Текст книги "Потопленная «Чайка»"

Автор книги: Ордэ Дгебуадзе

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 27 страниц)

– А вы возьмите ребенка и пройдите с ним за ширму. Лучше всего, если вы ляжете на пол – всякое может случиться, вдруг они вздумают сопротивляться.

Ольга Петровна побледнела, дрожащими руками взяла ребенка и, крепко прижав его к груди, скрылась за ширмой.

Достав из колыбельки детский тюфяк, я протянул его, чтобы она постелила его на полу, и спросил:

– А где они сейчас?

– Пошли в магазин купить кое-что на дорогу. Но почему-то задерживаются, – шепотом ответила Зубина.

Во дворе послышались чьи-то громкие голоса, смех. Я быстро вышел в переднюю комнату, укрылся за шкафом.

– Конечно, ничего невозможного... – произнес у самой двери тонкий голос. Я почувствовал, как в комнате повеяло холодом, – открылась и сразу же затворилась входная дверь.

– Никто не приглашает нас войти. Значит, медовый год продолжается, – голос, произнесший это, был холоден и ровен.

Первый голос Стася, второй, должно быть, – Игоря, отметил я. Мой обострившийся слух уловил легкое движение за ширмой в другой комнате: это приготовились действовать мои сотрудники.

– Руки вверх! – раздался внезапно их возглас.

– С места не сходить! – спокойно добавил я, выходя из своего укрытия. Красивый стройный мужчина, оказавшийся сзади, резко обернулся на мой голос, но, увидев мой взведенный «парабеллум», застыл. Вслед за ним повернулся и второй. Они глядели друг на друга, не понимая, что происходит. Ни один из них не поднял рук, но и о сопротивлении они не помышляли. Наши револьверы достаточно ясно выражали, что им не удастся даже пошевелить рукой. Безмолвный диалог двух соучастников, которые спрашивали друг друга глазами: «Сдаться или умереть?», – закончился. Игорь, словно протрезвившись от сна, покачал головой, это значило, что он решил жить. Пока человек жив, он может надеяться на спасение.

– Вы слышали: руки вверх! – повторил приказ наш орджоникидзевский коллега.

Оба дружка нехотя подняли руки. Владимир вытащил из кармана Игоря «браунинг». У Стася оказался «наган» – как раз того калибра, которым был произведен выстрел в затылок Зинаиды Кантакузен. Система револьвера, высокий рост Стася – все доказывало, что убийцей был именно он. Сознание мое работало четко и быстро, факты сопоставлялись один с другим, выводы оказывались ясными и бесспорными.

Скоро «кадиллак» орджоникидзевского угрозыска увез Таманова и Стася. Мы приступили к обыску квартиры Зубиной.

Хозяйка снова уложила младенца в колыбель, а сама без сил опустилась на кушетку. Ее умные глаза свидетельствовали, что она все поняла, что ей ясна судьба мужа.

Мне жаль было эту честную женщину, которая по неосторожности и доверчивости оказалась втянутой в темную историю.

– Вы хотите скрыть от меня, что Борис... – она сделала над собой усилие, но не смогла закончить фразу. «Рано или поздно, но она должна узнать», – подумал я и договорил за нее:

– Борис Саидов – преступник, теперь он разоблачен и арестован. – Приблизившись к ней, я успокоительно пожал ей руку: – Ничего не поделаешь, может быть, они и вас втянули бы в свои дела, если бы мы не подоспели.

– Неужели Борис... Хотя, верно, так и есть, ведь иначе вы... – Она провела языком по пересохшим губам. Потом посмотрела на ребенка, словно он мог разделить с ней неожиданно свалившееся горе, и вздохнула.

– Моя вина лишь в том, что я доверилась своим глазам, – вздохнула женщина и поднялась с кушетки. – Но теперь уже поздно, делу не поможешь... – Ольга Петровна долго стояла, не двигаясь, потом посмотрела в нашу сторону, словно хотела сказать: «Чего же вы еще хотите от меня, не хватит мне моего горя?»

– Мы должны обыскать квартиру, – сказал я.

