Текст книги "Чудо. Встреча в поезде"
Автор книги: Патриция Хайсмит
Соавторы: Кэтрин Уэст
сообщить о нарушении
Текущая страница: 30 (всего у книги 35 страниц)
Гай глядел вниз на неразбериху грязных манхэттенских крыш и улиц, и все это представлялось ему настольной моделью, демонстрирующей, как город строить нельзя. Когда Гай обернулся, Мейнуэринг, как провинившийся школьник, опустил глаза.
Все утро Гай с прохладцей занимался работой, которую тянул вот уже несколько дней. Спешить не нужно, сказали ему. Единственное, что требуется, – сделать проект, угодный заказчику, и поставить свое имя. Работа эта представляла собой универмаг для процветающей маленькой общины в Уэстчестере, и заказчику было угодно здание в стиле старого особняка, сочетающееся со всем архитектурным обликом городишки, но вместе с тем и чуть-чуть современное – понимаете, что мы имеем в виду? И заказчик специально затребовал Гая Дэниэла Хейнса. Снизойдя до уровня подобной задачи, в общем-то до смешного элементарной, Гай мог бы тут же выдать проект, но здание все-таки предназначалось для универмага, что предполагало решение некоторых функциональных проблем. Все это утро он чертил, стирал и точил карандаши, предполагая, что таким образом пройдет четыре или пять дней, половина следующей недели, пока он не произведет хоть что-нибудь, хоть грубый набросок, который можно будет показать заказчику.
– Чарли Бруно тоже придет сегодня, – вечером крикнула Энн из кухни.
– Что? – Гай вышел из-за перегородки.
– Так ведь, кажется, его зовут? Того парня, который был у нас на свадьбе? – Энн резала лук на деревянной доске.
– Ты его пригласила?
– Он, кажется, где-то об этом услышал, позвонил и как бы пригласил сам себя, – отозвалась Энн с такой небрежностью, что от дикого подозрения, будто она его испытывает, мурашки побежали по спине.
– Хейзел, не надо молока, ангел мой, в холодильнике полно сливок.
Гай смотрел, как Хейзел ставит бутылку сливок рядом с миской тертого сыра горгонзола.
– Гай, тебе неприятно, что он придет? – спросила Энн.
– Да нет, что ты, но он мне вовсе не друг, ты знаешь, – Гай в смущении направился к шкафам и вытащил коробку с обувными щетками. Как помешать Бруно? Должно же быть какое-то средство – но, лихорадочно соображая и прикидывая, Гай уже знал, что никакие средства ему неподвластны.
– Тебе неприятно, я вижу, – с улыбкой сказала Энн.
– Думаю, он скользкий тип, вот и все.
– Не пустить кого-то на новоселье – дурная примета. Тебе это известно?
Бруно явился с налитыми кровью глазами. Каждый из прочих гостей считал своим долгом высказать что-то о новом доме, но Бруно прошествовал прямо в кирпично-красную и лиственно-зеленую гостиную, словно был тут уже тысячу раз. Или попросту живет здесь, подумал Гай, знакомя его с собравшимися. Восторженно ухмыляясь, глаз не сводя с Гая и Энн, Бруно едва отвечал на приветствия, – два-три человека вроде бы его уже знали, показалось Гаю, – и только с миссис Честер Болтиноф из Манси-Парка на Лонг-Айленде Бруно раскланялся и схватил ее руку обеими руками, словно нашел союзника. И Гай с ужасом наблюдал, как миссис Болтиноф одарила Бруно широкой, дружелюбной улыбкой.
– Ну, как делишки? – спросил Бруно у Гая, налив себе спиртного.
– Прекрасно. Просто прекрасно. – Гай заранее решил, что будет спокоен, даже если для этого придется искусственно притупить чувства. На кухне он уже пропустил две или три рюмки чего-то неразбавленного. Но теперь помимо своей воли убегал, ретировался к вертикальной винтовой лестнице в углу гостиной. Только на минутку, подумал он, только чтобы собраться с силами. Он взбежал наверх, проник в спальню, приложил ко лбу холодную ладонь и медленно провел ею по лицу.
– Извините – я все еще изучаю дом, – раздался голос с другого конца комнаты. – Это просто потрясающе, Гай, – ну прямо переносишься в прошлое столетие.
