Текст книги "Чудо. Встреча в поезде"

Автор книги: Патриция Хайсмит

Соавторы: Кэтрин Уэст
сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 35 страниц)

– Меня от убийств тошнит! – заорал Бруно.

– О, я верю тебе, Чарли, охотно верю! – Джерард не торопясь вышел из комнаты, спустился в холл и направился к матери.

Бруно принял душ и не спеша, с тщанием оделся. По поводу Мэтта Левина, вспомнилось ему, Джерард был куда более взволнован. Помнится, он лишь дважды звонил в Меткалф из отеля «Да Фонда», где Джерард, видимо, раскопал те счета. Можно будет сказать, что насчет других звонков мать Гая ошиблась, что звонил кто-то другой.

– Чего было нужно Джерарду? – спросил Бруно у матери.

– Ничего особенного. Спрашивал, не знаю ли я твоего друга, Гая Хейнса. – Мать начесывала волосы щеткой, и они стояли дыбом вокруг спокойного, усталого лица. – Это архитектор, да?

– Угу. Я его не очень хорошо знаю. – Бруно прошел по комнате следом за матерью. Она забыла те вырезки в Лос-Анджелесе – так он и предполагал. Слава Богу, он не стал ей напоминать, что знает Гая, когда появилась фотография «Пальмиры»! Где-то в подсознании он всегда полагал, что заставит Гая совершить задуманное.

– Джерард сказал, что ты звонил этому Гаю прошлым летом. В чем там дело?

– Ах, мама, твой Джерард с его дурацкими намеками мне до чертиков надоел!

40

Этим же утром, несколько минут спустя, Гай выходил из чертежной мастерской Хэнсона и Нэппа, такой счастливый, каким не ощущал себя вот уж несколько недель. Фирма приступила к работе над последними чертежами больницы, самыми сложными из всех, какие Гай когда-либо производил; были согласованы последние детали относительно стройматериалов, и рано утром пришла телеграмма от Боба Тричера, заставившая Гая порадоваться за старого друга. Боба включили в консультативный совет по строительству новой дамбы в провинции Альберта – этой работы он добивался последние пять лет.

Пока Гай проходил в двери между длинных, развернутых веером столов, чертежники поднимали головы и смотрели вслед. Гай кивнул на прощание старшему мастеру, и тот расплылся в улыбке. Малая искорка гордости вдруг вспыхнула у Гая в душе. А может, все дело в новом костюме, подумал он: это был всего лишь третий костюм в его жизни. Энн выбрала ткань в серо-синюю клетку. Энн сегодня утром подобрала шерстяной галстук томатного цвета – старый, но любимый галстук. У зеркала между лифтами Гай поправил узел. Выбился седой волос из густой черной брови, которая удивленно приподнялась. Гай пригладил волосы. В первый раз он заметил на себе седину.

Какой-то чертежник выскочил на площадку.

– Мистер Хейнс? Хорошо, что я вас застал. Вас к телефону.

Гай вернулся, надеясь, что это ненадолго: через десять минут он должен был встретиться с Энн и пойти с ней на ленч. Телефон стоял в пустом кабинетике рядом с мастерской.

– Алло, Гай? Слушай, Джерард нашел того Платона… Ага, в Санта-Фе. Теперь, послушай, это ничего не меняет…

Через пять минут Гай снова стоял у лифтов. Он всегда знал, что Платона могут найти. Ничего не изменилось, говорит Бруно. Бруно может ошибаться. А вдруг Бруно уже поймали. Гай сердито отмел эту мысль как совершенно невероятную. Это и было совершенно невероятно – вплоть до сегодняшнего дня.

Выйдя на яркий солнечный свет, Гай вдруг снова вспомнил о новом костюме и в бессильной злобе на самого себя сжал кулаки. «Я нашел книгу в поезде, понял? – втолковывал ему Бруно. – И в Меткалф тебе звонил по поводу книги. Но мы не встречались до декабря…» Столь отрывисто и тревожно Бруно никогда еще не говорил – голос был такой напряженный, так мучительно сдавленный, что Гай с трудом его узнал. Гай принялся раздумывать над историей, которую Бруно сочинил, – так, словно она была чем-то посторонним, существующим независимо от него, вроде образчика ткани, которую ощупываешь, прикидывая, можно ли сшить из нее костюм. Нет, дырок не наблюдалось, но еще неизвестно, долго ли приведется ее носить. Нет, недолго, если кто-нибудь вспомнит, что видел их вместе в поезде. Официант, например, который их обслуживал в купе Бруно.

