Текст книги "Чудо. Встреча в поезде"

Автор книги: Патриция Хайсмит

Соавторы: Кэтрин Уэст
сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 35 страниц)

– Ну, ладно, – глухо проговорил Бруно и повесил трубку.

И телефон тут же зазвонил снова. Нахмурясь, Гай отложил сигарету, которой с облегчением затягивался, и подошел к аппарату.

– Здравствуйте. Это Артур Джерард из Частного сыскного бюро…

Джерард спросил, можно ли ему приехать.

Гай огляделся по сторонам, осмотрел с подозрением каждый угол в гостиной, стараясь доводами рассудка побороть чувство, что телефон прослушивается, что Джерард слышал их с Бруно разговор, что Бруно уже у Джерарда в лапах. Наконец поднялся наверх рассказать Энн.

– Частный сыщик? – спросила Энн, очень удивленная. – А в чем дело?

Гай колебался с секунду. А сколько, сколько существует мест, где такое колебание показалось бы чересчур долгим! Чертов Бруно! Будь он проклят за то, что таскался по пятам!

– Не знаю.

Джерард явился точно в назначенный срок. Он галантно склонился над рукой Энн, извинился за позднее вторжение, вежливо похвалил дом и полоску сада перед входной дверью. Гай разглядывал его с некоторым удивлением. Джерард казался вялым, утомленным и слегка нечистоплотным. Возможно, Бруно не так уж и неправ относительно него. Даже его отсутствующий вид, который подчеркивала медлительность речи, ничем не подходил на сосредоточенность блестящего детектива. Но когда Джерард уселся в кресло с сигарой и бокалом виски, Гай уловил проницательный блеск в светло-карих глазах, цепкость в толстых коротких пальцах. И почувствовал себя не в своей тарелке, Джерард оказывался непредсказуемым.

– Вы – друг Чарльза Бруно, мистер Хейнс?

– Да. Мы знакомы.

– Тогда вы, наверное, знаете, что его отец был убит в марте прошлого года, и убийца до сих пор не найден?

– Я этого не знала! – воскликнула Энн.

Джерард медленно перевел взгляд с ее спины на Гая.

– Я не знал этого тоже, – сказал Гай.

– Значит, вы не так близко знакомы?

– Я едва его знаю.

– Когда и где вы встретились?

– В… – Гай взглянул на Энн, – в Институте Искусств Паркера, кажется, в прошлом декабре. – Гай чувствовал, что попался в западню. Он повторил реплику, которую Бруно, не думая, бросил на свадьбе, – и только потому, что Энн ее слышала, а Энн, скорее всего, давно забыла об этом. Джерард, почудилось Гаю, смотрит на него так, будто не верит ни единому его слову. Почему Бруно не предупредил о Джерарде? Почему они окончательно не договорились о версии, которую однажды предложил Бруно, – что встретились они у стойки одного из центровых баров?

– А когда вы увиделись в следующий раз? – наконец спросил Джерард.

– Ну, мы, кажется, не встречались до моей свадьбы в июне. – Гай почувствовал, как невольно старается придать своему лицу недоуменное выражение, словно и не догадывается, к чему направлены все эти расспросы. Как удачно, подумалось ему, о, как удачно сложилось, что он уже успел убедить Энн, будто заявления Бруно об их старой дружбе – всего лишь его, Бруно, манера шутить. – Мы не приглашали его, – добавил Гай.

– Он просто взял и пришел? – Джерард, казалось, все понимал. – Но на вечеринку в июле вы его пригласили? – Тут он взглянул на Энн.

– Он позвонил, – пояснила та, – и спросил, можно ли ему прийти, и я… я сказала: «да».

Тогда Джерард спросил, не узнал ли Бруно о вечеринке от каких-нибудь своих друзей, которые получили приглашение, и Гай сказал, что это возможно, и назвал имя белокурой женщины, которая так жутко улыбалась Бруно в тот вечер. Других имен Гай назвать не смог. Он никогда не видел Бруно с кем-то еще.

Джерард откинулся в кресле и спросил с улыбкой:

– Он вам нравится?

– В достаточной степени, – вежливо ответила Энн, немного помолчав.

– Так себе, – сказал Гай, потому что Джерард ждал и от него ответа. – Довольно назойлив. – На правую его бровь падала тень. Гай опасался, не ищет ли Джерард шрамов у него на лице.

