Текст книги "Чудо. Встреча в поезде"

Автор книги: Патриция Хайсмит

Соавторы: Кэтрин Уэст
сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 35 страниц)

– Несходство характеров, – ответил Гай.

– И сколько же времени вы живете раздельно?

– Три года.

– Ты развестись не хочешь?

Гай нахмурился, медля с ответом.

– Она тоже в Техасе?

– Да.

– И ты увидишь ее?

– Да, я увижу ее. И на этот раз мы договоримся о разводе.

Он стиснул зубы. Зачем было болтать?

Бруно ухмыльнулся:

– На каких таких девушках вы там женитесь?

– На хорошеньких, – ответил Гай. – Большей частью.

– Но на дурочках в основном, а?

– Может, и так, – Гай улыбнулся совпадению. Мириам была именно такая девушка с Юга, каких Бруно имел в виду.

– А твоя жена, какая она?

– Довольно хорошенькая, – начал Гай, осторожно подбирая слова. – Рыжая. Немного полная.

– И как ее зовут?

– Мириам. Мириам Джойс.

– Гм. Умная, глупая?

– Не интеллектуалка. Я бы на интеллектуалке не женился.

– И ты был до чертиков влюблен, а?

Почему он это сказал? Разве заметно? Бруно не сводил с него глаз, не упуская ничего, не моргая даже, словно напряжение достигло уже точки, что находится по ту сторону сна. Гаю показалось, будто серые эти глаза следят за ним неотрывно вот уже долгие часы.

– С чего ты это взял?

– Ты чудный парень. Ты все принимаешь близко к сердцу. И к бабам относишься на полном серьезе, правда ведь, а?

– Как это – на полном серьезе? – вскипел Гай. Но почувствовал внезапный прилив нежности к Бруно, потому что Бруно сказал о нем то, что думал. Большинство людей, и Гай хорошо это знал, не говорят о нем того, что думают.

Бруно сплел пальцы гребешком и вздохнул.

– Как это – на полном серьезе? – повторил Гай.

– Да вот так, с разными высокими надеждами. А потом мордой об стол, да?

– Ну, не совсем. – И все же накатила такая неистовая жалость к себе, что он поднялся, зажав в руке бокал. Но в купе было не развернуться. И поезд так качало, что даже стоять было трудно.

А Бруно все смотрел на него, заложив ногу на ногу, так что старомодный башмак покачивался где-то на уровне колена, и беспрерывно постукивал пальцем по сигарете, которую держал над тарелкой. Недоеденный бифштекс, розовый с черным, мало-помалу покрывался слоем пепла. У Гая возникло подозрение, что Бруно охладел к нему, как только услышал о жене. Осталось одно лишь любопытство.

– А что стряслось у тебя с женой? Она загуляла?

Бесцеремонность Бруно уже начинала раздражать.

– Нет. И вообще, это дело прошлое.

– Но ведь ты до сих пор женат на ней. Она что, не давала развода?

Гаю внезапно стало стыдно.

– Мне не так уж был нужен развод.

– А теперь?

– А теперь она сама решилась развестись. Кажется, у нее будет ребенок.

– Ого. Самое время решиться, а? Значит, гуляла три года и наконец кого-то подклеила?

Это именно и произошло, разумеется, и, возможно, ребенок помог. Как только Бруно догадался? Гай подумал, а не переносит ли Бруно на Мириам черты другой женщины, которую хорошо знает и ненавидит, и отвернулся к окну. Но стекло лишь воспроизвело его собственное отражение. Сердце билось так, что содрогалось все тело, стучало сильней, чем колеса поезда. Может быть, подумал Гай, сердце так бьется потому, что он никому еще так много не рассказывал о Мириам. Даже Энн он не рассказывал то, что Бруно уже знал. Он не знал только, что когда-то Мириам была совсем другая, нежная, верная, одинокая, и он, Гай, был ужасно нужен ей, и ей нужно было освободиться, уйти от своей семьи. Завтра он увидит Мириам, сможет коснуться ее, просто протянув руку. Сама мысль о прикосновении к мягкой-мягкой плоти, которую он когда-то любил, была невыносима.

– Так что же случилось у тебя с супругой? – прямо за его спиной прозвучал мягкий голос Бруно. – Я как друг спрашиваю. Мне правда интересно. Сколько ей было лет?

