Текст книги "Потопленная «Чайка»"

Автор книги: Ордэ Дгебуадзе

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 27 страниц)

Глава четвертая
ПЕТРО ЖУК

Петро Жук был высокий, крепкий и не старый еще казак, сорока пяти лет. В волосах его не было еще седины. Но за последнее время он сильно сдал. Лицо его сморщилось и потемнело, как кора дуба, плечи поникли. Казалось, он утратил всякий интерес к жизни, хотя и трудился каждый день от зари до зари то в саду, обнесенном колючей проволокой, то на опушке леса, где у него было около двух десятин земли. Вернувшись в дом разбитый и усталый, валился он на лавку передохнуть, а потом снова принимался за работу, шел в хлев, как с людьми, разговаривал там с лошадьми и коровами, отводил душу и с тоской вспоминал те недавние еще времена, когда был счастлив и на душе было легко и спокойно. И ведь как все ладно складывалось. В доме достаток, жена – красивая, работящая, сын подрос, окончил техническое училище, назначили его главным механиком на маслобойном заводе в Екатеринодаре. Какой пир устроил тогда Петро Жук! С утра до вечера со стола не убиралось угощение, не уходили гости. Всем хотелось посмотреть на сына Петро, на ученого человека.

Почему же теперь Петро так печален? Дом у него по-прежнему полная чаша. И жена по-прежнему рядом и полна сил. Андрей жив и здоров. Как будто бы все так, как и раньше. Но вот Петро как будто подменили. Правда, в мире стало ох как неспокойно. В России идет гражданская война, вот уже и сюда докатилась. По эту сторону реки Верхняя – красные, с той – белые. Петро не очень-то понимал, кто прав, кто неправ, – красные или белые. Правда, сын Андрей пытался как-то растолковать отцу, что к чему, но давно уже не видел Петро сына, а где уж самому ему разобраться во всем, когда он даже имя свое толком написать на бумаге – и то не может.

Все удивлялись, видя Петро таким подавленным, и, вспоминая его прежний добрый и веселый нрав, старались разгадать причину печали, но постепенно привыкли к перемене в нем и отступились.

Жена не могла понять, что же терзает Петро, что могло раздавить такого крепкого человека?

– Петро! Скажи, что с тобой, откройся! Глядишь, и полегчает, спадет гора с плеч, – уговаривала она мужа, горестно вздыхая.

– Уймись, баба, сколько раз говорить: захворал я. Не знаю, встану утром, не встану! А тут еще ты... – неохотно отвечал Петро и отворачивался.

– Не болью ты мучаешься! Я ведь вижу! – украдкой вытирала слезы жена. Плакать над живым казалось ей грехом. – А может, вести недобрые об Андрее? – со страхом спрашивала у мужа бедная женщина.

– Не сегодня-завтра на тот свет отправлюсь, а ты только о нем думаешь. Сын, не помнящий ни отца, ни матери! Зачем мы ему сейчас? Вырастили, человеком сделали, а он забыл нас, глаз не кажет...

Марфа верила, что забытый сыном Петро чувствует себя несчастным и оскорбленным. Сердце ее наполнялось жалостью, она искала для Петро добрых, ободряющих слов. Но проходило немного времени, и Марфа вновь предавалась отчаянию. Что, если Петро скрывает горькую правду? Что, если Андрей в опасности?

Как-то раз, когда Петро с утра ушел в лес за дровами, у ворот появился молодой парень и спросил хозяина дома. Узнав, что тот ушел со двора, сказал, что привез письмо из Екатеринодара. Марфа долго не могла произнести ни слова, потом, плача от радости, попросила прочесть письмо. Андрей писал, что жив, здоров, тревожится за родителей.

Незнакомец ушел. Петро вернулся домой к вечеру. Счастливая Марфа дала ему письмо, но Петро радости, которой ждала Марфа, не обнаружил. Тяжелым взглядом поглядел он на жену и через силу усмехнулся. Марфа поняла, что не обида и не тревога за сына – что-то другое, неведомое ей, – вот уже столько времени терзает Петро. Сама она была счастлива сегодня и удивлялась только, как могла пить, есть, спать, дышать вчера, позавчера, не зная, – жив ли тот, кто для нее дороже всех, – ее сын.