Зубина медленно приблизилась к нам. Видно было, что она не может больше выдерживать ударов судьбы, так неожиданно обрушившихся на нее. Умоляюще и испуганно глядя на меня, она попросила:

– Пусть хоть соседи об этом не узнают. Иначе я не смогу жить в этом городе...

– Невозможно. Нужны свидетели.

– Тогда я приведу свою двоюродную сестру. Она живет тут же, в двенадцатом номере. – Схватив с вешалки шаль, она выбежала за порог. Хоть это и было против правил, я не стал ее задерживать, лишь знаком приказал товарищу из Орджоникидзе, чтобы он следовал за ней.

Скоро Ольга Петровна вернулась в сопровождении женщины одних с ней лет. Обыск начался.

Мы не смогли обнаружить ничего подозрительного, только за ширмой нашли туго набитый кожаный рюкзак. Я вынес его в переднюю комнату и положил на стол. Владимир осторожно расстегнул завязки. Заглянув в рюкзак, я увидел, что он полон всякими дорожными вещами. Пачка платков, носки, полотенце, смена белья. Под ними рука нащупала что-то тяжелое. Из рюкзака извлекли револьвер, обоймы с патронами.

И без того бледная хозяйка, увидев оружие, стала похожа на покойницу.

– Чей это рюкзак?

– Игоря, Игоря Таманова, – нерешительно ответила она и испуганно посмотрела на свою родственницу. Мне почему-то вспомнилась Раиса, которая тоже не могла произнести без страха имя Игоря.

Под обоймами я нашел завернутую в кусок черного бархата книгу. Раскрыл ее. Библия! Револьвер, патроны и библия... Книга, видать, была читаема очень часто. Я невольно засмеялся.

– Для чего убийце божественная книга!

– Грешник должен молиться, замаливать грехи, а безгрешному человеку и просить не о чем, – пошутил Владимир.

Я снова опустил руку в рюкзак и вытащил что-то, завернутое в бархат, только на этот раз кизилового цвета. Сверток оказался короче и толще, чем библия. Это была шкатулка, черная, как вороново крыло, и блестящая, словно морская гладь, освещенная заходящим солнцем. Крышка была обита по краям золотом. Посередине – картина Репина: Иван Грозный прижимает к груди окровавленную голову насмерть раненного сына.

Внимательно осмотрев рисунок, я откинул крышку. Из шкатулки на меня брызнуло каким-то фантастическим светом, переливавшимся всеми цветами радуги.

– Боже, что это? – воскликнула пораженная хозяйка и посмотрела на нас такими глазами, будто именно ее уличили в преступлении.

– Драгоценный камень, – воскликнул Владимир.

– Граненый алмаз... Бриллиант, – проговорил я, вытаскивая из шкатулки тонкую тетрадку в пять-шесть листов.

– Что там написано? – заинтересованно спросил следователь орджоникидзевского угрозыска.

– Должно быть, история этого бриллианта, – ответил я и попросил хозяйку включить свет.

Обыск закончился. Кроме лакированной шкатулки, не было найдено ничего, достойного внимания. Присев к столу, я раскрыл тетрадку.

«Чего только не видел, чего не пережил я за эти три столетия, – так начиналась история драгоценного камня, записанная чьим-то красивым, ровным почерком со старомодными завитушками. – Но мне все еще кажется, что я появился на свет только вчера и ничего еще не видел. Долго суждено мне жить, и все это время во имя меня будут совершаться преступления. Я – не знаменитый «Кулинан», который ценится в девять миллионов фунтов стерлингов, и не «Великий Могол», и не «Звезда Востока». По величине я на два карата меньше «Египетского паши», но все же меня признают лучшим среди лучших. Я чист и прозрачен, и ни один камень не сравнится со мной по привлекающему глаз блеску и неповторимой игре цветов. Называют меня «Королевой утренней зари».

Кто дал мне это имя?

Нашел меня изголодавшийся, отощавший негр рано утром, на заре. И господин этого негра назвал меня этим именем, дав в награду своему рабу три кокосовых ореха.

Родина моя – Южная Африка.

Мои предки впервые появились в тринадцатом столетии, я же попал в цивилизованное общество с опозданием на триста лет.

