Текст книги "Чудо. Встреча в поезде"
Автор книги: Патриция Хайсмит
Соавторы: Кэтрин Уэст
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 35 страниц)
Annotation
Хорошенькие принцессы Востока.
Секс и опасность.
КГБ и наркотики.
Головокружительные высоты и стремительные падения.
В книге Кэтрин Уэст «ЧУДО»
Кэтрин Уэст
Кэтрин Уэст
Часть первая
1
2
3
4
5
6
7
8
9
10
11
12
13
14
15
16
ЧАСТЬ 2
17
18
19
20
21
22
ЧАСТЬ 3
24
25
26
27
28
29
Патриция Хайсмит
1
2
3
4
5
6
7
8
9
10
11
12
13
14
15
16
17
18
19
20
21
22
23
24
25
26
27
28
29
30
31
32
33
34
35
36
37
38
39
40
41
42
43
44
45
46
47
notes
1
2
3
4
5
6
7
8
9
10
11
12
13
14
15
16
17
Кэтрин Уэст
Чудо
Кэтрин Уэст
ЧУДО
Часть первая
НЬЮ-ЙОРК
1
Я из женщин, которые ненавидят спорт, и не стыжусь в этом признаться. До двадцати лет я никогда не ходила ни на какие соревнования, включая спортивные игры. Может, у меня было какое-то предчувствие.
Я была первокурсницей Колумбийского колледжа, когда отправилась на ту злополучную игру с Али Шалаби, который обычно сидел рядом со мной на лекциях по Западной цивилизации. Али был высокий, смуглый и, разумеется, настолько красивый, что поколебал моё давнишнее неприятие спорта. Он был из Саудовской Аравии, хотя акцент у него был британский.
– Я учился в частной школе в Хемпшире, – пояснил он. – Могу говорить и как в Миссисипи, но, по-моему, британский акцент производит в Нью-Йорке большее впечатление.
– Да, он очень впечатляет, – сказала я ему. – Что ты делал в Миссисипи?
– Проходил курсы летчиков-истребителей на военно-воздушной базе. А у тебя что за акцент? Шведский?
Я – высокая голубоглазая блондинка, и окружающие обычно принимают мой акцент за шведский или, на худой конец, за норвежский. Часто они испытывают разочарование, что это не так. «У меня русский акцент», – сказала я Али. Я подумала, не огорчит ли и его, что я, вопреки его ожиданию, не скандинавская секс-бомба. Но если и огорчило, то он и вида не подал. Через неделю он предложил сходить после занятий на баскетбол, и я согласилась, удивившись сама себе.
– Я собираюсь вечером на баскетбол, – сказала я по телефону лучшей подруге Эми Линг. И добавила с воодушевлением неофита: – Это очень важная игра. Если мы победим Принстон, мы впервые за три года выйдем в финальную часть. – Я почерпнула эти сведения всего лишь несколько часов назад в газете «Колумбия Спектэйтор». Но я решила, что если уж ты меняешь образ мыслей, то надо быть последовательной. В то же время я была рада, что это лишь телефонный разговор, поскольку на самом деле уж кому-кому, а мне толковать о таких вещах, как финальная часть игр, было по меньшей мере смешно.
– Прекрасно, и кто же он? – засмеялась она.
Я не знала, как увильнуть от ответа, а потому сказала ей. Я думала, что она пристанет ко мне с безжалостными расспросами, но она даже не тронула наживки.
– Он знает, что ты еврейка? – спросила она вместо того.
– Полагаю, что да. Я говорила ему, что я русская. А из России в основном только евреям разрешали эмигрировать. Кто этого не знает.
– Первый раз слышу об этом.
– Потому что ты никогда не читаешь газет.
– Марина, надо ему сказать, что ты еврейка.
– При случае скажу. Мы ведь, кажется, сейчас о баскетболе говорим, а не о резолюции ООН.
– Надеюсь, что так, – сказала Эми. Однако в голосе ее была легкая тревога.
Мы договорились встретиться на следующий день за завтраком. Но когда разговор с Эми закончился, я и сама почувствовала себя немного не в своей тарелке. Не то чтобы я испугалась каких-то возможных осложнений. Скорее, я почувствовала, что собираюсь на эту игру под ложным предлогом. Но это уже было не исправить.