Ее тревожил Петро. Неужели он и вправду болен, и эта хворь так иссушила его, что в нем стерлась даже любовь к единственному сыну? Она с удивлением глядела на мужа, отворачивавшегося от нее и прятавшего взгляд. Если Петро не думает об Андрее, значит, не жить ему на этом свете, – утирала она уголком платка набежавшую слезу. Могла ли она знать, что причина всех перемен, происходящих с ее мужем, была именно в его безграничной любви к сыну. Много раз хотел Петро поделиться своей тайной с Марфой, но боялся, что не встретит в ней сочувствия и понимания.

Часто Петро уединялся, вспоминал прошлое, мельчайшие подробности того дня, который так круто повернул его жизнь.

...Было тихое летнее утро. Петро сидел у реки и с грустью поглядывал на другой берег, где ему принадлежал клочок земли, который он обрабатывал с любовью и старанием. Весной он спешил туда с плугом, а осенью собирал хороший урожай. Амбар его никогда не пустовал. А сейчас больно даже глядеть в ту сторону. Белые перекопали всю землю, вырыли окопы и так укрепили берег, что и птичке туда не залететь.

Говорили, что белые грабят население. Тех, кто пытается протестовать, бросают в тюрьму, а то и кончают на месте. Здесь, в деревне Петро, стоит отряд красных. Но такого беззакония никто не видит. Бедняки даром возят из леса дрова. Безземельные получили наделы. Большевики говорят, что нужно установить равенство, уничтожить бедность. А белые кричат: «Красные вас обманывают! Укрепятся, отнимут у вас все».

Петро хочет докопаться до правды, думает: кто же протянет руку помощи трудовому человеку? Сам-то он всегда был тружеником. Покойный отец двадцать лет батрачил, из хлева не вылезал, чтобы скопить немного денег да купить участок землицы на опушке и поселиться на ней. Сколько нужды и унижений испытали они с отцом, чтобы построить дом, прокормить семью. Потом встали на ноги, Андрея в люди вывели, выстояли, благо, бог наградил здоровьем да силищей, не то худо пришлось бы.

А сейчас тревожно. Хотя в доме по-прежнему довольство, покоя нет. Сын Андрей остался на той стороне, где белые. Вестей от него нет. И кто знает, как все обернется. Не дай бог поскользнешься – бедность да нужда тут как тут, скрутят по рукам и ногам – не вырвешься.

Большевики вот толкуют: земля крестьянам, власть народу, права всем равные. Хорошо бы, да поверить боязно. Вот Марфин племянник Сергей Вахов, слесарь из Лабинской, тот верит. Не раз толковал он с Петро о большевиках, говорил, что тот, кто работает, тот и должен быть хозяином на земле, что этому учит Ленин, вождь всех трудящихся, и книжку, Лениным написанную, показывал. Отец Сергея был кузнец. Как и Петро, надрывался на работе, чтобы вырастить оставшегося без матери сына, да умер, когда тот был еще маленьким. Потом Сергея растил Петро, растил честным, работящим парнем. Бог наградил Сергея крепким здоровьем, умом, смелостью. Любил Петро своего воспитанника.

Сейчас он командует отрядом красных и не дает белым покоя.

Сергей много раз говорил: скоро подоспеют на помощь силы Красной Армии, и тогда белые уберутся восвояси. Тогда, может быть, и Андрей вернется домой, а Петро снова займется своим любимым делом, и все будет по-старому, по-хорошему.

Долго сидел так Петро, погруженный в невеселые свои думы о сыне, о том, что же ждет их впереди. Удлинились тени у деревьев, солнце пошло к закату.

Его вывел из задумчивости голос Марфы:

– Где ты, Петро? К тебе пришли.

– Кто там?

– Чужие, впервой вижу.

Петро настороженно покосился на жену. Почему-то ему стало не по себе. Кто мог зайти так далеко, на опушку леса, в такое время? Что это за люди, которых не знает Марфа?

– Может, от Сергея, может, это он послал к нам? – спросил он.

– Сергей же вчера приходил. Сказал, что сегодня в ночь будет у Федора.

