Текст книги "Потопленная «Чайка»"

Автор книги: Ордэ Дгебуадзе

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 27 страниц)

Председатель подошел к нам, сел в кресло напротив.

– Расскажите подробно, что за обстоятельства.

Начальник пересказал все, что услышал от меня в машине. Председатель ЦИКа встал, засунул руки в карманы и улыбнулся.

– Если так, беспокоиться нечего. Только, кажется, оправдывается одно мое подозрение. Знаете, какое? – Он снова подошел к круглому столику, отпил из стакана и вернулся к нам. – Года два назад в нашем представительстве в Москве мне рассказали, что один француз, любитель церковной живописи, заинтересовался нашим древним искусством и выразил желание повидаться со мной. Я дал согласие. В назначенный час в постпредство заявился маленький старичок, очень вежливый и предупредительный. Мы долго беседовали. Оказалось, что он прекрасно разбирается в древней живописи России и Грузии. Он мне сообщил свою теорию о том, что памятники национального искусства должны быть вынесены на мировую арену. Француз поразил меня знанием истории нашей республики. Правду говоря, я стал даже сомневаться в его французском происхождении. «Мы, французские исследователи, – говорил он, – заинтересованы в изучении грузинских памятников старины, потому что ваша древняя страна богата превосходными образцами древнего зодчества и церковной живописи». Он с отличным знанием дела говорил о Светицховели, о храмах Баграта, Гелати и других гениальных образцах искусства наших предков. А потом – под конец – завел речь о Сионском соборе. Этот иностранец знал многое такое, что не всякий из нас слыхал. Ему известно, например, что сооружение Сионского собора было приурочено к перенесению столицы из Мцхета в Тбилиси. Меня поражала точность и глубина его знаний. Он назвал мне дату постройки храма – вторую половину шестого века, указал, кто из завоевателей и в каком году разрушил Тбилиси и осквернил этот храм. Потом он стал перечислять все достопримечательности Сиони – прямо как по путеводителю – и отметил, как будто между прочим: «Там, мол, хранится один из наиболее блестящих образцов раннехристианской культурной живописи». – Председатель посмотрел в потолок, словно припоминая в точности слова француза, и закончил: – Я его спросил, что он имеет в виду, и он ответил: Марткопская икона Спаса, относящаяся к шестому веку.

Начальник то и дело многозначительно поглядывал на меня. Я понял, что он готов причислить этого француза к подозреваемым лицам. А внутренний голос снова заговорил во мне: «Может быть, это преступление исходит из тех стран, где охотники за ценностями, ставшими национальным достоянием, чувствуют себя спокойно и привольно».

– Кроме этого, мы говорили еще о многих вещах, – продолжал председатель, – но в данном случае все это для вас интереса не представляет. В конце беседы он попросил у меня разрешения приехать для осмотра и изучения памятников грузинской культуры. Я, конечно, пригласил его и обещал всяческое содействие. Однако меня напоследок заставили насторожиться слова француза. В самом конце он мимоходом заметил:

– Слышал я, что народ у вас отвернулся от бога и церкви, не так ли?

– Большинство людей у нас не верит в бога, но никто не мешает верующим посещать церкви, – говорю я.

– Но таких очень немного, не так ли?

– Да, таких меньшинство.

– Значит, церковные иконы не представляют для вас особой ценности.

Я почуял подвох и промолчал.

– В таком случае мы могли бы приобрести кое-какие иконы, которыми у нас многие интересуются...

– Кто это – «мы»? – спрашиваю я. – И вообще, что вас конкретно интересует?

– Мы – это руководители музеев, любители древностей. Что же касается самих предметов древности, то важно принципиальное согласие, а о деталях можно договориться позже.

Ну, естественно, тут я уже не выдержал и говорю ему:

– Историю нашей страны вы изучили довольно хорошо, но вот о ее настоящем не имеете никакого представления. Мы бережем памятники старины – церковные они или светские – как зеницу ока. И не делаем национальное достояние предметом купли-продажи!

Расстались мы с ним холодно, и с тех пор я что-то не слышал, чтобы он попытался осуществить свое намерение приехать к нам.

Председатель взволнованно ходил по кабинету. Потом подошел к нам. Начальник быстро поднялся с кресла, я тоже. Председатель крепко пожал нам руки и сказал на прощание:

– Упоминание Марткопской иконы в вашей докладной заставило меня вспомнить эту не очень приятную беседу. Не имеет ли похищение какой-либо связи с этим старым французом – любителем чужого добра? Может, так, а может, и нет. Во всяком случае, единомышленников у него там немало... Ну, желаю удачи!

Мой рабочий кабинет был открыт настежь. Старший оперуполномоченный Владимир Пиртахия с озабоченным видом ходил из угла в угол.

– Слава богу! Я готов был на стену лезть от нетерпения! – воскликнул он, увидев меня, и вздохнул с облегчением.

Я понял, что он хочет сообщить мне что-то чрезвычайно важное. Повесив на вешалку фуражку и пальто, я сел за свой письменный стол и приготовился слушать. В глубине души меня мучили сомнения: мы там, у председателя ЦИКа, наобещали бог знает что, преступник, по нашим уверениям, был чуть ли не у нас в руках. А так ли все просто? Вдруг все наши подозрения ошибочны? Вдруг мы идем по ложному следу?