Испанский вельможа выменял меня у моего владельца на десять мешочков золота и два корабля с невольниками. Кто сосчитает, у скольких прославленных военачальников горел я факелом на эфесах сабель. Вельможи и военачальники охотились за мной, потому, что считался я красивейшим среди самых известных и прославленных благородных камней.

Я был крепче камня, железа и стали, одним словом – крепче всего, что было создано до меня природой и человеком. Только твердый алмаз способен нанести царапину на мои грани.

Подлинное имя мое – адамант, оно дано мне в глубокой древности греками.

Вельможи и полководцы ничего не жалели, чтобы добыть меня и чтобы сиял я на их мечах символом мощи и непобедимости. Сколько голов слетело с плеч только потому, что они пытались насладиться моим блеском, – трудно сосчитать. Много лет и десятилетий переходил я из рук в руки, от одного владельца к другому.

Австрийский император Иосиф II презентовал меня «Северной Семирамиде» – Екатерине II. Это был первый случай за все время моего существования, когда я переменил владельца без крови и золота, по доброй воле своего хозяина. Много крупных бриллиантов сверкали вместе со мной на золоченом, украшенном слоновой костью ломберном столике императрицы. Но придворные в один голос говорили обо мне: «Он самый красивый и крупный!»

Долгое время не расставалась со мной царица. Но когда ее фаворит Григорий Александрович Потемкин сумел одержать победу в войне и присоединить Крым к России, она пожаловала ему вместе с титулом светлейшего князя Таврического и меня. Так второй раз перешел я из рук в руки без преступления и торга.

После смерти Потемкина-Таврического я снова вернулся к императрице. Наследник ее Павел I взял меня в свою сокровищницу раньше, чем успел взойти на престол.

Два года озарял я своим солнечным светом царские четки. Но затем император почему-то разлюбил меня и запрятал в свой сейф. Я находился взаперти до 1808 года, пока Александр I не вызволил меня и, уложив на бархатную подушечку, не взял с собою в Эрфурт, где должна была состояться его встреча с Наполеоном. Там русский император в знак дружбы и расположения самолично приколол меня к эфесу сабли Бонапарта.

Но переменчива моя судьба. Недолго пробыл я во Франции. Маленький корсиканец, ставший повелителем всей Европы, преподнес меня в том же году своему верному маршалу Иоахиму Мюрату, которого сделал неаполитанским королем. Мюрат высоко ценил дар своего господина и не расставался со мной во время многочисленных походов неаполитанской кавалерии.

В 1815 году Мюрат был осужден на смерть и казнен в городе Пиццо, и его саблю похитил какой-то итальянский солдат, который продал драгоценную саблю вместе со мной римскому мяснику за бесценок. Мясник отодрал меня от эфеса и спрятал в железный ящик, где хранил свое золото и ценности, а лезвие сабли использовал для разделывания туш.

Почти полвека провел я в своем новом обиталище. В конце концов один из наследников мясника, разорившийся винодел, продал меня заезжему русскому барину. Молодой и блестящий вельможа преподнес меня своей жене, только что подарившей ему первенца. Он вошел в спальню и, немного рисуясь перед красавицей женой, небрежно кинул свой царственный подарок к ней на подушку.

Словно горящий уголек, засверкал я в полузатемненной комнате.

Но и в этой семье я пробыл недолго. В одну роковую ночь, когда я – в золотой оправе – лежал на туалетном столике, сквозь растворенное окно в комнату влезли двое мужчин в масках, закрывавших лица. С криком вскочила с постели моя перепуганная госпожа, схватила меня. Грабитель подбежал к ней и попытался вырвать меня, но тщетно. И тогда молнией блеснуло узкое острие и вонзилось в грудь молодой женщине. Забилась и заплакала перепуганная двухлетняя девочка, но второй грабитель заставил умолкнуть и ее. В ту же ночь убийцы передали меня из рук в руки какому-то страшному, как гном, коротышке.

