Текст книги "Чудо. Встреча в поезде"
Автор книги: Патриция Хайсмит
Соавторы: Кэтрин Уэст
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 35 страниц)
Я все продолжала ждать, что придет Али и выручит меня. Я не могла допустить мысли, чтобы он вот так бросил меня на милость людей, чей язык я напрочь не понимала, что частично было и его виной. Нехорошо было и то, что он даже нескольких минут не уделил своей матери, которую не видел много месяцев. Только позднее я пойму, что для семьи с такими патриархальными традициями было бы вопиющим нарушением этикета, если бы Али взял и вошел. Потому что некоторые из женщин, присутствовавших здесь, не были с ним в родстве и лица их были открыты. Только попробуй он сунуть голову в дверь, и они имели бы все основания броситься с криками за своей чадрой. Но сейчас я была в бешенстве от того, что Али не дал себе труда подумать обо мне. Мне, в общем, нравилось испытывать из-за него бешенство. В предыдущие месяцы он не давал для этого повода, а честность и щедрость моего мужа были для меня как нож в сердце.
Тем временем несколько женщин покинули нас, а еще несколько явились и были представлены. Я уже отказалась от попыток понять, кто они такие. Меня хватало только на то, чтобы держать глаза открытыми. Борясь со сном, я впала в какой-то полутранс. Этот странный язык, эти женские голоса, наплывающие как бы издалека, эта смесь их сильных экзотических духов… Что я здесь делаю? Так легко было представить себя в сказке из «Тысячи и одной ночи», запертой в средневековом гареме, хитрой и вероломной наложницей, что посреди ночи откроет ворота врагу… Я резко оборвала свои мысли на сей счет. Сказка была слишком похожа на правду или, скажем, довольно похожа, пусть это и не гарем в западном понимании данного слова. Точное же название этой части дома было «харим», что всего-навсего означало «женская половина» и также – в вежливой форме – всех женщин данного дома.
А ежели убрать романтический флер, то, ради чего я сюда явилась, было мало привлекательным. То есть совсем не привлекательным.
Еще одна женщина горделиво вплыла в комнату. Она была само очарование, окутанное во что-то неописуемо элегантное из шелка и льна в бледных тонах.
– Меня зовут Лала. Рада встретиться с вами, – живо сказала она по-английски и пожала мне руку. Принцесса Лала, сестра Али и Нагиба, жена принца Бандара, который, между прочим, является боссом Нагиба в Министерстве обороны. Ее не надо было представлять – я бы и так ее узнала. Она была поразительно похожа на Али. Такие же большие миндалевидные глаза и загнутые ресницы, такие же высокие скулы и полные чувственные губы, та же грация движений, тот же гордый постав головы. Высокой и стройной, с роскошными волосами, что падали блестящими волнами на плечи, ей было чуть более двадцати.
– Я извиняюсь, но мне скоро придется уйти. У меня уже была назначена встреча, – сказала Лала, бросив быстрый взгляд в сторону присутствующих, из чего было ясно, что у нее есть дела поинтереснее, чем сидеть здесь в компании скучных родственников. Тем не менее она не отказалась от чашки чая.
– Так хорошо, что есть с кем поговорить по-английски, – сказала я ей и добавила импульсивно: – Не могу понять, куда делся Али?
– О, должно быть, он уехал с Нагибом, чтобы кое-кого посетить, – сказала она беззаботно. – Вообще-то, я предпочитаю говорить по-французски, а вы?
– Мой французский сейчас немного подзаржавел, – соврала я. Если по правде, то по-французски я ни слова не знала.
– О, какая жалость! Французский язык гораздо более выразительный, вы согласны?
Я пробормотала что-то уклончивое.
– Мне даже говорили, что у меня английский с французским акцентом, – продолжала Лала.
Я же подумала, что акцент у нее арабский – во всяком случае ей удалось вызвать у меня раздражение.