– У какого Федора? – встревоженный Петро думал совсем о другом и не слушал Марфу.

– Да у Федора Сабуры, у лесника.

– Ну, да, верно, вспомнил, Сергей сегодня у Федора. Что ж, пошли. Поглядим, что за люди пришли. Может, от Андрея?! – Петро направился к дому. Марфа пошла за ним.

Гости сидели в горнице и негромко беседовали. Когда Петро отворил дверь, они встали, поздоровались с хозяином. Петро поклонился каждому в отдельности.

Двое из незнакомцев были похожи друг на друга, как близнецы. Одинакового роста, с желтыми, как лютик, волосами и усами. Третий был смуглый и без усов. Все в серых военных кителях, в брюках из синей диагонали и узких, в обтяжку, сапогах. На столе лежали четыре папахи из серого каракуля. Четвертый, мужчина лет тридцати, со стриженой бородой и усами, был одет так же, как и остальные, но суровое и властное выражение лица позволяло предположить, что он был старшим по званию. По глазам хозяина он понял, что тот не очень-то рад непрошеным гостям, но это его ничуть не смутило:

– Конечно, незваный гость хуже татарина. Да что поделаешь, хозяин! Придется потерпеть, – небрежно проговорил он.

– Что там – званые, незваные. Добрым людям всегда рад, – через силу улыбнулся Петро.

Марфа стояла в углу бледная, взволнованная.

– Прежде всего, знайте – мы ваши доброжелатели. В этом вы скоро убедитесь... – сказал старший, оглянулся, остановил свой взгляд на Марфе и, обернувшись к Петро, тихо проговорил: – У меня к вам есть мужской разговор, без свидетелей.

Петро стало не по себе, но он не подал виду и кивнул жене:

– Поди-ка собери на стол.

Марфа молча направилась к двери, но безусый ее остановил:

– Погодите, вам помогут, наколют дров, воды принесут.

– Да зачем? Не к чему мне вас утруждать, – отнекивалась Марфа.

– Ничего, помогут, – повелительным тоном сказал офицер.

Ясно было, что к Марфе приставляли не помощников, а караульных.

Петро присел на краешек стула, весь обратившись в слух.

Офицер начал тихо и вкрадчиво:

– И у меня есть сын, и я отец, Петро! И понимаю, как тяжело было бы потерять родное дитя...

«Хочет сообщить о смерти Андрея... Потому и Марфу услали. Женщина, мать... слабое сердце...» – промелькнула у Петро страшная мысль, он побледнел как полотно.

Незнакомец заметил его смятение, но и бровью не повел, продолжал спокойным голосом:

– Я хочу спасти вашего единственного сына от опасности, от беды, в которую он попал... Но и вы должны будете пойти мне навстречу.

Будто издалека донеслись до слуха Петро эти слова. Жив Андрей, жив, и он, Петро, может помочь ему. Господи, да разве отец пожалеет что-нибудь для сына? Жизнь? Был бы Андрей жив-здоров, а Петро хоть сию минуту готов умереть. Петро облизал пересохшие губы, откашлялся, глубоко вздохнул и спросил сдавленным голосом:

– Что с ним? И как я могу ему помочь?

– Поговорим сначала об Андрее. Дело нешуточное, иначе бы я не решился отправиться в тыл врага. Мы с Андреем были неразлучными друзьями, вместе учились в ростовском техническом училище. Потом он поехал служить в Екатеринодар, а меня увлекла военная жизнь.

Петро слушал напряженно, стараясь не упустить ни слова. Страх его постепенно угасал. В друге Андрея он уже видел близкого и болеющего душой за его семью человека.

– Хотя наши пути разошлись и мы расстались, – продолжал офицер, – все же я не прерывал связи с другом юности. Мы часто наезжали друг к другу. Андрей даже стал крестным моего первенца.

Петро выпрямился, он с надеждой смотрел в глаза говорившему. Офицер замечал перемены, происходящие с ним, и говорил все увереннее:

– Раз как-то даже хотели приехать к вам, поохотиться в здешнем лесу. Но тут революция, гражданская война и...