Хелен Хейбёрн, подруга Энн по Бермудскому колледжу, стояла у комода. Где лежит маленький револьвер, вспомнил Гай.
– Не стесняйтесь – я только зашел за носовым платком. С вами все в порядке? – Гай выдвинул правый верхний ящик, где лежали и револьвер, брать который не было желания, и носовой платок, в котором не было нужды.
– Даже более чем.
Хелен, предположил Гай, одержима какой-то очередной манией. Она была телемоделью, и очень хорошей, считала Энн. Однако работала, лишь когда кончались выдаваемые ей ежеквартально средства и на нее находила тоска. Хелен, Гай чувствовал, невзлюбила его с того самого воскресенья, когда он отказался пойти вместе с Энн на ее вечеринку. Хелен относилась к нему с явным подозрением. Что она делает тут, в спальне, притворяясь, будто выпила лишку?
– Вы всегда такой серьезный, Гай? Знаете, что я сказала Энн, когда она мне сообщила, что выходит за вас замуж?
– Вы ей сказали, что она сошла с ума.
– Я сказала: «Но он такой серьезный. Очень симпатичный и, может быть, просто гений – но такой серьезный, что не знаю, как ты можешь это выносить». – Слегка встряхнув светлыми волосами, она подняла милое чуть-чуть квадратное лицо. – Вам даже нечего сказать в свое оправдание. Вы такой серьезный, что даже не поцелуете меня – правда ведь?
Гай заставил себя подойти к ней и ее поцеловать.
– Разве так целуют?
Гай вышел. Она расскажет Энн, подумалось ему, расскажет, что обнаружила в его спальне, страдающего, уже в 10 часов. А еще она могла заглянуть в ящик и увидеть там револьвер. Однако во все это как-то не верилось. Хелен была дура. И Гай не имел ни малейшего понятия, за что Энн так любит ее, – но Хелен не интриговала. И, как сама Энн, никогда не совала нос в чужие дела. Боже мой, разве револьвер не лежал здесь, рядом с ящиком Энн, с тех самых пор, как они сюда переехали? Того, что Энн придет в голову рыться в его половине комода, Гай боялся не больше, чем того, что она станет вскрывать его письма.
Когда он спустился вниз, Бруно и Энн сидели рядом на прямоугольном диване у камина. Бруно небрежно размахивал бокалом, и спинку дивана испещряли неровные пятна темно-зеленого цвета.
Энн подняла глаза.
– Гай, он мне рассказывает, как сейчас на Капри. Мне всегда хотелось, чтобы мы с тобой туда поехали.
– Главное – снять целый дом, – продолжал Бруно, не обращая на Гая никакого внимания, – целый замок, и чем больше, тем лучше. Мы с матерью жили в таком большом замке, что так ни разу и не дошли до другого его конца, пока однажды вечером я не перепутал двери. Там целое семейство итальянцев обедало на веранде, с другой стороны, и тем же вечером они все заявились к нам, штук двенадцать круглым счетом, и предложили даром работать на нас, если мы разрешим им остаться. Мы разрешили, конечно.
– И вы что-нибудь выучили по-итальянски?
– Нужды не было, – Бруно пожал плечами и хрипло расхохотался, точно так, как Гай столько раз уже слышал в своем воображении.
Гай занялся сигаретой, чувствуя, как жадный, робко вожделеющий взгляд, которым Бруно смотрел на Энн, Сверлит ему спину, проницая звенящую одурь опьянения. Несомненно, Бруно успел уже похвалить ее платье – его, Гая, любимое платье из серой тафты с мелким синим рисунком в виде павлиньих перьев. Бруно всегда подмечал, как женщины одеты.
– Мы с Гаем, – голос Бруно зазвучал прямо над ухом, словно тот повернул голову, – мы с Гаем как-то говорили о том, чтобы попутешествовать вместе.
Гай ткнул сигарету в пепельницу, притушил каждую искру, потом направился к дивану.
– Хочешь пройтись наверх, взглянуть на комнату для игр? – предложил он Бруно.
– Еще бы, – Бруно встал. – В какие это игры вы там играете?
Гай втолкнул его в комнату, обтянутую красной тканью, и закрыл за собой дверь.
– Как далеко ты собираешься зайти?
– Гай, ты не в себе!
