхом – машину Бруно. Та лошадь на карусели, которую Бруно оседлал, припомнил сейчас Гай его рассказы, была темно-синяя, поэтому он и купил такую машину. Гай увидел Бруно, стоящего в тени пакгауза, увидел его всего, кроме лица: длинное черное пальто, башмаки малого размера, руки в карманах, знакомое встревоженное ожидание во всем очерке фигуры.

Бруно подобрал мешок с пивом и направился к их машине, застенчиво улыбаясь, – но даже на расстоянии Гай мог различить скрытое ликование, готовое прорваться наружу. На нем был темно-синий, в цвет машины шарф.

– Привет. Привет, Гай. Решил вот увидеться с тобой, пока время есть. – Взгляд, брошенный Энн, молил о помощи.

– Рады вас видеть! – сказала Энн. – Это мистер Тричер. Мистер Бруно.

Бруно поздоровался.

– Может, все-таки ты придешь ко мне сегодня, Гай? Будет большой праздник. Может, вы все придете? – Он с надеждой улыбнулся Хелен и Бобу.

Хелен заявила, что занята, а иначе пришла бы с удовольствием. Запирая машину, Гай взглянул на нее и увидел, как она опирается на руку Бруно, переобуваясь в мокасины. Бруно протянул Энн мешок с пивом, будто собираясь уходить.

Светлые брови Хелен в смятении взметнулись двумя желобками:

– Разве вы не едете с нами?

– Я не так одет, – слабо запротестовал Бруно.

– На яхте полно штормовок, – сказала Энн.

Им пришлось взять лодку на пристани. Гай с Бруно заспорили, кому грести, – вежливо, но не желая уступать. Хелен предложила им грести вместе. Гай греб глубоко и с размахом, и Бруно, сидя рядом с ним, на средней скамейке, весь сосредоточился, стараясь попадать в такт. Гай ощущал, как по мере приближения к «Индии» растет странное возбуждение Бруно. Два раза с него сдувало шляпу – наконец он встал и торжественно зашвырнул ее в волны.

– Все равно я шляпы терпеть не могу! – сказал он, покосившись на Гая.

От штормовки Бруно отказался, хотя волны то и дело захлестывали за борт. Было слишком ветрено, чтобы ставить парус. «Индия» вошла в Зунд под парами, и Боб стоял у штурвала.

– Выпьем за Гая! – вскричал Бруно, как-то странно запинаясь и захлебываясь. – Гай с утра подметил это за ним, еще с телефонного разговора. – Приветствую, поздравляю! – Он вдруг извлек очень красивую, с орнаментом из плодов, серебряную фляжку и протянул ее Энн. Как некий мощный, но грубо сработанный механизм, он никак не мог вписаться в нужный темп. – «Наполеон». Пять звездочек.

Энн отказалась, но Хелен, которая успела уже продрогнуть, выпила немного, за ней – Боб. Стоя под навесом, Гай держал руку Энн, спрятанную в варежке, и старался ни о чем не думать, ни о Бруно, ни о дамбе, ни о море. Он не мог смотреть, как Хелен кокетничает с Бруно, а Боб, стоя у руля, улыбается вежливо и немного смущенно.

– Все знают «Туманную росу»? – спросил Бруно, суетливо отряхиваясь, – вода попала ему на рукав. Глотнув из серебряной фляжки, он внезапно опьянел, словно переступил черту.

Бруно был обескуражен: никто больше не желал отведать его отборного коньяка, никто не хотел петь. Доканало его то, что Хелен заявила, будто «Туманная роса» наводит тоску. Он любил «Туманную росу». Ему хотелось петь, кричать, что-нибудь делать. Когда-то еще они соберутся все вместе, как сейчас? Он и Гай. Энн. Хелен. И друг Гая. Нахохлившись, Бруно забился в угол и стал озираться вокруг – на тонкую линию горизонта, которая то появлялась, то исчезала в бушующих волнах, на уменьшающуюся полоску земли за кормой. Он попытался было взглянуть на вымпел, что развевался на ветру под самым небом, но от колебаний мачты закружилась голова.

– Когда-нибудь мы с Гаем перевернем весь мир, как слюдяной шарик, и завяжем на нем бантик! – провозгласил Бруно, но никто его не слушал.

Хелен болтала с Энн, показывая руками что-то круглое. Гай объяснял Бобу устройство мотора. Когда Гай наклонился, Бруно заметил, что борозды на его лбу стали глубже, а глаза по-прежнему глядели печально.

– Да разве ты до сих пор ничего не понял? – Бруно потряс Гая за руку. – Неужели ты и сегодня должен быть таким серьезным?

Хелен начала было о том, что Гай всегда серьезный, но Бруно грубо оборвал ее: какого черта она суется, если не знает, до какой степени Гай серьезен и почему. Энн улыбнулась – Бруно с благодарностью улыбнулся в ответ и снова достал фляжку.

Но Энн продолжала отказываться, и Гай – тоже.

– Я принес это специально для тебя, Гай. Думал, тебе понравится, – сказал Бруно с обидой.

– Гай, выпей немного, – попросила Энн.

Гай взял фляжку и отхлебнул глоток.

– За Гая! За его талант, дружбу и помощь! – воскликнул Бруно и выпил следом за ним, – Гай – настоящий талант. До вас до всех это доходит? – Он оглядел присутствующих, ощутив внезапное желание обозвать их всех скопищем кретинов.

– Конечно, талант, – с готовностью подтвердил Боб.

– Вы – старый друг Гая, – Бруно поднял фляжку, – и я выпью за вас тоже!

– Спасибо. Да, мы старые друзья. Очень давно знакомы.

– Как давно? – ревниво осведомился Бруно.

Боб с улыбкой взглянул на Гая.

– Да лет десять, наверное.

Бруно нахмурился.

– А я знаю Гая всю жизнь, – сказал он мягко, но угрожающе. – Спросите его.

Гай ощутил, как Энн пытается вырвать руку из его судорожно сжавшихся пальцев. Услышал, как Боб неуверенно посмеивается, не зная, что думать. На лбу у Гая выступил холодный пот. Покой, как всегда, покинул его, весь, до последней капли. Как он только мог предположить, что способен вынести Бруно в обмен на еще один шанс?

– Ну-ка, Гай, давай скажи им всем, что я – твой самый близкий друг.

– Да, это правда, – промолвил Гай. Он отметил напряженную улыбку Энн, ее молчание. Догадалась ли она сейчас? Может быть, только и ждет, что в следующую минуту они с Бруно выразят это в словах? И внезапно все сделалось так, как тогда, в кофейне, в тот день перед ночью с пятницы на субботу, когда у него возникло ощущение, будто он уже рассказал Энн обо всем, что намеревается сделать. Ведь он, помнится, твердо решил ей все рассказать. И то, что так и не рассказал, и Бруно снова вьет из него веревки, казалось ныне достойной расплатой за очередную отсрочку.