– Творит себе героя и преклоняется перед ним. То есть в каком-то смысле преклоняется перед силой, – Джерард улыбнулся снова, но улыбка уже не казалась искренной, а, возможно, и раньше таковой не была. – Извините, мистер Хейнс, за беспокойство.

Через пять минут он ушел.

– Что все это значит? – спросила Энн. – Он что, подозревает Чарльза Бруно?

Гай запер дверь на засов и вернулся обратно.

– Скорее всего он подозревает кого-нибудь из друзей Бруно. Он, возможно, думает, что Чарльзу что-то известно, – ведь Чарльз ненавидел своего отца. В этом Чарльз мне сам признавался.

– И ты думаешь, Чарльз действительно знает?

– Как тут скажешь. Не нам судить. – Гай взял сигарету.

– Боже мой. – Энн стояла и смотрела в угол дивана, туда, где Бруно сидел в тот вечер, словно все еще видя его там. – Чего только не случается в жизни! – наконец прошептала она.

36

– Послушай, – четко, напряженно выговаривал Гай в трубку. – Послушай, Бруно! – Бруно казался пьянее, чем когда бы то ни было, но Гай твердо решил любой ценой пробиться в его отуманенный рассудок. Потом ему вздумалось вдруг, что Джерард может находиться рядом, и голос смягчился, дрогнул из малодушной предосторожности. Гай выяснил, что Бруно в телефонной будке один.

– Ты Джерарду сказал, что мы встречались в Институте Искусств?

Бруно ответил, что да. Во всяком случае из его пьяного бормотания можно было понять, что да, так оно и было. Бруно хотел прийти. Гай никак не мог донести до пьяного сознания, что Джерард уже являлся сюда, допрашивал его. Гай швырнул трубку и дернул на себе воротник. Бруно не унимается, продолжает ему звонить! Приход Джерарда материализовал опасность, сделал ее внешней, вещественной. Гай чувствовал, что порвать с Бруно полностью является более насущным, чем даже вместе с ним сочинить версию, сходящуюся во всех деталях. А больше всего Гая бесило то, что из пьяной околесицы, которую нес Бруно, нельзя было понять, ни что происходит с ним, ни даже в каком он пребывает настроении.

Гай был наверху, в студии, вместе с Энн, когда зазвонил колокольчик.

Гай лишь слегка приоткрыл дверь, но Бруно распахнул ее настежь, прорвался, спотыкаясь, в гостиную и рухнул на диван. Гай замер над ним – сначала гнев, потом омерзение сковали ему язык. Жирный, красный затылок Бруно выпирал из воротника. Он казался скорее даже не пьяным, а раздутым, словно ядовитые соки смерти пропитали всю его плоть, даже глубокие впадины глазниц, отчего серые, налитые кровью глаза казались неестественно выпученными. Бруно глянул на него снизу вверх. Гай пошел к телефону вызывать такси.

– Гай, кто это там? – прошептала Энн с лестницы.

– Чарльз Бруно. Совсем пьяный.

– Нет, не пьяный! – внезапно воспротивился тот.

Энн спустилась на несколько ступенек и увидела Бруно.

– Может, мы сразу отведем его наверх?

– Ему тут нечего делать. – Гай рылся в телефонной книге, искал номер какого-нибудь таксопарка.

– Ес-с-сть чего! – зашипел Бруно, как проколотая шина.

Гай обернулся. Бруно смотрел на него одним глазом, и глаз этот был единственным, что еще жило на отекшем, омертвевшем лице. Бруно заунывно бормотал что-то себе под нос.

– Что он такое говорит? – Энн ближе подошла к Гаю.

Гай подскочил к Бруно и сгреб его за воротник рубашки. Нечленораздельное, мерное мычание действовало на нервы. Он попытался поднять Бруно, но тот только пускал слюни прямо ему в ладони.

– Вставай и убирайся отсюда!

И тут он услышал:

– А я все ей расскажу – я все ей расскажу – я все ей расскажу – я все ей расскажу, – бубнил Бруно, и дикий, налитый кровью глаз сверлил Гая. – Не гони меня, я все ей расскажу – я все…

Гай с отвращением отдернул руки.

– В чем дело, Гай? Что он говорит?

– Я отведу его наверх, – сказал Гай.