Не прошло и недели, как я снова оказался в Петербурге, на этот раз у известного капиталиста Путилова. Этот богач подарил меня супруге русского императора – Александре Федоровне. И опять очутился я в царской сокровищнице. Третьего августа 1914 года императрица повелела вставить меня в середину большого золотого креста, который собственноручно преподнесла великому князю Николаю Николаевичу, только что назначенному главнокомандующим русскими войсками. Так и висел я на груди у него, пока не пришло время великому князю спасаться бегством из революционной России. В Крыму отчаявшийся и потерявший надежду на спасение великий князь передал меня вместе с другими своими драгоценностями на сохранение своему адъютанту, молодому князю Николаю Кантакузену».

Услышав последнюю фразу, Пиртахия переспросил: «Кому, кому, Кантакузену?». Но я, не обращая на него внимания, продолжал чтение.

«По повелению своего командира и господина эту летопись «Королевы утренней зари» составил и записал верный слуга и денщик великого князя Николая Николаевича, художник Кузьма Иванович Сорокопин.

Все приведенные здесь сведения начисто переписаны мною с внутренних стенок старой покореженной шкатулки, которые были исписаны в разное время многими почерками.

Шкатулка дубового дерева, которая хранила в себе драгоценный камень в течение трех столетий, ныне находится в семье моего отца, священника Ивана Феофановича Сорокопина, в поселке Биндеровка Киевской губернии».

Так заканчивалась история «Королевы утренней зари».

Сложив тетрадку, я спрятал ее в шкатулку. Поднял голову. Вокруг все стояли неподвижно, не произнося ни слова. Наконец Владимир улыбнулся с видом человека, который с трудом, но разобрался в запутанных обстоятельствах.

Для меня тоже было ясно, что причиной смерти молодой женщины, убитой на Военно-Грузинской дороге, был этот крупный, сверкающий камень, который лежал в шкатулке. Закрыв крышку, я снова завернул шкатулку в бархат.

Бледная, перепуганная хозяйка прерывающимся голосом сказала:

– Поверьте мне... Клянусь вам ребенком, – она протянула руку в сторону медленно покачивающейся колыбели, – я в первый раз вижу этот бриллиант... – Она прикрыла глаза и, почувствовав, что не может сдержать слез, отвернулась.

...Мне не терпелось поскорее попасть в следственный отдел. Правду говоря, интерес к Борису Саидову и Сергею Стасю у меня значительно понизился. Я давно искал встречи с ними, изучил их характеры и души. А теперь предстояло подготовиться к разговору с новым противником – Игорем Тамановым. Припоминалось все, что я знал о нем. Характеристика Раисы: умный, бесстрашный, хладнокровный и безжалостный. Поединок с ним будет нелегкий. Мне предстояло мобилизовать весь свой опыт и волю, чтобы выйти победителем в этом поединке.

– Скорее, – торопил я шофера, когда мы выехали из Орджоникидзе. Впереди нашего «газика» ехала машина с арестованными. Несмотря на заснеженный участок пути, ждавший нас на Крестовом перевале, к рассвету я надеялся успеть в Тбилиси.

Сколько я ни убеждал Саидова и Стася, что нам известны все их преступные дела, они упрямо не сознавались.

– Чего же спрашиваете, коли и так знаете, – повторяли они на допросах.

На одном из допросов я вскользь упомянул, что Раиса задержана в Харькове и сидит там в тюрьме, с ее слов мы знаем все подробности похищения иконы богородицы из Сионского храма. Но ни Саидов, ни Стась не сознавались в том, что знакомы с Раисой Миндиашвили. Они даже ничего не слышали о грабеже в храме.

Допрашивая Стася, мы интересовались только обстоятельствами похищения иконы, словно бы не подозревая о других его преступлениях. Я пока что придерживал вопросы, связанные с убийством на Военно-Грузинской дороге: может быть, он решит сознаться в ограблении, чтобы отвести внимание следствия от «мокрого» дела, за которое пришлось бы отвечать более строго. Но все было напрасно: и Стась и Саидов держались на допросах совершенно невиновными людьми.

Причины, побуждающие их так упорно молчать, были для меня понятны. От них ничего не удастся добиться, пока не заговорит их «дирижер» – Игорь Таманов. На вопрос о «Королеве зари» оба отвечали примерно одинаково:

– Что вы нас спрашиваете? Мы ничего не знаем и не ведаем. У кого нашли, с того и спрашивайте.