Мне нужно было убить целый день и заниматься не хотелось. Вместо этого я решила сходить в гимнастический зал. Недавно я занялась своим весом и старалась проводить в зале по крайней мере час каждый второй день. Я жила в Фёрнельд Холле, а это позволяло мне ходить на тренировки даже поздно вечером. Фёрнельд был в Колумбийском колледже жилым зданием с собственным спортзалом в цокольном этаже. И даже с сауной. Но в дневное время я предпочитала общий спортзал – в нем было просторней и тренажеров было больше.
Спустившись по лестнице, я задержалась на первом этаже и проверила свою почту. Нельзя сказать, чтобы я ждала писем. Отец писал мне редко, а если и писал, то письма его были холодными и казенными. Он ушел от нас, когда я была еще маленькой, и он жил в России со второй женой. Два года назад я приехала в Штаты со своей мамой, а через шесть месяцев после того она умерла от сердечного приступа.
Из моих русских школьных подруг две еще писали мне время от времени, но сейчас была моя очередь отвечать на письма. Оказавшись без языковой практики, я после двух лет в Штатах уже с трудом писала по-русски. Так что в моем почтовом ящике не было ничего, кроме разного мусора, однако на сей раз, по крайней мере, приятного. Это был каталог из «Виктории Сикрет». Я могла рассматривать его часами, хотя мало что из него могла себе позволить.
Другим посланием было фондовое письмо из организации под названием Совет по еврейским поселениям. Они просили денег для расселения новой волны советских иммигрантов на западном берегу. Увы, помочь им я не могла. Я сунула почту в спортивную сумку и пошла на свои упражнения.
Затем я вернулась к себе и попыталась сделать письменную работу, которую должна была сдать на следующей неделе. Однако мне было трудно собраться с мыслями. Я стала смотреть в окно, которое выходило на Бродвей. Там начался дождь, и мостовая блестела, отражая огни. Улица выглядела неприветливо. Мне было тоскливо, и я не находила себе места.
Когда наконец раздался телефонный звонок, я обрадовалась. Это был Али – он спрашивал, не хочу ли я чего-нибудь перекусить перед игрой. Я сказала, что не возражаю.
Али ждал меня внизу. Сегодня он оделся под абитуриента – в спортивную рубашку с короткими рукавами, брюки цвета хаки и просторную куртку. Он стоял, прислонившись к стене, и на лице его было мечтательное выражение. Пожалуй, он был слишком уж красив, высокий, стройный, бронзово-смуглый. У него было прекрасно вылепленное лицо и аристократически-надменный взгляд темных глаз, однако в то же время томных, благодаря длинным загнутым ресницам.
Он, должно быть, чертовски испорчен, подумала я. Мне не следовало бы тратить время на таких вот, как он, неважно, араб он или нет. Большинству девиц наверняка нравятся такие типы, и, чтобы удостоиться внимания, они из кожи вон лезут. Я просто извинюсь перед ним, скажу, что у меня нет свободного времени, потому что на следующей неделе я должна сдать домашнюю работу. В этот момент Али глянул в мою сторону. Его глаза быстро окинули меня, и он одобрительно заулыбался.
– Может, что-нибудь поищем на Вест Енд? – спросил он. – Боюсь, что для чего-нибудь другого у нас нет времени.
Просто ответь, что ты не можешь, велела я себе. Но вместо этого сказала: «О’кей».
Мы пересекли Бродвей и миновали два квартала по направлению к Вест Енду. Вечером по четвергам там играет настоящий джаз, и ежедневно – вполне приличные гамбургеры. Однако для беседы это было не лучшее место. Оно всегда переполнено, а музыка слишком громкая. Так что у меня не было возможности сказать Али, что я еврейка, или вообще о чем-нибудь поговорить. Покончив с гамбургерами, мы влились в толпу, которая текла к спортзалу.