– Восемнадцать.

– И она сразу стала блядовать?

Гай повернулся медленно, как бы взвешивая вину Мириам.

– Знаешь, женщины занимаются не только этим.

– Но она-то занималась этим, правда?

Гай отвел глаза, раздосадованный и вместе с тем как бы завороженный.

– Да.

Каким безобразным гулом отдалось в ушах это маленькое словечко.

– Знаю я таких рыжих южанок, – изрек Бруно, ковыряясь в яблочном пироге.

Гаем вновь овладел острый и абсолютно ненужный стыд. Ненужный, ибо ни один поступок, ни одно слово Мириам не покоробят Бруно и не удивят. Он, казалось, был вообще не способен удивляться, только любопытствовал.

Довольный Бруно скромно уставился в тарелку. Его налитые кровью, обведенные синими кругами глаза расширились и заблестели.

– Супруга, – вздохнул он.

Слово отдалось у Гая в душе. Для него оно звучало торжественно, заключало в себе первозданную высокопарность, таинство любви, греха. Гай увидел кирпично-красные губы Мириам, произносящие: «С какой стати я стану губить свою жизнь ради тебя?», и увидел глаза Энн, когда та откинула назад волосы и взглянула ему в лицо на лужайке перед домом, где сажала крокусы. Увидел Мириам, что, отворачиваясь от высокого, узкого окна в той комнате в Чикаго, поднимала прямо к нему веснушчатое лицо, круглое и твердое, словно щит, как она всегда делала прежде, чем солгать, и темную голову Стива, его длинное лицо и наглую улыбку. Воспоминания начали теснить, Гаю захотелось поднять руки и оттолкнуть их. Комната в Чикаго, где все случилось… Он чуял, как пахнет в этой комнате, – духами Мириам и разогретой масляной краской на батареях. Он стоял неподвижно, впервые не пытаясь свести лицо Мириам к смутному розовому пятну. А что, если он позволит всему этому захлестнуть себя вновь? Вооружится ли он тогда против Мириам или предстанет перед ней безоружным?

– Нет, серьезно, – донесся издалека голос Бруно, – что случилось? Расскажи, а? Мне интересно.

Стив случился, вот что. Гай поднял бокал. Перед ним встал тот день в Чикаго, заключенный в прямоугольник двери, образы, уже стершиеся, серо-черные, будто с фотографии. День, когда он застал их в квартире, непохожий на другие дни, обладающий собственным цветом, вкусом, звуками, – мир в себе, словно маленькое, насыщенное ужасами произведение искусства. Как отмеченная во времени историческая дата. Или, наоборот, этот день следует за ним неотступно. Ведь вот он снова здесь, столь же различимый, как и в самом начале. И самое скверное – Гай поймал себя на мысли, что его так и подмывает все рассказать Бруно, случайно встреченному в поезде попутчику, который выслушает, посочувствует и забудет. Мысль о том, что можно все рассказать Бруно, утешала его. Бруно, конечно, не первый встречный. Он достаточно безжалостен и порочен, чтобы по достоинству оценить историю его, Гая, первой любви. Стив был только неожиданной развязкой, которая все прочее расставила по местам. Стив не был первым. И одна лишь молодая гордость двадцатишестилетнего Гая краской бросилась ему в лицо в тот день. Он тысячу раз прокручивал для себя эту историю, классическую, в самой своей банальности не лишенную драматизма. Банальность лишь вносила забавную нотку.

– Я слишком многого ждал от нее, – небрежно проронил Гай, – хотя и не имел никаких оснований. Оказалось, она любит мужское общество. Она, наверное, так и останется кокеткой, кто бы с ней ни был.

– Знаю, знаю, в университете таких полно, – Бруно помахал рукой. – Не делают даже вида, что живут с кем-то одним.

Гай поднял глаза. Мириам, конечно, делала вид, во всяком случае, когда жила с ним.

Он вдруг передумал рассказывать Бруно, даже устыдился, что едва не начал. А Бруно было вроде бы все равно, расскажут ему или нет. Низко нагнув голову, Бруно спичкой рисовал что-то на застывшей в тарелке подливе. Его опущенный книзу рот, видный в профиль наполовину, был по-старчески вдавлен между носом и подбородком. Рот этот выражал полнейшее презрение ко всем историям в мире – любая из них не стоила ни минуты внимания.