– О да, согласна. Абсолютно парижский акцент, – сладко сказала я. Лала недоверчиво глянула на меня – она была достаточно умна. Я ей ослепительно улыбнулась. Я тоже могу играть в эти игры, как бы говорила я, хотя обычно мне не до них.
Лалу как ветром сдуло, а вскоре она и вовсе исчезла. Я снова оказалась перед неотвратимой угрозой провалиться в сон, но тут моя свекровь поманила меня за собой. Она проводила меня по широкой, покрытой мягкой ковровой дорожкой лестнице в просторную спальню на втором этаже.
Мои чемоданы были уже в ней. Свекровь снова торопливо обняла меня и вышла. Я поняла и без слов, что эта спальня для меня одной, что я буду здесь без Али. И все-таки где мой так называемый муж, когда он мне так нужен?
Стены спальни были обтянуты выцветшей тканью персикового цвета. Двойная кровать с бронзовым изголовьем была покрыта ситцевым покрывалом. На кровати лежали четыре бархатные ювелирные коробочки. Я открыла их одну за другой. Бриллиантовые серьги-слезки. Длинная нитка жемчуга. Маленькие золотые часики, инкрустированные бриллиантами. Старинное колье из алмазов и сапфиров, которое подходило к моему обручальному кольцу. Драгоценности сверкали перед моими глазами, подмигивая мне в знак солидарности грязно и бесстыдно. Безделушки и побрякушки, подумала я. Ну и что? Они ничего не значат. Они никогда не будут моими. Когда все это кончится, я их оставлю здесь, как и все прочее. И все же сокрушительная печаль давила мне на сердце. От драгоценностей было легко отказаться, но не от чувств, которые стояли за ними. Какой хороший, ненавязчивый способ дарить подарки – просто положить их на постель. А мне меньше всего хотелось, чтобы эти люди были добры.
Я знала, что мне следует спуститься и поблагодарить свекровь, но я не могла заставить себя и пошевельнуться. Я сидела на кровати и смотрела вокруг. В комнате было два ночных столика, шкаф, комод, туалетный столик с зеркалом в позолоченной оправе и бюро с убирающейся крышкой. Мебель была из полированного красного дерева и выглядела старинной. Я подумала, не следует ли мне надеть платье повыразительней, чтобы больше соответствовать тем женщинам. Но вместо этого я легла на постель, рассчитывая закрыть глаза хотя бы на несколько минут.
Когда я их снова открыла, в комнате стоял дневной свет. Я проспала восемь часов! Я вышла в коридор. Никого. Дом был полон тихой дремы. Единственным звуком в нем было низкое гудение кондиционера. Я вернулась в свою комнату. Дверь справа открывалась в ванную комнату из бело-голубого кафеля. Я приняла душ, переоделась в свежее белье и распаковала свой багаж. Это не заняло много времени – большую часть своих вещей я оставила на хранение в Колумбии. Развешивая платья, я заметила, что в шкафу уже висит несколько черных аб, а на полках аккуратно сложено несколько покрывал для лица.
Покончив с одеждой, я сунула арабскую кассету в «Уокмен», несмотря на ее ливанский акцент и прочее, и целых три часа усиленно прозанималась. Я бы поучилась и дольше, но из-за своих стараний ужасно проголодалась.
Как немусульманка я не обязана была голодать в Рамадан, но Али меня предупреждал, что я не должна есть в присутствии людей. Поскольку все люди, кажется, спали, я бесстрашно отправилась на поиски еды. Я нашла кухню и раздобыла миску кукурузных хлопьев и стакан молока.
Когда я уже мыла за собой посуду, на кухне показался Али – походка у него была крадущаяся.
– А, ты здесь, – как ни в чем не бывало сказал он, – я как раз тебя искал. – Однако выглядел он чуть виновато, и я подумала, что он скорее искал еду, а не меня. Пока мы летели, он не постился, потому что во время путешествия пост Рамадана не соблюдают. Во всяком случае, так Али объяснил. Однако для меня его авторитет в области религиозных материй представлялся сомнительным.