Собрав все силы, он пытался взвалить Бруно к себе на плечо, но обмягшее тело не поддавалось, висело мертвым грузом. В конце концов Гай оставил его лежать поперек дивана. Сам подошел к окну. Снаружи не было видно никакой машины. Бруно точно с неба свалился. Он теперь уснул и спал совершенно бесшумно, а Гай сидел рядом, смотрел на него и курил.

Бруно проснулся в три часа утра и выпил пару стаканчиков, чтобы прийти в себя. Через несколько минут он принял почти нормальный облик – только в лице осталась некоторая одутловатость. Он был счастлив, что оказался в доме у Гая, и совершенно не помнил, как туда попал.

– Я имел с Джерардом еще одну схватку, – улыбнулся Бруно. – Целых три дня. Читал газеты?

– Нет.

– Ну, ты даешь, даже газет не читаешь! – мягко упрекнул Бруно. – Джерард пошел по ложному следу. Мой кореш – забулдыга, Мэтт Левин. У него нет алиби на ту ночь. Херберт думает, что это мог быть он. Три дня я провел со всеми троими на очной ставке. Мэтт может погореть на этом.

– Его могут казнить?

Бруно задумался, все с той же улыбкой.

– Казнить не казнят, но посадят. На нем уже две или три мокрухи. Копы будут рады заполучить его. – Бруно вздрогнул и допил свой стакан.

Гая так и подмывало схватить тяжелую пепельницу, стоящую перед ним, и вдребезги разбить, расплющить безобразно раздутую голову Бруно, ослабить, наконец, напряжение, которое, он чувствовал, будет расти и расти, пока он не убьет Бруно или самого себя. Он крепко, обеими руками, схватил Бруно за плечи.

– Ты уберешься, наконец? Клянусь тебе, это в последний раз!

– Нет, – сказал Бруно спокойно, безропотно, нисколько не сопротивляясь, с тем безразличием к боли и смерти, какое Гай наблюдал уже во время той давней драки в лесу.

Гай отнял руки, закрыл ими лицо и ладонями почувствовал, как оно дрожит.

– Если твоего Мэтта осудят, – прошептал Гай, – я им все расскажу.

– О, вряд ли. У них мало доказательств. Это, милый, все несерьезно! – Бруно ухмыльнулся. – Мэтт – подходящий тип в свете подстроенных улик. А ты был бы неподходящим типом в свете улик достоверных. Ты же важная птица, Гай, Господи ты Боже мой! – Бруно вынул что-то из кармана и протянул Гаю. – Мне это попалось на прошлой неделе. Как здорово, Гай.

Гай поглядел на фотографию «магазина в Питтсбурге» с траурной черной оторочкой. Это был буклет Музея современных искусств. Он прочел: «Гай Хейнс, которому едва исполнилось тридцать, следует традиции Райта. Его особая, неповторимая манера отличается строгой простотой, лишенной, однако, холодности, и неподражаемой грацией, которую сам он называет «певучестью»»… Гай резко захлопнул книжицу, раздосадованный тем последним словом, что приписал ему искусствовед.

Бруно положил буклет обратно в карман. – Ты на коне. Будешь держаться как следует – никто тебя не заподозрит.

Гай скосил на него глаза.

– И все-таки неблагоразумно нам с тобою видеться. Зачем ты приходишь?

Но он сам знал, зачем. Затем, что его жизнь с Энн притягивала Бруно. Затем, что он и сам получал нечто от этих встреч – некое мучительное, противоестественное наслаждение.

Бруно глядел так, будто знал наперед все его мысли.

– Ты мне нравишься, Гай, но помни – против тебя у них гораздо больше, чем против меня. Если ты меня заложишь, я смогу вывернуться, а вот сам ты – нет. Херберт может вспомнить тебя, и это факт. Энн может вспомнить, как странно ты себя вел в то время. И царапины. И шрам. И все мелкие улики, которые сунут тебе под нос – пуля малого калибра, клочки от перчаток… – Бруно декламировал медленно и с любовью, словно смакуя старые воспоминания. – Против меня тебе не выстоять, поверь.

37

Как только Энн позвала его, Гай тотчас же понял, что она заметила вмятину. Он собирался сделать ремонт, но забыл. Сначала он сказал, что не знает, потом признался. Он брал яхту на прошлой неделе и врезался в бакен.