Гай попытался дышать глубже, шагать спокойнее. Взглянул наверх, на маленький диск зимнего солнца. Его черные брови, в которых блеснула седина, одну из которых пересек белый шрам, ставшие, по словам Энн, еще гуще и кустистее за последнее время, разбили блистающий свет на мелкие частицы, предохраняя глаза. Откуда-то всплыло в памяти, что, если не отрываясь смотреть на солнце шестнадцать секунд, можно повредить роговицу. Энн тоже предохраняла его. Работа предохраняла. Новый костюм, дурацкий новый костюм. Он вдруг почувствовал себя совершенно не к месту, лишним, тупым и беспомощным. Закралась мысль о смерти. Она завораживала. Гай так долго чувствовал ее дуновение, что уже, наверное привык. Ну, вот и хорошо, что он боится. Гай нарочито распрямил плечи.

Когда он добрался до ресторана, Энн еще не пришла. Тогда Гай вспомнил, что она собиралась зайти за снимками, которых они нащелкали как-то в воскресенье, дома. Вынув из кармана телеграмму Боба Тричера, Гай перечитывал ее снова и снова:

«Назначен в комитет Альберты. Рекомендовал тебя. Это мост, Гай. Освобождайся как можно скорее. Согласие гарантировано. Подробности письмом».

Согласие гарантировано. Как бы ни строил он свою жизнь, в его способности построить мост никто не сомневается. Гай задумчиво посасывал мартини, оставляя поверхность напитка девственно гладкой.

41

– Я тут занялся немножко другим делом, – с довольным видом промурлыкал Джерард, глядя на машинописный рапорт, что лежал на столе. Он ни разу не взглянул на Бруно с тех пор, как тот зашел в кабинет. – Убийство первой жены Гая Хейнса. Так и не раскрытое.

– Ага, я знаю.

– Ты, полагаю, немало знаешь об этом. И теперь все расскажешь мне. – Джерард уселся поудобнее.

Было видно, что сыщик сильно продвинулся с того понедельника, когда нашел книгу Платона.

– Ничего я не знаю, – сказал Бруно. – Ведь никому ничего неизвестно, так?

– Но что ты думаешь? Ты наверняка много говорил об этом с Гаем.

– Не особенно. То есть вообще не говорил. Зачем?

– Ведь тебя интересуют убийства.

– Что вы имеете в виду – «убийства меня интересуют»?

– Ах, Чарльз, перестань: если бы даже я от тебя этого не слышал, то уж от отца твоего – тысячу раз! – вопреки своему обыкновению взорвался Джерард.

Бруно потянулся за сигаретой, но передумал.

– Да, я говорил с ним об этом, – спокойно, вежливо отозвался он. – Гай ничего не знает. Он в то время почти не виделся с женой.

– А ты как думаешь, кто это сделал? Тебе никогда не приходило в голову, что мистер Хейнс мог организовать сам? Может, тебе было интересно, как он это устроил и как вышел сухим из воды? – Джерард снова принял непринужденную позу – откинулся на спинку стула, заложив руки за голову, словно они обсуждают, какая прекрасная выдалась сегодня погода.

– Конечно же, я не думаю, что он это организовал, – ответил Бруно. – Вы, наверное, не осознаете, какого калибра человека подозреваете.

– Единственный калибр, в котором стоит разбираться, – это калибр оружия, Чарльз. – Джерард снял трубку. – И ты первый, возможно, с этим согласишься. – Алло! Пригласите, пожалуйста, мистера Хейнса.

Бруно чуть вздрогнул, и от Джерарда это не укрылось. Джерард молча смотрел на него, пока в холле, все приближаясь, звучали шаги Гая. Следовало ожидать, что Джерард это подстроит, твердил Бруно самому себе. Так что с того, что с того, что с того?

Гай явно нервничает, подумал Бруно, однако он всегда выглядит нервным, куда-то спешащим, и это снимает подозрения. Гай заговорил с Джерардом и кивнул Бруно. Джерард указал ему на последний оставшийся стул, с прямой спинкой.