– Что, все спят? – спросила я его.
– Да. Когда Рамадан падает на летний месяц, то поститься всегда труднее, потому что дневные часы такие длинные. А я больше не могу спать. Я сейчас обустраиваю свой кабинет. Хочешь пойти со мной?
Все, что он там обустраивал, касалось, естественно, только его компьютера. Его различные компоненты валялись по всему полу вместе с проводами, кабелем, электротрансформаторами, предохранителями и прочим. Али располагался в трех комнатах – спальне, кабинете и гостиной. В их убранстве не было ничего европейского или старинного. Мебель была очень низкая, в основном из никелированного металла и кожи. Пока Али соединял оставшиеся части компьютерной системы, я распаковала и рассортировала кассеты и компакт-диски.
– Это напоминает мне о компьютерных курсах, – сказала я, как бы между прочим, – когда же я запишусь на них?
– Мы ведь только приехали, – сказал Али, округляя глаза. – Я позабочусь об этом. Можешь ты со своей жаждой знаний потерпеть хоть парочку дней?
– Конечно, – тут же согласилась я. – Я вовсе не спешу.
Установив компьютер, Али сказал, что хочет показать мне наши владения. Но только мы вышли из парадной двери, как он резко остановился.
– Ты ведь не одета! – в ужасе воскликнул он.
В недоумении я оглядела свою одежду. На мне была рубашка с длинными рукавами из хлопка и длинная юбка в цветочек.
– Ты не можешь выходить без чадры, – сказал Али.
– Но мы же не идем на улицу? Ты ведь говорил, что дома не надо носить чадру.
– Правильно. Но мало ли кто может тут оказаться. Какой-нибудь гость. Или кто-нибудь из слуг. – Али колебался. – Сейчас вроде никого нет, потому что Рамадан и все спят. Но тем не менее… Надо все делать по правилам.
Он, должно быть, шутит, подумала я. А если нет, то абсурдность всего этого должна вызвать у него чувство вины и неловкости. Однако на это было не похоже. Казалось, он твердо решил придерживаться правил, правда, не без некоторой растерянности, поскольку за столько лет жизни на Западе он уже подзабыл эти правила.
– Конечно, мы сделаем как нужно, – искренне согласилась я и вернулась к себе. Я натянула на себя абу, из тех что были в шкафу. Эта аба была из хорошего шелка, как и все другие, принесенные для меня свекровью, и в ней я себя почувствовала совсем иначе. Воздушная и приятная на ощупь, она красиво, женственно падающими складками обнимала мое тело. Одеяние из полиестера, в котором я прилетела, больше я уже не надевала. Свекровь отдала его одной из служанок.
Когда я оделась, как подобает, и накрыла лицо чадрой, Али вывел меня наружу. Полдневная жара напоминала дыхание открытой раскаленной печки. Мы шли по белой аллее из гравия, которая вилась среди цветочных клумб и кустарников. Вокруг не было ни души, и в конце концов Али разрешил мне поднять чадру. Я зажмурилась от ослепительного солнечного света. На территории стояли четыре белые оштукатуренные виллы с крышами из красной черепицы. Они были со множеством террас, арок, декоративных железных решеток, внутренними двориками и портиками. Виллы были окружены высокими старыми пальмами, их листья, похожие на птичьи перья, мягко трепетали в горячем ветре. Я взяла Али за руку, только затем вспомнив, что мне этого не разрешается. Но на сей раз он не выдернул своей руки.
– Тут очень красиво, – призналась я. – И твоя мама очень добра.
– Правда? – откликнулся он, думая о чем-то другом. – Все так говорят.
Он показал мне остальную часть территории – несколько гаражей для парка личных машин, постройки для слуг, служебные помещения, садовые беседки и наружные кухни, которые больше не использовались. Все дома были перестроены и оборудованы современными кухнями и кондиционерами.