– Мужики вьются вокруг таких баб, – промычал Бруно, – как мухи вокруг помойки.

– Давай-ка выйдем, подышим воздухом.

Они вступили в мир безмолвия и полного мрака.

– Хоть глаз коли! – завопил Бруно. – Ни огонька!

Гай поднял глаза. Не было даже луны. От холода тело напряглось, все чувства обострились. Он расслышал, как где-то по-домашнему хлопнула деревянная дверь. Впереди искоркой затлелся фонарь, и человек с ним побежал в хвост поезда, где из товарного вагона расстилалась светлая полоса. Гай медленно зашагал к свету, и Бруно поплелся за ним.

Вдали, на плоской черной прерии, прокричал локомотив, еще и еще, все дальше и дальше. Гаю помнился с детства этот звук, красивый, чистый и одинокий. Как дикий мустанг, несущий белого человека. В приливе дружеских чувств Гай взял Бруно под руку.

– Я устал, не хочу идти дальше! – заскулил Бруно, вывернулся и застыл на месте. На свежем воздухе он сделался снулым, как пойманная рыба.

Поезд тронулся. Гай подпихнул наверх большое, рыхлое тело Бруно.

– По стопарику на сон грядущий? – вяло пробормотал Бруно в дверях своего купе. Он выглядел таким усталым, что казалось, вот-вот рухнет как подкошенный.

– Спасибо, не хочу больше.

Зеленые портьеры скрадывали их шепот.

– Загляни ко мне утречком, не забудь. Я дверь запирать не стану. Если не отзовусь, то просто так заходи, а?

Гая бросало на стену зеленых портьер, пока он пробирался к своему месту.

Когда он улегся, то по привычке подумал о книге. Он забыл ее в купе у Бруно. Своего Платона. Ему неприятно было думать, что книга останется на ночь там, что Бруно дотронется до нее или станет листать.

3

Сейчас же по приезде Гай позвонил Мириам, и она ему назначила свидание около школы, что располагалась между их домами.

И вот он ждал ее на углу асфальтированной площадки для игр. Мириам опоздает, без сомнения. Почему она выбрала именно школу, Гай задался вопросом. Чтобы чувствовать себя на своей территории? В те времена, когда он ждал ее здесь, он любил ее.

Небо над головой было безоблачное, пронзительно синее. Солнечный свет, словно расплавленный, стекал вниз, не желтый, а бесцветный, будто раскалившийся добела. Между деревьями Гай заметил крышу хрупкого красноватого здания, которого не помнил – его построили в те два года, пока он отсутствовал. Гай отвернулся. Не было видно ни души, как будто жара всех изгнала не только из школы, но и из соседних домов. Гай посмотрел на широкие серые ступени, что расходились кругами от темной арки школьных дверей. Он еще мог припомнить чернильный, чуть отдающий потом запах от залохматившихся страниц учебника по алгебре, принадлежащего Мириам. Он мог еще ясно увидеть имя Мириам, выведенное карандашом на углу каждой страницы, а на титульном листе – рисунок, изображающий девушку с крупноволнистой химической гривкой – то и другое он наблюдал всякий раз, когда открывал книгу, чтобы решать для Мириам задачки. Как это он думал тогда, что Мириам ничем не отличается от других школьниц?

Он прошел через широкие ворота в проволочной изгороди с крестообразным рисунком и выглянул на Колледж-авеню. И тут он увидел ее под изжелта-зелеными деревьями, затенявшими тротуар. Сердце у Гая забилось сильнее, но он прищурился с нарочитой небрежностью. Она шла своей обычной ленивой походкой, тянула время. Теперь он мог видеть ее лицо, как ореолом, окруженное широкой светлой шляпой. Солнце и тень метили кожу неразберихой веснушек. Мириам слабо помахала, и Гай тоже на минуту вытащил руку из кармана, а потом направился обратно на площадку для игр, внезапно почувствовав стеснение и мальчишескую неловкость. Эта странная, чужая женщина под деревьями знает о работе в Палм-Бич, подумалось ему. Полчаса назад мать призналась, что обмолвилась об этом Мириам, когда та в последний раз звонила по телефону.

– Здравствуй, Гай, – Мириам улыбнулась и тут же сдвинула широкие оранжево-розовые губы. Это потому, что передние зубы у нее редкие, вспомнил Гай.