Гость задумался на минуту, а потом продолжил свой рассказ:

– Я люблю Андрея, как самого себя. – Послушать его, так и он считал Георгия Васильевича Тория своим лучшим другом, но на самом деле, оказывается, это было не совсем так.

– Что же случилось? – со страхом спросил Петро.

– Расскажу, – офицер заиграл по столу пальцами. – Началась гражданская война. С Кубани я попал на Дон, вскоре и оттуда нас попросили, – мрачно улыбнулся он, показав белые, как слоновая кость, зубы. – Словом, – офицер достал из серебряного портсигара папиросу, – я не видел Андрея почти целый год. Только сейчас вот, месяц назад, встретились мы с ним, но лучше было бы нам не встречаться, – он зажег спичку, закурил и, сдвинув брови, уставился в одну точку.

– Скажите же, наконец, что с моим сыном? – вскрикнул Петро и встал со стула.

– Успокойтесь, еще не все потеряно, еще есть надежда. Поверьте, я не меньше вас беспокоюсь за моего друга! – сочувственно посмотрел на него офицер.

Петро тяжело опустился на стул, вытер рукавом со лба капли холодного пота и приглушенным голосом сказал:

– Простите, не осуждайте меня, я ведь отец...

– Хорошо вас понимаю... – Офицер многозначительно переглянулся со своими спутниками. – Ну вот. По поручению высшего командования мне довелось обследовать екатеринодарскую тюрьму. И что же вы думаете? Среди арестованных, отступившихся от бога и царя, нахожу Андрея! – Офицер затянулся и выжидающе посмотрел на хозяина.

Петро сидел, словно отупев, и бессмысленно глядел вниз.

– Мой сын арестован?.. – с трудом проговорил он. – Нет, не могу поверить.

Тория улыбнулся, встал, прошелся по комнате и, снисходительно глядя на Петро, сказал:

– Тем не менее это так. Он совершил тяжелое преступление, он выступил против царя и арестован. У нас мало времени. Сейчас нужно думать о том, как спасти Андрея от казни.

– От казни? – переспросил Петро еле слышным голосом. Это сообщение так потрясло его, что он совсем пал духом. Офицер понял, что Петро сломлен и теперь можно, как говорится, вить из него веревки.

– При аресте у него нашли большевистские прокламации. – Тория, заложив руки за спину, подошел к окну. Помолчав немного, произнес: – Полевой суд приговорил его к смертной казни, но я вовремя подоспел и приговор не привели в исполнение...

– Господи, чем я провинился перед тобой, в чем я грешен? – вырвался у Петро нечеловеческий вопль, он без сил опустился на пол. На глазах у него показались слезы.

Офицер хладнокровно взглянул на Петро и проговорил:

– Слезами делу не поможешь. Я считал, что мы придумаем что-нибудь вместе, но вы, как видно, не хотите ничем помочь, а у нас слишком мало времени, – и он медленно пошел к выходу. Остальные тоже встали и направились к двери. Петро поднялся и умоляюще проговорил:

– Не уходите, не оставляйте меня. Я все сделаю, только спасите Андрея.

– Меня привели сюда дружеские чувства к Андрею. Вы же видите, я, не жалея себя, пробрался в тыл большевиков. А вы причитаете, как баба. Как вам не стыдно? – Тория, раздраженный, прошел в угол комнаты, где висела икона Спаса, остановился перед изображением, перекрестился и снова сел за стол.

«Добрый человек, не оставит в беде», – подумал Петро и подошел к офицеру:

– Всю жизнь буду бога молить за вас, только не оставьте, помогите.

– Давно бы так, – проговорил Тория, бросил в пепельницу папиросу и обратился к сопровождающим:

– Прошу, господа, оставить меня с хозяином дома! Наедине мы скорее поймем друг друга.

Офицеры вышли из комнаты. Тория подошел к окну, выходившему в сад, и распахнул его.

На чистом небе сияла полная луна. Усыпанные белыми цветами деревья как-то особенно торжественно серебрились в свете луны. В комнату ворвался теплый ветерок, принес ночной аромат цветов.

Петро жадно вдохнул прохладный воздух. Господи, если бы это был просто дурной сон!

Тория подошел к Петро и сказал внушительно:

– Если любишь сына, нужно сделать все, что возможно, для его спасения. Решайся, мне здесь опасно находиться.

