Текст книги "Потопленная «Чайка»"

Автор книги: Ордэ Дгебуадзе

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 27 страниц)

Хелмарди кое-как встал и, как упрямый ребенок, опять потащился к нарам, но, взглянув на Дата, остановился. Ноздри у Дата раздувались, как у только что остановившейся на всем скаку лошади, губы сжались.

Хелмарди понял, что еще одно движение, одно слово, и Дата расщепит его, как яблоко, на две части. Отступил. Опустив голову, присел на краю нар.

– Дай-ка мои вещи! – обратился Дата к одному из заключенных. Тот притащил узелок, который шкипер при входе в камеру бросил на нары.

Кто-то кинул Дата пестрое ватное одеяло. Потом к его ногам упали старая шинель, затем чурбан. Раздался хриплый голос:

– Это мутака, подарок от Рамишвили, можешь класть под голову.

У Дата посветлели глаза, он разжал кулаки, облизал сухие губы. Сдержанно улыбнулся.

Все молчали, точно в рот воды набрали. Но на спокойных лицах можно было прочесть, что никто не в обиде за Хелмарди. Дата глубоко вздохнул. Место, где раньше спал Хелмарди, он застелил одеялом, бросил на него шинель и огляделся, как ни в чем не бывало.

Между постелями Дата и ближайшего его соседа свободно могли разместиться еще два человека, но, видимо, запуганные Хелмарди, заключенные не решались подвинуть свои матрацы к постели Букия.

– Не видите, сколько места осталось? – Дата показал на пустующее место рядом со своей постелью. – А вы жметесь друг к другу, как новобрачные.

Кто-то фыркнул, и все облегченно рассмеялись. Кто-то крикнул: «Правильно!» и схватил свою «постель» в охапку. В тонком луче солнца, заглянувшем в окно, плясали пылинки. Дата посмотрел на одинокого Хелмарди, сидевшего с опущенной головой, и ему стало жалко этого человека, чувствовавшего себя до сих пор орлом, а сейчас такого побитого и униженного. И Дата показалось даже, что заносчивость и наглость – это что-то напускное, а в сущности он, может быть, и неплохой человек.

А Хелмарди лихорадочно обдумывал, что же ему сейчас делать. Рушится его авторитет, ускользает власть над камерой. И если этот богатырь с пудовыми кулаками заставит его участвовать в повседневной жизни камеры, если лишит его титула «неприкосновенного», то его тут же растопчут собственные дружки. Слухи просочатся наружу, и это пугало Хелмарди. Если бы они были в камере без свидетелей, Хелмарди не переживал бы так свое унижение, он умеет уважать силу и, может быть, даже не очень был бы зол на Дата. Но сейчас... Он боялся завтрашнего дня, когда в воровском мире станет известно о его поражении.

– Успокойся, Бекве, поднимайся сюда, как-нибудь потеснимся, – издевательским тоном обратился к Хелмарди заключенный средних лет. Эта ирония была для Бекве горше и больнее крепких кулаков Дата.

Он ничего не ответил, даже с места не двинулся. Дата тоже не понравился этот тон.

– Если он человек, то сделает то же, что и все: поместится вместе со всеми, – проговорил он и прилег.

Бекве вскочил, как ужаленный, и кинулся к двери. Долго колотил кулаками по гулкому железу. Наконец глазок открылся, и кто-то заглянул в камеру.

– Что случилось? Ненормальный ты, что ли? – раздался раздраженный голос.

– Сейчас же выведите меня отсюда, не то повешусь, ей-богу повешусь, – заорал Бекве, будто кто его резал.

– А какого цвета гроб заказать? – невозмутимо спросил надзиратель.

Бекве чуть не задохнулся от досады.

– Я... мне не до шуток, начальник!

– Если решил повеситься, немного погоди, принесу тебе крепкую веревку, – и надзиратель, довольный своей шуткой, расхохотался и прикрыл глазок.

Бекве некоторое время стоял в оцепенении, потом пошел в тот угол, где в беспорядке валялись его вещи. Присел на грубо сколоченный из нетесанных досок ящик и опустил голову. Долго сидел не двигаясь. Дата время от времени посматривал на него.