– Ну, как ты, Мириам? – он невольно оглядел ее фигуру, полную, но без видимых признаков беременности, и ему вдруг пришло в голову, что Мириам, возможно, солгала. Она надела яркую цветастую юбку и белую блузку с короткими рукавами. Большая белая плоская сумка была из настоящей веленевой кожи.

Она чопорно уселась в тенек на каменную скамейку и задала пару глупых вопросов о том, как он доехал. Ее лицо пополнело там, где и раньше замечалась полнота, в нижней части щек, и от этого подбородок казался еще острее. Гай отметил маленькие морщинки у глаз. Она много пожила для своих двадцати двух лет.

– В январе, – ответила она ровным голосом. – Ребенок родится в январе.

Значит, она на втором месяце.

– Полагаю, ты хочешь выйти замуж за этого человека.

Она чуть отвернулась и опустила глаза. Солнце высветило самые крупные веснушки на ее полной щеке, и Гай узнал некий вспомнившийся ему рисунок, о котором и думать забыл во время разлуки. Как он был уверен, что она вся принадлежит ему – вся, вплоть до самой робкой, слабым ростком проклюнувшейся мысли! Оказалось, что любовь – лишь вечно дразнящее, ужасающее приближение к настоящему знанию. Сейчас ни малейшей частицы той новой вселенной, что вмещалась в мозг Мириам, ему не дано было познать. Неужели и с Энн произойдет то же самое?

– А, Мириам? – продолжал он настаивать.

– Ну… не сейчас. Знаешь, возникли затруднения.

– А именно?

– Ну, мы не сможем пожениться так скоро, как нам бы того хотелось.

– А.

– Нам. Он представлял себе, как тот, другой, выглядит: высокий, темноволосый, с длинным лицом, похожий на Стива. Мириам всегда тянуло к такому типу мужчин. Только от такого мужчины она согласилась бы иметь ребенка. А она хочет иметь ребенка, это Гай мог сказать наверняка. Что-то, не зависящее от мужчины, пробудило в ней это желание. Оно проявлялось и в ее чопорной, напряженной позе, и в том выражении самозабвенного восторга, какое Гай всегда наблюдал на лицах беременных женщин или приписывал им.

– Но это не помешает разводу, я полагаю.

– Да, я тоже так думала еще пару дней назад. Я думала, Оуэн сможет жениться на мне уже в этом месяце.

– Ага. Значит он женат?

– Ну да, женат, – сказала она с легким вздохом, чуть ли не с улыбкой.

Гай в некотором замешательстве опустил глаза и сделал пару шагов по асфальту. Он так и знал, что этот тип женат. Следовало ожидать, что он и не собирался жениться на Мириам, разве только по необходимости.

– Где же он теперь? Здесь?

– Он в Хьюстоне, – ответила Мириам. – Ты не хочешь присесть?

– Нет.

– Ты никогда не любил сидеть.

Он промолчал.

– Все носишь кольцо?

– Угу.

Речь шла о кольце его выпуска в Чикаго, которым Мириам всегда восхищалась, поскольку оно напоминало о том, что Гай закончил колледж. Мириам глядела сейчас на кольцо с робкой, смущенной улыбкой. Гай спрятал руки в карманы.

– Лучше бы все уладить, пока я здесь. Можем мы покончить с этим за неделю?

– Я хочу уехать, Гай.

– Развестись в другом месте?

Она как-то вяло, неопределенно расставила руки, растопырив короткие пальцы, и Гаю вдруг вспомнились руки Бруно. Утром, сходя с поезда, он совсем забыл о Бруно. И о своей книге тоже.

– Мне просто надоело здесь, – проговорила она.

– Хочешь, поедем в Даллас, разведемся там.

Ее здешние друзья в курсе, подумал он, в этом все дело.

– Я бы повременила, Гай. Ты не возражаешь? Совсем чуть-чуть.

– Я думал, это тебе есть резон возражать. Он собирается на тебе жениться или нет?

– Он сможет на мне жениться в сентябре. Он тогда будет свободен, но…

– «Но» что?

По ее молчанию, по тому, как она совсем по-детски закусила верхнюю губу, Гай понял, в какую она попала западню. Она так желает этого ребенка, что согласится похоронить себя в Меткалфе, дожидаясь, пока за четыре месяца до его рождения отец его не соизволит жениться на ней. Гай ощутил невольную жалость.

