Текст книги "Потопленная «Чайка»"

Автор книги: Ордэ Дгебуадзе

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 27 страниц)

Ордэ Дгебуадзе
Потопленная «Чайка»
Повести

Королева утренней зари

Похищение богородицы

Под утро отчаянно зазвонил телефон.

– Извините, что разбудил, товарищ капитан, – раздался в трубке голос дежурного. – Срочное дело.

– Нечего извиняться, говори уж, что случилось!

Уловив легкую дрожь и нотки растерянности в голосе дежурного, я понял: произошло что-то необычное.

– Грабеж в Сионском соборе...

Мне показалось, что обвалился потолок, одно мгновение я вообще ничего не соображал. Потом машинально сел на постели и поглядел на окно: на дворе плавно кружились крупные снежинки, словно белые бабочки.

Дежурный меж тем деловито докладывал:

– Ограбление произошло примерно час тому назад. Злоумышленникам удалось скрыться. – Он, очевидно, хотел добавить еще что-то, обрисовать обстоятельства дела, но я, не дожидаясь подробностей, кинул трубку на рогатый рычажок аппарата и вскочил с кровати.

Сионский собор!.. Драгоценная церковная утварь, золотые и серебряные оклады икон, наконец сами иконы – бесценные творения древних мастеров! Интересно, что именно стало добычей преступников?

Снова заверещал телефон.

– Высылаем оперативную автомашину, – сообщил дежурный. – Приказано явиться на место происшествия.

– Пострадавших нет?

– Ранена женщина, служка при храме.

– В таком случае вышлите судебно-медицинского эксперта, – распорядился я.

Календарь на стене показывал: 23 февраля 1934 года.

...Машина резко затормозила у дверей собора, и я сошел на землю. За мной выскочила собака-ищейка, но я понимал, что в такую слякоть все ее усилия будут напрасны – след преступников скрыт мокрым снегом.

Перед собором толпился народ. Любопытные старались заглянуть внутрь, но проем полуоткрытой двери загораживал стоявший на нижней ступеньке лестницы высокий мужчина средних лет. «Из здешних служителей», – подумал я, увидев на нем рясу.

Я направился к дверям, за мной – оперуполномоченный и эксперт научно-технического сектора. Собака осталась с проводником возле машины.

Внутренний зал собора был освещен. Перед средними вратами алтаря стоял, опустив голову, епископ. На низкой скамье возле северной стены сидела пожилая женщина в черном. Я обратил внимание на ее бледность. Женщина опиралась на руку другой – более молодой, но тоже бледной и взволнованной, и что-то беспрерывно шептала, часто мелко крестясь. Невысокий священник шел нам навстречу. Верный профессиональной привычке, я отметил, что у него были длинные до плеч, белые, как снег, волосы и щеголевато подстриженные усы. По виду ему можно было дать за шестьдесят, но румяные щеки и живые серые глазки молодили его. За ним степенно вышагивал чернобородый монах.

Войдя в собор, я прежде всего бросил взгляд на иконостас, но никаких следов ограбления не заметил. Казалось, все было на своих местах. Я даже почувствовал облегчение – может, думаю, и состоялась попытка ограбления, но преступникам помешали, унести ничего не удалось...

– Мы из угрозыска, – обратился я к священнику.

Услышав это, епископ поднял голову, направился к нам и, не торопясь, с достоинством поклонился.

– Ограбили и осквернили святую обитель, дети мои.

Он говорил тихо, сдержанно, но чувствовалось, каких усилий стоит ему скрыть волнение. Обернувшись к иконостасу, он широко перекрестился и сказал: – Прости им грехи, господи, ибо воистину не ведали они, что творили. – Потом, обратясь к священнику, приказал: – Расскажите им, как все случилось. – И так же медленно, не торопясь, удалился.

Почему-то я, да, кажется, и мои товарищи чувствовали себя не в своей тарелке: не так часто случается вести следствие в церкви! Мы стеснялись говорить в полный голос и, сняв форменные фуражки, нерешительно оглядывались по сторонам, словно позабыв, что пришли сюда по оперативному заданию. Седоволосый священник почтительно шествовал впереди, как будто знакомил важных гостей с храмом.