Потом Бекве снова подошел к двери. Постучал. В щелке сначала блеснул свет, потом заморгал глаз.

– Ну, чего тебе? – послышался голос сторожа.

– Открой дверь, хочу сделать заявление начальнику, – ответил спокойно Бекве и взялся за ручку.

– Заявление? – За дверью зазвенели ключи. Хелмарди схватил со стола кувшин, полный воды. Дверь открылась. Не успел надзиратель перешагнуть порог, как упал от удара по голове. Это Бекве угодил в него кувшином. «Надзирателя убили!» – раздался крик во дворе тюрьмы.

Сбежались особоотрядчики.

Надзирателя в бессознательном состоянии унесли. Бекве спокойно стоял у дверей, будто ничего не случилось, пока кто-то не ударил его револьвером по затылку. Он без звука упал на пол. Дата вскочил, чтобы помочь ему, но потерявшего сознание Бекве тут же выволокли в коридор, а дверь в камеру заперли.

– С ума он сошел, что ли? – в недоумении проговорил Дата, когда шум улегся.

– Он не мог оставаться в этой камере, – ответил кто-то.

– Почему? – продолжал удивляться Дата.

– Он не хотел оставаться под одной крышей с тобой. Разве мог он снести такое унижение?! – говорил пожилой, желтый, как айва, человек. Обвязав голову мокрым полотенцем, он сидел под окном, поджав под себя ноги, и нанизывал на нить черные хлебные бусы.

– Клянусь богом, я и не думал его оскорблять. Сам пристал и не отставал, – сказал огорченный Дата. – Если бы я знал, что у него такой нрав, слова бы не сказал.

– Посмотришь на тебя – скала, а сердце мягкое. Нехорошо, брат, нехорошо в наше время иметь такое сердце.

Желтолицый арестант лениво встал, слез с нар, пересел на табурет и с улыбкой посмотрел на Дата.

– Не горюй, брат! Доброе дело сделал. Если бы не ты, он бы нам дышать не дал.

– А вы-то сами что? В самом деле бараны? Позволили одному человеку так притеснять себя!

По правде говоря, у Дата слегка щемило сердце. Хотя и нужно было проучить наглеца, он все же жалел, что так все получилось. Чем-то понравился ему Хелмарди. При других обстоятельствах, кто знает, может, они и подружились бы.

– Когда меня сюда поместили, Бекве уже повелевал здесь, и все подчинялись ему, никто и пикнуть не смел. Этот вот молодой человек, – желтолицый показал на одного из парней, – больше всех лебезил перед Хелмарди, хвастался, что и сам вор.

Парню, о котором шла речь, было около двадцати лет. Он был мал ростом, большеголов. Черные как уголь глаза его беспокойно бегали.

– Вор? – Дата неодобрительно взглянул на большеголового, но никаких признаков смущения на его лице не заметил.

– Да, вор, и нисколько не стыдится этого. До сих пор в ногах у Хелмарди валялся. Удивляюсь, ей-богу, как это он стерпел, когда ты из Бекве чуть душу не вытряс. Струсил, видно! – Желтолицый с насмешливой улыбкой взглянул на парня. – Вот тебе и твой Хелмарди! А ты еще говорил, будто он поклялся, что ни перед кем не согнется, что никто его пальцем не посмеет тронуть.

Дата помрачнел, ему было неприятно, что ругают униженного человека.

Большеголовый сказал:

– Ну, хватит, довольно!

В камере воцарилась неловкая тишина. «Так ему и нужно, сам полез на вертел», – сказал кто-то вполголоса, и опять все замолчали.

Вскоре тишина была нарушена звоном ключей и скрипом отворяемой двери.

В камеру ворвался яркий свет и чистый воздух. Заключенные зашевелились. Два оборванца поставили на пороге огромный котел. Третий, держа черпак с длинной ручкой, заглянул в комнату и сказал: «Налетай!». Из котла вместе с паром поднимался неприятный запах. Мгновенно выстроилась очередь. Каждый что-то держал в руках: кто – деревянную миску, кто – кружку, а кто – покрытую ржавчиной кастрюлю. Позади всех стоял Дата с пустыми руками и с любопытством глядел на надзирателя, орудовавшего черпаком.