Петро вновь объял страх... Господи, скорее бы уж говорил, что нужно делать, чтобы вызволить Андрея из беды. Неужто может погибнуть здоровый парень, добрый, честный, гордость отца, надежда семьи?

– Скажи, научи, как и чем помочь сыну? Ничего не пожалею, только бы спасти!

Неверными шагами Петро подошел к столу, шумно передохнул:

– Пойду к тем, кому доверена судьба Андрея, в ногах буду валяться, чтобы отпустили сына!

Тория усмехнулся:

– Кому нужны твои мольбы и просьбы!.. – холодно проговорил он. – Командование добровольческой армии не заинтересовано в казни Андрея, его не казнят, если мы окажем ему услугу. А так, за красивые глаза, да за то, что Андрей сын кубанского казака Петро Жука и мой друг, только за это никто его не простит.

Петро догадался: офицер таит в душе что-то недоброе.

Гость вкрадчиво спросил хозяина:

– Может ли умный крестьянин обменять пойманную в курятнике лису на медведя, который стал часто наведываться в его двор?

Петро молчал, не понимал, к чему клонит офицер.

– Я тебя спрашиваю, обменяет или нет? – спросил тот, останавливаясь перед хозяином.

Петро медленно произнес:

– Обменяет, конечно, обменяет!

– Так вот, братец мой, – Тория сел в кресло перед Петро и закурил, наслаждаясь папиросным дымом... – Наше командование и хочет предложить тебе такое дело. Если мы окажем ему услугу, – подчеркнул он, – если мы вместо твоего сына подсунем ему более опасного человека...

– Где же такой человек?.. Господи, чем я провинился? – простонал Петро.

– Есть такой человек, – офицер, пристально глядя на Петро, помедлил немного. – И ты можешь отдать его командованию вместо Андрея, – а затем твердо проговорил: – Сергей Вахов, предводитель шайки бандитов, племянник твоей жены. Командование прекрасно понимает, что, если ты пожелаешь, его нетрудно будет поймать.

Офицер не сводил с Петро глаз.

– Сергей? – Петро озирался вокруг, как затравленный зверь. Потом поднял голову и глазами, полными муки, посмотрел на гостя. – Нет, это невозможно! Я, Петро Жук, стану изменником?! Как же так, господин офицер?! – Он поднялся, хотел выпрямиться, но пошатнулся и без сил опустился на стул. Закрыв глаза руками, сказал сдавленным голосом:

– Ради Андрея я готов и душу дьяволу продать!

Глава пятая
ЗЛОЙ ДУХ В ЗАПАДНЕ

– Что же дальше? Вывел вас Петро в безопасное место... – Дата насмешливо смотрел на офицера, – или он и вас продал?

Тория недовольно нахмурился, но, поняв, что роль оскорбленного ему сейчас не к лицу, продолжил свой рассказ:

– Мы остались в семье Петро. Усталый, я проспал, как убитый, весь день. Когда меня разбудили, на дворе уже было темно. Петро торопился: позже, дескать, будут усиленные патрули на границе. Поужинали. Мария после сна выглядела немного спокойнее. Она приглядывалась ко мне, и я чувствовал, что она взвешивает каждое мое слово. Она напоминала оленя, который, идя на водопой на рассвете, с великой осторожностью озирается вокруг. Я боялся, что она откажется идти со мной. Петро или его жена могли сказать ей что-нибудь обо мне, и тогда уговорить ее следовать за мной на ту сторону было бы трудно. Но Петро избегал ее. Наверное, потому, что... – Георгий запнулся.

– Понятно, почему! – Дата прошел в угол каюты, где стоял бочонок с водой. Открыв кран, наполнил кружку и напился.

Между тем Тория продолжал рассказывать:

– Было заполночь, когда я, Петро и Мария оставили дом. Лес, совсем близко подходивший к берегу реки, на первый взгляд казался непроходимым из-за густого подлеска, но Петро быстро вышел на тропу. Мы держали курс на восток. Петро очень хорошо ориентировался в лесу.

Наконец мы подошли к реке, среди густых плакучих ив разыскали спрятанную лодочку, тихо, без всплеска, столкнули ее на воду и через несколько минут были на противоположном берегу.