– Я хочу уехать, Гай. С тобой.

Она так старалась придать своему лицу выражение чистосердечия, что Гай почти забыл, чего она просит и почему.

– Чего ты хочешь, Мириам? Денег, чтобы уехать куда-нибудь?

Серо-зеленые глаза мечтательно затуманились.

– Твоя мать сказала, что ты поедешь в Палм-Бич.

– Может, и поеду. Работать.

Мысль о «Пальмире» возникла вместе с болезненным ощущением опасности. «Пальмира» уже ускользала из рук.

– Возьми меня с собой, Гай. Это – последнее, о чем я тебя прошу. Я бы побыла с тобой до декабря, а там бы мы развелись.

– Ого, – сказал он спокойно, хотя что-то надсадно томилось в груди, словно сердце готово было разорваться. Она внезапно сделалась ему отвратительна, она и все те, кто ее окружал, кого она знала, кому была мила. Ребенок от другого мужчины. Уехать с ней, быть ее мужем до тех пор, пока она не родит ребенка от другого мужчины.

– Если даже ты меня не возьмешь, я все равно приеду.

– Мириам, ведь я могу сейчас добиться развода. Мне вовсе не требуется видеть этого ребенка. По закону не требуется. – Голос его дрожал.

– Ты не поступишь со мной так, – произнесла Мириам полуугрожающим, полумолящим тоном, который воздействовал одинаково и на его гнев, и на любовь, когда он еще любил, и всегда сбивал с толку.

Он и теперь ощутил, как почва уходит из-под ног. Мириам была права. Он не станет сейчас разводиться с нею. Не потому, что все еще любит ее, и не потому, что она все еще его жена и нуждается в его покровительстве, но потому, что жалеет ее и помнит, как когда-то любил. Он вдруг осознал, что жалел ее даже в Нью-Йорке, даже когда она слала письма, прося денег.

– Я не возьмусь за эту работу, если ты собираешься приехать. Бесполезно браться за нее, – произнес он невозмутимо, – но ведь «Пальмира» уже уплыла из рук, так чего же волноваться?

– Неужто откажешься? – проговорила Мириам с вызовом.

Он отвернулся, чтобы не видеть кривой, торжествующей ухмылки.

Вот тут она неправа, подумал он, однако промолчал. Сделал два шага вперед по скрипящему асфальту, вернулся с высоко поднятой головой. Спокойно, сказал он себе. Разве гневом чего-нибудь добьешься? Мириам терпеть не могла, когда он вел себя вот так, потому что любила шумные сцены. Сегодня утром ей тоже хотелось бы устроить сцену, подумал Гай. Она терпеть не могла, когда он вел себя так, пока не поняла, что по большому счету такое поведение ранит его самого больше, чем кого бы то ни было. Он знал, что это ей на руку, но чувствовал, что иначе вести себя не может.

– Мне еще не дали эту работу, ты знаешь. Я просто пошлю телеграмму и откажусь.

За вершинами деревьев вновь возникло красноватое здание, которое он разглядывал до прихода Мириам.

– А потом что?

– Много разного. Но ты об этом не узнаешь.

– Бежишь, значит? – поддразнила она. – Самый простой выход.

Он снова прошел вперед и вернулся. У него была Энн. С Энн он переживет это, переживет все, что угодно. И правда: он почувствовал себя до странности отрешенным. Может, потому, что стоял здесь с Мириам, олицетворявшей крах его юности? Он прикусил кончик языка. Внутри, как трещина в самоцвете, не видная в блеске граней, жила угроза и предвосхищение иного краха, от которого уже никогда не оправиться. Порой крах манил его как возможный выход – недаром в школе и в колледже он иногда разрешал себе завалить экзамен, который в общем-то мог сдать, и женился на Мириам против воли обеих семей и вопреки советам его и ее друзей. Разве не знал он, что не может из этого выйти ничего путного? И вот он отказался от самого крупного заказа в своей жизни, отказался безропотно. Надо поехать в Мехико и провести несколько дней с Энн. Он потратит все деньги, но что с того? Разве сможет он снова вернуться в Нью-Йорк, к работе, прежде не увидев Энн?