Желтолицему наполнили кастрюлю до краев. Он медленно, боясь расплескать содержимое, пошел к нарам, потом жестом подозвал Дата: иди, дескать, вместе пообедаем. Шкипер сдержал улыбку, но в душе был тронут такой заботой.

Глава шестнадцатая
ЕЩЕ ОДИН ДРУГ

Табачная плантация Ованеса Данелянца лежала к северо-востоку от Сухуми, в тридцати верстах от города. Двухэтажный дом стоял на холме, густо поросшем деревьями. С него на поляну сбегала широкая тропинка, мощенная морскими камешками. А на поляне, обнесенной деревянным забором, стоял похожий на казарму сарай с двумя небольшими пристройками, и под развесистой чинарой был вырыт колодец. За сараем начинались грядки с овощами, а за ними до самого моря раскинулись плодородные земли, занятые под табачные плантации.

На холме, в двухэтажном доме жил сам хозяин с семьей. На зиму он оставлял одного-двух батраков. А весной, когда начиналась посадка табака, сарай оживал. Кто только не приходил сюда наниматься на работу. И грузины, и русские, и греки, и армяне. И все по большей части молодые. Сарай, длиной в пятьдесят саженей, внутри был разгорожен пополам. В одной половине жили девушки, в другой – парни.

Жена Ованеса, сорокалетняя Парамзима, была здоровая и энергичная женщина. Задолго до рассвета, после вторых петухов, она уже бывала на ногах, готовила завтрак мужу и сыну, кипятила в котле чай на двадцать-тридцать человек, раздавала рабочим испеченный вечером кукурузный хлеб и сахарин. На обед обычно варилась фасоль, а по пятницам и воскресеньям добавляли еще вареную воблу. Каждый день Парамзима придирчиво пересматривала и пересчитывала паласы и рогожные матрацы, на которых спали рабочие, а потом усаживалась под чинарой немного передохнуть, но и тут не оставалась без дела: пряла, вязала.

Ованес, смуглый невысокий пятидесятилетний мужчина, день-деньской сновал по плантациям, словно ящерица. Никому не давал поблажек, но и себя не щадил. Говорил он негромко, спокойно – с домашними и по-деловому – с работниками. Не любил зря болтать, был хозяином своего слова.

У Ованеса был единственный сын. Ни внешностью, ни характером он не походил на родителей. К девятнадцати годам завершил среднее образование и задумал поступить в высшее учебное заведение. Ованес воспротивился намерению сына. На кой черт наследнику такого богатого хозяйства высшее образование?! Если Ваган, как и отец, возьмется за табаководство и поведет дело с умом, будет жить припеваючи!

Ваган покорился. «Пусть пока будет так, как хочет отец, а там кончится война, и видно будет», – думал он.

Родители обрадовались. Продолжатель рода достойно поведет отцовское дело. Ованес сделал сына своим полноправным компаньоном и поставил его вести учет всего хозяйства.

Два года усердно выполнял Ваган возложенные на него обязанности. «Он сделался настоящим хозяином», – говорил довольный отец.

Ваган легко находил общий язык с людьми, работавшими у его родных. Рабочие чувствовали себя с молодым хозяином легко и свободно. Иногда он собирал их под тенью бука и с юношеским жаром говорил о превратностях жизни и несправедливости в мире, рассказывал об Октябрьской революции, о правительстве рабочих и крестьян, о Ленине, делился надеждой на то, что в ближайшее время будут освобождены все кавказские народы. Обо всем этом он услышал и узнал в Сухуми, когда учился в реальном училище. Увлеченный идеями большевиков, заинтересовался марксистской литературой, книги открыли ему глаза на многое. Он понял, за что и против чего боролись Ленин и его единомышленники.

Грубая политика меньшевиков Грузии, основанная на силе, поддерживаемая помещиками, промышленниками и купцами, бессмысленные столкновения с соседними народами внушали Вагану отвращение. Ваган хорошо понимал, что может за это поплатиться, но иначе думать уже не мог.