Мы заняли хорошие места. Я сидела впереди на первой в своей жизни игре. Болельщиков развлекала парочка в масках льва и тигра, группа заводил и оркестрик. Все это для меня выглядело довольно экзотически. Я должна была также признать, что баскетбол оказался гораздо более интересным, чем я себе представляла. Игра меня захватила, и вскоре я уже и сама стучала ногами и воодушевляла криками нашу команду. Однако чуть ли не с самого начала игры повод для воодушевления пропал. Принстон вел в счете, и с каждой минутой разрыв все увеличивался. Вскоре стало ясно, что речь уже может идти не о том, выиграем мы или проиграем, а лишь о степени нашего унижения.
Игра закончилась победой Принстона со счетом 63: 40. Даже я понимала, что для нашей команды эти цифры – трагические. В то же время после игры должна была состояться вечеринка, и мы решили немного там поболтаться.
«Сгорающий дом», – загремело из громкоговорителей. Для мрачного настроения окружающих это была самая подходящая песня. Какой-то прыщавый малый с прической «конский хвост» похлопал Али по плечу:
– Хай, ну что, обторчался?
– Чума, а не игра, дед, – ответил Али без малейшего намека на британский акцент.
Они обменялись еще парой слов, используя непонятные мне выражения типа «Си-плюс-плюс».
– Это что, оценка игры? – спросила я Али, когда малый удалился.
– Нет, – засмеялся он. – Это компьютерный язык. Последний писк моды.
В компьютерном жаргоне я понимала не больше, чем в спорте, хотя он, кажется, звучал повсюду. Иногда мне казалось, что я единственная студентка в Колумбийском колледже, которая обходится без компьютера.
Али принес нам пиво. Мне стало легче, что он взял и себе. Я знала, что мусульманам не положено употреблять алкогольные напитки, и подумала, что он, наверно, не верующий.
– Так что ты думаешь о ситуации на Среднем Востоке? – спросила я как бы между прочим. Я решила, что мне следует прояснить для себя эту область.
– То, что евреи убили еще несколько арабов в Иерусалиме, в одной из исламских святынь. Обычное дело, не так ли?
– В действительности было вовсе не так, – отрезала я.
– Кроме того, арабы сами начали. Как обычно.
Тут Али разразился длинной тирадой о том, что сионисты забили американские средства массовой информации ложью и пропагандой, и что еврейское лобби контролирует американский конгресс, и что Штаты дают евреям оружие, чтобы убивать арабских детей.
Я почувствовала что-то вроде раздражения. Я и раньше встречалась с арабскими студентами и даже разговаривала с ними о Среднем Востоке, но никогда ничего подобного не слышала. Точнее, знакомыми мне арабами были несколько девушек из Ливана, и все они были христианками. Может, в этом и разница. Их мнение о Среднем Востоке в основном сводилось к тому, что все там посходили с ума, а тем, кто не сошел, лучше уехать оттуда и жить в Соединенных Штатах.
Али вполне мог сойти за сумасшедшего, но он все же был здесь, а не там.
– Израиль просто хочет, чтобы его оставили в покое, – улучив паузу в его бреде, сказала я. – Или ты хотя бы на минутку не можешь допустить, что он тоже имеет право на существование?
– Только не в Палестине. Пусть устраиваются где-нибудь в другом месте, скажем, в Австралии.
– Тогда уж лучше на Луне.
– Отличная мысль! Уж сколько лет евреи оскверняют наши святыни. Но скоро мы лишим их этого удовольствия.
– А как же с нашими святынями в Иерусалиме? Как со Стеной Плача?
– Нашими? – переспросил он, сузив глаза.
Я вовсе не так хотела сказать ему об этом, но теперь было поздно, да уж и не важно.
– Да, – сказала я вызывающе. – Нашими. Моими.
Я росла и воспитывалась в России, вне еврейской религии и культуры. Я никогда не была в Израиле и не испытывала потребности помолиться у Стены Плача. Но в этот момент я остро почувствовала, что все это мое.
– Постройте себе другую стену, – сказал Али. – Можете все туда валить и плакать. Надеюсь, у вас будет о чем поплакать. Мы вам в этом поможем.