Мы медленно возвращались по тихому саду, рука в руке. Али выглядел очень красиво и экзотически в своем белом тобе, который величественно колыхался в такт его шагам. Я почувствовала лень и сонливость в сухом жару пустыни и решила, что оставшуюся часть дня мы с Али будем заниматься любовью, как это было в начале нашего медового месяца. Но когда в его кабинете я сбросила свое черное одеяние и прижалась к Али, он покачал головой:
– Не искушай меня.
– А что мешает? – прошептала я, уткнувшись носом в его ухо.
– Никакого секса в дневные часы Рамадана. Это часть поста. А ночью у нас не будет возможности остаться наедине, потому что все встанут. Будет большой обед. Хорошо, что Рамадан заканчивается. – Он вздохнул, крепко обнял меня и отпустил. А что, если бы я настаивала, подумалось мне, было бы по-моему? Почти уверена, что да. Желание бросить вызов было велико, но я прогнала его. Лучше продемонстрировать уважение к местным обычаям.
Около шести вечера проснулись все остальные члены семьи. Я постаралась поблагодарить на своем примитивном арабском свекровь за ее щедрые подарки. Она принесла показать мне семейные фотоальбомы. Ей даже удалось заставить Али сесть с нами, чтобы он переводил ее объяснения. Али хватило только на пять минут. Когда я восхищалась как раз его фотографией, где он в возрасте пяти лет сидел на первом своем двухколесном велосипеде, Али резко встал и ушел под каким-то явно надуманным предлогом.
Мы продолжали разглядывать фотографии без него. Во всех тех семейных снимках было что-то странное, но только когда мы уже просмотрели и половину второго альбома, я наконец поняла, в чем дело. Ни на одной фотографии женщин не было – только дети и мужчины. Я подумала, какую печаль должны испытывать все эти женщины, которым запрещено сниматься вместе со своими мужьями и детьми; но если говорить обо мне, то меня это устраивало. Потому что в альбоме семьи аль-Шалаби не появятся все эти мои улыбающиеся фотоснимки, которые позднее будут порваны с горечью и яростью. Через год я исчезну, говорила я себе, и, если хватит ума и везения, они никогда не узнают, кто я такая и чем занималась.
С заходом солнца вернулся Али, и мы немного перекусили – рис с шафраном и тушеные овощи. Немного позднее Али взял меня на виллу своего дедушки, чтобы представить ему. Шейх Салман сидел в массивном кресле из голубоватого бархата в конце гостиной, обставленной наподобие наших. Когда мы медленно приближались к нему по устеленному коврами полу, я чувствовала себя вполне естественно, держась в пяти шагах от Али. Шейх напоминал библейского патриарха, со своей длинной белой бородой, похожей на тонкую хлопковую пряжу. Али поцеловал дедушку в обе щеки, и я последовала этому правилу. Мы обменялись соответствующими приветствиями и расспросили друг друга о здоровье с подобающей случаю торжественностью. Здоровье присутствующих оказалось, слава Аллаху, в порядке. Теперь уже и я преуспела в использовании этих выражений вежливости. Их легко запомнить, и они незаменимы – при каждой встрече арабы говорят друг другу одно и то же.
Мы с Али сели на небольшие диванчики по обе стороны от старика. С неумолимой неизбежностью принесли чаю, и мы его пили в молчании. Я заметила, что один глаз у шейха мутный от катаракты, но другой был острый и испытующий – им он меня и сверлил довольно напористо. Я подумала, почему это арабы все время пьют чай и почему он у них такой сладкий. Что, если у них есть какой-то тайный способ определять характер человека и его намерения по тому, как он пьет чай? Тревожная мысль. Но вряд ли бы это был надежный метод, иначе я бы никогда не проскочила того славного джентльмена из консульства Саудовской Аравии в Нью-Йорке. И все-таки я нервничала. Я не понимала, почему никто ничего не говорил. Однако оба, и Али и его дедушка, казалось не испытывали от этого ни малейшего дискомфорта. Видимо, это было то самое многозначительное «восточное» молчание, когда не требуется никаких слов, и сие не означает никакого социального конфликта. Естественно, что я подыгрывала. Я не болтала, не суетилась, не пыталась перехватить взгляд шейха. Тем, как я сидела и держала чашку, я старалась выразить смирение, скромность и пиетет. Я подумала, что едва ли арабы держат пальму первенства в области социальной мимикрии. В общем, это не такое уж трудное дело. Я обманула Али, я обманула дядю Хассана, и я обману и тебя, старче. Так же, как Колобок, вдруг подумала я. Только не забывай, как он кончил.