А Ованес Данелянц в это смутное время был озабочен лишь тем, чтобы любыми способами сохранить себя, семью и богатство. Правда, двухгодичный урожай табака лежал на складах без движения, но Ованес не особенно сокрушался об этом. «Не сегодня-завтра все успокоится, жизнь страны войдет в обычную колею, откроются границы, опять начнется торговля с другими странами, и сразу хлынет столько денег, что останется на долю и внуков и правнуков», – думал он.

Старый Ованес был предупредителен с представителями власти и выказывал им полное подчинение. Ему стоило немалых денег знакомство и сближение с влиятельными лицами края. При каждом удобном случае он старался сделать им какое-нибудь одолжение, чтобы в нужный момент заручиться их помощью и поддержкой.

Парамзима и Ваган не осуждали Ованеса за это, видя, как часто меньшевики громят греков, армян, турок по обвинению то в большевизме, то в шпионаже в пользу иностранных государств, а то и без всякого обвинения.

Комендант тюрьмы Сигуа был частым гостем в доме Ованеса, предпочитал приезжать ночью, а приехав, уединялся с главой семьи. Ели и пили они тоже отдельно от остальных.

Однажды Ваган случайно подслушал их разговор, из которого уяснил себе, что этот нескладный человек был, оказывается, ангелом-хранителем их семьи.

«Рука руку моет, а обе они – лицо», – часто говорил расчетливый Ованес.

Сигуа появлялся обычно в первых числах каждого месяца и получал от Данелянца изрядную сумму денег. Сигуа был посредником между армянином богатеем и местными меньшевистскими властями. Данелянц многим был обязан коменданту.

Вот поэтому-то Рома Сигуа и решил укрыть Марию Сабуру и ее товарищей у Ованеса Данелянца. Трудно было бы подыскать более подходящее для этого место. Поблизости не было никакого жилья, и можно было не опасаться, что беглецов увидит кто-то из посторонних.

Васю и Митю Ованес выдал за сезонных работников и поместил в бараке, как велел Дзаргу, и на рассвете они вместе с другими рабочими отправились на плантацию.

Марию же оставили служанкой у Парамзимы.

Ребят предупредили, чтобы ради осторожности они никуда не уходили с территории плантации, а Мария не должна была и шагу ступать дальше двора, чтобы не привлечь внимания рабочих.

Одним словом, следовало избегать посторонних глаз, но делать это так естественно, чтобы рабочие не заметили ничего подозрительного.

Владелец плантации, хотя и не собирался требовать с ребят, чтобы те вырабатывали полную норму, но они трудились не за страх, а за совесть, и уже очень скоро не уступали в работе и бывалым сезонникам.

Мария не отставала от друзей. Каждое утро вскакивала чуть свет. Пока Парамзима провожала рабочих в поле, Мария успевала подоить коров, накормить свиней и кур, прибрать и подмести дом и двор.

Ованес и его жена были очень довольны новыми работниками.

Данелянцы хорошо знали, что эти парни и девушка связаны какой-то тайной, но остерегались расспрашивать подопечных Сигуа. Какое им было дело до этих людей? Лично их все эти тайны вовсе не касались. Если представители власти уважают их и доверяют им, то следует помалкивать и не задрать лишних вопросов. Так думал Ованес, так думала его жена. Но Ваган был настроен совершенно иначе. Пытливый и наблюдательный, он сразу понял, что это не обычные рабочие и тут что-то кроется. Они появились здесь вместе с Дзаргу, и это обстоятельство компрометировало их в глазах Вагана. С Дзаргу, ищейкой особого отряда, честные и чистые люди не могли иметь ничего общего, уж в этом-то Ваган был твердо уверен. Но все дело в том, что они не похожи на плохих людей. Кто же они в таком случае? Ваган задался целью разгадать эту загадку. Он стал следить за их поведением, прислушивался к их разговорам, но ничего предосудительного или необычного не замечал. Они вели себя одинаково скромно, к хозяину и к рабочим относились уважительно и, кроме работы, кажется, ничем не интересовались.

Ваган спросил о ребятах у отца. Отец сказал:

– Мне не важно, кто они. Меня интересуют только дешевые рабочие руки.