– Вам лучше, сестра Антиса? – спросил он на ходу.

При нашем приближении пожилая монашенка с трудом привстала и в ответ на вопрос священника кивнула головой.

Шум на улице усиливался. Высокий мужчина в рясе с трудом сдерживал людей, – рассвело, и любопытных становилось все больше. Я попросил оперуполномоченного и чернобородого монаха запереть дверь изнутри. Скоро лестница перед собором опустела. Надо было приступать к работе. В случае неудачи необычность задания и обстановки, конечно, не могли послужить мне оправданием.

Я подошел к скамье, на которой сидела пожилая монахиня, и уселся напротив.

– Это представители власти, сестра. Расскажите им все, что произошло с вами, – сказал низенький священник таким тоном, каким говорят взрослые с детьми.

Антиса вздохнула, закрыла на минуту глаза и в ответ на мое приглашение: «Начинайте, пожалуйста!», стала рассказывать:

– Сегодня первый день великого поста, и я пришла раньше обычного...

– Она живет тут же, во дворе, вместе с другими монахинями, – пояснил высокий мужчина, который повстречался нам перед воротами. – Они служат при храме, убирают здесь...

– Я только-только прибрала в алтаре и перешла в ризницу, как услышала – стучат во входную дверь. – Женщина указала рукой на дверь и продолжала: – Я сначала решила не открывать, но стук повторился – громче, сильней, настойчивей. Поднялась я по лестнице и через дверь спрашиваю, кто это, мол, ни свет ни заря шум подымает.

«Я слуга божья, ты не знаешь меня, – слышу я из-за двери взволнованный женский голос. – Я ищу защиты у господа, не то, прежде чем рассветет, погибнет живая душа. Муж у меня умирает, сестрица, моя единственная радость и надежда в мире».

«Чем я-то могу помочь тебе, сестра моя?» – спросила я, а сама чуть не прослезилась, так мне ее жалко стало. А женщина все молит меня: «Впусти в собор, попрошу у всевышнего, может, вымолю помощь себе, грешной». И, слышу, рыдает так горько-горько. Не выдержало мое сердце, открыла дверь. Передо мной – молодая женщина, вся в черном, и красоты неописуемой. Глаза полны слез, и от этого еще прекрасней сверкают в полутьме. Из-под черной косынки на лоб прядь волос падает. Согрешила я тогда, подумала про нее: на богоматерь похожа. Стою перед ней дура-дурой и молчу. А она берет меня за руку и без сил опускается на ступени. Гляжу я на нее, и память у меня словно отшибло – даже не вспомнила, что дверь надо запереть.

«Где висит нерукотворная икона матери божьей, всемогущей заступницы нашей?!» – спрашивает она меня, а сама все по сторонам оглядывается. Я молча провела ее к иконе животворящей и стала в сторонке, слезы утираю. А женщина упала на колени, воздела руки вверх и смотрит на икону с такой мольбой, шепчет что-то, а что – не поймешь. Потом упала ниц перед иконой и зарыдала – громко, горько, прямо хоть самой вместе с нею плачь. Я опустилась на колени рядом с ней, попросила господа услышать молитву несчастной и ниспослать ей помощь. Вдруг слышу за спиной шорох... Оглянулась я... – монахиня испуганно посмотрела в сторону двери и, будто ожидая увидеть что-то ужасное, закрыла лицо руками. Она не могла произнести ни слова...

– Полно, дочь моя, успокойся, – тихо сказал невысокий священник.