«Сгорающий дом» остановился за секунду до того, и в наступившей тишине слова Али прозвучали достаточно четко. Я оглянулась и, к своему ужасу, увидела, что многие, должно быть, услышали его, и, что еще хуже, это были те, кого я знала. Среди них была и еврейская пара из России – Борис Рабинович и Вера Штейн, они смотрели на нас с одинаковым выражением шока на лицах.
Борис был аспирантом на факультете физики, и перед тем как приехать на учебу в Штаты, он жил в Израиле. Внезапно я вспомнила, что Борис служил в израильской армии, видел боевые действия в Ливане и даже был ранен. Уж кого-кого, но только не его я бы призвала в свидетели этой сцены.
Вне себя от гнева и унижения я просто выплеснула свое питье в ухмыляющуюся арабскую физиономию. Али оцепенел на мгновенье – лицо мокрое, со свежих его одежек капает пиво… Затем он мрачно сдвинул брови и угрожающе шагнул ко мне. Но дальше он не двинулся. Перед ним вырос Борис, твердый и решительный. Он был почти на голову ниже Али, плотный крепыш в очках из роговой оправы. Когда-то он на меня поглядывал.
– Не смей ее трогать, дерьмо, – сказал Борис сквозь стиснутые зубы.
Ничего не ответив, Али сильно его толкнул. Но Борис не упал – в быстром развороте он перенес свой вес на переднюю ногу и ударил Али локтем под ребра. Али отшатнулся, а затем бросился на Бориса, размахивая кулаками. Борис увернулся от ударов, но один попал в цель. Очки слетели с его лица и упали где-то в углу. Раздался звон разбитого стекла. Борис быстро заморгал. Из носа у него текла кровь. Али ударил его кулаком в живот, и Борис согнулся пополам – он потерял дыхание и лицо его побагровело. Я почувствовала, как ему больно, будто это меня ударили. От ярости у меня потемнело в глазах. Чтобы Бориса так вот избивали – этого я не могла вынести. Я оглянулась в поисках подходящего оружия. На соседнем столе я увидела большой металлический поднос, уставленный пустыми банками из-под пива и прохладительных напитков. Я схватила поднос, так что банки полетели во все стороны, и ударила им Али по затылку. Кажется, поднос не причинил Али особого вреда, но грохот при ударе был оглушительный. Али был ошарашен. Раздался смех и возгласы в знак поддержки. Я поняла, что эта стычка привлекла, к несчастью, внимание довольно большой аудитории. Щеки мои горели от стыда. Я подняла над собой поднос и снова ударила Али. И еще раз. Он резко развернулся и выбил поднос у меня из рук. Тем временем Борис восстановил дыхание и нанес Али капитальный удар в челюсть. В этот момент, прокладывая себе дорогу сквозь толпу, появились два человека из охраны колледжа. «Все, будет, ребята», – сказал один из них. Как в кино, они подошли сзади к Али и Борису и завернули им руки за спину. Толпа осуждающе загудела. Люди из охраны пытливо вглядывались в лица студентов. Один из них встретился со мной глазами. Я нырнула в толпу, бросилась из зала, спустилась по ступенькам и выбежала из здания. Во дворе я заставила себя замедлить шаги и сделала несколько глубоких вдохов и выдохов. Вечер был холодный и ясный, в небе стояла луна, мимо нее медленно плыли облака. Не торопясь я пошла по территории колледжа, с удовольствием ощущая на горящем лице зимний воздух. Пока я дошла до общежития, я уже полностью успокоилась. В комнате я села за стол и набросала план сочинения по экономическому развитию, где рассматривался вопрос выбора подходящей технологии для сельского хозяйства в слаборазвитых странах. Работа моя подвигалась. В общем и целом, ничто так не помогает собраться с мыслями, как небольшой стресс.
На следующий день моя выходка предстала передо мной уже в совсем другом свете. Не было сомнений, что благодаря Вере и Борису эта история пойдет кругами по русско-еврейской общине университета. Принадлежность к этническому меньшинству во многом напоминает жизнь в маленьком городке. Все знают, чем ты занят, и полностью спрятаться от них невозможно. Мне была ненавистна мысль, что я дала своим соотечественникам повод для каких-то сплетен. Но больше всего мне был ненавистен Али – за то, что он меня оскорбил и поставил в дурацкое положение.