Прошло еще несколько минут многозначительного молчания, и затем шейх что-то мне сказал. Я его не поняла и вопросительно посмотрела на Али. Шейх тоже глядел на него. Али ничего не оставалось, как перевести, хотя он и пребывал в полном отдохновении.
– Дедушка надеется, что ты станешь мусульманкой, – не сразу сказал он, по равнодушному тону его голоса было ясно, что он не разделяет дедушкиных надежд.
Я насильно улыбнулась шейху, постаравшись скрыть гнев. Вот он, религиозный кликуша типа аятоллы, демагог, фанатик фундаментализма, один из тех, кто и отвечает за средневековый ужас, который до сих пор царит в стране. И он хочет, чтобы я стала мусульманкой! На это у меня не было приемлемого ответа. Момент был подходящий, но, увы, я не могла им воспользоваться. Однако получилось так, что ответа и не требовалось. Шейх милостиво улыбнулся и отпустил нас.
В два часа ночи вся семья собралась в доме шейха за праздничным столом. Это ежегодно отмечаемое событие, объяснил Али, знаменовало собой окончание Рамадана – что-то вроде мусульманского варианта рождественского обеда. Во время чая, предшествовавшего обеду, Али объяснил, кто есть кто. Здесь были два его дяди, Абдул Азиз и Мохаммед, которые вместе с женами и детьми занимали две другие виллы на участке. Здесь была их мать, третья жена шейха Салмана, которая приходилась Али двоюродной бабушкой и которую все звали Мама Сара. Дяди Хассана не было. Он жил с семьей в Джидде, городе на Красном море.
Я уже встречалась со всеми этими женщинами в предыдущую ночь, но по-прежнему оставалась самой последней новостью и была в центре внимания. Они задавали мне вопросы, и я старалась отвечать, практикуя свой новоприобретенный арабский.
– Ну и как она, Америка? – спрашивал кто-нибудь.
– Кибера, – отвечала я. Большая.
– А Россия? – спрашивали они.
– Бехрид, – отвечала я. Холодная.
Они улыбались и удовлетворенно кивали. Такие короткие диалоги будут часто повторяться и с другими людьми. Даже когда я достаточно изучила арабский, чтобы объяснить, что Советский Союз по территории больше США и что значительная часть его находится в субтропиках, я не утруждала себя объяснениями. Я обнаружила, что гораздо легче говорить людям то, что они и хотят от тебя услышать.
В какой-то момент я заметила, что не для всех являюсь центром внимания. Дочери дяди Мохаммеда, две некрасивые девушки восемнадцати-девятнадцати лет по имени Фатьма и Фахада, явно меня игнорировали. Они шушукались между собой и порой, забывая, что должны меня игнорировать, бросали на меня злые взгляды. Позднее я спросила Али, что с ними такое. Он затруднился ответить.
Обед подавали в традиционной манере – на белой скатерти, постеленной прямо на ковер. Все сидели на подушках. Мужчины сидели, скрестив ноги, тогда как женщины сидели, подобрав их под себя, на коленях. Я последовала их примеру, хотя это было очень неловко.
Вокруг скользили слуги, разнося блюда. Мама Сара отдавала им отрывистые команды. Еды было великое множество. Четыре или пять видов блюд, приготовленных из барашка, и столько же блюд из цыплят – все со специями, тяжелое – совсем не то, что хотелось бы съесть в два часа ночи.