Антиса смогла наконец совладать со страхом и продолжала:

– Приближается, вижу, ко мне какой-то верзила. А второй запирает на засов дверь изнутри. На том, который направлялся ко мне, – черная блестящая накидка и шапка такая же, блестящая. Пол-лица закрывает маска, прямо, как у чёрта настоящего. – При упоминании нечистого Антиса перекрестилась, проговорила вполголоса: «Прости господи», и продолжала: – Поняла я, что ничего хорошего ждать не приходится, но, думаю, какое дело им до меня, старой женщины, одинокой и бедной. Поживиться у меня нечем – можно отнять у человека то, чего у него нет? Не ведала я, дура старая, что может найтись на свете такой антихрист, который на божий храм руку поднять не побоится. Вскочила я с пола и бросилась к двери, что на двор ведет. Но не тут-то было. Женщина, которая лежала, распростершись перед иконой пресвятой матери божьей, схватила меня за ногу, и я с маху растянулась на полу. Хотела встать, но верзила насел на меня сверху и шею рукой сдавил так, что дохнуть невмоготу. Только раз успела я крикнуть. – Тут Антиса, словно вспомнив о своей боли, замолкла, расстегнула ворот платья и ладонью потерла шею, всю в синяках и кровоподтеках. Я постарался не особенно вглядываться в эти синяки, хотя для следствия, конечно, они имели немалую ценность. Но, думаю, не буду отвлекать внимание женщины – разговорилась она сейчас, пусть уж доскажет по порядку все, как было, не то позабудет какую-нибудь важную подробность, потом и не вытянешь.

– Противиться не имело смысла. Я покорилась судьбе. Но проклятый грабитель не отпускал меня, пока я не потеряла сознание. Одно только помню, как выдирали икону из оклада, а женщина и говорит: «Оставь ту, бери нижнюю икону». Со мной она все время по-грузински разговаривала, а теперь на русский перешла. Потом я уже ничего не помню. Пришла я в себя, гляжу – лежу в углу перед алтарем, а брат Исаак водой меня кропит.

– Так оно и было, – подтвердил чернобородый монах. – Сквозь сон слышу – женский крик. Я в доме при храме занимаю маленькую келью. Просыпаюсь. Ну, думаю, ничего хорошего этот крик не предвещает. Накинул рясу, выбегаю во двор. Гляжу – в храме, да будет с нами его благословение, свет горит. Не знаю почему, но войти внутрь я не решился, оберег меня господь от встречи со святотатцами. – Он перекрестился. – Стал я у двери и кричу: «Эй, кто там есть?» Ответа нет, но подозрительная возня в храме продолжается. Ну, я и поднял тревогу. В молитвенном зале уже никого не было. Только в алтаре, в углу, лежала бездыханная Антиса. Еле-еле привели ее в чувство, но до вашего прихода она и слова сказать не могла.

– Что-нибудь унесено? – спросил я маленького священника. Он встал и медленно, как будто не было никаких оснований для спешки, направился к южной стене.

– Унесено, а как же! – негромко ответил он и указал пальцем на юго-западную колонну храма. Проследив за жестом священника, я внимательно осмотрел иконостас.

– Взгляните, – говорил священник, – между иконой пресвятой божьей матери и иконой Спаса нерукотворного висела икона Сионской богородицы, именуемая также иконой Саванели...

– Ее взяли? – не выдержав, прервал я его подробные объяснения.

– Видите, между этими двумя иконами пустое место и четыре отверстия от гвоздей?

Действительно, на месте украденной иконы, на расстоянии примерно сорока сантиметров друг от друга, виднелись следы вырванных гвоздей.

– Видно, икона была отделана золотом и серебром, – высказал предположение оперуполномоченный.

– Оклад у иконы действительно драгоценный, – подтвердил священник, – но она имеет особую ценность как историческая реликвия: в шестнадцатом веке ее создали трансильванские мастера и оттуда привезли в Грузию.

– Шестнадцатый век... Неужели преступники интересуются стариной?.. В храме нет более древних икон?

– Конечно, есть. Вот хотя бы икона Спаса нерукотворного, по названию Марткопская, относится к шестому веку и привезена отцом Антоном из Эдессы.

– Откуда? – удивился эксперт.

– Из Эдессы, – повторил священник. – Этот город находился на севере Месопотамии. Теперь это место называется Урфа, в Турции. В то время в Эдессе жило множество грузинских живописцев и зодчих, и один из них послал в дар на родину прекрасное творение рук своих.