К полудню я уже чувствовала себя несчастной. И когда позвонила Эми с предложением пойти куда-нибудь позавтракать, я обрадовалась возможности снять с себя тяжкий груз. Мы съели сандвичи в нашем любимом кафетерии, вернулись пешком к университетскому городку и сели на ступеньки библиотеки Батлера. Вышло солнце, и в воздухе была весна. Для начала марта день был непривычно теплый, и все ступеньки были настолько обсижены студентами, что мы с трудом нашли свободное местечко.
– Ну и как вчера было? – спросила Эми.
– Дерьмо, а не игра. Мы проиграли больше двадцати очков.
– Это я знаю, – терпеливо сказала Эми. – Как у тебя с Али?
– Еще хуже. Ты ведь меня предупреждала. Надо было тебя послушаться. Теперь я в таком дурацком положении, что мне стыдно на люди показаться в колледже.
– Надень вуаль, – захихикала Эми. – Так что случилось?
И я начала рассказывать. Эми слушала с большим интересом.
– А я не встречалась с этим Борисом в прошлом году? Кажется, он тебя куда-то приглашал?
Когда я это подтвердила, она сказала:
– Потрясающе! После шестого класса никто из мальчишек не дрался из-за меня.
– Они дрались не из-за меня, а из-за Стены Плача.
– Какой еще Стены Плача?
– Это Западная Стена Второго Храма. Сам Храм был разрушен тысячу лет назад. Стена – это все, что осталось. Для евреев это самое святое место, поскольку, согласно традиции, когда явится Мессия, он восстановит этот Храм.
– О’кей, так кто победил в драке? – перебила меня Эми. Храм ее не очень-то интересовал. Эми считала себя католичкой. Сестра ее была протестанткой, мать буддисткой, отец же не признавал никакой религии. Раньше, до переезда семьи из Гонконга в Нью-Йорк, Эми была протестанткой. Когда я, помню, удивилась такому многообразию религий, Эми заявила, что среди китайцев Гонконга это дело привычное. Кажется, Эми относилась к своей религии вполне серьезно и перед каждым приемом пищи читала молитву. Однако на сей счет у меня были свои сомнения. Религиозная терпимость – вещь, конечно, похвальная, но разве не лучше, чтобы хорошего было понемножку. Эми относилась к своей религии, как к новому платью – примеряла, носила, а затем выбрасывала, когда на глаза ей попадалось что-нибудь другое. Но мы встретились не для того, чтобы обсуждать вопросы религии. Я описала с точностью до каждого удара всю драку между Али и Борисом. Когда я дошла до того момента, как я ударила Али подносом, Эми скорчилась от смеха.
– Это не смешно! – возразила я. – Только представь себе, что скажут Вера и Борис всем тем русским. Я этого не переживу!
– Не могу поверить, что ты его действительно шарахнула, – сказала Эми сквозь слезы от смеха. – Ты такая всегда серьезная, сдержанная. Как бы я хотела видеть это собственными глазами!
– Эми, смехом ты делаешь только хуже, – сказала я, но, вопреки самой себе, тоже начала смеяться. – Представь, что скажут русские.
– Да что ты, они будут только гордиться тобой! Скажут, что ты нанесла удар за Израиль.
– Да, так оно и было, – меня, как и Эми, разбирал неудержимый смех. – Три удара за Израиль. Вреда от них никакого. Но шуму было много.
– Что-то мне подсказывает, что теперь с этим Али покончено.
– Что-то мне подсказывает, что ты права.
Но вскоре выяснилось, что обе мы ошибались.
2
Моя группа по Западной цивилизации занималась по вторникам и четвергам с девяти до десяти тридцати утра. В первый после игры вторник я чуть было не пропустила занятия из страха столкнуться там с Али, но в конце концов я все-таки пошла. На сей раз Али сел в противоположном от меня углу, и нам удалось избежать какого бы то ни было общения. Я почувствовала облегчение, а может, немножко и разочарование. Если уж говорить правду, то Али – это было самое интересное, что со мной произошло за целый год.
Во вторник вечером я снова почувствовала беспокойство. В одиннадцать тридцать я переоделась в тренировочный костюм и спустилась в спортзал, что в подвале. Я подумала, что в это позднее время зал будет, конечно, свободен и я спокойно поупражняюсь.