Ваган отнесся к словам отца недоверчиво:

– Не может быть, отец, чтоб ты не знал, кто они такие.

Ованес приложил палец к губам и зашипел, как гусь, испуганно оглянувшись по сторонам: не слышит ли кто.

Юноша понял, что у отца ничего не добьется, и обратился к матери, но тоже напрасно. И от нее не узнал ничего толком, хотя был уверен, что отец своих дел от нее не скрывает. Если б Ованес не держался так таинственно, может быть, зародившиеся в душе Вагана сомнения скоро рассеялись бы. Но сейчас он убедился, что тут есть какая-то тайна. Какая же? Может быть, они агенты особого отряда? Нет, их слишком много для одной плантации.

Быть может, это шпионы, и их сочли нужным временно держать подальше от многолюдного города?

Дни шли за днями, задача оставалась нерешенной.

Ваган исподтишка наблюдал за Марией. Эта красивая и энергичная девушка почему-то ни разу не ходила к ребятам ни на плантацию, ни в сарай, хотя они наверняка хорошо знают друг друга. В свободное время она и Парамзима уединялись и подолгу о чем-то шептались. Ваган часто видел девушку в слезах.

Однажды ночью явился Сигуа. Привез Марии сладостей и обувь. После ужина о чем-то долго говорил с ней и Ованесом. Ваган прислушивался, но говорили так тихо, что он не разобрал ни одного слова.

Скоро Марию навестил Дзаргу. Как и Сигуа, предпочел явиться ночью и не интересовался ни Васей, ни Митей.

Глава семнадцатая
УСПЕХ

На граничащей с Абхазией Кубани армия белогвардейского генерала Деникина развила наступление против большевиков, оттеснила их к югу и продвинулась к границам Грузии.

Деникин поставил себе целью захватить Кубань, а действующие здесь красные отряды оттеснить к Черноморскому побережью и уничтожить, пока они не превратились в грозную силу.

На первых порах белый генерал достиг значительного успеха: занял Екатеринодар и начал наступление в направлении Новороссийска и Туапсе.

Войска меньшевистской Грузии прорвались на Кубань и повели наступление на большевиков. Таким образом, красные отряды очутились меж двух огней. С юга на них наступали меньшевики, а деникинские полки вели наступление то с севера, то с востока.

Но загнать красные части в западню не удалось. Оставив Новороссийск, большевики двигались к Майкопу, из Майкопа наступали на Армавир, возвращались оттуда и снова не давали покоя врагу смелыми маневренными действиями между Туапсе и Новороссийском.

Весной 1918 года в большей части Абхазии власть перешла в руки большевиков, хоть в ней и действовали отборные части меньшевистской «народной гвардии». Были созданы Советы. Но регулярные войска меньшевистского правительства нанесли ряд поражений плохо вооруженным красным отрядам. Летом снова вспыхнуло восстание, но было безжалостно подавлено. Против меньшевиков восстали даже абхазские дворяне, но правительственные войска быстро смяли сопротивление их малочисленного отряда.

Власти чрезвычайно обеспокоились. Измена абхазских дворян явно говорила о том, что надежная опора правительства Жордания начала распадаться. Началась чистка «народной гвардии» от «подозрительных лиц». Проверялся аппарат особого отряда. Активизация большевистских организаций на территории Абхазии особенно остро поставила вопрос о начальнике особого отряда. Правительственная комиссия отстранила его от работы и отозвала в Тбилиси.

Подобрать нового начальника для карательного органа, – опоры меньшевистской власти, – было не так-то просто. Новый начальник должен был иметь опыт борьбы против большевиков, но выдвигать на такую должность кого-нибудь из местных не стоило. Нужен был чужак, у которого в этом крае не было бы ни родственников, ни друзей, ни близких, чтобы он мог без колебаний опускать на непокорную голову карающий меч меньшевистского «правосудия».

И человек, у которого не было в Абхазии ни родственников, ни друзей, ни знакомых, человек, опытный в делах разведки и контрразведки, безжалостный и предприимчивый, нашелся. Это был Георгий Тория.

Приняв особый отряд, Тория развернул бурную деятельность, чтобы показать свою преданность и свои способности. Одновременно он принялся за поиски «подосланной большевиками тройки», хотя интересовал его, конечно, лишь один член этой тройки – Мария Сабура.