– Я пригласил вас сюда, мистер Хейнс, с одной-единственной целью: задать вам очень простой вопрос. О чем Чарльз говорит с вами больше всего? – Джерард предложил Гаю сигарету из пачки, которая, похоже, пролежала здесь годы, подумал Бруно, – и Гай взял.

Бруно видел, как Гай раздраженно нахмурился, – это было именно то, что надо.

– Время от времени он говорил со мной о клубе «Пальмира», – ответил Гай.

– А еще о чем?

Гай взглянул на Бруно. Бруно, уперев большой палец в щеку, грыз ноготь указательного – так небрежно, что это даже казалось машинальным.

– Не могу сказать, – ответил наконец Гай.

– Он говорил с вами об убийстве вашей жены?

– Да.

– В каком тоне он говорил с вами об убийстве? – мягко спросил Джерард. – Я имею в виду убийство вашей жены.

Гай почувствовал, что краснеет. Он снова взглянул на Бруно, как и всякий другой поступил бы, подумал он, – как и всякий другой поступил бы, когда о человеке говорят в его присутствии, не обращая на него ровно никакого внимания.

– Он часто спрашивал, не знаю ли я, кто мог это сделать.

– И вы знаете?

– Нет.

– Вам нравится Чарльз? – толстые пальцы Джерарда ни с того, ни с сего слегка задрожали. Он принялся вертеть спичечный коробок над большим листом промокательной бумаги.

Гай вспомнил пальцы Бруно в поезде и спичечный коробок, упавший в бифштекс.

– Да, он мне нравится, – произнес Гай в некотором замешательстве.

– Он вам никогда не надоедал? Не навязывался?

– Не думаю, – сказал Гай.

– Вас не покоробило, когда он явился к вам на свадьбу?

– Нет.

– Чарльз когда-нибудь говорил вам, что ненавидит своего отца?

– Да, говорил.

– Говорил когда-нибудь, что хотел бы убить его?

– Нет, – ответил Гай так же сухо.

Из ящика стола Джерард извлек коричневый пакет с книгой.

– Вот книга, которую Чарльз собирался отправить вам. Очень жаль, но я не могу отдать вам ее сейчас: она еще может мне пригодиться. Как ваша книга попала к Чарльзу?

– Он сказал мне, что нашел ее в поезде. – Гай вглядывался в сонную, загадочную улыбку Джерарда. Нечто подобное он уже наблюдал в тот раз, у себя дома, но все же не до такой степени. Эта улыбка была вычислена, продумана – она должна была вызывать отвращение. Она была оружием, профессиональным приемом. Каково это, подумал Гай, день за днем встречать такую улыбку. Он невольно перевел взгляд на Бруно.

– А в поезде вы так и не встретились? – Джерард взглянул на Гая, потом на Бруно.

– Нет, – сказал Гай.

– Я разговаривал с официантом, который принес вам обоим обед в купе Чарльза.

Гай все смотрел на Джерарда. Этот жгучий, уничтожающий стыд, подумалось ему, хуже самой вины. И, выпрямившись на стуле, не сводя с Джерарда глаз, он чувствовал, как уничтожается весь, без остатка.

– И что с того? – взвизгнул Бруно.

– А то, что мне интересно знать, зачем вы оба тратили столько сил, – Джерард весело покачал головой, – пытаясь доказать мне, – будто встретились на несколько месяцев позже. – Он выжидал, и с каждой секундой напряжение росло. – Вы не хотите отвечать. Что ж, ответ очевиден. То есть только в виде предположения.

У всех троих в голове уже сложился этот ответ, подумал Гай. Он явственно проступал в воздухе, соединяя Гая и Бруно, Бруно и Джерарда, Джерарда и Гая. Ответ, который Бруно объявлял немыслимым, вечно недостающая составляющая.

– Может быть, ты ответишь мне, Чарльз, – ведь ты прочел столько детективов?

– Не понимаю, куда вы клоните?

– Через несколько дней, мистер Хейнс, была убита ваша жена. Через несколько месяцев – отец Чарльза. Мое первое, очевидное предположение – вы оба знали, что эти убийства произойдут…

– Ах, падло! – взвизгнул Бруно.

– … и обсуждали их. Это, разумеется, только предположение, если допустить, что вы встретились в поезде. Так где же вы встретились? – Джерард улыбнулся. – Мистер Хейнс?