– Только не извиняйся, – насмешливо проговорила Энн, – это, право, пустяк. – Он встала и взяла Гая за руку. – Эгон мне сказал, что ты брал яхту. Так ты из-за поломки мне ничего не рассказывал?

– Наверное.

– Ты плавал один? – Энн чуть-чуть улыбнулась: Гай был не таким уж хорошим моряком, чтобы плавать в одиночку.

Бруно позвонил и настоял на том, чтобы покататься. Джерард зашел в тупик с Мэттом Левином – тупики преследовали его – и Бруно непременно хотел это отметить.

– Я плавал с Чарльзом Бруно, – сказал Гай. Нынче он захватил с собой свой револьвер.

– Это все прекрасно, Гай. Только почему ты с ним снова встречаешься? Я думала, он тебе так противен.

– Прихоть, – пробормотал Гай. – Я тогда два дня работал дома, взаперти. – Гай знал: Энн вовсе не находила, что все прекрасно. При ней «Индия», – ее медь и дерево, выкрашенное в белую краску, сияла незапятнанной чистотой, как статуэтка из золота и слоновой кости. А тут Бруно! Теперь она Бруно не доверяла.

– Гай, это не его мы встретили тогда вечером у твоего дома? Помнишь, он заговорил с нами в снегопад?

– Да, это был именно он. – Пальцы Гая беспомощно сжались, ощутив в кармане тяжесть револьвера.

– Почему он так привязан к тебе? – Энн как бы невзначай последовала за Гаем на палубу. – Ведь архитектура его не особенно интересует. Я это поняла из разговора с ним на вечеринке.

– Я тоже не особенно интересую его. Он просто не знает, куда себя девать. – Только бы отделаться от револьвера, подумал Гай, тогда можно спокойно разговаривать.

– Ты встретил его в институте?

– Да, он болтался по коридорам.

Как легко лгать, когда лгать необходимо! Но ложь уже опутала своими щупальцами его ноги, тело, мозг. Однажды он ошибется и скажет что-нибудь невпопад. Ему суждено потерять Энн. Может быть, он теряет ее сейчас, в этот момент, когда закуривает сигарету, а Энн стоит, прислонившись к мачте, и смотрит на него. Тяжесть револьвера пригибала к палубе, и Гай решительно повернулся и направился на корму. За спиной он услышал шаги Энн по деревянному настилу – легко, неслышно ступая в теннисных туфлях, она уходила в обратную сторону, к кубрику.

День выдался хмурый, предвещающий дождь. Медленно, с натугой «Индия» раскачивалась на зыблющей поверхности моря и казалась не дальше от серого берега, чем час тому назад. Гай облокотился о бушприт и посмотрел вниз, на свои ноги в белых штанах, на синий с золотыми пуговицами пиджак, извлеченный из рундука «Индии», принадлежащий, возможно, отцу Энн. Он мог бы стать моряком, а не архитектором, подумалось Гаю. В четырнадцать лет он страстно мечтал о море. Что тогда помешало ему? Какой стала бы его жизнь без – без чего? Без Мириам, конечно. Гай резко выпрямился и вынул револьвер из кармана пиджака.

Опустив локти на бушприт, он держал пистолет над водой обеими руками. Какая умная игрушка, подумалось ему, и как невинно она выглядит сейчас. Да и он сам… – и тут Гай разжал руки. Револьвер перевернулся разок, плавно, в совершенном равновесии частей, послушный, как всегда, – и, наконец, исчез.

– Что там такое?

Гай обернулся и увидел Энн, стоящую на палубе у каюты. Их разделяло десять или двенадцать футов, прикинул Гай. Он ничего, абсолютно ничего не смог придумать в ответ.

38

Бруно застыл в нерешительности перед стаканом виски. Стены ванной комнаты раскалывались на мелкие кусочки, словно на самом деле их здесь вовсе и нет, или он, Бруно, стоит совсем в другом месте.

– Мама! – в страхе проблеял он, но тут же устыдился и осушил стакан.

Потом на цыпочках вошел в комнату матери и разбудил ее, нажав на кнопку у постели, давая знать на кухню Херберту, что пора нести завтрак.

– А-ах! – зевнула она, потом улыбнулась. – Ну, как ты? – Похлопав сына по руке, она выскользнула из-под одеяла и отправилась в ванную.

Бруно спокойно сидел на ее кровати, пока она не вернулась обратно и не залезла снова под одеяло.