– Что это взбрело тебе в голову болтать всем и каждому, будто мы старые друзья?
– Я не всем и не каждому. Только Энн.
– Что это тебе вообще взбрело в голову болтать – хоть ей, хоть кому? Зачем ты вообще притащился сюда?
– Тише, Гай! Ш-ш-ш! – Бруно небрежно махнул бокалом, зажатым в руке.
– Ведь полиция все еще проверяет твоих друзей?
– Не так тщательно, чтобы меня это беспокоило.
– Убирайся! Сию секунду убирайся отсюда, – Гай прилагал такие усилия, чтобы сдержаться, что голос его невольно задрожал. А зачем вообще сдерживаться? Револьвер, где осталась одна пуля, – рядом, в комнате наискосок.
Бруно смерил его скучающим взглядом и вздохнул. Такие точно вздохи Гай слышал по ночам в своей комнате. Он сам покачнулся, и это его взбесило еще больше.
– Мне кажется, Энн такая красивая, – проговорил Бруно, млея от удовольствия.
– Если ты еще хоть раз с ней заговоришь, я тебя убью.
Улыбка сползла было с лица Бруно, но через секунду вернулась, сделавшись еще шире.
– Гай, ты мне угрожаешь?
– Я обещаю тебе.
Через полчаса Бруно свалился с дивана, где до этого сидел рядом с Энн. Растянувшись на полу, он казался необычайно длинным, а голова его – крошечной на массивных каменных плитах. Трое мужчин подняли его, но не знали, что с ним делать дальше.
– Отнесите его – ну, наверное, в комнату для гостей, – предложила Энн.
– Это добрая примета, – рассмеялась Хелен. – Знаешь, Энн, на новоселье всегда кто-то должен остаться ночевать. Первый гость.
К Гаю подошел Кристофер Нельсон.
– Где это вы его откопали? В клубе в Грейт-Нек он вырубался так часто, что его туда уже не пускают.
Гай справился у Тедди после свадьбы. Тедди не приглашал Бруно, да и не знал о нем ничего, кроме того, что Бруно ему не нравится.
Гай потащился наверх, в студию, и запер за собой дверь. На рабочем столе лежал незаконченный, кособокий набросок универмага – совесть заставила Гая взять его с собой на уик-энд, чтобы доделать. От знакомых линий, теперь расплывающихся перед глазами, сделалось муторно. Гай взял чистый лист бумаги и начал рисовать здание, угодное заказчику. Гай надеялся, что успеет закончить до того, как его начнет тошнить, а когда закончит, его стошнит как следует. Но он закончил, и его не стошнило. Он посидел, откинувшись на спинку стула, потом встал и открыл окно.
33
Проект универмага приняли и высоко оценили – сначала Хортоны, а потом и заказчик, мистер Ховард Уиндхэм из Нью-Рошеля, который в понедельник в начале дня явился в офис посмотреть чертежи. Чтобы вознаградить себя, Гай весь остаток дня курил и листал Religio Medici в сафьяновом переплете – книгу, которую купил у Брентано для Энн, ко дню ее рождения. Что-то они поручат ему в следующий раз, спросил себя Гай. Он переворачивал страницы, вспоминая места, которые когда-то им с Питером нравились: «…человек без пуповины все еще живет во мне…» Какой нелепицы потребуют от него теперь? Один заказ он уже выполнил. Может быть, хватит? Он не вынесет второго такого универмага. Тут говорит не жалость к себе, а сама жизнь. Он все еще полон жизни, как бы ни клял себя за это. Гай вышел из-за чертежного стола, направился к пишущей машинке и принялся печатать просьбу об увольнении.
Энн настояла, чтобы они пошли в ресторан и как следует отметили этот день. Радость ее была такой бурной, бьющей через край, что и Гай почувствовал, как настроение у него поднимается – понемногу, с оглядкой, будто воздушный змей, который тяжело отрывается от земли в безветренную погоду. Гай смотрел, как Энн своими быстрыми, ловкими пальцами туго стягивает волосы на макушке и с боков и скрепляет их на затылке деревянным зажимом.
– И послушай, Гай, почему бы нам теперь не поехать в круиз?