– Да, – сказал Гай, – мы встретились в поезде.

– Так почему же вы так боялись признаться в этом? – Джерард ткнул в него своим веснушчатым пальцем, и Гай почувствовал опять, что как раз в приземленности этого человека и таится весь ужас.

– Не знаю, – сказал Гай.

– Может быть, потому, что Чарльз признался вам, что хотел бы подстроить убийство своего отца? А после вам стало неловко, мистер Хейнс, потому что вы знали?

Чувствуя подвох, Гай ответил с расстановкой:

– Чарльз ничего не говорил об убийстве своего отца.

Джерард вовремя перевел взгляд и уловил, как глаза Бруно сверкнули от удовольствия.

– Это, конечно, всего лишь предположение, – произнес Джерард.

Гай и Бруно вместе вышли из здания. Джерард отпустил их вместе, и они вместе брели по обширному кварталу, направляясь к скверу, где находилось метро и стоянка такси. Бруно оглянулся на высокое узкое здание, откуда они вышли.

– Ну и что же, у него все равно ничего нету, – сказал Бруно. – Как ни крути, а нету у него ничего.

Бруно был хмур, но спокоен. Гай вдруг вспомнил, с каким хладнокровием держался Бруно под натиском Джерарда. А Гай-то все время воображал себе, что Бруно впадет в истерику при малейшем давлении. Он бросил быстрый взгляд на длинную, сутулую фигуру, бредущую рядом с ним, и вновь, как тогда в ресторане, испытал дикое, безрассудное чувство локтя. Но ему было нечего сказать. Несомненно, подумал он, Бруно и сам должен догадаться, что Джерард не обязан делиться с ними всеми своими открытиями.

– Знаешь, а ведь это забавно, – продолжал Бруно, – ведь Джерард копает не под нас, а под кого-то другого.

42

Джерард просунул палец между прутьями клетки и помахал им перед пичужкой, которая в страхе забилась в угол. Джерард свистнул – нежно на одной ноте.

Стоя посередине комнаты, Энн с беспокойством глядела на него. Ей совсем не понравилось то, как он сообщил ей, что Гай солгал, и то, как затем отправился в дальний угол дразнить канарейку. За последние четверть часа она невзлюбила Джерарда, и поскольку в первый раз он ей показался приятным, собственная ошибка несколько раздражала.

– Как ее зовут? – спросил Джерард.

– Душка, – ответила Энн.

В смущении она чуть нагнула голову и повернулась на каблуках. В новых лодочках из крокодиловой кожи Энн почувствовала себя высокой и стройной – покупая их, она думала, что туфли понравятся Гаю и за предобеденным коктейлем вызовут улыбку на его лице. Но приход Джерарда все испортил.

– Как вы думаете, почему ваш муж не хотел говорить, что встретился с Чарльзом в позапрошлом июне?

В тот месяц, когда убили Мириам, снова подумала Энн. Она ничего больше не могла припомнить о позапрошлом июне.

– Тот месяц был для него очень тяжелым, – сказала она. – В тот месяц погибла его жена. Он мог забыть обо всем, что с ним происходило тогда. – Она нахмурилась, полагая, что Джерард слишком принципиальное значение придает своему маленькому открытию, что не так уж это и важно, раз потом Гай не встречался с Чарльзом целых полгода.

– Но только не об этом, – небрежно проронил Джерард, садясь на место. – Нет, я предполагаю, что Чарльз говорил в поезде о своем отце, признался, что желает его смерти, может быть, даже поделился с вашим мужем планами…

– Я не могу представить себе, чтобы Гай стал это слушать, – перебила Энн.

– Не знаю, – мягко продолжал Джерард, – не знаю, но подозреваю очень сильно, что Чарльз знал о том, что его отец будет убит, и тем вечером в поезде мог поделиться с вашим мужем. Это в характере Чарльза. А в характере вашего мужа, думаю, молчать об услышанном и впредь стараться избегать Чарльза. Я не прав?

Это может многое объяснить, подумала Энн. Но и делает Гая в какой-то степени сообщником. Кажется, Джерард как раз и хочет изобразить Гая сообщником.

– Уверена, что мой муж не потерпел бы Чарльза у себя в доме, – твердо сказала Энн, – если бы Чарльз поделился с ним чем-нибудь в этом роде.