– Есть у тебя еще что-нибудь? – спросил он.

– Я все сказала, – изрекла она, осклабив редкие передние зубы.

4

Гай пошел домой не спеша, направляясь к Эмброуз-стрит, где он жил, по Трэвис-стрит, тенистой и тихой. На углу Трэвис и Деланси-стрит, прямо на чьем-то газоне, появилась маленькая, точно игрушечная, фруктовая лавка. Из уродливого здания Бальнеологического центра, что загромождало западную часть Эмброуз-стрит, высыпали, болтая, девушки и женщины в белых халатах, направлявшиеся на ранний ленч. Гай был рад, что не встретил по дороге никого из знакомых и что не нужно отвечать на расспросы. Он ощущал в себе некую замедленность, отрешенный покой и даже проблески счастья.

Странно, какой далекой – едва ли не чужедальней – казалась Мириам уже через пять минут после разговора с ней, и каким на самом деле неважным казалось все происходящее. Ему стало стыдно, когда он вспомнил, как в поезде терзался сомнениями.

– Все нормально, мама, – придя домой, сказал он с улыбкой.

Мать вышла навстречу, беспокойно подняв брови.

– Ну, я рада.

Она придвинула кресло-качалку и уселась, приготовившись слушать. Это была маленькая женщина со светло-каштановыми волосами, красивым, все еще тонким, прямым профилем и с нерастраченным запасом телесной бодрости, которая, казалось, посверкивала серебряными искорками в ее волосах. И она почти всегда пребывала в хорошем настроении. От этого Гай постоянно чувствовал разницу между ними, а с тех пор, как он начал страдать из-за Мириам, отчуждение стало особенно заметным. Гаю нравилось носиться со своими переживаниями, поворачивать их так и этак – мать же советовала поскорее забыть обо всем.

– И что она сказала? Ты и правда очень быстро вернулся. Я думала, вы зайдете куда-нибудь перекусить.

– Нет, мама, – он со вздохом опустился на парчовый диван. – Все в порядке, но я, возможно, не возьму заказ на «Пальмиру».

– О Гай. Почему? Или она?.. Ведь это правда, что у нее будет ребенок?

Мать, конечно, расстроилась, подумал Гай, но слишком уж слегка по сравнению с тем, что эта работа значила.

– Да, правда, – подтвердил он и начал запрокидывать голову назад, все дальше и дальше, пока не ощутил затылком холодок деревянной спинки дивана. Он вдруг подумал о том, какая пропасть отделяет его жизнь от жизни матери. Он очень мало рассказывал ей о своей жизни с Мириам. Его мать, выросшая на Миссисипи, в спокойной, счастливой семье, поглощенная сейчас, в Меткалфе, хлопотами по дому и саду, заботами о милых, верных друзьях, – что могла она понять в изначальной злобности таких натур, как Мириам? Или, например, в той скудной, неверной жизни, какую он вел добровольно в Нью-Йорке ради той или иной простой идеи, блеснувшей внезапно среди повседневной рутины.

– Так какое отношение имеет Мириам к Палм-Бич? – спросила наконец мать.

– Мириам хочет поехать туда со мной. Во временную опеку. А я этого не вынесу.

Гай стиснул пальцы. Перед ним внезапно возникло видение: Мириам в Палм-Бич, Мириам встречается с Кларенсом Бриллхартом, управляющим клуба «Пальмира». Но дело не в том – и Гай знал это – что он представляет себе, как Бриллхарт будет шокирован, несмотря на свою неизменную, спокойную вежливость, – просто Гай не мог пересилить своего собственного отвращения. Он просто не мог вынести, чтобы Мириам находилась рядом с ним, пока он работает над таким проектом.

– Я не вынесу этого, – повторил он.

– О, – только и выговорила мать, но молчание ее уже было осознанным. Что бы она ни сказала, подумал Гай, ей бы пришлось непременно напомнить ему, как она всегда была против этого брака.

– Нет, ты не вынесешь этого, – промолвила она наконец, – во всяком случае столь долгий срок.

– Да, не вынесу, – он встал, обхватил ладонями ее мягкое лицо. – Мама, мне все равно, – сказал он, целуя ее в лоб. – Мне просто наплевать.

– Не верится что-то. Почему это вдруг?

Он отошел на другой конец комнаты и уселся за пианино.