Но надежды мои не оправдались. Едва я открыла дверь, как в уши ударил рок-н-ролл, да такой громкий, что меня чуть не сбило с ног. Стереомагнитофон в середине зала вопил «Она сводит меня с ума» в исполнении Файн Янг Кэннибалз – эта песня мне никогда не нравилась. Я поморщилась от грохота.
Зал был битком набит свободными тренажерами на отягощение мышц, были тут и велотренажеры, а также универсалы. Помещение было маленькое, но выглядело большим благодаря зеркалам на стенах.
В зале было два человека. Один ходил сюда постоянно, хотя я никогда с ним не разговаривала. Он был настолько занят своими отягощениями, что даже не заметил меня. Однако другой заметил. Это был Али. Он неторопливо двинулся в мою сторону, убавив по пути громкость музыки. Он медленно оглядел меня, раздевая глазами. Тут же я подумала об одежке, которая на мне. Я была в черном трико и короткой черно-белой безрукавке. Я забеспокоилась, что она подчеркивает линии моего тела, что слишком уж открывает бедра и что плечи и руки мои обнажены. Мне страшно захотелось, чтобы на мне был бесформенный спортивный костюм, в котором я бегала, когда было холодно. Но спортзал всегда хорошо отапливался. А сейчас, казалось, особенно жарко.
– Так, так! Посмотрите, кто пришел. Защитник веры, – сказал Али, подражая медленному южному говору. Не знаю, хорошо ли он подражал, поскольку я слышала такой говор только в кино.
Я полностью проигнорировала Али и села на велотренажер. Я стала бешено крутить педали, с головой уйдя в это занятие, а Али вернулся к своим тяжестям. Но он по-прежнему глазел на меня. Мне было трудно не замечать его, потому что едва я поднимала глаза, как сталкивалась в зеркале с его взглядом.
Спустя какое-то время второй парень закончил свою тренировку и ушел. Али и я остались одни. Я слезла с велика и стала растягивать на тренажере мышцы плечевого пояса. Я была настолько взвинчена, что поднимала сегодня больший вес, чем обычно. Надо было разгрузить организм от выплеска адреналина, и я целиком отдалась этому. Али же наоборот, и вовсе перестал делать вид, что упражняется, и просто сидел на скамейке и глазел на меня. В конце концов мне это надоело. Четким шагом я подошла и встала перед ним, руки в боки.
– Может, хватит строить глазки? – заявила я.
Он медленно и нагло улыбнулся и сказал:
– Почему бы нет? Тоже хорошее упражнение. У меня сердце от него подскакивает. – Он помолчал и добавил с ухмылкой. – И не только сердце. Так что нам делать с этим, а?
Я не сразу его поняла, затем я почувствовала, что краснею до корней волос.
– Ты самая пошлая, мерзкая и грязная свинья, которая мне только попадалась, – сказала я, и голос мой при этом чуть дрожал.
– Ну хватит, – сказал Али спокойно. В его поведении произошла внезапная перемена. Глаза его стали ледяными.
– Зачем тебе страдать в моем присутствии. Никто тебя здесь не держит. Даже наоборот, я бы посоветовал тебе уйти. Ты оскорбила меня ровно настолько, насколько я могу тебе это позволить.
Впервые я почувствовала легкий укол страха, но я не собиралась тут же идти на попятную.
– Скажем, не надо меня запугивать, – заявила я. – Другими командуй. Это тебе надо уйти. Во-первых, ты не имеешь права тут находиться. Ты не живешь в Фёрнельде.
– Каждый, живущий в колледже, может пользоваться этим залом. И все-таки я тебя удивлю. Я ухожу, и я уйду, и пальцем тебя не тронув, как бы сильно ты ни была разочарована. – Он встал и повернулся, чтобы уйти.
– Чепуха на постном масле! Много на себя берешь… – сказала я ему вслед.