Каждого осведомителя Тория поочередно вызвал в свою конспиративную квартиру. И наряду с другими заданиями раздал фотографии Марии Сабура, предупредив, что она скрывается в мужской одежде. Обещал большое вознаграждение тому, кто сообщит ее местонахождение.

Побывал у Тория и Ованес. Выслушав задание нового начальника и увидев фотокарточку Марии, он чуть было не сказал: «Да ведь она у меня!», – но вовремя вспомнил предупреждение Сигуа: «Если тебе не надоело жить, об их пребывании у тебя не должна знать ни одна живая душа», – и будто кто-то зажал ему рот. От Тория не ускользнуло это легкое колебание, и он подозрительно спросил:

– Тебе знакома эта девица?

– Удивительно, как она похожа на сестру моей жены, – солгал Ованес и улыбнулся.

– Как фамилия твоей жены? Откуда она?

– Тбилисская армянка, по фамилии Казарянц, – спокойно ответил он.

...Ованес вернулся домой поздно. В доме все, кроме Парамзимы, спали. Хозяйка сидела на веранде и дремала в ожидании мужа. Ованес въехал во двор на двуколке и спрыгнул с козел. На жену даже не взглянул. Молча поднялся по лестнице. Парамзима удивилась и спросила заботливо:

– Что с тобой? Уж не заболел ли?

Ованес не ответил. Поднявшись наверх, посмотрел на темные окна.

– Где Мария?

– Спит на кухне. Что случилось?

Напуганная женщина подошла к мужу и заглянула ему в глаза, будто желая прочесть в них причину смятения.

– На кухне... Ну, хорошо... – Ованес обеими руками взялся за перила веранды, постоял молча, раздумывая, потом решительно сказал: – Разбуди ее, разбуди поскорее, свяжи ее вещи, дай денег, много, сколько понадобится, и пусть уходит. Пусть уходит от нас скорее. Слышишь, пусть уходит отсюда!! А я разбужу парней и... – Он хотел сказать что-то еще, но в это время в ворота въехали два всадника.

Лоб Ованеса покрылся испариной. Он застыл на месте, как вкопанный, а потом, как пустой мешок, свалился на стул и закрыл глаза.

Услышав знакомые голоса – приехали Сигуа и Дзаргу, – облегченно вздохнул.

Парамзима зажгла лампу. Ованес вошел в комнату вслед за гостями, не совсем еще оправившись от испуга.

– Что? Испугался нового начальника, Ованес? Не сболтнул ли чего лишнего? – Сигуа улыбался, но не сводил с хозяина настороженного взгляда.

– Нет, ничего. Но если бы вы не приехали, я сегодня же выпроводил бы отсюда Марию и парней. – Ованес с надеждой посмотрел на Сигуа, потом на Дзаргу и расстроенную Парамзиму.

– Глупости! Если б это было опасно, разве мы оставили бы их здесь? Тебе нечего беспокоиться.

О своих нахлебниках Ованес знал только, что они русские, что здесь, в Грузии, у них нет ни родственников, ни друзей, что они бежали от большевиков и должны скрываться. Сигуа особенно настаивал на том, что они должны быть очень осторожными, никому ничего о себе не говорить.

До сегодняшнего дня Данелянц верил всему этому, но после разговора с Тория стал сомневаться.

Если все так, как говорит Сигуа, и если они не скрываются от властей, почему ими интересуется начальник особого отряда? Почему обещает большое вознаграждение за их поимку? Почему проявляет особый интерес к Марии?

Спросить у Сигуа или лучше молчать? Эх, не все ли равно, кто съест зайца – волк или лиса? Может быть, повезет, и новый начальник не узнает о местонахождении беглецов. Старая болячка лучше новой. А если изменить Сигуа и довериться новому начальнику? Так за последние два года в особотряде сменилось три начальника, а Сигуа и Дзаргу как были, так и остались. Ованес выпрямился, приняв решение. Потер холодный лоб, взглянул на гостей, махнул рукой. «Эх, пусть будет по-старому!» – подумал он и велел жене накрывать на стол.