Энн все еще мечтала о круизе вдоль побережья на яхте «Индия» – о свадебном путешествии, которое пришлось отложить. Гай рассчитывал пронаблюдать, как выполняются его чертежи для больницы, но сейчас не мог отказать Энн.
– Как ты думаешь, когда мы сможем отплыть? Через пять дней? Через неделю?
– Может быть, через пять дней.
– Ах, я вспомнила, – сказала Энн со вздохом. – Я должна оставаться здесь до двадцать третьего. Из Калифорнии приедет один человек, которого интересуют наши ситцы.
– А показ новых моделей в конце месяца?
– О, этим может заняться Лилиан. – Энн улыбнулась. – Как чудесно, что ты об этом вспомнил!
Он ждал, пока Энн надвинет капюшон леопардовой шубки, забавляясь мыслью о том, как отчаянно она станет торговаться на следующей неделе с тем человеком из Калифорнии. Это она не захотела оставить на Лилиан. Энн вела все коммерческие дела в магазине. Гай вдруг заметил на кофейном столике рыжие цветы на длинных стеблях.
– Откуда это? – спросил он.
– От Чарли Бруно. С извинениями за то, что он так напился в пятницу вечером. – Энн засмеялась. – Полагаю, это очень мило с его стороны.
Гай уставился на цветы.
– Как они называются?
– Африканские хризантемы. – Она придержала дверь, оба вышли и направились к машине.
Цветы ей понравились, подумал Гай. Но, с другой стороны, ее мнение о Бруно со дня вечеринки сильно изменилось к худшему.
Гаю опять пришло в голову, как они связаны теперь, он и Бруно, через те две дюжины людей, которые видели их вместе на вечеринке. Полиция со дня на день может заинтересоваться им. Наверняка заинтересуется, предостерег он себя. Но почему это заботит его не так сильно, как следовало бы? Он затруднился бы даже определить свое состояние. Отрешенность? Стремление погубить себя? Или просто тупое оцепенение?
В последующие полупраздничные дни, которые ему пришлось провести у Хортона, Хортона и Киза, оформляя чертежи интерьеров универмага, Гай даже спрашивал себя, а не повредился ли он рассудком, не овладело ли им исподтишка какое-нибудь скрытое безумие. Он вспомнил, что неделю или около того после памятной ночи с пятницы на субботу ему казалось, что его безопасность, само его существование висят на волоске, колеблются на чаше весов, и малейший срыв может в одну секунду все разрушить. Сейчас он ничего такого не чувствовал. Но продолжало сниться, как Бруно вторгается в дом. А просыпаясь на заре, Гай видел себя стоящим посреди комнаты с револьвером. Он все еще чувствовал, что должен, и как можно скорее, придумать, чем искупить содеянное, но служения и жертв, какие он до сих пор мог вообразить, оказалось недостаточно. Он ощущал, что в нем уживаются двое: один мог творить и, творя, быть в согласии с Богом, а другой – убивать. «Любой человек может убить», – сказал Бруно в поезде. Тот человек, который два года назад в Меткалфе объяснял Бобби Картрайту принцип свободнонесущих конструкций? Нет, – не тот человек, который спроектировал больницу, или даже универмаг; и не тот, который на прошлой неделе полчаса размышлял, в какой цвет выкрасить железный стул на лужайке за домом; но тот, что вчера вечером посмотрел в зеркало и увидел убийцу, тайного своего брата.
И как он может сидеть тут за столом, размышляя об убийстве, когда меньше, чем через десять дней, они с Энн поплывут вдаль на белой яхте. За что дана ему Энн и сила любить ее? И не согласился ли он так охотно на круиз лишь потому, что желал на три недели освободиться от Бруно? Бруно, если захочет, может отнять у него Энн. Гай всегда допускал это, стараясь смотреть правде в глаза. Но теперь осознал, что с того дня, как он увидел их вместе, с самого дня свадьбы, допущение превратилось в мучительный страх.
Гай встал и надел шляпу, собираясь на ленч. Проходя по коридору, услышал, как загудел коммутатор. Секретарша окликнула его.
– Если хотите, мистер Хейнс, говорите отсюда.
Гай взял трубку, уже зная, что это Бруно, зная, что придется сегодня согласиться на встречу. Бруно пригласил его на ленч, и Гай обещал прийти через десять минут к Марио, в «Вилла Эсте».