– Потому что я еду в Мехико, к Энн.

– Да что ты, правда? – просияла она, и радость первого утра с вернувшимся сыном победила окончательно. – Ах, ты, бродяга!

– Хочешь со мной в Мехико? – он улыбнулся через плечо и доиграл сарабанду, разученную еще в детстве.

– В Мехико! – притворно ужаснулась мать. – Мустанг до Мехико не доскачет. Может быть, на обратном пути заедешь ко мне вместе с Энн?

– Может быть.

Она подошла и робко положила ему руки на плечи:

– Иногда, Гай, мне кажется, что ты снова счастлив. В самые лучшие твои минуты.

5

«Что случилось? Напиши немедленно. А еще лучше позвони, я оплачу. Мы задержимся в Рице еще на две недели. Мне так тебя не хватало в дороге, просто позор, что мы не могли лететь вместе – но я понимаю. Каждую минуту желаю тебе добра, дорогой мой. Скоро все это кончится, и мы заживем. Что бы ни случилось, расскажи мне – будем бороться вместе. Мне часто кажется, что ты один не умеешь – я имею в виду – бороться.

Ты сейчас так близко – просто нелепо, что ты не можешь приехать на пару дней. Надеюсь, у тебя будет настроение. Надеюсь, сыщется и время. Мне бы так хотелось видеть тебя здесь, и ты знаешь, что родителям хочется тоже. Дорогой, мне очень понравились рисунки, я страшно горжусь тобой и могу даже выдержать мысль, что ты уедешь от меня на столько месяцев, чтобы все это построить. Папа восхищен тоже. Мы все время только о тебе и говорим.

Будь счастлив, родной. С любовью Энн».

Гай набросал телеграмму Кларенсу Бриллхарту, управляющему клуба «Пальмира»: «Обстоятельства не позволяют принять заказ. Искренне сожалею, глубоко благодарен Вам за помощь и поддержку. Подробности письмом».

Он вдруг стал прикидывать, какой проект они возьмут взамен, – подражание Фрэнку Ллойду Райту Уильяма Харкнесса и Компании? Или еще хуже, подумал он, пока диктовал телеграмму по телефону: правление может попросить Харкнесса заимствовать что-нибудь из его, Гая, идей. И Харкнесс, разумеется, не преминет.

Он телеграфировал Энн, что прилетит в понедельник и пробудет несколько дней. И поскольку существовала Энн, он даже не удосужился поразмыслить, через сколько месяцев, а может, и лет, подвернется другая такая работа, как «Пальмира».

6

Тем вечером Чарльз Энтони Бруно валялся на кровати у себя в номере в Эль-Пасо и пытался пристроить золотую авторучку поперек своего довольно тонкого, вогнутого носика. Он был слишком возбужден, чтобы лечь спать, но не чувствовал в себе достаточно бодрости, чтобы спуститься в какой-нибудь бар по соседству и поглазеть на то, что творится вокруг. Весь день он глазел на то, что творится вокруг, и пришел к выводу, что в Эль-Пасо ничего особенного не творится. Большой Каньон его тоже не особенно потряс. Зато все больше занимала мысль, возникшая позапрошлой ночью в поезде. Жалко, что Гай тогда утром не разбудил его. Не тот парень Гай, само собою, чтобы в таком деле на него рассчитывать, но Гай просто ему понравился, чисто по-человечески. С Гаем стоит знаться. Кроме того, Гай забыл свою книгу, и следует ее вернуть.

«Вжик, вжик, вжик», – зудел вентилятор на потолке: из четырех его лопастей одной не хватало. Если бы все четыре были на месте, подумал Бруно, тут было бы чуть попрохладнее. В сортире один кран подтекал, у бра, висевшего над кроватью, вылетел зажим, так что оно болталось наперекосяк, а дверцу стенного шкафа усеивали отпечатки пальцев. И еще утверждают, что это лучшая в городе гостиница! Почему в любом гостиничном номере вечно что-нибудь да не так? Если случится ему отыскать такой номер в гостинице, где не к чему будет придраться, он купит его, будь то хоть в Южной Африке.

Бруно присел на краешек кровати и потянулся за телефоном.

– Гони междугородный, – Бруно устремил невидящий взгляд на грязно-красноватый след, впечатанный его башмаком в белое стеганое покрывало. – Грейт-Нек, 166 Дж… Ну да, Грейт-Нек, – он подождал. – Лонг-Айленд… В Нью-Йорке, дубина, слышал такой?