Тогда я решил заняться Тамановым. В случае чего можно было устроить ему очную ставку с Раисой Миндиашвили. Но к этому средству нужно прибегнуть лишь в крайнем случае.

...Я пришел на работу ранним вечером. В отделе из старших никого, кроме меня, уже не было. Позвонив дежурному коменданту, я попросил привести Таманова.

Дверь моего кабинета открылась, и в сопровождении караульного вошел Игорь Таманов. Я рассматривал его с повышенным интересом. Раиса Миндиашвили немало рассказывала мне о его горячности и смелости, сообразительности и осторожности. Но я следователь и не могу полагаться на чужие характеристики. Тем более, что, увидев его в Орджоникидзе, на квартире Зубиной, я сразу же стал отмечать для себя кое-какие неточности в рассказе Раисы. Правда, он был высок и строен, но не так смугл лицом, как она говорила.

Сейчас, в спокойной обстановке, я внимательно разглядывал его. Черные сверкающие глаза, казалось, и впрямь способны проникать до самой глубины души. Их взгляд свидетельствовал о незаурядном уме и силе характера. Цвет лица его нельзя было назвать темным или смуглым. На щеках не было румянца, но прозрачная бледность кожи вовсе не указывала на слабость или болезненность. Черные усы и черные вьющиеся волосы. Плечи широкие, развернутые. Даже пиджак не мог скрыть силы и мускулистости его груди. Такому молодцу пойти по доброй дороге – цены ему не было бы!

Я указал Игорю на кресло. С достоинством кивнув мне головой, он сел. Попросил разрешения закурить. Голос у него был приятный, запоминающийся.

Арестованный сидел ко мне боком, повернувшись профилем, и спокойно курил, не обращая на меня внимания.

Я довольно долго не начинал разговора. Тишина нарушалась лишь равномерным тиканьем настенных часов. Мне хотелось прощупать выдержку человека, с которым придется иметь дело. Воспринял ли он свой арест как катастрофу, как крушение дела всей жизни, или же собирается вступить в затяжной спор с правосудием?

– Вы Игорь Таманов, дядя Петра Таманова, не так ли? – я упомянул имя его жертвы, чтобы сразу же дать понять, что мне известны прежние его преступления. Но Таманов даже бровью не повел. Повернувшись ко мне, он улыбнулся и сказал:

– Петро? Я его дядя? Кто вам сказал? Однажды встретились в ресторане, и он сказал, что он тоже Таманов. Я и поверил ему. – Игорь поглядывал на меня, словно говоря: «Ну, что еще вам угодно спросить?»

– Вы поверили ему... А дальше?

– А дальше я помогал ему, как родственнику, чтобы он ни в чем не нуждался. Думал, Петро станет моим помощником, а он оказался рохлей, бабой...

– Что же вы с ним сделали?

– Я помог ему распрощаться с этим миром... Не то все они сели бы мне на голову. Если бы я успел и Саидова со Стасем... Тогда вам не пришлось бы беседовать со мной здесь, – он улыбнулся и снова задымил папиросой. – С чего вы вдруг вспомнили Петро? Удивляюсь...

– Просто так, к слову пришлось. Впрочем, у нас еще много тем для разговора, пожалуй, более серьезных, – спокойно объяснил я, хотя, должен признаться, меня поразило, с каким хладнокровием и равнодушием сказал он об убийстве Петро.

Таманов ничего не ответил. Собрав на переносице брови, он внимательно следил за дымом папиросы.

– Мне поручено вести следствие по вашему делу, и поэтому...

Но он не дал мне договорить:

– Все это меня совершенно не интересует, – он чуточку повысил голос, но тут же осекся. – Будете это вы или кто-нибудь другой – мне безразлично. Сегодня вечером я не расположен говорить...

– Ого!

– Прошу вас, прикажите отвести меня обратно. Когда мне захочется повидаться с вами, я дам знать, – проговорил он подчеркнуто вежливо и встал.

Я не пошевелился, оглядел его с ног до головы и засмеялся.

– Уж не хотите ли вы поменяться ролями?