Фатьма и Фахада встали, чтобы помочь слугам убрать посуду. Я тут же вскочила, чтобы сделать то же самое, – и чуть не свалилась. Мои ноги затекли от сидения на полу. Фатьма и Фахада громко захихикали. Не обращая на них внимания, я сцепила зубы и похромала на кухню с пустыми тарелками. Когда я вернулась, Мама Сара поманила меня пальцем и заставила сесть рядом с ней. Она пощупала мои волосы, восхищенно прицокивая языком по поводу их желтого цвета. Пальцы ее были в жире от барашков и цыплят. Она улыбалась, обнаруживая нехватку зубов, и дышала мне в лицо. Я не содрогнулась от ее прикосновений, хотя мне это стоило большого труда. Меня мутило от еды, но я браво улыбалась. Али гордо посмотрел на меня, в то время как Фатьма и Фахада нахмурились. Я уже в сотый раз пожалела в последние двадцать четыре часа, что ступила на землю этой гнусной страны. Быть секретным агентом оказалось вовсе не так захватывающе, как я себе представляла.
18
Рамадан кончился, и наша жизнь пришла к какому-то подобию будней. Али стал работать в Министерстве обороны. Здесь у него не было проблем с проникновением в израильские компьютеры. Наоборот, дела его обстояли весьма успешно. В течение каких-то дней на него буквально хлынул поток всех видов в высшей степени важной информации. Ее было так много, что у офиса возникли проблемы с ее переработкой. Все находились под большим впечатлением от Али, включая самого министра. Молодцы из Управления королевской разведки страны зеленели от зависти. Я говорила мужу, что горжусь им.
С моим компьютерным курсом возникли неожиданные трудности. Выяснилось, что женское отделение Университета короля Сауда не имеет факультета по компьютерам и что там нет никаких компьютерных курсов. Сначала я довольно эмоционально восприняла принесенную Али новость, и он никак не мог взять в толк, о чем базар. Он сказал, что взамен я могу пойти на курсы арабского языка, но предложение это было вовсе не по мне.
В конце концов оказалось, что эта проблема легко разрешима. Разузнав что к чему, Али выяснил, что женщины могут поступать на компьютерные курсы мужского отделения Университета короля Сауда и проходить их на дому. Они слушают лекции, передаваемые по телевидению, и выполняют задания по электронной связи со своих домашних компьютеров.
Я записалась на курс под названием «Структуры данных». Выбор свой я объясняла тем, что преподаватель был из Новой Зеландии и давал курс по-английски. Но, по правде говоря, что касается структур данных, то курс мог бы быть и на китайском. Единственной причиной моего выбора было то, что для этого требовалась работа на базовой вычислительной машине, что гарантировало мне подключение к интерсети.
В соответствующее время я получила абонентный номер на университетской вычислительной машине, все это не выходя из дому. Али на первый раз помог мне к ней подсоединиться, используя свой личный компьютер как терминал. В тот же день я послала записку «Наде Газали» в Бейрут, объяснив ей, как связаться со мной через сеть. Тремя днями позднее я получила по интерсети ответ, давший мне подобную же информацию по поводу абонентного номера в Бейруте. Затем я научилась переводить файлы Али с персонального компьютера на мой номер в университетской машине и посылать с нее файлы на абонентный номер в Бейрут. Устранив все маленькие помехи, которые неизбежны для нового компьютера, я обнаружила, что вся эта двухступенчатая процедура занимает у меня меньше минуты. Пятьдесят секунд, если точно. Я засекла время. Это было на удивление, до абсурда просто. Моя «секретная миссия» оказывалась самым легким заданием за всю историю шпионажа. Мне даже не нужно было прокрадываться в кабинет Али. Он мне разрешил использовать его компьютер, пока он в офисе.