– Сегодня мы хотели встретиться с тем типом из бюро путешествий. Как его – Сондерс, что ли? Тебе бы лучше тоже пойти со мной.

Бруно кивнул. Речь шла о путешествии в Европу, которое можно было бы продлить до кругосветного. Нынче утром, впрочем, оно утратило всякое очарование. Вот если бы с Гаем объехать вокруг света. Бруно встал, размышляя, не выпить ли еще.

– Как ты себя чувствуешь? – Мать всегда не вовремя задавала вопросы.

– Хорошо, – сказал он и уселся снова.

В дверь постучали, и вошел Херберт.

– Доброе утро, мадам. Доброе утро, сэр, – сказал он, ни на кого из двоих не глядя.

Опершись подбородком на руку, Бруно хмуро глядел на бесшумные, начищенные, носками врозь поставленные башмаки Херберта. Последнее время Херберт сделался невыносимо наглым! Джерард вбил лакею в голову, будто он в этом деле – ключевая фигура и они вместе должны поймать истинного убийцу. Все превозносили Херберта за то, что он решился преследовать злодея. И отец оставил ему в завещании двадцать тысяч. Херберт мог позволить себе отпуск!

– Известно ли мадам, сколько человек ожидается к обеду – шесть или семь?

Когда Херберт заговорил, Бруно поднял глаза на его розовый, заостренный подбородок и подумал – Гай хватил его прямо сюда и свалил с ног.

– Ах, Боже, Херберт, я еще никому не звонила, но думаю, что семь.

– Прекрасно, мадам.

Ратледж Овербек Второй, подумал Бруно. Он знал, что мать в конце концов его пригласит, хотя и делает вид, что колеблется, так как не любит нечетных чисел. Ратледж Овербек был безумно влюблен в мать Бруно, во всяком случае всеми силами показывал это. Бруно хотел было наябедничать матери, что Херберт вот уже полтора месяца не отдает гладить его одежду, но чувствовал себя слишком гнусно, чтобы заводиться.

– Знаешь, я страшно хочу побывать в Австралии, – сказала мать, – откусив кусочек тоста и прислонив карту к кофейнику.

Какие-то мурашки пробежали у Бруно по ягодицам, словно с него сорвали одежду. Он вскочил.

– Мам, мне что-то холодно.

Во взгляде матери выразилось беспокойство, и это еще больше напугало его – он понял, что она ничем, абсолютно ничем не может помочь.

– В чем дело, милый? Чего ты хочешь?

Бруно опрометью бросился вон из комнаты, чувствуя, что его мутит. В ванной его встретила полная тьма. Шатаясь, он выбрался наружу и швырнул непочатую бутылку виски себе на постель.

– Что, Чарли? Что с тобой?

– Хочу лечь. – Он бросился в постель, но все было не то. Он махнул рукой матери, чтобы она ушла, и поднялся было, но едва сев, захотел лечь опять, и вскочил на ноги.

– Кажется, я умираю!

– Ложись в постель, милый. Что если я принесу тебе… принесу… горячего чаю?

Бруно сорвал с себя смокинг, потом пижамный жакет. Он задыхался. Мучительно не хватало воздуха. Он точно умирает!

Мать подбежала с мокрым полотенцем.

– Что у тебя, желудок?

– Все. – Бруно сбросил шлепанцы. Протащился к окну, чтобы открыть его, но окно уже было открыто. Он повернулся, весь липкий от пота.

– Мама, я наверное, умираю. Как ты думаешь, я умираю?

– Я принесу тебе выпить!

– Нет, позови врача! – вскрикнул он. – И выпить принеси тоже! – Неверной рукой он распустил шнурок, и штаны упали. Что это с ним? Не трясучка. Он слишком слаб, чтобы трястись. Даже руки слабые и какие-то задубелые. Он поднял ладони вверх. Пальцы согнулись и не хотели распрямляться.

– Мама, что это у меня с руками! Смотри, мама, что это, что это?

– Выпей!

Он услышал, как бутылка звякнула о стакан. Протопал в холл и застыл в ужасе, глядя на свои вялые скрюченные руки. Средние пальцы на той и на другой руке согнулись так, что почти касались ладони.

– Надень халат, милый! – шепнула мать.