– Как я понял, плачущая женщина просила указать ей икону Саванели? – спросил я священника. Оперуполномоченный одобрительно посмотрел на меня: он понял значение моего вопроса.

– Да, да, несчастная искала именно эту икону, – священник задумался на мгновение, а потом бросил на меня такой взгляд, словно хотел сказать: молодой человек, теперь и я догадался, что злоумышленников интересовала икона Саванели, а не какая-нибудь другая.

Я решил внимательно осмотреть место происшествия, а потом еще раз допросить Антису.

По словам священника, в собор после вчерашней службы никто из посторонних не заходил. Эту удачу надо было использовать сейчас же, пока не исчезли возможные следы преступников. Я велел оперуполномоченному привести служебную собаку. Правда, в такую слякоть ей вряд ли удалось бы найти что-нибудь на улице, но если она возьмет здесь след и пройдет хотя бы до лестницы, то можно будет узнать направление, в котором скрылись грабители.

Пока уполномоченный подымался по лестнице к выходу, кто-то громко постучал в дверь. Вошел судебный врач, огляделся кругом и, не увидев среди присутствующих убитых, раненых и искалеченных, медленно спустился вниз. Скоро была приведена служебная собака. Проводник с трудом удерживал ее на месте в ожидании моего приказа спустить поводок. Мое внимание привлек подсвечник желтой меди. Массивные медные подсвечники стояли перед каждой иконой, и только перед той гранью колонны, с которой была украдена Сионская богородица, подсвечника не было. Зато метра за два, возле северной стены, один подсвечник стоял отдельно.

– Почему подсвечник стоит поодаль от икон? – спросил я, уверенный, что напал на важную деталь. Монах подтвердил мое предположение:

– Его переставили сюда, чтобы легче было снимать икону.

Я попросил эксперта поискать на меди подсвечника отпечатки пальцев. Потом велел спустить собаку. Едва раздался короткий приказ проводника: «Ищи!» – овчарка опустила морду и, раздувая ноздри, начала было обнюхивать пол. Но сразу подняла голову вверх и фыркнула. Несмотря на все старания, она никак не могла взять след. Что-то мешало ей. Я приказал проводнику увести собаку, а сам опустился на корточки. Ступеньки лестницы и широкая полоса пола, ведущая от входа к юго-западному приделу, были посыпаны мелко накрошенным нюхательным табаком.

– Да-а, партнеры у нас опытные, – проговорил эксперт. – Собаку они вывели из игры. – Он внимательно изучал подсвечник.

Мы вошли в алтарь, стали подробно осматривать каждый уголок. Там, где после ограбления очнулась Антиса, я заметил на полу какой-то маленький клочок бумаги. Это был билет тбилисского трамвая, серия 11-34, номер 249007.

– Кто мог обронить здесь билет? – спросил я.

– Вчера я трамваем никуда не ездил, – торопливо ответил священник. – И вообще я не выбрасываю билетов.

– Я тоже, – коротко сказал монах.

Мы снова вышли в главный зал. Выяснилось, что никто из присутствующих не мог быть обладателем найденного билета. Я спрятал клочок бумаги – первую ниточку из запутанного клубка – себе в портсигар. Эксперт стоял возле подсвечника с таким видом, какой бывает у ребенка, случайно выпустившего птичку из клетки. Я сразу понял, что его поиски оказались безуспешными, но на всякий случай спросил:

– Ничего не нашли?

– Здесь ясно отпечатались все пять пальцев преступника, но... рука была в резиновой перчатке.

Это сообщение подтвердило мысль, что мы имеем дело с опытными и осторожными преступниками. Женщина, притворившаяся верующей, сразу же при входе в храм расспросила про икону богородицы и указала ее грабителям. Значит, их интересовали не золото и серебро драгоценного оклада, а живопись, которая имеет историческую ценность. Но кто у нас в стране мог похитить этот памятник древнего искусства? Как можно использовать его для личного обогащения? Несомненно, корни этого преступления уходят в те страны, где охотники за национальными сокровищами чувствуют себя вольготно и процветают. Мои подозрения окрепли, когда я убедился, что преступление было тщательно продумано и подготовлено, что оно было нацелено на определенную икону. Обычные грабители действуют не так.