Бело-розовые, пестрые шторы на окнах ресторана были задернуты. У Гая возникло ощущение, что Бруно заманил его в ловушку, и не Бруно, а детективы прячутся за розово-белой тканью. И это Гая не беспокоило – ничуточки не беспокоило.
Бруно высмотрел его из бара и, ухмыляясь, сполз с табурета. Вот идет Гай, опять такой гордый, с высоко поднятой головой, – идет прямо к нему. Бруно положил руку Гаю на плечо.
– Привет, Гай. Наш столик в конце того ряда.
Бруно был в своем старом ржаво-коричневом костюме. Гай вспомнил, как он в первый раз следовал за этой длинной фигурой по качающемуся коридору поезда, направляясь в отдельное купе – но на сей раз воспоминание сопровождалось укором. Он действительно ощущал некую симпатию к Бруно, как это с ним иногда бывало ночами, но в дневные часы – никогда до настоящей минуты. Его не раздражало даже то, что Бруно весь светился удовлетворением: шутка ли, он пригласил Гая – и Гай пришел.
Бруно заказал коктейли и еду. Себе – вареную печень, – это новая диета, пояснил он, и яйца по-бенедиктински для Гая, потому что он знал, что Гай их любит. Гай пристально изучал людей за соседним столиком. Четыре хорошо одетые дамы лет под сорок, все – улыбающиеся, все – со сладко зажмуренными глазами, у каждой в руке стакан с коктейлем – показались ему смутно подозрительными. Еще дальше за ними хорошо упитанный, европейского вида мужчина улыбался через стол своему невидимому сотрапезнику. Ретиво семенили официанты. Может, все это задуманный и поставленный безумцами спектакль, где они с Бруно, безумнее прочих, исполняют заглавные роли? Ибо каждый помеченный жест и услышанное слово были освещены героическим сумраком предопределения.
– Нравятся? – говорил Бруно. – Купил сегодня утром у Клайда. У него лучшая коллекция в городе. Во всяком случае, для лета.
Гай опустил глаза на четыре коробки с галстуками, которые Бруно раскрыл у себя на коленях. Там были шерстяные, шелковые, льняные галстуки – среди них светло-сиреневая бабочка из плотного льна. Там был чесучевый галстук цвета морской волны, точь-в-точь такого, как платье Энн.
Бруно был разочарован. Гай, казалось, не оценил галстуки.
– Слишком кричаще, да? Они же для лета.
– Очень красивые, – сказал Гай.
– Вот этот мне нравится больше всех. Я никогда еще такого не видел. – Бруно взял в руки шерстяной галстук с тонкой красной продольной полоской по самому центру. – Сначала решил оставить себе, но потом мне захотелось, чтобы ты его носил, Гай. Именно ты. Это все – тебе.
– Спасибо. – Верхняя губа Гая предательски дрогнула. Будто он – любовник Бруно, внезапно подумалось ему, и Бруно купил подарок в знак примирения.
– Ну, попутного ветра, – Бруно поднял стакан.
Утром Бруно звонил Энн, и та упомянула о круизе. Бруно все говорил и говорил, задумчиво, с тоской, какая Энн замечательная.
– Она такая чистая. Нечасто встречаешь такую… такую добрую девушку. Ты должен быть потрясающе счастлив, Гай.
Он надеялся, что Гай произнесет что-нибудь: фразу, слово – и объяснит, почему же он все-таки счастлив. Но Гай молчал, и Бруно почувствовал отпор, и какой-то комок поднялся из груди к горлу, не давая дышать. Неужели Гай обиделся? Бруно очень хотелось сжать запястье Гая, покойно, свободно лежащее на самом краю стола – лишь на одну секунду, по-братски, но он удержался.
– Ты ей сразу понравился или тебе пришлось долго за ней ухаживать? А, Гай?
Бруно повторил вопрос, показавшийся древним-древним, предвечным.
– Зачем спрашивать о времени? Главное – то, что есть.
Гай взглянул на узкое, полнеющее лицо Бруно, которому вихор все еще придавал какое-то вопрошающее выражение – но глаза смотрели гораздо увереннее, чем в ту, первую встречу, и не так уязвленно. Это потому, подумал Гай, что у него теперь есть деньги.