– Позови врача! – Халат! Она еще говорит о халате! Ну и что такого, если он нагишом, какая теперь разница! – Мама, не давай им увезти меня! – Бруно схватился за нее, когда она подошла к телефону. – Запри двери! Знаешь, что они сделают со мной? – Он говорил торопливо, захлебываясь, воровато озираясь, потому что все тело постепенно теряло гибкость, и он уже знал, в чем тут дело. Он болен неизлечимо! Он останется таким на всю жизнь!

– Знаешь, что они сделают, мама: они наденут на меня смирительную рубашку и пить не дадут ни капли, и это меня убьет!

– Доктор Пэкер? Это миссис Бруно. Не могли бы вы порекомендовать мне, к какому врачу обратиться здесь поблизости?

Бруно завопил. Как доберется доктор в эту коннектикутскую глушь?

– Мамта… – Бруно разинул рот. Он не может говорить, язык не шевелится. Это дошло до голосовых связок!

– А-а-а-а! – Он вывернулся из-под смокинга, которым мать пыталась прикрыть его. Пусть Херберт пялиться, если хочет!

– Чарльз!

Он попытался показать на рот безумными, растопыренными руками. Подтащился к стенному зеркалу. Лицо было совершенно белое, плоское вокруг рта, будто кто-то стукнул туда доской, губы задрались, явив ужасный оскал. А руки! Он никогда уже не сможет удержать стакан, зажечь сигарету. Не сможет водить машину. Даже в клозет сам сходить не сможет!

– Выпей это!

Да, выпить, выпить. Он постарался всосать алкоголь одеревеневшими губами. Жидкость обожгла лицо, струйкой побежала по груди. Бруно дал знак, что нужно еще. Попытался внушить матери, чтобы та закрыла двери. О Боже, если это пройдет, он всю жизнь будет молиться! Бруно позволил Херберту и матери увести себя в постель.

– Me-по! – захлебывался он, дергал мать за халат, едва не опрокидывая ее на себя. Теперь по крайней мере он хоть мог за что-то ухватиться.

– Ме-пожволяй бе-дя увожить! – выдохнул он, и мать уверила, что никогда не позволит. И сказала, что запрет все двери.

Джерард, подумал Бруно, Джерард все копает под него, а он должен выстоять, выстоять. Не один Джерард – целая армия людей, которые распрашивают, стучат на пишущих машинках, бегают взад и вперед все с новыми и новыми уликами – теперь вот явились улики из Санта-Фе, – и однажды Джерард сложит их все вместе, и получится правильная картина. Однажды Джерард явится сюда и найдет его таким, как сейчас, станет его допрашивать, и он выложит все. Он убил человека. А теперь убивают его за то, что он убил человека. Он, наверное, не сможет совладать с собой. Он взглянул наверх, на светлое пятно в центре потолка. Вспомнилось круглое хромированное отверстие для спуска воды в бассейне у бабушки, в Лос-Анджелесе. Отчего в голову лезет такое.

Резкий, болезненный укол сразу привел его в чувство.

Молодой, какой-то нервный врач говорил с его матерью в углу затемненной комнаты. Но Бруно становилось лучше. Теперь его не увезут. Теперь с ним все в порядке. Он зря паниковал. Тайком, под простынею, он поглядел, как пальцы сгибаются. «Гай», – прошептал он. Язык ворочался с трудом, но говорить все-таки можно. Потом Бруно видел, как врач ушел.

– Мама, я не хочу ехать в Европу! – пробубнил он, едва мать подошла.

– Хорошо, хорошо, дорогой, мы не поедем. – Она осторожно присела рядом на постель, и он тут же почувствовал себя лучше.

– Врач ведь не сказал, что мне нельзя ехать, а? – как будто бы он не поехал, если бы хотел! Чего он боится? Даже не второго такого припадка! Он дотронулся до накладного плеча на материнском халате, но подумал о Ратледже Овербеке, которого ждут сегодня к обеду, и рука опустилась. Бруно был уверен, что у матери с этим Овербеком роман. Она слишком часто шляется в его студию в Сильвер-Спрингс и торчит там подолгу. Бруно не хотелось этого признавать, но как отвертишься, если все творится у тебя под носом? Этот роман – первый, и отец мертв, так почему бы ей не решиться. Но зачем она выбрала такое ничтожество? Сейчас, в полумраке комнаты, глаза ее казались темнее. Она так и не оправилась после смерти отца. Она и будет такой, вдруг понял Бруно, останется навсегда и никогда не станет опять молодой, прежней, какой он ее любил.