Он захлопнул за собой дверь. Я пожала плечами и обратилась к своим упражнениям, но сердце им уже не принадлежало. Я слишком утомилась, подняв веса больше своей нормы. Мышцы налились усталостью. Я знала, что завтра все будет болеть. К счастью, в соседнем помещении была сауна. Сухой жар делает чудеса с ноющими мышцами.
По вторникам и четвергам сауной пользовались только женщины, по понедельникам и средам – только мужчины, в остальные дни она была для совместного пользования, когда полагалось надевать купальные принадлежности. Однако в женские дни мы не утруждали себя купальниками.
В сауне я стащила с себя пропотевшую одежку и растянулась на лавке, впитывая жар. Должно быть, я немного задремала, поскольку меня разбудил знакомый бархатный голос:
– Ну прямо никак от тебя не избавиться, – Али стоял, прислонившись к двери, и глядел на меня с ленивой улыбкой.
Я испуганно села, пытаясь прикрыть свою наготу. Сердце мое дико колотилось, но, испуганная его присутствием, я не могла и слова вымолвить. Али снял все, что было на нем. Прямо на моих глазах у него началась эрекция, и вид этот, такой странный и по-своему завораживающий, приковал меня к месту.
– Нравится, да? – сказал он. – Внутри тебе понравится еще больше.
– Не смей прикасаться ко мне, – прошептала я. Горло у меня неожиданно пересохло.
– О, я сделаю даже больше, – сказал он. – Я дам тебе то, о чем ты меня просила.
Он опрокинул меня на лавку и попытался пригвоздить меня своим телом. Мы были скользкие от пота, и мне удалось выскользнуть из его рук. Я бросилась к двери, но он оказался проворней. Он засмеялся и снова поймал меня. Он заломил мне руки за спину и держал меня одной рукой лицом к себе.
– Я всегда хотел сорвать с тебя одежду, – сказал он. – А теперь это даже не нужно. – Он гладил мои груди, пока я тщетно пыталась освободить руки.
– Очень славные, – сказал он. – Небольшие, и крепенькие, как раз то, что мне нравится.
– Руки прочь! – задыхаясь, сказала я.
– Верно, – усмехнулся он и потащил меня обратно на лавку.
Было очень жарко, так что почти невозможно было дышать, бороться, и сопротивлялась я вяло. Он снова повалил меня и оказался сверху, прижав мои руки за моей головой.
– Не смей, – задыхалась я, но он меня не слушал. Я извивалась под ним, пытаясь его сбросить, но он держал меня и смеялся. Он дал мне еще немного времени, а затем вдруг вошел в меня, и я вскрикнула от внезапной боли, резкой, разрывающей.
– Прекрати, прекрати, – всхлипывала я, но он не прекращал. Он меня не слышал, столь же потерянный в своем безумном натиске, сколь и я в боли и ужасе. А затем остался только снедающий жар, всепоглощающий жар снаружи и внутри. Я цеплялась за Али, как какой-нибудь утопающий, и когда жар обрушился на меня сокрушительной волной, я выкрикнула свое последнее несогласие – свой бесполезный, бессмысленный плач.
Он поднял меня и сел рядом на лавку.
– Ты была девственницей, – сказал он. В голосе его было смятение.
Я закрыла лицо руками. Говорить я не могла. Все мое тело вздрагивало от рыданий.
– Ты должна была мне сказать, – пробормотал он. – Не мог же я знать.
Он пытался положить руку мне на плечо, а я с отвращением отшатывалась, как от прикосновения слизня. Несмотря на жару, я дрожала. Так мы и сидели какое-то время.
– Я не знал, – продолжал твердить он. – Откуда мог я знать.
– Убирайся, – прошептала я.
– Здесь тебе нельзя оставаться, – сказал он, понемногу начав соображать. – Слишком жарко, а мы тут довольно давно.
– Оставь меня! Не могу тебя видеть.
– Ну, не смотри, – сказал он со вздохом. – Одевайся, и пошли отсюда.
Мне пришлось открыть глаза. Мы оделись, и я вышла вслед за ним. Снаружи меня ослепил яркий свет. Я споткнулась и, наверно, упала бы, если бы он не удержал меня за руку.
– Не прикасайся ко мне, – сказала я, борясь со слезами.