Не прошло и минуты, как он говорил с матерью.

– Ну да, я. Так ты в воскресенье выезжаешь? Тебе легче… Да, ездил на муле, ездил. Вымотался до чертиков… Ну да, каньон видел… Ничего, но цвета какие-то пошлые… Ну, а у тебя как?

Он захохотал. Сбросил башмаки и завалился на кровать вместе с телефоном, не переставая смеяться. Она рассказывала, как пришла домой и обнаружила Капитана в обществе двух ее приятелей – мужчин, с которыми познакомилась накануне вечером: те заскочили повидаться, подумали, что Капитан – ее отец, и наговорили кучу ужасных вещей.

7

Приподнявшись на постели, Гай разглядывал письмо, надписанное карандашом.

– Представляешь, мне осталось один только раз разбудить тебя перед тем, как ты опять уедешь надолго, – сказала мать.

Гай просмотрел всю стопку и выбрал письмо из Палм-Бич.

– Может, мама, и ненадолго.

– Когда у тебя завтра самолет?

– В час тридцать.

Она наклонилась и без особой нужды принялась подтыкать одеяло в ногах кровати.

– У тебя, наверное, не будет времени заскочить к Этель?

– Да что ты, мама, время найдется.

Этель Питерсон дружила с матерью с незапамятных времен. Она давала Гаю первые уроки музыки.

Письмо из Палм-Бич было от мистера Бриллхарта. Гаю поручали строительство. Бриллхарт даже убедил правление насчет вентиляционных башенок.

– Сегодня я сварила хороший крепкий кофе, – возгласила мать с порога. – Хочешь завтрак в постель?

Гай улыбнулся в ответ:

– Еще бы!

Он внимательно перечел письмо мистера Бриллхарта, положил его обратно в конверт и медленно разорвал на клочки. Потом распечатал другое письмо: листок, покрытый карандашными каракулями. Подпись с пышной завитушкой заставила его улыбнуться опять: Чарльз Э.Бруно.

«Дорогой Гай!

Пишет тебе твой приятель по поезду – помнишь? Тогда вечером ты оставил книгу в моем купе, а в ней техасский адрес, который, надеюсь, не изменился. Книгу высылаю. Кое-что из нее прочел – никогда не думал, что у Платона так много разговаривают.

Было приятно отобедать с тобой тем вечером – надеюсь, мы и впредь будем друзьями. Было бы чудно встретиться в Санта-Фе – если ты вдруг надумал, пиши: Отель Ла-Фонда, Санта-Фе: мы там будем еще по крайней мере недели две.

У меня никак из головы не выходит наша мысль о двойном убийстве. Уверен, это можно осуществить. Не могу передать словами, как я верю в эту идею. Знаю, однако, что тебе это неинтересно.

Зато мне интересно – что у тебя с женой? Пожалуйста, ответь поскорее. В Эль-Пасо я потерял портмоне (его сперли в баре прямо у меня под носом) – а больше ничего примечательного не случилось. Извини, но Эль-Пасо мне не нравится.

Надеюсь на скорую весточку.

Твой друг Чарльз Э.Бруно.

P.S. Жаль, что я проспал и не проводил тебя тогда утром. Ч.Э.Б.»

Письмо Гаю даже понравилось. Приятно было сознавать, насколько Бруно откровенен.

– Овсяные хлопья! – Гай счастливо улыбнулся матери. – На Севере никогда не подают овсяные хлопья к яичнице!

Он надел любимый старый халат, слишком теплый для такой погоды, и снова устроился на кровати с «Меткалф-Стар» и с подносом на шатких ногах, где стоял его завтрак.

Потом принял душ и оделся, будто его ожидали дела; однако никаких дел не было. Картрайтов он навестил накануне. Можно было встретиться с Питером Риггсом, другом детства, но Питер теперь работал в Новом Орлеане. Что-то поделывает Мириам, поинтересовался Гай про себя. Наверное, красит ногти на заднем крыльце или играет в шашки с какой-нибудь соседской девчонкой, которая обожает ее и хочет быть такой, как она. Мириам никогда не впадала в уныние, если задуманный план не удавался. Гай закурил сигарету.