– Мама, не переживай так.

– Милый, обещай мне, что бросишь пить. Врач говорит, что это – начало конца. Пойми, сегодня утром было предупреждение. Твой организм предупреждает тебя. – Она облизала губы, и внезапная мягкость накрашенной, подведенной нижней губы так близко от его лица означала больше, чем Бруно мог вынести.

Он крепко зажмурил глаза. Если пообещает – солжет.

– Черт, у меня что, белая горячка? Никогда ведь не было.

– Нет, хуже. Я говорила с врачом. У тебя разрушаются нервные ткани, сказал он, и ты можешь умереть. Для тебя это хоть что-нибудь значит?

– Значит, мама.

– Так обещаешь? – она увидела, как сомкнулись веки и услышала вздох. Трагедия произошла не сегодня утром, подумалось ей, а годы тому назад, когда он впервые выпил в одиночку. И даже не первая выпивка была трагедией, потому что эта первая выпивка было не причиной, а следствием. Сначала все остальное потерпело крах – она и Сэм, друзья Чарльза, его надежды, его последние интересы. И, как бы она ни старалась, ей так и не удалось обнаружить, почему, откуда все началось, ведь Чарли всегда получал все, что хотел, и оба они – и она, и Сэм – делали все, чтобы воодушевить его, поддержать его интерес, к кому бы, к чему бы он ни обращался. Если бы только найти в прошлом точку, от которой все пошло… Она встала: ей самой было необходимо выпить.

Бруно осторожно попытался открыть глаза. Он ощущал блаженную, сонную истому. Он вдруг увидел самого себя на середине комнаты, словно на экране. На нем был красно-коричневый костюм. Он стоял посреди острова в Меткалфе. Он видел, как его тело, моложе, стройнее, чем сейчас, изгибается навстречу Мириам, прижимает ее к земле, переживал еще раз те короткие мгновения, что навсегда разделяли «до» и «после». Он еще раз проделал те особые движения, продумал особые, сверкающие мысли, которыми означены были те мгновения, – и ощутил, что такое не повторится никогда. Тогда, на яхте, Гай говорил, что чувствовал то же самое, когда строил «Пальмиру». Бруно был рад, что оба пережили свои особенные мгновения почти одновременно. Иногда ему казалось, будто теперь можно умереть без сожалений, ибо что еще может он совершить, достойное той ночи в Меткалфе? Разве все иное, что бы то ни было, не станет профанацией? Иногда, вот как сейчас, он чувствовал, что силы сякнут и что-то, может быть, любопытство, умирает в душе. Но он не огорчался, потому что ощущал в себе некую мудрость и подлинное удовлетворение. Лишь вчера ему хотелось объехать вокруг света. Зачем? Чтобы рассказывать потом, где он был? Кому рассказывать? Месяц назад он написал Уильяму Бибу, вызвавшись добровольцем для спуска в новой супербатисфере, которую вначале собирались испытывать без человека на борту. Зачем? Все казалось глупым по сравнению с той ночью в Меткалфе. Все, кого он знал, казались глупыми по сравнению с Гаем. Глупее всего – то, что он собирался в Европе узнать как можно больше женщин! Наверное, шлюхи Капитана отвратили его от любви – так что же? Многие считают, что секс не так уж хорош, как то принято говорить. Никакая любовь не длится вечно, считают психологи. Но он бы не сказал этого о Гае и Энн. Сам не зная, почему, он чувствовал, что их любовь продлится. И дело было не в том, что Гай безраздельно увлечен ею и не видит ничего вокруг. И не в том, что у Гая сейчас достаточно денег. Нет, тут что-то неуловимое, о чем Бруно до сих пор и не подозревал. Иногда он чувствовал, что вот-вот нападет на верную мысль. И ответ ему был нужен не из личных побуждений. Просто из чисто академического интереса.

Он повернулся набок, улыбаясь, щелкая крышечкой золотой зажигалки «Данхилл». Тот тип из бюро путешествий не увидит их ни сегодня, ни завтра, ни когда-либо еще. Дома куда удобнее, чем в этой чертовой Европе. И тут есть Гай.