Али почти все время пропадал на работе, и вместе мы бывали мало. Я не жаловалась. Он эффективно работал на Моссад, не зная об этом, и едва ли мне стоило противиться этому. Все свое время я проводила среди женщин. Предполагалось, что женщины должны быть вместе, и личная жизнь была сведена к минимуму. Но хотя я никогда не была одна, я часто чувствовала себя одинокой. Единственными девушками моего возраста здесь были Фатьма и Фахада, но между нами не было ничего общего. Позднее я поняла, что каждая из них надеялась выйти замуж за Али, потому что они были его кузинами, и считалось, что он в их руках. Браки между кузинами и кузенами были обычным явлением, и семьи отдавали им предпочтение. Родители Али тоже были в таком же родстве. Так что Фатьма и Фахада гневались по поводу жены-иностранки.
Однако мать Али любила меня и делала все, чтобы я чувствовала себя как дома. У нее была добрая и нежная душа, и я, вопреки желанию, привязалась к ней. Обычно она клала руку мне на голову и говорила: «Инти бинт тайиба» – Ты хорошая девушка. Или дочка. «Бинт» имеет оба значения, хотя я бы предпочла не знать этого. Иногда мне хотелось, чтобы все относились ко мне по-сволочному, тогда я бы не чувствовала себя такой виноватой. Но шли месяцы, и совесть меня грызла все меньше и меньше. Отправлять компьютерные файлы по сети – это было что-то абстрактное и безличное, не то что тайные встречи со Зви Аврилем. Среди бесконечной монотонности моей жизни в гареме я даже начала получать наслаждение от своих пятидесятисекундных предательств. Я стала зависеть от коротких выбросов адреналина, вызываемых ими.
Сначала я отправляла файлы Али при каждом удобном случае, то есть практически каждый день, за исключением тех, когда по каким-то причинам сеть не работала и поэтому связи между Риядом и Бейрутом не было. Но Надя написала, чтобы я не волновалась, что для нее достаточно получить от меня новости раз или два раза в неделю и что мне нет нужды столь утруждать себя. Время от времени она присылала мне и другие сообщения. Краткие теплые строчки поддержки, чтобы, как я полагала, показать, что я не забыта. Я отвечала несколькими предложениями, пересказывая простенькие события своей обыденной жизни – то новая прическа, то новое платье.
Были у меня и другие развлечения помимо шпионажа. Это было непросто – заполнить чем-то бесконечные дни. Я приучила себя подолгу спать. Редко я вставала раньше, чем в десять утра. Иногда я спала до полудня, что было обычным явлением среди обеспеченных саудовских женщин. Хасса вставала даже позднее, если только давала себе труд вообще вставать. Предполагалось, что здоровье у нее слабое, хотя в общем-то так и оставалось неясным, что у нее болит.
Иногда нас навещала Дала, но чаще мы сами отправлялись к ней во дворец. В Саудовской Аравии принято называть дворцом любую виллу на двадцать и более комнат, где проживают члены королевской семьи, но Лалины покои были действительно хоромами. Там было около тридцати комнат или даже больше, в роскошном убранстве – шелка, персидские ковры, старинные хрустальные люстры. В просторном фойе пол из зеленого мрамора был отполирован до зеркального блеска, и небольшой, но изящный фонтан нежно журчал под открытым небом.
Принц Бандар, который случайно оказался дома во время одного из наших визитов, оказал мне честь, выйдя навстречу, без сомнения, заинтригованный явлением русско-американской жены. Я знала, что ему сорок, но выглядел он старше. Он оказался дряблым пухлым коротышкой с двойным подбородком и опущенными ресницами, и можно было догадаться, что у него брюшко, хотя оно и пряталось в складках его тоба. Принц спросил меня об Америке, России и Саудовской Аравии. Я охотно ответила ему, что Америка большая, а Россия холодная, и что мне больше всего нравится Саудовская Аравия, и эти маловразумительные утверждения были приняты с пониманием.