Гости отказались от ужина и пожелали хозяевам спокойной ночи.

Когда отрядчики вскочили на коней, Сигуа тихо сказал хозяину:

– Молодец, что не сглупил, не рассказал Тория о ребятах. Хоть ничего опасного нет, все же предупреди их, чтобы вели себя еще осторожнее.

Слова Сигуа для Ованеса были законом, тем не менее Ованес не мог не волноваться. Он участвовал в каком-то явно опасном деле. Это было против его желания, но отказать Сигуа он не посмел. Если бы не Сигуа, кто знает, где был бы сейчас Ованес. Может быть, и в живых не остался. Ованес был тихим человеком, никогда не вмешивался в политику, никогда и в мыслях ничего не допускал против власти. Но однажды чуть не погиб вместе с семьей из-за ложного доноса.

Ованес и сейчас не знал, кто его предал. Знал только, что, если б не Сигуа, наверняка не сносить бы ему головы.

Хорошо запомнил Ованес то страшное утро, когда четыре вооруженных всадника ворвались к нему во двор. В дом входить не стали и потребовали сдать спрятанное оружие. Оружие! Да еще боевое! В семье Ованеса, кроме охотничьего дробовика, никогда никакого оружия не водилось. Гвардейцы не поверили. Один из них, как хорошо натасканная ищейка, подъехал прямо к дереву за домом, которое стояло в огороде особняком. Хозяина погнал перед собой. Ованесу показалось странным, что земля под деревом выглядела свежевскопанной. Он удивился. Разве мог он подумать, что здесь окажутся спрятанными две винтовки, четыре револьвера и несколько ящиков патронов? От ужаса Ованес не мог двинуться с места. «Откуда здесь все это?» – растерянно шептал он. Наверно, отрядчики провоцируют, хотят выманить деньги. Он не раз слышал о подобных хитростях гвардейцев. Пока Ованесу связывали руки и вели по дороге в Сухуми, он все думал, что от него хотят только денег. Но дело оказалось куда серьезнее. В Сухуми перед ним открыли ворота здания особого отряда, и он понял, что шутки здесь плохи.

Какие только обвинения не предъявляли ему! Вначале говорили, что он большевистский агент, а он даже слова такого не знал, потом, что он участник готовящегося вооруженного восстания, и еще бог знает что. Суть обвинения, видимо, никакого значения не имела, так как любое из них предусматривало высшую меру наказания.

Ованес в камере не ел, не пил и от восхода до захода солнца ждал смертного часа. И вот именно тогда, в самые страшные минуты его жизни, на помощь явился Сигуа.

Комендант обходил тюрьму и между прочим заглянул и в камеру Данелянца. Долго смотрел он на заключенного, который, понурившись, сидел в углу. «А ты чего здесь?» – спросил он наконец, глядя на измятое его лицо, протянул руку, помог встать.

– Не Ованес ли ты, владелец плантации?

– Да, это я, – Ованес всхлипнул и поднял глаза на вошедшего. Долго всматривался в него, но не узнал. Этого человека он никогда не видел.

– Отчего у тебя лицо опухло и почернело? – спросил комендант.

– Каждую ночь избивают: сознайся, мол, что ты большевик.

– Избивают? – Сигуа вышел из камеры и хлопнул за собой дверью.

Поздно ночью заключенного повели наверх, на допрос. Он ждал привычных вопросов, после которых по спине и пяткам гуляет кнут, скрученный из бычьей кожи. Но его ввели в кабинет человека, который приходил к нему сегодня.

– Мне жаль тебя. Спасайся из этого ада, чего бы тебе это ни стоило! – сказал Сигуа.

– Возьмите все, что у меня есть, только освободите, – ответил Ованес, но Сигуа усмехнулся.

– Нет, – сказал он, – деньги – деньгами, главное же нужно доказать властям, что ты преданный им человек.

– Что это? – Ованес испуганно смотрел на лист бумаги.

– Ничего особенного. Подпиши, а об остальном я позабочусь. Тогда скоро будешь спать в своей мягкой постели, – сказал Сигуа.

– Я ни в чем не виновен. Я никогда не был изменником.