– Да. Я понимаю, о чем ты. – Но Бруно понимал не совсем. Гай был счастлив с Энн, хотя мысль об убийстве еще преследовала его. Гай будет счастлив с нею, даже если потерпит полное крушение. Бруно содрогнулся при одной мысли о том, что решил было предложить Гаю денег. Он ясно представлял себе, как именно Гай скажет «нет», каким чужим сразу сделается взгляд, какое расстояние – мили и мили – проляжет между ними в одну секунду. Бруно знал: у него никогда не будет того, что есть у Гая, – и неважно, как много у него при этом денег и куда он собирается их употребить. То, что мать теперь принадлежала ему одному, вовсе не стало, как выяснилось, залогом полного счастья. Бруно заставил себя улыбнуться:
– Как ты думаешь, Энн хорошо ко мне относится?
– Да, хорошо.
– А что она еще любит, кроме рисования? Готовить, например, и все прочее? – Бруно заметил, что Гай схватил стакан мартини и осушил его в три глотка. – Понимаешь, я просто хочу знать, что вы делаете вдвоем. Гуляете, решаете кроссворды?
– Да, и это тоже.
– А вечерами?
– Вечерами Энн иногда работает. – С легкостью, как никогда еще в присутствии Бруно, Гай перенесся в студию наверху, где они с Энн часто работали вечерами, – Энн заговаривала с ним время от времени или показывала что-нибудь, словно труд не стоил ей ни малейших усилий. Когда она споласкивала кисточку в стакане, это было похоже на радостный смех.
– Пару месяцев назад я увидел ее рисунок в Харперс-Базар, вместе с другими. Хорошо, а?
– Очень хорошо.
– Я… – Бруно скрестил руки на столе. – Я очень рад, что ты с нею счастлив.
Конечно, рад. Гай почувствовал, как плечи у него расслабились, и стало легче дышать. Но сейчас стоило труда поверить, что Энн ему принадлежит. Она – богиня, которая спустилась на землю, чтобы вывести его из битвы, где бы он без нее обязательно погиб, – так богини в мифах спасали героев, привнося, правда, элемент, всегда, с самого детства, поражавший Гая как натянутый и нечестный. Бессонными ночами, когда он крадучись выходил из дома и поднимался к скале, набросив на пижаму пальто, – этими незыблемыми безжалостными летними ночами он не позволял себе думать об Энн.
– Dea ex machina[17], – прошептал Гай.
– Что ты сказал?
Зачем он сидит с Бруно, ест с ним за одним столом? Ему хотелось прибить Бруно, хотелось заплакать. Но проклятия потонули во внезапно прихлынувшем сострадании. Бруно не знает, что такое любовь, а любовь – единственное, что необходимо. Бруно слишком потерян, слишком слеп, чтобы любить или внушать любовь. И это вдруг показалось трагичным.
– Ты когда-нибудь влюблялся, Бруно? – Гай подметил, как в глазах Бруно появилось незнакомое жесткое выражение.
Бруно заказал еще выпить.
– Да нет, думаю, что по-настоящему не влюблялся. – Он облизал губы. Он не только не влюблялся, он и спал с женщинами довольно редко. Бруно всегда полагал, что это – довольно глупое занятие, и в такие минуты как бы наблюдал за собою со стороны. Однажды, о ужас, он даже начал хихикать. Бруно весь съежился. Вот в чем самое болезненное различие, вот где грань между ним и Гаем: Гай может все забыть ради женщины, он практически убил себя из-за Мириам.
Гай посмотрел на Бруно, и тот опустил глаза. Он словно ждал, что Гай сейчас расскажет, как нужно влюбляться.
– Знаешь, Бруно, самую великую в мире премудрость?
– Я знаю массу всяких премудростей, – осклабился Бруно. – Ты какую имеешь в виду?
– Что рядом с каждой вещью лежит ее противоположность.
– Противоположности сходятся?
– Это слишком просто. Я имею в виду – ну, вот, ты даришь мне галстуки. Но мне пришло в голову тоже, что ты мог пригласить сюда полицию и выдать меня.
– Господи Боже мой, Гай, да ведь ты же мой друг! – завопил Бруно с неожиданной страстью. – Я люблю тебя!