– Завидная уверенность. И тем не менее… – Он не договорил, погрузившись в свои неторопливые размышления.

Энн неприятно было смотреть на лысый, покрытый веснушками череп – она отвернулась к кофейному столику, где стояла деревянная коробка для сигарет, и в конце концов взяла одну.

– Как вы думаете, миссис Хейнс, ваш муж подозревал кого-нибудь в убийстве своей жены?

Энн с вызывающим видом выпустила дым.

– Разумеется, нет.

– Видите ли, если тем вечером, в поезде, Чарльз заговорил об убийстве, он уж дошел до конца. И если ваш муж имел основания считать, что жизни его жены что-то угрожает, если он обмолвился об этом Чарльзу – тогда их соединила общая тайна, даже общая опасность. Это только предположение, – поторопился прибавить он, – знаете ли, сыщик обязан строить предположения.

– Но мой муж не мог ничего сказать о том, что его жене что-то угрожает. Я была рядом с ним в Мехико, когда стало известно об убийстве, и еще раньше, в Нью-Йорке.

– А как насчет марта этого года? – спросил Джерард тем же равнодушным тоном, потянувшись к своему бокалу. Бокал был пуст. Энн забрала его, чтобы наполнить снова. Энн стояла у бара, спиной к Джерарду, и вспоминала март, месяц, когда убили отца Бруно, вспоминала, как нервничал Гай в то время. Когда же это он подрался – в феврале или в марте? И не подрался ли он с Чарльзом Бруно?

– Как вы думаете, не мог ли ваш муж где-то ближе к марту встречаться с Чарльзом Бруно без вашего ведома?

Конечно, подумала она, это все объясняет: Гай знал, что Чарльз собирается убить своего отца, и пытался остановить его, дрался с ним в баре.

– Думаю, мог, – сказала она неуверенно. – Впрочем, не знаю.

– Постарайтесь вспомнить, миссис Хейнс, как вел себя ваш муж в марте месяце.

– Он очень нервничал. Но я, кажется, знаю, отчего.

– Отчего же?

– Из-за работы… – Почему-то ей не хотелось ничего больше говорить о Гае. Она чувствовала, что каждое ее слово Джерард прибавляет как мазок к некоей туманной картине, которую рисует для себя, в которой пытается представить Гая. Она выжидала, и Джерард тоже, словно заключив пари не прерывать молчания первым.

Наконец он стряхнул пепел с сигары и сказал:

– Если вы припомните что-нибудь из того времени, касающееся Чарльза, подумайте как следует и скажите мне. Можете звонить в любое время – и днем, и ночью. У телефона всегда кто-нибудь есть. – Он записал еще одно имя на своей визитке и протянул ее Энн.

Проводив его, Энн сразу пошла к кофейному столику убрать стакан. Из окна она видела, как Джерард сидит в машине, склонив голову, будто спит, – но, решила Энн, он, должно быть, делает записи. И, подумала она с внезапной тревогой, он, возможно, пишет, что Гай мог в марте встречаться с Чарльзом без ее ведома. Зачем она это сказала? Ведь ей известно все. Гай ведь сказал, что не видел Чарльза с декабря до самой свадьбы.

Когда часом позже вернулся Гай, Энн хлопотала на кухне возле духовки. Гай поднял голову, принюхиваясь.

– Рис с креветками, – сообщила Энн. – Надо было мне открыть форточку.

– Джерард был здесь?

– Да. Ты знал, что он собирается зайти?

– Сигары, – коротко бросил Гай. Джерард, конечно, рассказал ей о встрече в поезде.

– Что ему нужно было на этот раз?

– Он хотел больше узнать о Чарльзе Бруно. – Энн отошла к окну и кинула на мужа быстрый взгляд. – Не говорил ли ты мне, что подозреваешь его в чем-нибудь. А еще расспрашивал о марте месяце.

– О марте месяце? – Гай тоже шагнул к окну, где стояла Энн, где пол был немного выше.

Когда они поравнялись, Энн увидела, как сузились его зрачки. Едва заметные, в волос толщиной, шрамы остались на скуле с той мартовской или февральской ночи.

– Он хотел знать, не подозревал ли ты, что Чарльз в этом месяце собирался подстроить убийство своего отца.