Я попросил судебного врача осмотреть сестру Антису.

Мы продолжали с дотошной тщательностью изучать зал, ступеньки лестницы, ручки дверей, но ничего важного для следствия обнаружить не смогли. Только на ручке входной двери явственно оттиснулся след пальца, но и здесь предательская вязь отпечатков была упрятана в резиновую перчатку.

Преступник не может не оставить следов – это аксиома криминалистической науки. Но для того, чтобы эти следы обнаружить, надо долго искать, искать терпеливо и внимательно, – так учили меня мои наставники, когда я осваивал избранную мною специальность. И я нередко повторял эту заповедь своим помощникам. Сегодня я беспрестанно повторял ее про себя и снова и снова обследовал каждую пядь храма. Кажется, уже все было осмотрено. Но пока что безрезультатно. Не было никаких обнадеживающих признаков. Однако я продолжал верить и надеяться, что мы где-то близко от цели.

Верил, потому что вера и убежденность – основные помощники в следственном деле. Надо верить в победу, в то, что ни одно преступление не останется нераскрытым, ни один преступник – без наказания. И я верил. Хотя, если говорить честно, никаких реальных оснований для этого у меня не было.

Я нарочно отгонял мысли о трамвайном билете. Что он мог сказать следствию? Если даже его действительно обронили преступники, мало ли сегодня на рассвете ехало тем же трамваем рабочих и служащих, честных советских тружеников?..

Врач возился с монахиней, как мне показалось, излишне долго. Он рассматривал шею стонавшей Антисы внимательно, то со стороны затылка, то под подбородком. Он подозвал эксперта: они о чем-то посовещались и снова стали исследовать измученную Антису – теперь уже вдвоем.

– О чем говорят синяки на шее? – спросил я, подходя к ним.

– Резиновые перчатки и здесь путают картину. Но все же удалось набрести на одну интересную деталь.

«Интересная деталь», – два этих слова согревают душу каждого следователя.

– В чем дело? – Я не скрывал нетерпения.

– Один из преступников – левша. К тому же на правой руке у него не хватает среднего пальца, – объяснил эксперт и попросил Антису приподнять голову. – Взгляните, видите, левая часть шеи пострадала больше правой. Кровоподтеки от пальцев здесь выражены сильнее. Известно, что преступник напал на женщину сзади, об этом же говорит направление синяков. Следовательно, на левую сторону шеи приходилось усилие левой руки. – Эксперт осветил фонариком синяки и кровоподтеки и продолжал: – Поскольку левая рука нападавшего совершала сдавливающее усилие сильнее правой, значит он левша. Это первое обстоятельство. Теперь обратите внимание на количество пальцев... – Все присутствующие с неослабным интересом следили за логическими построениями эксперта. Я не мог отвести глаз от шеи Антисы, на которой кровоподтеки отпечатались ясно, как на наглядном пособии по криминалистике. Слева, как толстые синие пиявки, виднелись следы трех пальцев. Вслед за отпечатком большого пальца четко виднелся след указательного, а потом там, где должен был быть средний палец, синяка не было видно.

Таким образом, мы получили первые сведения о преступнике, с которым имели дело. Я повторил про себя: он – левша, а на правой руке у него не хватает среднего пальца.

Когда мы вернулись в свой отдел, было уже совсем светло. Я написал подробную докладную записку на имя начальника и оставил ее оперуполномоченному для передачи. Ровно в девять часов я снова вышел из здания и направился в трамвайное управление. Надо было выяснить, когда и в каком вагоне был продан найденный нами трамвайный билет.

В управлении я нашел своего старого знакомого, бывшего работника милиции. Узнав, в чем дело, он сразу же вышел из комнаты.

Мне пришлось прождать его около часа. Наконец он появился в сопровождении мужчины средних лет. На куртке у него висел широкий пояс с сумкой, полной денег и билетных рулончиков.