Я люблю тебя, во мне нет к тебе ненависти, подумал Гай. Но Бруно так не скажет, потому что он все-таки его ненавидит. Так же, как и Гай никогда не скажет Бруно: «Я люблю тебя», а скажет: «Я тебя ненавижу», потому что на деле любит его. Гай стиснул зубы и крепко потер пальцами лоб. Он предвидел уже то равновесие положительной и отрицательной воли, что станет сводить на нет всякое предпринимаемое действие еще до его начала. Вот и сейчас, например, что-то удерживает его здесь. Гай рывком вскочил с места, и только что принесенная выпивка выплеснулась на скатерть.
Бруно глядел на него с изумлением и ужасом.
– Гай, в чем дело? – Бруно бежал за ним. – Гай, подожди? Ведь ты не думаешь, что я так могу поступить, не думаешь, правда? Я… Никогда в жизни!
– Не трогай меня!
– Гай! – Бруно чуть не плакал. Почему люди так обращаются с ним? Почему? Он бежал по тротуару и кричал:
– Никогда в жизни! Ни за какие деньги! Верь мне, Гай!
Гай отпихнул Бруно и захлопнул дверцу такси. Он знал: Бруно никогда в жизни не предаст его. Но если, как он убедился, все на свете имеет двойственную природу, разве можно хоть что-нибудь знать наверняка.
34
– Какая связь между тобой и миссис Гай Хейнс?
Бруно этого ждал. Джерард проверил его последние счета, а там были указаны цветы, которые он послал Энн.
– Друг. Друг ее мужа.
– Ах, так. Друг?
– Знакомый. – Бруно пожал плечами, прекрасно зная, что Джерард подумает, будто он хвастается, потому как Гай знаменит.
– И давно ты его знаешь?
– Не так давно. – Неуклюже приподнимаясь с удобного кресла, где он полулежал, развалившись, Бруно стал нашаривать зажигалку.
– С чего это ты послал ей букет?
– Ну, думаю, из благодарности. Накануне я был у них на вечеринке.
– Ты с ними так близко знаком?
Бруно снова пожал плечами.
– О, вечеринка была самая обычная. А насчет Гая мы думали, когда собирались строить дом. – Это вырвалось само собою, и вышло, решил Бруно, достаточно убедительно.
– Теперь – Мэтт Левин. Давай вернемся к нему.
Бруно вздохнул. Гая Джерард проскочил – может, потому, что его нет в городе, а может, просто взял и проскочил. Теперь Мэтт Левин: темная лошадка – не думая, что это может оказаться полезным, Бруно часто виделся с Мэттом накануне убийства.
– А что – Мэтт?
– Как ты объяснишь, что виделся с ним двадцать четвертого, двадцать восьмого и тридцатого апреля, второго, шестого, седьмого марта и за два дня до убийства?
– А я виделся? – улыбнулся Бруно. В последний раз у Джерарда были только три даты. Мэтт не любит Бруно. Мэтт, наверно, наговорил каких-нибудь гадостей.
– Он хотел купить мою машину.
– А ты хотел продать ее? Почему? Или ты думал, что скоро сможешь заполучить другую?
– Хотел продать эту и купить другую, поменьше, – рассеянно проронил Бруно. – Ту, что сейчас в гараже. Кросли.
Джерард улыбнулся.
– Как давно ты знаешь Марка Лева?
– Еще с тех пор, как его звали Марк Левицкий, – выпалил Бруно. – Покопайтесь немного – и вы обнаружите, что он убил в России своего собственного отца. – Бруно кинул на Джерарда быстрый взгляд.
Насчет «своего собственного отца» прозвучало немного стремно, не следовало, наверное, этого говорить, но Джерард слишком уж умничает, не удосужившись даже разобраться в настоящих и вымышленных именах.
– Мэтту на тебя тоже наплевать. Вы что, не смогли договориться?
– О машине?
– Чарльз, – терпеливо вздохнул Джерард.
– А я что – я ничего.
Глядя на свои изгрызанные ногти, Бруно еще раз подумал о том, как здорово подходит Мэтт под Хербертово описание убийцы.
– Последнее время ты нечасто встречался с Эрни Шредером.
Бруно с тоской открыл рот и приготовился отвечать.