– Что вы, я не пошел бы на это даже ради спасения жизни.

– Понятно. Мне ясно, что у вас свои планы, свои интересы. Но не можем же мы вести допросы тогда, когда заблагорассудится арестованным. К тому же, у меня не только одно ваше дело. Садитесь...

– А у меня только одно дело – мое. Да и по закону я могу не отвечать на вопросы, если не желаю. – Он вдавил в пепельницу окурок и потер руки, чтобы согреться. Потом поглядел на меня: – Ну что, закончим? Могу я идти? – Он сделал два шага по направлению к двери.

Я не мог понять, для чего ему так необходима была отсрочка. В камере он был надежно изолирован, наладить связь с соучастниками или с дружками на свободе он не мог.

Может быть, ему нужно время, чтобы обдумать, что и как говорить?

Может, он устал и хочет отдохнуть перед тяжелым и изнурительным единоборством?

Может, просто упрямится, проявляет характер?

Или хочет сразу же показать, что я имею дело не с обычным арестованным и мне придется считаться со всеми его капризами?

– Вы уйдете, когда я вам разрешу.

– Мне обязательно надо идти, – совершенно спокойно, даже дружелюбно сказал он и, улыбаясь, провел пальцем по усам.

«Недобрая улыбка», – подумалось мне.

– Куда? – поинтересовался я так же спокойно.

– В камеру, – ответил он еле слышно и отвел взгляд.

Неужели он так самоуверен, что надеется подчинить меня своей воле? Мною овладело какое-то необычное чувство. Страх? Нет, это не страх. Я у себя в кабинете, в знакомой до мелочей обстановке, да к тому же – он арестованный, а я – следователь. Смущение? Нет, конечно. С чего мне было смущаться перед матерым преступником.

«Так в чем же дело?» – пытался понять я. Со всей возможной строгостью еще раз приказал я Игорю сесть. Он не пошевелился, закрыл глаза и после недолгого раздумья вздохнул.

– Знаете что? – сказал он с убеждающим спокойствием. – И мне, и вам ясно, что я виновен перед законом. Надо быть совершенным идиотом, чтобы в моем положении начать оправдываться, рассказывать сказки, изворачиваться. – На мгновение умолкнув, он гордым движением поднял голову и продолжал: – Я только хочу, чтобы вы разрешили мне самому написать о своих преступлениях. Это будет не просто признание преступника, которое остается только подшить в дело. Нет, это будет маленькая, совсем маленькая история моей жизни. А жизнь у меня интересная.

Я посмотрел на Игоря.

– Я опишу все, все... что не уместится в протокол допроса, как не может уместиться в Тибре Монблан...

Тибр, Монблан, Италия... Откуда все это у человека, который, по моему предположению, родился и рос здесь, у нас?

– История моей жизни, несомненно, представит интерес, – продолжал Таманов убеждать меня. – Порою, когда я как бы со стороны припоминаю все, кажется, словно читаю захватывающий роман. Разрешите мне описать все это... У меня должно получиться, я пробовал – и получалось неплохо.

– Пожалуй, я предоставлю вам эту возможность, – согласился я.

Подняв голову, он посмотрел на меня с довольным видом. Потом отвел взгляд, уставившись в угол, где стоял маленький столик для графина с водой, и, словно бы про себя, закончил: – Вот за этим столиком пристроюсь и буду писать, писать...

– Вам, наверное, понадобится немало времени?

– Дня два, три, может, больше.

– Тогда я вам найду другое место, где вам никто не будет мешать. – Подняв телефонную трубку, я попросил Пиртахия зайти в мой кабинет.

Я был уверен, что если это не какая-нибудь хитрая уловка, Таманов подробно и откровенно напишет обо всем. Мне же, очевидно, оставалось ждать, так как допрашивать Саидова и Стася я пока считал бессмысленным.

Сейчас меня беспокоила Раиса Миндиашвили. Я знал, что она с нетерпением ждет моего возвращения. Разумеется, теперь я уже могу встретиться с ней, сказать, что те, кого она опасалась, находятся уже в руках правосудия. Весть об аресте Игоря Таманова обрадует ее и успокоит. Пожалуй, можно было бы сейчас даже рассказать правду о себе и Пиртахия.