Я видела, что моя свекровь надеется на нашу с Лалой дружбу, на то, что Лала включит меня в свой круг. Ее отношение ко мне не было таким откровенно пренебрежительным, как к кузинам Фатьме и Фахаде, и все же оно было таковым. У нее только и разговоров было, что о каком-нибудь очаровательном маленьком ужине, который дала принцесса такая-то, или о каком-нибудь приеме гостей в своем саду прошлым вечером, но в то же время и мысли не возникало пригласить на этот прием и меня. Кажется, она была под большим впечатлением от собственного замужества и, должно быть, считала, что все ей завидуют. В действительности же мне было жаль ее. Я представляла себе эту исключительную красоту в постели с потупленным пузатым Бандаром, и образ получался гротесковым и жалким.
Я бы предпочла вовсе не заявляться к Лале, но я делала это по долгу. Естественно, не по долгу родства. Мой долг – это шпионить. Если же отмести всю эту бесконечную похвальбу своими связями и демонстрацию собственного превосходства, то разговоры Лалы бывали довольно интересными, особенно когда они касались противоречий между Бандаром и Нагибом. Полностью игнорируя мое присутствие, Лала на стремительном арабском рассказывала об этом своей матери. Сначала я почти ничего не понимала, но, поскольку литании ее жалоб мало отличались раз от разу, я постепенно начала ухватывать суть. Бандара явно не устраивало, как Нагиб исполняет свои обязанности, и Лала делала все возможное, чтобы сгладить острые углы. С Нагибом было явно трудно иметь дело. Он без нужды оскорбил множество людей. Он не соблюдал предписаний офиса. Он даже брал домой документы с грифом секретности (тут я, конечно, навострила уши). В голове у него были всякие идиотские и далекие от реальности идеи насчет того, что ему надо скинуть Бандара. Бандар был человеком весьма терпимым и терпеливым, но даже его терпение имело какие-то пределы. Она, Лала, надеялась, что присутствие Али поставит все на свое место, но успех Али сделал Нагиба еще более высокомерным. Али же всегда был на стороне Нагиба. Разговаривать с ним было невозможно…
Жалобы Лалы смущали меня и тревожили. После них оставалось слишком много неясного, слишком много вопросов без ответов. Что это за люди, которых Нагиб без нужды оскорбил? Откуда они – из Министерства обороны или из Королевского разведывательного управления? Что это за идиотские идеи Нагиба? Касаются ли они Али и его липового шпионажа против Израиля? Там были какие-то подводные течения, какие-то более сложные вещи, чем я себе представляла. Может ли это как-то сказаться на моей миссии? Отдает ли Зви Авриль себе отчет в истинном положении дел?
Однажды Лала сказала, что в офисе прошел слух, будто Нагиб принимает наркотики, – вот якобы в чем причина его странного поведения. Нагиб наркоман? Правильно ли я ее поняла?
– Ты что-нибудь такое замечала, мама? – спросила Лала.
Моя свекровь вздохнула и покачала головой.
– Люди все могут сказать, – заметила она с легкой укоризной. – Зачем нам это повторять.
Я подумала о Нагибе. Я тоже ничего не замечала. Но в то же время у меня и возможности такой не было. Нагиб редко бывал дома и, кроме того, даже живя в одном с ним доме, я делала все возможное, чтобы не попадаться ему на глаза. Когда мы случайно сталкивались, он был исключительно вежлив по отношению ко мне. Однако мое первое впечатление о его враждебности ко мне оставалось, пусть у меня и не было тому и никаких доказательств.
Я спросила Али о трениях между Нагибом и Бандаром, но он их полностью отрицал и упрекнул меня за то, что я слушаю глупые сплетни.
– Но Лала, должно быть, слышала это от Бандара, – сказала я.
– Она делает из мухи слона, – раздраженно ответил Али. – Она все преувеличивает. Тебе надо ее понять. Она считает, что мы обязаны ей и своей работой, и своими заработками. Она живет сознанием собственной значимости, но никто не обращает на это внимания, что и сводит ее с ума.
– Понимаю, – сказала я, не вполне убежденная объяснением. Про наркотики я не осмелилась спросить. Я боялась, что это действительно рассердит Али. Он клялся, что никогда даже не пробовал марихуаны, и я ему верила. Так что я не стала касаться этой темы.