– Как хочешь. Не жалеешь семью – не подписывай.

Ованес подписал.

Его перевели в больницу. Некоторое время лечили и отпустили домой. А потом Сигуа навестил его и подробно разъяснил, какую службу он должен будет нести. Нужно было каждый месяц докладывать особому отряду о настроениях местного населения, о происшествиях.

Может быть, все это заранее было задумано. Может, Сигуа не случайно пришел к нему, в камеру, а был подослан? – подумал однажды Ованес, но потом решил: сам пришел или прислали, все равно. Главное – помог, спас. И всю жизнь он будет благодарен Сигуа.

Чем больше проходило времени, тем больше доверяли они друг другу. Комендант стал в семье Ованеса своим человеком.

Тайные поручения до смерти пугали Ованеса, но он старался, как мог. Богом, верой клянусь, не хотел я... заставили, – думал он иногда, оправдываясь перед самим собой.

...На утро хозяин предупредил Васю и Митю, чтоб они были еще осторожнее. Перевел на участок у лесной опушки, подальше от проезжей дороги.

Парамзима строго-настрого приказала Марии не отлучаться со двора.

Раскинувшееся на сколько хватало глаз море мерно вздымалось и опускалось, будто дышало. Солнце медленно катилось к горизонту. С запада дул теплый ветерок. Возвышенность, начинающаяся у плантации Данелянца, опускалась к маленькому морскому заливу и упиралась в зеленый холм, заросший деревьями и бамбуком.

Вдали виднелись маленькие парусники рыбаков. А еще дальше, на фоне чистого неба, словно темное облако, плыл корабль, оставляя на блестящем розовом горизонте клубы дыма. Измученные жарой чайки лениво плескались у берега.

Тропку, ведущую на холм, трудно было отыскать. Лишь изредка сюда взбирались любопытные дети или поднимались крестьяне в поисках потерявшейся козы.

Привлеченная сюда безлюдностью и красотой, на холме под ивой сидела Мария. Сидела одна, задумавшись. Разве могла она предположить когда-нибудь, что окажется в чужой стране, что будет таиться и скрываться? Замучили отца, и еще эта ужасная встреча с Тория. И как сейчас вырваться, спастись, выручить ребят? Конечно, есть на свете добрые люди. Они бескорыстно помогают им. Ах, если бы не был ранен этот удивительный человек, шкипер Дата!.. Если бы он был рядом! С ней тогда не случилось бы ничего дурного. Будто и сейчас слышит она его голос, а закроет глаза – вот он, тут, большой, красивый, с добрыми и веселыми глазами.

Мария посмотрела на море. Увидела: из воды выскочил дельфин, мелькнул в воздухе и скрылся в глубине.

– Если выпрыгнешь еще раз, добрый дельфин, встречусь с Дата! – улыбаясь, прошептала Мария.

И дельфин снова выпрыгнул, изогнувшись в кольцо.

На ветку ивы слетел дрозд.

Марии стало весело.

За ее спиной хрустнула ветка. Она оглянулась и испуганно вскочила. Рядом с ней стоял Ваган и пристально смотрел на нее. Мария недовольно нахмурилась.

– Что вам надо? – резко спросила она, но искренняя улыбка Вагана обезоружила ее. Она и сама невольно улыбнулась в ответ, поняла, что хозяйский сын не сделает ей ничего плохого.

– Это вы, Мария? – смущенно сказал Ваган и уставился на сухую траву у себя под ногами.

– Да, я. Как вы здесь оказались?

Она стояла, держась за ветку ивы, трепетавшую на ветру.

– Я... Я люблю посидеть здесь иногда. Здесь хорошо думается... – Ваган простодушно улыбнулся. Мария села на пенек. Присел у куста ежевики и Ваган. Мария вздохнула, понурилась, улыбка исчезла с ее лица.

Ваган понял, что ее что-то беспокоит.

– Знаете, что? Я вам друг, доверьтесь мне.

Мария с удивлением посмотрела на своего неожиданного доброжелателя. В его серьезных глазах она увидела искренность и сочувствие.

– Я знаю, что вы живете у нас не по своей доброй воле. Может быть, я могу помочь вам?