Он взял свой стереомагнитофон, и мы пошли к лифту. Мы стояли молча в ожидании, пока он придет. Зубы мои стучали, и я не могла унять дрожь. Али смотрел на меня с какой-то тревогой.
– Мне подняться с тобой? – спросил он, когда пришел лифт.
– Лучше убирайся! – крикнула я, чувствуя, что голос мой выходит из повиновения.
– Хорошо, хорошо, – поспешно сказал он, и, пока дверь лифта закрывалась, я видела, как он, ссутулясь, шел прочь по подвальному коридору, соединявшему общежития.
Придя к себе, я долго смотрела в зеркало, ища в лице какой-нибудь знак своей порчи, тайное клеймо позора. Целую вечность я простояла под душем, до боли оттирая щеткой кожу, но не могла избавиться от ощущения скверны. В конце концов я легла спать. Все во мне устало и онемело, но сон не шел. В голове моей рождались фантастические картины мести, и, по мере того как ночь тащилась к утру, они становились все изощренней и страшнее. Но я знала, что это просто фантазии и ничего больше. Я не могла даже собраться с силами, чтобы сходить в полицию.
Утром я почувствовала себя еще хуже. Я провалялась в постели до полудня, чего никогда раньше себе не позволяла. Я отключила телефон и пропустила все свои занятия, тоже впервые. Когда я наконец выползла из постели, оказалось, что я боюсь выйти из комнаты. У меня не было сил кого-то видеть, с кем-то говорить. Под вечер, почувствовав голод, я все-таки сделала быструю вылазку к торговому автомату, но удалось мне это с большим трудом. Я по-прежнему не могла думать ни о чем другом, кроме как о том, что случилось со мной. Я снова и снова проигрывала в уме события предыдущего вечера – то как это было на самом деле, то как это должно бы было быть. В одних вариантах я убегала от Али, в других я избавлялась от него ударом колена в пах, втыкала пальцы ему в глаза, и, скорчившись, он оставался лежать на полу. Почему я ничего такого не сделала? Может, я сама виновата?
На следующий день я заставила себя выйти из общаги и сходить на занятия, хотя я по-прежнему пропускала Западную цивилизацию. Меня хватило только дойти до здания, затем я повернула обратно. Мысль о том, что я встречу там Али, была для меня непереносима. Это не я, а он должен чувствовать стыд, говорила я себе. Но это не помогало. Он, возможно, все уже позабыл, пока я тут молча переживаю свой позор.
Так или иначе, я перемоглась в уик-энд, извинившись перед друзьями, что избегаю их. О том, что произошло, я никому не рассказывала, даже Эми, хотя прежде у меня не было от нее секретов. В понедельник среди обычного рекламного мусора в своем почтовом ящике я обнаружила буклет из Женского центра. «Изнасилование считается преступлением, двух мнений быть не может» – гласили сердитые красные буквы на черном фоне. Мне уже попадался этот буклет, однако я не задерживалась на нем взглядом, не испытывая ни малейшего интереса к содержанию. Теперь же я просто впилась в него глазами. Прочтя, я почувствовала, что ко мне понемногу возвращаются сила и смелость. Я поняла, что должна сделать.
– Я кое-что хочу тебе сообщить, – сказала я в тот вечер Эми, когда мы сидели на ее кровати, лопая воздушную кукурузу, приготовленную в микроволновой печке. – Меня изнасиловали.
Эми охнула и уронила пакет с кукурузой.
– Как? Когда? – сказала она в шоке, глаза ее округлились.
– Почти неделю назад. Я была слишком подавлена, чтобы говорить об этом, но теперь могу. Я собираюсь пойти в полицию.
– Но что случилось?
Я рассказала Эми о происшедшем. Некоторое время она молчала, медленно накручивая на палец прядь прямых своих волос, доходящих до плеч.
– Ты хочешь сказать, что именно с этим ты и собираешься в полицию? – сказала она наконец. – Неделю спустя после случившегося?
– Конечно. Я собираюсь сделать заявление.
– Ты знаешь, к чему это приведет? Только еще больше горя хлебнешь. Зачем тебе все это?
– Я в такой ярости, Эми. Я не могу заниматься, не могу спать, не могу думать ни о чем другом.