– Билет продан сегодня утром, на первом выезде. Маршрут трамвая проходит между вокзалом и площадью Свободы. Видно, преступники доехали до площади, а дальше пошли пешком... – выпалил мой знакомый. Он выглядел таким довольным, словно привел мне самого преступника, связанного по рукам и ногам. Я догадался, что передо мной был кондуктор того вагона, которым я интересовался.

– Видно, так, – подтвердил я к большому удовольствию моего добровольного помощника, не отводя в то же время глаз от кондуктора, который сидел неподвижно, с растерянным и недоумевающим видом. Он испуганно моргал глазами и вообще выглядел так, словно боялся произнести хотя бы одно слово.

– Товарищ знает о нашем деле? – спросил я.

– Нет, он ничего не знает. Я в управлении узнал, что за ним числится рулон с интересующим нас номером. Значит, этот товарищ, – он указал на кондуктора, – и продал тот самый билет. Я его снял с маршрута, вызвал сюда. Вы можете побеседовать здесь, – он встал, подмигнул мне и вышел из комнаты.

Кондуктор окончательно растерялся. Он, кажется, хотел что-то сказать, но, словно испугавшись своего голоса, замолк и лишь потер ладонью затылок и пылающие, как маков цвет, уши.

– Мы побеспокоили вас, так как наше дело не терпит отлагательства, – сказал я и успокоительно улыбнулся.

Кондуктор постарался улыбнуться в ответ.

– Что вы, что вы! Если только могу чем-ни6удь... приказывайте... – Он наконец решился прямо посмотреть на меня и, собравшись с духом, спросил: – А вы... откуда будете?

– Я из следственного отдела Уголовного розыска, – ответил я и протянул ему трамвайный билет, наклеенный на кусок толстого картона. – Значит, этот билет продан вами?

Он посмотрел на номер билета, достал из сумки какую-то сложенную в длину бумажку и, сверившись с ней, ответил:

– Да, этот билет мой, продан на первом обороте. – Чувствовалось, что он постепенно приходит в себя, и в глазах его даже загорелся огонек любопытства.

– Отлично, – я протянул ему коробку с папиросами. – Скажите, пожалуйста, в котором часу вышел ваш вагон из парка?

– В четыре с чем-то. – Он взял папиросу.

– На рассвете, наверно, народу бывает не очень много?

– Как когда.

– Сегодня, например.

– Сегодня было совсем мало.

– Очень хорошо. – Меня почему-то обнадежил положительный ответ кондуктора на этот, в общем-то не очень важный вопрос. – Может быть, вам запомнился кто-нибудь из пассажиров первого рейса, – внешностью, или, скажем, одеждой, или еще чем-либо? – спросил я в открытую.

Он задумался, поморщил лоб и сказал:

– Если бы я знал, кого вы ищете, – женщину или мужчину, – может, и припомнил бы что-нибудь, – кондуктор смущенно посмотрел на меня и улыбнулся. Он колебался, словно хотел что-то добавить, но я прервал его:

– Может быть, вы заметили в вагоне кого-нибудь из знакомых пассажиров, которые ездят до площади Свободы? – Я посмотрел ему прямо в глаза и увидел, как в них промелькнула искорка радости.

– Да, да, вспомнил. – Кондуктор посмотрел на потолок, прищурил один глаз, словно это должно было помочь ему припомнить все подробности, и облегченно вздохнул. – Помню, до площади Свободы доехали одна женщина и четверо мужчин. На женщине было черное пальто, похоже – бархатное, и белая шаль.

– Женщина в белой шали, – отметил я.

– Так точно, в белой шали.

– Может, был и мужчина?

– Я ведь доложил, что было еще четверо мужчин. Но женщина доехала до конца, это я помню точно. Красивая, с привлекательным лицом, – такую женщину нельзя не запомнить.

«Красивая, с привлекательным лицом», – так говорила и Антиса. Но белая шаль? Может, белая шаль была накинута на черную косынку? Опытные, предусмотрительные преступники так бы и поступили, – подумал я и снова обратился к кондуктору:

– Что вы можете сказать о мужчинах?