Кто знает, не лучше ли было мне совсем не встречаться с этой женщиной, пройти стороной, как проходишь мимо случайных знакомых и встречных?..

Но нет. Раиса нуждалась в поддержке, у нее в целом свете нет никого, кто бы помог ей. Таманов, Стась, Саидов принудили ее ступить на преступную дорожку. Мой долг спасти ее, помочь в жизни. Но удастся ли мне до конца исполнить свой долг, если она не будет знать, что я вовсе не ее родственник, а работник угрозыска.

Начальник отдела советовал мне пойти к Раисе и рассказать обо всем. Я знал, что он прав, понимал это разумом. И вот наконец решился. Надо было только выкроить свободное время для встречи с Раисой.

Начальник и в этом пришел мне на помощь.

...По безоблачному мартовскому небу катилось солнце. Резкий ветер носился по улицам. Плехановский проспект был полон людей. Я подошел к подъезду дома номер сто четырнадцать, когда часы пробили десять.

Раиса Миндиашвили еще не выходила из дому. Я решил подождать ее на улице.

Скоро она показалась на ступеньке подъезда и остановилась, словно решая, в какую сторону пойти. Потом направилась к трамвайной остановке. Я пошел за ней. Обогнав, сошел на мостовую и повернул ей навстречу. Бледная и осунувшаяся, она имела вид человека, который смирился с неотвратимым горем. Несмотря на теплую погоду, Раиса зябко поеживалась в своем зимнем пальто.

Заметив меня, она, не отдавая себе отчета, с надеждой направилась в мою сторону, но остановилась и печально вздохнула.

– Уж не заболела ли ты? – крикнул я издали.

Безмолвно протянув мне повестку с вызовом в угрозыск, она отошла шага на два и остановилась. Прочитав повестку, я посмотрел на часы. Было половина одиннадцатого. Ее приглашали на одиннадцать.

Я покачал головой и проговорил словно бы про себя:

– Видно, твои знакомые во всем признались!

– Как! Их поймали?! – воскликнула Раиса.

– Да, задержали всех, даже их главаря – Игоря Таманова. Я шел к тебе, чтобы сообщить эту новость. – Я пошарил рукой в кармане и достал пачку папирос. – Не думал, что эти молодцы впутают женщину, – с сожалением сказал я и посмотрел на Раису.

Она вздохнула, сжала губы и провела рукой по лбу:

– И Игорь?! – в глазах у нее мелькнула искорка несмелой надежды. – Боже мой, неужели?.. Впрочем, мне это уже не поможет. – Снова затуманились глаза Раисы. – Мне жалко маму, а не себя... Что ж, поделом мне.

Я сделал вид, что, отдавшись своим мыслям, не слышал ее последних слов. Обернувшись к своей взволнованной собеседнице, я взял ее за руку и сказал:

– Не бойся, все будет хорошо. Я с тобой...

Раиса перевела дух и еле слышно спросила:

– Чем ты можешь помочь мне, Сандро?

– Я обязательно помогу тебе. Ты ведь знаешь, что этим делом занимается мой друг. Начальник отдела, к которому ты вызвана, тоже мой добрый приятель. Не бойся, мы не дадим тебя в обиду. – Смело взяв ее под руку, я сделал несколько шагов, но потом остановился, точно должен был сейчас же, не сходя с места, решить какую-то важную задачу.

Раиса замерла.

Спрятав повестку в карман, я решительно сказал:

– Иди домой и жди меня. Ни о чем не думай, я скоро вернусь.

– Ты... А что будет... Если за мной придут... – Женщина совершенно растерялась, хотя было видно, что она с готовностью и верой вручает мне свою судьбу. – Нет, лучше я пойду к Марте Петровне и там подожду тебя.

– Что за Марта Петровна? – удивился я, услышав незнакомое имя.

– Марта давняя знакомая Игоря. Еще лет десять назад он с каким-то своим приятелем жил у нее на квартире. И с тех пор почему-то считает себя ее должником, даже присылал деньги. Приезжая в Тбилиси, он обязательно навещал ее.