Но Гай лишь смотрел на нее, так знакомо сжав губы, и ни тревоги, ни чувства вины нельзя было прочесть в его взгляде. Энн сделала шаг в сторону и спустилась в гостиную.

– Правда, как ужасно это звучит: «убийство»?

Гай вынул новую сигарету и постучал ею по циферблату часов. Ему было нестерпимо больно слышать, как Энн произносит слово «убийство». Вытравить бы навсегда из ее сознания малейшую память о Бруно.

– Ведь ты не знал тогда, в марте, правда же, Гай?

– Нет, Энн, не знал.

– А что ты сказала Джерарду?

– Ты не веришь, что Чарльз подстроил убийство своего отца?

– Я не знаю. Думаю, что это возможно. Но нас это не касается. – Прошло несколько секунд, прежде чем он осознал, что лжет.

– Да, верно. Это нас не касается. – Энн снова взглянула на него. – Джерард еще сказал, что ты встретился с Чарльзом в поезде в позапрошлом июне.

– Да, это так.

– Ну и… какая разница?

– Не знаю.

– Может быть, дело в том, что Чарльз сказал тебе в поезде? И поэтому ты его так не любишь?

Гай глубже засунул руки в карманы пиджака. Ему вдруг ужасно захотелось бренди. Он чувствовал, что выдает себя, что не сможет теперь ничего скрыть от Энн.

– Послушай, Энн, – торопливо заговорил он. – Бруно мне признался в поезде, что желает смерти отцу. Он не строил никаких планов, не называл никаких имен. Мне не понравилось, как он об этом говорил, поэтому с тех пор я и не люблю его. Но Джерарду я ничего не сказал, потому что не знаю наверняка, замешан Бруно в убийстве отца или же нет. Пусть полиция сама разбирается. Столько невинных людей попало на виселицу из-за неосторожно сказанных слов.

Поверит она ему или нет, подумал Гай, все равно он – человек конченный. Он дошел до самой низкой лжи, опустился до самого низкого в жизни поступка – переложил свою вину на другого. Даже Бруно не смог бы солгать так, оболгать так его, Гая. Чувствуя, как весь пропитывается ложью, теряет почву, он швырнул сигарету в камни и закрыл руками лицо.

– Я верю, Гай, что ты поступил, как должно, – мягко проговорила Энн.

Все лицо его лгало, лгал спокойный взгляд, твердая складка рта, чуткие, нервные руки. Он резко оторвал их от лица и сунул в карманы.

– Мне надо выпить.

– Это не с Чарльзом ты подрался в марте? – спросила Энн, уже подойдя к бару.

Запросто можно было солгать и тут, но у Гая больше не было сил.

– Нет, Энн.

Энн искоса метнула на него быстрый взгляд, и Гай понял, что она не верит. Думает, наверное, что он дрался с Бруно, чтобы остановить его. Чего доброго, еще и гордится им! Надолго ли хватит вот этой непрошенной, ненужной защиты? Долго ли еще все будет сходить ему с рук? Но Энн вряд ли просто так удовлетворится. Гай по опыту знал: она будет возвращаться к теме снова и снова, пока не выпытает всего.

А вечером Гай разжег первый в этом году огонь, первый огонь в их новом доме. Энн прилегла у камина, подложив под голову диванную подушку. Осенний холодок, вызывающий воспоминания, ощущался в воздухе, переполняя Гая мечтательной грустью и беспокойной энергией. Но энергия была веселой, как в осенние дни его молодости, – в ней таилось теперь неистовство отчаяния, словно жизнь со страшной силой низвергается в пропасть и сегодня, сейчас наступает последний прилив. И не доказывает ли близость конца то, что его ничуть не страшит впереди лежащая бездна? Разве не может Джерард догадаться теперь, зная, что они с Бруно встретились в поезде? Разве не может верная мысль осенить его – днем, ночью, в ту самую секунду, как толстые пальцы подносят сигару ко рту? Чего они еще ждут – Джерард, полиция? Ему казалось порою, что Джерард постарается собрать малейшие факты, идущие к делу, невесомейшие, микроскопические улики против обоих, а потом обрушит на них все разом и сровняет их с землей. Но пусть, подумал Гай, они сровняют с землей его самого – никто не посмеет сровнять с землей его здания. И он вновь испытал странное, тоскливое чувство – будто дух его отделяется от тела, даже от рассудка.