– Один из них, кажется, поднялся в вагон возле Дома правительства. На площади он не сошел и поехал обратно, до вокзала.

– А остальные?

– Остальные сошли на конечной остановке.

– Потом?

– Потом? Перешли Пушкинскую. А дальше я уже не видел. Не знал, что это может понадобиться.

– Вы не можете вспомнить, где они сели?

– По-моему, на углу проспекта Плеханова и улицы Жореса.

– Женщина и трое мужчин сели в вагон вместе?

– Да, поднялись все вместе. Но в вагоне было пусто, и они сели по одному. И всю дорогу словом не перекинулись.

Сердце громко стучало у меня в груди – так бывало, когда я нападал на след. И сейчас я был убежден: это они, точно они, – поднялись в вагон вместе, вместе вышли. Но почему они молчали? И это понятно – шли по одному делу, соблюдали осторожность.

– Не можете ли вы припомнить внешность хотя бы одного из мужчин? – спросил я с окрепшей надеждой.

– Одного из них я часто видел, да и вы, верно, знаете, он выступает в цирке, в хоре. Помните, огромный такой, он поет и пляшет, у него еще весь лоб закрыт кучерявым чубом...

– Помню, конечно, помню, – воскликнул я, не в силах сдержать радость. Хотя, правду говоря, в этом сезоне я в цирке не бывал и выступление хора не слышал.

– Вот он и был одним из них. Я сначала не обратил на него внимания, но потом, когда он полез за деньгами в карман и расстегнул пальто, я узнал его.

– Почему вы обратили на него внимание?

– Меня заинтересовала подкладка пальто: снаружи было пальто как пальто, но изнутри оно блестело, словно дождевой плащ, – разговорившийся кондуктор потянулся за второй папиросой. – Сначала подумал – иностранец какой-нибудь, но потом увидел кучерявый чуб, спадающий на глаза, и сразу узнал.

– Я знаю, о ком вы говорите. Он нас не интересует, – сказал я. Мне хотелось скрыть свою радость, не показать кондуктору, как ценны сведения, сообщенные им. Иначе он мог разболтать их где-нибудь – я уже заметил в нем склонность к болтливости – и спутать нам все карты... Просто так, похвастался бы среди товарищей, вот, мол, я каков. А потом...

Двустороннее пальто! Черная блестящая подкладка! Перед входом в храм вывернул пальто наизнанку – и все!

Все сходилось: долговязый мужчина, и женщина в черном, и то, что они вместе пересекли Пушкинскую. Трое мужчин – так и должно было быть: двое зашли в храм, а третий остался караулить снаружи.

– Мы интересуемся совсем другими людьми – их двое, и никакой женщины с ними не было. Да и внешне они должны выглядеть совсем по-иному, – я довершил разочарование кондуктора. – К тому же, вы сказали, что они не знали друг друга.

– Да, действительно, за всю дорогу – ни слова.

– Так что извините нас за беспокойство. – Я встал и протянул ему руку. Мне не терпелось пойти по горячему следу. Кондуктор пытался сказать еще что-то, но я пожал ему руку и поднял телефонную трубку. Он пошел к двери.

Как только я вернулся в отдел, меня вызвал заместитель начальника управления. Мы с ним знакомы давно, видали на своем веку немало всякого рода преступлений – убийств, грабежей, похищений, – но я никогда не видел его таким взволнованным.

– Где вы столько времени? – нетерпеливо проговорил он, увидев меня, и посмотрел так сердито, словно именно я был соучастником ограбления Сионского собора. Я не ждал такого приема и молча стал у двери. Должно быть, на моем лице откровенно выразилось недоумение.

– Три раза звонили из ЦИКа, от самого председателя. Просят материалы по делу об иконе. Эти люди, наверно, считают нас ясновидящими. Только поступил сигнал о происшествии, – бац, сразу: «Представьте материалы!» – Он испытующе посмотрел на меня. Заметив выражение моего лица, он растерянно замолк, потер ладонью высокий лоб, взъерошил вьющиеся волосы. – Не мог я идти к председателю без вас, ведь только вы в курсе дела. А они звонят и звонят... – Он развел руками, словно извиняясь за резкое и столь непривычное в его устах: «Где вы столько времени», которым он меня встретил.