Поднявшись на косогор, вышли в поле. Я остановился, желая попрощаться с Петро. В части меня ждали срочные дела, и я спешил.

Я протянул руку Петро, но тот, повернувшись ко мне спиной, сказал Марии:

– Ты подожди нас там. – Он указал девушке на одинокое дерево, темнеющее невдалеке на фоне неба. – Я переговорю с господином офицером...

Мария беспрекословно отошла. Петро молча смотрел ей вслед, пока она не скрылась в тени дерева, потом повернулся ко мне и спокойно сказал:

– Мой Андрей вернулся, господин офицер!

– Андрей? – Я был удивлен. Он должен был находиться в Екатеринодарской тюрьме до поимки Вахова. Его никто не мог освободить без меня...

– Да, Андрей. А ты думал, он подохнет в тюрьме? Как видишь, бог нас милует, – закончил он и согнулся так, будто готовился к прыжку. Я отступил и, опустив руку в карман, схватился за револьвер.

– Как он оказался здесь? – спросил я, сжимая рукоятку револьвера...

– Мой сын лучше меня, господин офицер. Он смелый, решительный, настоящий мужчина, такого человека тюрьма не удержит.

– Бежал, значит!

– Да. Пока его друг Георгий Васильевич готовил ему веревку или пулю, он убежал. Теперь я знаю всю правду.

Я не понимал: если он хотел рассчитаться со мной, почему переправил меня на этот берег, туда, где находятся мои люди, и почему ничего не предпринял на том берегу, там ведь расположены передовые отряды красных?

– Ты помнишь, как вы встретились-познакомились? – Он весь напрягся, как натянутая тетива.

– Для чего сейчас ворошить прошлое, Петро?! – спокойно спросил я, внимательно следя за ним.

– Ты еще спрашиваешь?! – усмехнулся он и шагнул ко мне. – В тот день я вырыл себе могилу, стал Иудой! – Он говорил громко, и я опасался, как бы нас не услышала Мария.

– Успокойся, Петро, ты выполнил долг отца, долг родителя, спас от гибели родного сына. Так поступил бы каждый, у кого есть сердце, кто любит семью, кто жалеет себя. – Я отступил на несколько шагов. Меня не волновали его переживания, мне хотелось быть с Марией, и затянувшееся объяснение мне надоело. Если бы не Мария, я пустил бы в него пулю и дело с концом. Но сейчас мне хотелось расстаться с ним мирно!

– Нет, не уйдешь, господин офицер, пока не выслушаешь меня до конца! – Голос его звучал непривычно твердо.

Я остановился:

– Меня ждет Мария!

– Ничего, подождет. Раз уж попала в твои лапы, никуда не денется!

Петро огляделся, будто проверяя, не подслушивает ли кто:

– Наверно, удивляешься, что я так разговариваю, да еще здесь... Но на том берегу меня считают за человека и я... не хотел, чтобы там узнали, что я предатель. Я продал Сергея Вахова, своего воспитанника, честного и хорошего парня... Хоть он и не попал в ваши лапы, с меня грех не снимается. Я предал его, и от этого не уйти. И отца ее я предал. – Он помутневшим взором посмотрел в ту сторону, где стояла Мария. – Федора Сабуру. Да, и это моих рук дело.

– К чему сейчас эти слова? Мне некогда, я должен идти.

Бесплодный разговор меня раздражал. Но Петро продолжал, будто и не слышал:

– Я думал, что мой сын совершил преступление и его ожидает смертная казнь. Ты обманул меня. Помнишь, как ты говорил, что собственная рана беспокоит человека больше, чем рана соседа. Но, оказывается, лучше умереть, чем жить предателем. Жизнь для меня теперь потеряла всякую цену. – Он тяжело вздохнул и начал сворачивать козью ножку. – Да, господин офицер, видишь, как меня скрутило, а я ведь крепкий был мужик!

– Понятно, понятно. Об этом поговорим в другое время, а сейчас мне нужно идти, Петро.

– Еще немного, и ты уйдешь, – он закурил, жадно затягиваясь, и снова приблизился ко мне.