39

Джерард гнался за ним по лесам, размахивая всеми уликами – клочками перчаток, лоскутом пальто, даже револьвером, – потому что Джерард уже поймал Гая. Гай оставался где-то позади, привязанный к дереву, и из его правой руки струилась кровь. Если он, Бруно, не сможет сбить их всех со следа и пробраться к Гаю, тот истечет кровью. Джерард на бегу хихикал, словно они играли в какую-то забавную игру, и Бруно угадал, наконец, в какую. Еще минута – и Джерард запятнает его своими безобразными руками!

– Гай! – позвал он, но голос прозвучал слабо. И Джерард почти уже касается плеча. Когда Джерард коснется, игре конец!

Собрав все силы, Бруно, наконец, сел. Кошмар оседал, раскалывался на куски, как скала, высвобождая сознание.

Джерард! Он здесь!

– В чем дело? Что-то приснилось?

Розово-багровые руки прикоснулись к нему, и Бруно, извернувшись, вылез из постели.

– Вовремя! Я тебя разбудил, а? – рассмеялся Джерард.

Бруно так стиснул зубы, что они скрипнули. Он удрал в ванную, налил себе и выпил, даже не закрыв дверь. Лицо его в зеркале выглядело чертовски скверно.

– Прошу извинить за вторжение, но я обнаружил кое-что новенькое, – произнес Джерард напряженно, пронзительным голосом, каковой означал, что он празднует маленькую победу. – По поводу Гая Хейнса, твоего друга. Ведь это он тебе снился, правда?

Стакан треснул в руке у Бруно – он аккуратно подобрал из раковины все осколки и сложил их в зазубренное донышко. Затем с тоскою поплелся обратно к постели.

– Когда же ты познакомился с ним, Чарльз? Явно не в декабре. – Прислонившись к корзине с бельем, Джерард закурил сигару. – Ведь ты познакомился с ним полтора года назад, так? Ты встретил его в поезде, когда ехал в Санта-Фе, а? – Джерард выждал с минуту, потом извлек что-то из-под локтя и бросил на постель. – Помнишь это?

Это была книга из Санта-Фе, Платон, принадлежавший Гаю, все еще упакованный, с полустертым адресом на обертке.

– Конечно, помню, – Бруно оттолкнул книгу. – Я ее потерял по дороге на почту.

– Она так и лежала на полке в отеле «Ла Фонда». Как это тебя угораздило взять почитать Платона?

– Я нашел ее в поезде, – Бруно поднял глаза. – На ней был адрес Гая, так что я решил ее отослать. Нашел, кажется, в вагоне-ресторане, если уж на то пошло. – Он глянул Джерарду прямо в лицо, храбро встречая его острый, пристальный взгляд, за которым отнюдь не всегда что-то кроется.

– Так когда же ты познакомился с ним, Чарли? – повторил Джерард терпеливо, словно допрашивая ребенка, уличенного во лжи.

– В декабре.

– Ты, конечно, знаешь, что его жена была убита.

– Разумеется я об этом читал. А потом читал, что он строит клуб «Пальмира».

– И ты думал: «Как интересно – а я полгода назад нашел его книгу в поезде».

Бруно поколебался немного.

– Ну, да.

Джерард хмыкнул и опустил глаза, брезгливо улыбаясь.

Бруно вдруг почувствовал себя не в своей тарелке. Когда же это он видел такую улыбку, слышал такое хмыканье? Однажды он солгал отцу, совершенно очевидно солгал и цеплялся за эту ложь – и тогда ему стало стыдно от отцовского хмыканья, от недоверия в его глазах. Бруно вдруг понял, что взгляд его умоляет Джерарда о прощении, и нарочно отвернулся к окну.

– Значит ты звонил в Меткалф, даже не будучи знакомым с Гаем Хейнсом. – Джерард подобрал книгу.

– Я звонил?

– Несколько раз.

– Может, один раз, по пьяни.

– Несколько. О чем ты говорил?

– Об этой чертовой книге!

Если Джерард настолько хорошо его раскусил, он должен знать: такое как раз в его духе.

– Может, позвонил, когда услышал, что его жену убили.

Джерард покачал головой.

– Ты звонил до того, как ее убили.

– Ну так что? Может, и звонил.

– «Ну так что?» Я должен справиться у мистера Хейнса. Очень знаменательно, если иметь в виду твой интерес к преступлениям, что ты не звонил ему после убийства.