Я подошел к его столу. Он поднял ладонь:

– Нет, нет. Ничего не хочу слушать. Нет времени. Бегите в парикмахерскую, приведите себя в порядок и тотчас же явитесь ко мне. Надо немедленно идти.

– Куда?

– Я ведь сказал, нас вызывает председатель ЦИКа.

...По дороге в машине я успел сообщить ему обо всем, что знал. Он молча выслушал рассказ, потом хлопнул меня по плечу – здо́рово, мол, – и сказал:

– Ну, какое время сейчас ехать туда! Каждая минута дорога́, надо помешать вывезти икону из Тбилиси.

– Ни одна минута не теряется зря, – успокоил я его. – Мои ребята ищут преступников по всему городу.

...Председатель ЦИКа встретил нас стоя у стола. Он внимательно оглядел нас обоих. Молча пожал нам руки и так же молча предложил сесть. Когда мы уселись в глубокие кресла, он подошел к большому, во всю стену, окну и, словно продолжая давно начатый разговор, сказал:

– Очень неприятное дело. Весьма. – Потом резко повернулся на каблуках, будто вдруг припомнив что-то. – Я вас позвал не для того, чтобы поучать, как надо вести следствие, или лезть со своими советами. – Он потеребил рукой слегка серебрившуюся бородку. – Узнав об этом... инциденте, я созвонился с одним товарищем, из руководителей. Он, знаете, по должности своей обязан первым бить тревогу. А он мне говорит: ну, что вы расстраиваетесь из-за какой-то иконы. Найдет ее милиция – хорошо. А превращать следственные органы в охотников за иконами и рясами вряд ли целесообразно. – Председатель нахмурился и быстро зашагал в угол. Остановился возле круглого столика, налил себе воду. Но не выпил, а так же стремительно обернулся к нам: – Может, и в следственных органах такие настроения? Может, вы собираетесь вести следствие с таким рвением, будто ловите воришку, вытащившего деньги из-за пазухи у молочницы?..

– Что вы, что вы, товарищ председатель, – вставил слово мой начальник.

– Не обижайтесь, но у меня зародилось такое подозрение. Мне кажется, что теперешние молодые люди могут недооценить происшедшее. Лично я, должен вам сказать, был очень взволнован, когда мне доложили о похищении. Вы знаете, как бережно хранит Советская власть памятники истории. Правда, мне сказали, что украдена икона сравнительно поздней работы. Но ведь там, в Сиони, есть иконы шестого века! Что, если грабители зарились на них?!

– Мы тоже так думаем, – подтвердил я.

– Да, мне передали по телефону содержание вашей докладной записки. – Председатель внимательно оглядел меня с ног до головы. – По-моему, ваши соображения правильны. Преступники проникли в Сиони не за золотом и серебром.

Я взглянул на своего начальника. Он, видно, был доволен ходом нашего разговора, но с нетерпением ждал момента, когда можно будет сообщить о новых сведениях, полученных от кондуктора.

– Словом, – продолжал председатель, – не нам вас учить. Помните только – вам поручено дело государственной важности. Ни один памятник искусства, представляющий художественную и историческую ценность, не должен быть потерян. Икону надо найти. Все ваши силы, силы лучших оперативных работников, все знания и опыт посвятите этому заданию. Понятно?

Председатель ждал ответа, но мой начальник почему-то промолчал.

– Трудно? Много еще у вас срочных заданий?

– Нет, не в этом дело. Просто нам не понадобится предпринимать такие усилия, – ответил начальник.

– Почему?

Начальник выпрямился, заговорил громче и уверенней:

– Потому что после того, как вам доложили обо всем по телефону, в деле возникли новые обстоятельства. Новые и, я бы сказал, обнадеживающие. Думаю, до вечера все будет выяснено. Один преступник нами уже обнаружен.