– Слушай, кончай! Видишь, Мария ждет.

– Зачем ты обманул меня? – спросил он, с ненавистью глядя на меня. – Зачем ты сказал, что Андрей пошел против бога и царя, что, когда его арестовали, у него было полно прокламаций? На самом же деле...

– Как ты смеешь? – прикрикнул я на него, надеясь, что он опомнится, но не тут-то было, он даже глазом не моргнул и продолжал настойчиво:

– Помолчи! Я целый год слушал тебя, теперь ты слушай. Ты никогда не видел Андрея, ты не друг Андрея, а враг его заклятый. По дешевке купил мою душу. Так ведь? Отвечай, господин офицер!

Петро стал поперек дороги и сдавленным голосом, будто кто-то душил его, прохрипел:

– Может быть, твоя кровь смоет мой позор и излечит мое сердце?

В руках у Петро блеснул длинный нож. Сообразив, что не успею вынуть револьвер, я нажал курок прямо в кармане и всадил в Петро все семь пуль.

Бедняга упал, успев сказать едва слышно:

– Хоть напоследок будь человеком, не говори никому, что я...

Я ничего не ответил и заторопился к Марии.

Она зябко куталась в свою телогрейку.

– В кого ты стрелял, Георгий?

– Собака бросилась на меня, бешеная, наверное. Я пристрелил ее.

В это время на шхуне затих мотор.

– Майна! – крикнул кто-то на палубе.

Дата поднял голову, взглянул на дверь каюты, в которую заглядывал озабоченный Антон.

– В порт не пускают, шкипер, – обратился Антон к Дата и бросил любопытный взгляд на Тория.

– Кто не пускает? – нахмурился Дата, встал и направился к двери.

– Сторожевик. Утром пройдете, говорит, фильтрацию, а там посмотрим, мол, – шепнул ему Антон и нагнулся, чтобы пройти в дверь, но Дата остановил его:

– Ты останься, пригляди тут.

Шкипер поднялся на палубу. Море тихо качало «Чайку» с опущенными парусами. Дата с наслаждением вдохнул свежий морской воздух.

– Это ты шкипер «Чайки»? – услышал он незнакомый голос. Рядом с «Чайкой» стоял небольшой сторожевой катер.

– Да, это я, что тебе нужно? Может быть, тебе не нравится моя рожа? – Дата только сейчас прочел на истребителе надпись «Тариэл» и усмехнулся. Тоже мне Тариэл! Да наша шхуна настоящий великан против этой посудины, подумал он.

На корме «Тариэла» стоял офицер с блестящими погонами.

– В темноте я плохо вижу, рассветет, тогда скажу, нравишься ты мне или нет. А теперь, – он повысил голос, приказывая, – отведи шхуну налево, вон туда, видишь? – Он махнул рукой. – Встанешь на якорь до утра.

– Благодарю, быть может, подскажете, в каком часу гасить фонарь и какую воду пить, из Беслетки или морскую, соленую?

Человек с погонами минуту помолчал, удивленно глядя на Дата, потом крикнул:

– Да ты шутник! А знаешь, с кем имеешь дело?

– Только что собирался спросить, с кем имею честь... Товарищ или господин?

Офицер сдвинул брови, задумался, не спуская глаз с Дата, наконец, понизив голос, сказал:

– Так смело разговаривают только товарищи-большевики. Если большевик, говори сразу.

– Какая тут смелость? Я только спросил, кто сейчас в Сухуми? В чьих руках сейчас порт?

– Откуда идете?

– Из Туапсе.

– Сейчас здесь большевики.

– А почему на вас серебряные погоны?

– Одного гвардейца[2]2
  В годы «независимости» Грузии (1918-1920) на её территории действовали следующие вооружённые силы: малочисленные боевые отряды местных большевиков, находившихся в подполье; отдельные части Белой армии, перешедшие на территорию Грузии с Северного Кавказа; и части Грузинской Национальной армии и Народной гвардии Грузии – войска грузинского меньшевистского правительства. – Прим. Tiger’а.


[Закрыть] выкинули рыбам на ужин... В кожанке стало холодно, надел шинель покойника.

– Что-то не верится.

– Конечно, сейчас трудно верить кому-либо на слово. Приходится быть осторожным.