– Интересно, – прервал я и после недолгого молчания добавил: – А она недалеко живет? Стоит ли тебе сейчас идти к ней? – Я пытался как-то незаметно выведать адрес Марты Петровны. Раиса сама пришла мне на помощь:

– Нет, вон в том доме, – она указала на голубой двухэтажный дом напротив.

– Интересно, чем заслужила эта женщина такую честь? – пробормотал я.

– Не знаю, она никогда не говорила об этом.

– Ну, их отношения нас совсем не интересуют. Теперь главное – твое дело, – ответил я и, придерживая Раису под руку, повел ее домой.

– Пожалуй, тебе лучше остаться у себя. Кроме меня, никто к тебе не придет. К Марте Петровне не ходи – может, Игорь назвал ее адрес и туда наведаются из угрозыска.

Раиса побледнела, потом с испугом посмотрела на меня.

– Ты прав, я подожду тебя дома, – и скрылась во дворе.

Профессиональное любопытство не давало мне покоя. Визит к Марте Петровне и разговор с ней принесут несомненную пользу для следствия, – убеждал я себя.

Что могло связывать Игоря с этой женщиной? Почему он посылал ей деньги? Не из простого человеколюбия, конечно!

В чем же дело?

Может быть, Игорь был пленен внешностью Марты?

Сотни подобных «может быть» и «почему» вертелись у меня в голове и не давали покоя. Ответ на них можно будет дать, лишь повидав саму Марту Петровну. Я решительно направился к двухэтажному дому, на который указала мне Раиса.

Взяв у дворника домовую книгу, я стал разыскивать в ней женщину по имени Марта Петровна. Словоохотливый дворник рассказывал мне:

– Марте Петровне Соколовой шестьдесят восемь лет. Два года назад она овдовела. Одинокая женщина, занимает две комнаты, одну из них сдает иногда артистам цирка и филармонии. Она и две ее кошки живут на небольшую вдовью пенсию и плату, получаемую с квартирантов...

Через час после того, как я вернулся в свой отдел, в мой кабинет ввели Марту Петровну.

Я встретил Соколову так, как будто мне все о ней было известно в подробностях и ее показания представляли собой пустую формальность, маловажную для следствия.

Марта Петровна оставляла впечатление женщины спокойной и рассудительной. Несмотря на возраст, держалась она прямо и выглядела довольно бодро.

В ответ на мой вопрос она подтвердила, что знает Игоря Таманова с 1926 года, когда он прожил у нее три дня. Потом она умолкла, ожидая новых расспросов.

– Мне хочется знать, почему Таманов решил довериться именно вам? – спросил я как бы между делом и, глядя ей прямо в глаза, стал ждать ответа.

Женщина вдруг заволновалась, осенила себя крестом:

– Клянусь богом, я и по сей день не знаю, чья это была девочка. Я готова рассказать вам все, что мне известно, но чего не знаю – того не знаю.

– Хорошо, я вас слушаю, – ответил я, приготовившись записывать.

– В тот день Игорь и его дружок – если не запамятовала, его называли Стась, – прибежали как угорелые. Стась держал на руках спящую девочку лет трех-четырех...

«Прибежали как угорелые», «Девочка трех-четырех лет»... Все это было ново и неожиданно. Неужели они вдобавок ко всему еще похитили ребенка?!

– Вы не знаете, кто была эта девочка?

– Нет, я боялась спрашивать. Впрочем, догадываюсь, что они ее похитили.

– Почему вы тогда же не заявили об этом?

– На старости лет мне, верующей женщине, не к лицу заниматься доносами, – обиделась Соколова.

– Верующая, – не смог я сдержаться. – Не думаю, чтобы бог покровительствовал преступникам. – Взглянув на покрасневшую женщину, я спросил:

– Почему вы предположили, что ребенок похищен?

– Три дня прожили они у меня на квартире и ни разу даже не заикнулись о ребенке. А в то утро Игорь рано вышел из дому и вдруг прибежал обратно, взволнованный, возбужденный. Разбудил Стася, вытащил его из постели. «Нашел, – говорит, – ты должен помочь мне, скорей...» И убежали...