35
Босиком, в белых шароварах, Гай сидел, скрестив ноги, на передней палубе «Индии». Лонг-Айленд уже показался на горизонте, но Гаю пока не хотелось глядеть туда. Легкая качка приятно убаюкивала, казалось привычной, знакомой с самого рождения. Тот день, когда он в последний раз виделся с Бруно в ресторане, вспоминался как день безумия. Да он и вправду начинал тогда сходить с ума. И Энн, наверное, заметила это.
Гай согнул руку и ущипнул тонкую загорелую кожу, под которой напряглись мускулы. Он стал таким же смуглым, как Эгон, юнга, наполовину португалец, которого наняли в лонг-айлендских доках в начале круиза. Лишь крошечный шрам над правой бровью оставался белым.
Три недели на море принесли ему мир и отрешенность, каких он никогда ранее не знал и какие месяц назад счел бы для себя недостижимыми. Он начал ощущать, что искупление, в чем бы оно ни выразилось, назначено ему судьбою, а следовательно, явится само, без всяких с его сторон усилий. Он всегда доверял своему ощущению судьбы. Подростком, мечтая вместе с Питером, он уже знал, что не всегда будет только мечтать, так же, как знал отчего-то, что Питеру назначено только это, ему же Гаю, назначено сотворить знаменитые здания, имя его войдет в историю архитектуры, и, наконец, увенчав, как ему всегда чудилось, свою карьеру, он построит мост. Белый мост с пролетом, легким, как крыло ангела, похожий на изогнутый белый мост Роберта Мейларта в учебниках по архитектуре. Это, конечно, гордыня – так полагаться на судьбу. Но, с другой стороны, не состоит ли истинное смирение в том, что ты подчиняешься всем законам собственного предназначения? И убийство, которое казалось вначале противоестественным отклонением, грехом против собственной природы, он полагал ныне частью той же самой судьбы. Да и что еще можно было помыслить? А если это так, то ему укажется путь к искуплению и дадутся силы, чтобы пройти его. И если назначенная законом смерть его не минует, хватит и сил, чтобы встретить ее, – а у Энн сил более, чем достаточно, чтобы пережить все это. Невероятным каким-то образом он чувствовал себя смиренней последней рыбешки, затерявшейся в просторах морей, и крепче высочайшего земного пика. Но гордыня исчезла. Гордыня была самозащитой и своей вершины достигла в период разрыва с Мириам. И разве не знал он даже тогда, сдерживаемый несчастной страстью, мучимый нищетой, что найдет другую женщину, которую сможет полюбить и которая сама полюбит его навеки. И какого еще доказательства справедливости всех этих мыслей нужно ему, если они с Энн никогда еще не были так близки и жизни их никогда еще не сливались столь гармонично в единое соразмерное целое, как в эти три недели на море?
Он повернулся всем телом и теперь видел ее, прислонившуюся к мачте. Она смотрела на него сверху вниз, и на губах ее играла легкая улыбка, полная едва скрываемой гордости, – так, подумал Гай, улыбается мать, выходившая своего ребенка во время тяжелой болезни, – и, улыбаясь в ответ, Гай поразился, как слепо верит он в ее непогрешимую правоту – а ведь она всего лишь земное человеческое существо. И более всего поразился тому, что существо это – часть его жизни. Потом опустил глаза на свои сцепленные руки и стал думать о работе, которая ждет его завтра в больнице, и о той работе, что придет следом, и обо всей цепи событий, предначертанных судьбой.
Бруно позвонил как-то вечером, через несколько дней. Он здесь неподалеку, сказал Бруно, и хочет зайти. Он казался очень трезвым и немного подавленным.
Гай ответил: «Нет». Он сказал спокойно и твердо, что ни сам он, ни Энн не желают больше его видеть, но, уже произнося нужные слова, чувствовал, как невозмутимость его оседает, словно зыбучий песок, и здоровая уверенность последних недель рушится под напором безумия, которое заключается даже в том, что они вообще могут друг с другом разговаривать.
Бруно знал, что Джерард еще не добрался до Гая. Он полагал также, что допрос Гая займет каких-нибудь несколько минут. Но в голосе Гая звучал такой холод – и Бруно никак не мог решиться изложить ему все: что Джерард узнал его имя, что его, наверное, станут допрашивать, что он, Бруно, отныне намерен встречаться с Гаем только тайно – никаких вечеринок и ленчей, – и он сказал бы все это, если бы только Гай позволил.