Ну, а вдруг в их с Бруно тайну так никто и не проникнет? У него бывали еще минуты, когда ужас перед содеянным сочетался с абсолютной беспечностью, когда он чувствовал, что их тайну хранит какое-то нерушимое заклятье. Может быть, думалось ему, он и не боится Джерарда или полиции только потому, что верит в нерушимость тайны. Если до сих пор, при всей их осторожности, после всех намеков Бруно никто не догадался – не значит ли это, что существует особая сила, делающая тайну непроницаемой?

Энн уснула. Гай посмотрел на мягкий изгиб ее лба, отливающего серебром в свете пламени. Потом нагнулся и поцеловал ее – нежно, чтобы не разбудить. Щемящая боль нашла выход в словах: «Я прощаю тебя». Гай хотел, чтобы Энн произнесла их – Энн, и никто другой.

Перед внутренним его взором чаша весов, несущая вину, безнадежно приникла к земле, так что нельзя было даже измерить отягощающий ее вес, но на другую чашу он упорно клал столь же безнадежно легкую, невесомую, как пушинка, мысль о самозащите. Он совершил преступление в целях самозащиты, рассуждал Гай. Но все никак не мог до конца убедиться в этом. Если поверить, что в душе у него – полная мера зла, должно поверить также и в естественное стремление дать этому злу какой-то выход. Время от времени Гай спрашивал себя, а не получил ли он, убивая, определенного удовольствия, какого-то первобытного, исконного удовлетворения – чем иным объяснить, что человечество не только до сих пор терпит войны, но и встречает их с энтузиазмом, как не тем, что всякое убийство таит в себе первозданную сладость? И, задаваясь этим вопросом слишком часто, Гай, наконец, пришел к выводу, что так оно и было.

43

Окружной прокурор Фил Хоуленд, подтянутый и сухопарый, четкий во всех своих проявлениях, в отличие от расплывчатого Джерарда, снисходительно улыбался сквозь сигаретный дым.

– Почему бы вам не оставить парня в покое? Вначале, уверяю вас, мы подошли к вопросу серьезно. И прочесали всех его друзей. Там не за что зацепиться, Джерард. Не можете же вы арестовать человека за его характер.

Джерард закинул ногу на ногу и позволил себе изобразить почтительную улыбку. Пробил его час. И удовлетворение усугублялось еще тем, что вот так он улыбался и во время других, не столь торжественных визитов к прокурору.

Кончиками пальцев Хоуленд придвинул машинописный лист к краю стола.

– Тут еще двенадцать имен, если вам это интересно. Список друзей покойного мистера Сэмюэла, который нам предоставили страховые компании, – невозмутимо, даже со скукой проговорил Хоуленд, и Джерард знал, что в данный момент скука эта усиленно подчеркивается: в распоряжении окружного прокурора – сотни сотрудников, и он может сплести сеть куда гуще, чем любой сыщик, и закинуть ее гораздо дальше.

– Можете его порвать, – сказал Джерард.

Хоуленд улыбнулся, чтобы скрыть изумление, но его большие темные глаза зажглись любопытством.

– Полагаю, вы его вычислили. Это Чарльз Бруно, конечно.

– Конечно. Только за ним другое убийство.

– Одно? Вы всегда говорили, что он способен на четыре или пять.

– Никогда я такого не говорил, – спокойно возразил Джерард. Он разворачивал на коленях какие-то бумаги, сложенные вчетверо, наподобие писем.

– Так кто же?

– Любопытно, да? Будто сами не знаете? – Джерард улыбался, не выпуская сигары изо рта. Он придвинул к себе поближе свободный стул и разложил по сиденью свои бумаги. Как бы много их ни было, он никогда ничего не клал на стол Хоуленда, и тот уже не трудился предлагать. Хоуленд не любил его и как человека, и как профессионала, и Джерард это знал. Хоуленд утверждал, что Джерард не желает сотрудничать с полицией. Но это полиция никогда не желала сотрудничать с ним, напротив, чинила препятствия, и тем не менее за последние десять лет Джерард раскрыл впечатляющее количество дел, которые полиции оказались не по зубам.

Хоуленд поднялся и, пружиня на длинных, худых ногах, не спеша направился к Джерарду и встал перед ним, опершись о край стола.