– А куда вы гоните меньшевиков? – Дата не верил этому человеку, но продолжал разговор, чтобы прощупать обстановку.

– На кладбище.

– А где это кладбище?

– В Тбилиси, Петропавловское.

– Откуда же у вас этот «Тариэл»? Не Жордания ли оставил на память о себе?

– Об этом завтра, сейчас у меня мало времени. Значит так, ночь простоишь у поплавка, а завтра судно осмотрит особоуполномоченный и даст разрешение сойти на берег. Таков приказ коменданта города.

«Тариэл» дал короткий свисток и стремительно оторвался от «Чайки». Дата раскурил трубку, проводил взглядом быстроходный катерок и задумался: «Похоже, что в Сухуми меньшевики. Как бы не попасть в беду... От «Тариэла» улизнуть нетрудно. Но неизвестно, сколько тут еще сторожевиков. А если не удастся ускользнуть? Лучше уж остаться. Что нам могут сделать меньшевики? В чем мы перед ними провинились? Бояться нам нечего».

Где-то в ночном просторе, под чистым, звездным, но безлунным небом, скрылся «Тариэл». Дата посмотрел в сторону города.

В Сухуми, когда-то освещавшемся, как новогодняя елка, сейчас мерцали одинокие огоньки. Шкипер глянул мельком на беженцев и пошел в каюту.

– Шхуну отведи левее, останови за поплавком и спусти якорь, – сказал он Антону и вошел в каюту.

– Разве Сухуми занят большевиками? – спросил подавленным голосом офицер. Дата набивал табаком трубку.

– Ты же слышал. В Сухуми большевики. – Дата поднял ногой опрокинутую табуретку, подтащил ее к столу и сел. Антон посмотрел на побледневшего Тория и вышел из каюты.

Облокотившись обеими руками о стол, Дата предался размышлениям.

Офицер стоял в углу, не спуская глаз с Дата, будто именно от него зависела его дальнейшая судьба. Он был похож на волка, попавшего в капкан.

– Что со мной будет, шкипер?!

– Тьфу! Будь ты проклят! О чем же я думаю, черт побери, как не о том, чтоб помочь тебе, хотя и не стоишь ты этого? Погоди немного, – отмахнулся Дата.

Тория постоял молча, потом, ссутулившись, зашагал из угла в угол каюты.

Зашумел мотор, шхуна двинулась. Дата встал, подошел к открытой двери, выглянул на палубу.

– Плаваешь хорошо? – спросил он, не глядя на Георгия.

– Как топор! – коротко отвечал тот.

Шкипер недовольно покачал головой и взял трубку.

– Умел бы плавать, я закрыл бы глаза, отпустил тебя. Не хочу брать греха на душу... – Он снова сел на табуретку, задумался.

– Значит, отдашь меня на смерть, шкипер? – Георгий потер лоб, подошел к бочке напиться. Дата поднял голову.

– В конце концов, разве я виноват? Ты поднялся на шхуну по своей воле.

Тория одним глотком осушил кружку, подошел к шкиперу, положил ему на плечо руку:

– Значит, я погибну, – не так ли?

Дата высвободился, отвернулся от Георгия, вздохнул:

– Кто тебе сказал? На лбу ведь у тебя не написано, что ты из добровольческой армии?!

– На лбу не написано, но ты-то ведь знаешь, кто я!

Дата вздрогнул и гневно посмотрел на офицера. Тот осекся: понял, что оскорбил этого горячего человека, и опустил голову.

– Я знаю, говоришь? – Дата вскочил, сжал кулаки, сделал шаг вперед. – Значит, по-твоему, я способен на подлость? – У шкипера от ярости покраснели глаза, надулись жилы на шее.

– Значит, я похож на доносчика, сукин ты сын? – И Дата, размахнувшись, так ударил офицера по голове, что тот свалился на пол.

Дата вышел из каюты. Закурил трубку и пошел к рулевому:

– Антон, свяжи офицера. Это не человек, а черт. Не мешкай! – Он принял у него руль.

– А где он? – спросил Антон.

– В каюте моей валяется. Сперва свяжи, потом облей водой, пусть придет в себя.