– Но проливает ли это какой-нибудь свет на наше дело?

– Беда полиции в том, что у нее одномерный способ мышления, – объявил Джерард. – А это дело, как и многие другие, протекает в двух измерениях. Его просто нельзя решить, если мыслить одномерно.

– Кого, когда? – вздохнул Хоуленд.

– Слышали про Гая Хейнса?

– Разумеется. Мы допрашивали его на прошлой неделе.

– Его жену. Одиннадцатого июня прошлого года в Меткалфе. Штат Техас. Она была задушена, помните? Полиции так и не удалось найти убийцу.

– Это Чарльз Бруно? – Хоуленд нахмурился.

– А вы знаете, что Чарльз Бруно и Гай Хейнс оказались в одном и том же поезде, который следовал на Юг первого июня? За десять дней до убийства жены Хейнса. Ну-ка, какой бы вы сделали вывод?

– Вы имеете в виду, что они были знакомы до июня прошлого года?

– Нет, я имею в виду, что они встретились в поезде. Теперь вы можете составить картину? Я вам дал недостающее звено.

Окружной прокурор слабо улыбнулся.

– Вы утверждаете, что Чарльз Бруно убил жену Гая Хейнса?

– Да, утверждаю. – Джерард кончил выкладывать бумаги и поднял глаза. – Следующий вопрос: какие у меня доказательства? Вот они. Все, что душе угодно. – Он указал на бумаги, пасьянсом разложенные на стуле. – Начинайте с нижнего ряда.

Пока Хоуленд читал, Джерард налил себе воды из бака, стоявшего в углу, и прикурил вторую сигару от первой. Последние показания – от таксиста, возившего Чарльза в Меткалф, пришли сегодня утром. Он не успел даже выпить за это, но, выйдя от Хоуленда, непременно пропустит три-четыре стаканчика в сидячем вагоне поезда, следующего в Айову.

Бумаги, которые он раскладывал, были собственноручными показаниями: коридорных отеля «Ла Фонда», некоего Эдварда Уилсона, который видел, как Чарльз уезжал из Санта-Фе на поезде восточного направления в день убийства Мириам Хейнс; шофера такси, который привез Чарльза в увеселительный парк «Царство веселья» на озере Меткалф; бармена в придорожном заведении, где Чарльз пытался достать спиртное, и, наконец, счетами за междугородные переговоры с Меткалфом.

– Не сомневаюсь, впрочем, что вам все это уже известно, – заметил Джерард.

– Большей частью – да, – спокойно отозвался Хоуленд, не прерывая чтения.

– Вы знали, что он провел сутки в Меткалфе как раз в тот день, да? – спросил Джерард без сарказма, так как был в слишком хорошем расположении духа. – Этого таксиста было очень трудно найти. Пришлось его выследить до самого Сиэттла: но стоило его отыскать, как он тут же все выложил. Такого, как Чарльз Бруно, люди не забывают.

– Значит, вы утверждаете, что Чарльз Бруно так любит насилие, – насмешливо заметил Хоуленд, – что убивает жену человека, которого встретил в поезде за неделю до этого? Совершенно незнакомую женщину? Или он знал ее?

Джерард еще раз хихикнул.

– Конечно, не знал. Мой милый Чарльз имел на этот случай свой план, – «мой милый» проскочило случайно, но Джерарду было все равно. – Неужели вы до сих пор не видите? Ясно, как дважды два. Тут только половина дела.

– Сядьте, Джерард, вы доведете себя до инфаркта.

– Вы не видите. Потому что вы не знали и не знаете Чарльза. Вас не интересует то, что он все свое время тратит на сценарии разных безупречных преступлений.

– Ну, хорошо, и к чему же сводится ваша теория?

– К тому, что Гай Хейнс убил Сэмюэла Бруно.

– О-о-о! – простонал Хоуленд.

Джерард улыбкой встретил глумливую ухмылку Хоуленда, памятную с тех времен, когда он ошибся в одном деле, несколько лет тому назад.

– Я еще не закончил копать Гая Хейнса, – сказал Джерард с напускным простодушием, затягиваясь сигарой. – Мне бы не хотелось спешить, только поэтому я и пришел сюда – чтобы вы меня не торопили. Не знаю, собрались ли вы брать Чарльза, со всеми этими данными против него.