– Что случилось? Есть новости? – спросил я у Пиртахия, который смотрел на меня, словно видел первый раз в жизни. Видно, его удивила моя необычная невнимательность и рассеянность в такой момент. У него важное донесение, а я молча размышляю о чем-то своем! Было от чего удивиться.

– В цирковом хоре обнаружен четырехпалый мужчина.

Эта короткая фраза сразу вернула меня в рабочую обстановку. Как будто меня окатили холодной водой, и я тотчас же пришел в себя. Все посторонние, не относящиеся к делу рассуждения отошли в сторону, осталась одна мысль, одно стремление. Перед моими глазами была лишь рука преступника с четырьмя растопыренными пальцами.

– Дальше! – воскликнул я, подбегая к Пиртахия.

– Кондуктор был прав. Он действительно оказался певцом из хора. – Оперуполномоченный сел, достал из кармана коробку папирос и спокойно сказал: – В десять часов они вышли из дома...

– Кто – они? Из какого дома? – прервал я его. Владимир, видно, только сейчас вспомнил, что я ничего не знаю о последних результатах розыска.

– Ах, да! – Он виновато улыбнулся и пояснил: – Я ведь еще не говорил: тот певец со своим дружком-верзилой проживают, как мы выяснили, по улице Орджоникидзе, дом 86.

– Вы не ошибаетесь? Это именно те, кого мы ищем?

– Именно те! Мои ребята даже ухитрились обследовать его гардероб. Нашли плащ, тот самый, о котором нам говорили, – двусторонний, с черной подкладкой, блестит, как спинка таракана.

Пиртахия привстал, собираясь уходить, но я снова усадил его и заставил рассказать все сначала, со всеми подробностями.

Владимир Пиртахия был одним из самых любимых моих сотрудников. Он пришел на следственную работу из армии. Его как-то сразу же все полюбили – этот плотный, крепко сбитый парень отличался дисциплинированностью, энергией и исполнительностью. Я испытал его в деле, когда нам пришлось столкнуться лицом к лицу с вооруженной бандой. Пиртахия случайно оказался в моей группе. Он проявил тогда мужество и хладнокровие, особенно поразительное у новичка в нашем деле. Вскоре после этого задания мне удалось добиться его перевода в мою группу, и с тех пор я привык всегда видеть рядом с собой этого энергичного, остроумного и жизнерадостного человека.

– А как насчет пальца?

– На правой руке не хватает одного пальца.

– Как вам удалось выяснить все это так скоро?

– Ничего особенного! Адрес мы разузнали в филармонии. Один из наших под видом электромонтера зашел в указанный дом – там выключили свет, и он взялся проверить проводку. В комнате, на вешалке, увидел тот самый плащ. Вот и все.

– Молодцы ребята! А дальше?

– Дальше... – Пиртахия рассказал без передышки, как им удалось увидеть четырехпалого и его напарника. Как видно, именно этот, второй преступник, и закрыл задвижку дверей храма и снял икону со стены. Его зовут Сергей Стась, четырехпалого – Борис Саидов. Что касается третьего, который стоял на улице, личность его пока не установлена.

По словам «электромонтера», Саидов и Стась выглядели очень усталыми, покрасневшие глаза свидетельствовали о бессонной ночи. В десять часов они вышли из дому и, пройдя по Вокзальной улице на Плехановский проспект, направились в сторону улицы Жореса. Стась держал в руках маленький чемоданчик, какой носят обычно спортсмены. Чемоданчик обтягивал белый матерчатый чехол, на котором красными нитками был вышит орел с распростертыми крыльями.

– Стась и Саидов вошли в дом номер 114 по Плехановскому проспекту, квартира 4. – Во время своего доклада Пиртахия то и дело заглядывал в папку, где были собраны отчеты всех оперработников, ведших слежку. – Два дружка оставались в этом доме недолго. Когда вышли, чемодана с ними уже не было. Один из наших сотрудников незаметно приблизился к подозреваемым настолько, что смог расслышать их слова. – Пиртахия достал из папки листок бумажки и стал читать:

– По московскому времени? – спросил Стась.

– Да, в шесть часов по московскому времени. Только ко мне не подходи, – ответил Саидов.

Они зашли на почту. На втором этаже Саидов передал в окошко заранее заполненный телеграфный бланк.

– Текст? – спросил я нетерпеливо. Владимир достал из папки другой листок.

«Харьков Главпочтамт До востребования

Бернарду Кавриге

Выехала двадцать третьего Встречай

Надежда».

– Выйдя из почты, они вернулись домой, – завершил свой доклад Владимир, завязал шнурочки на папке и положил ее мне на стол.

– Всё? – спросил я, но даже не стал дожидаться ответа. Все было ясно. Сейчас надо продумать все детали услышанного и наметить план действий. Что мог означать, например, орел на чехле чемодана? Я задумался.

Пиртахия долго ждал, не прерывая моих мыслей. Увидев, что я с облегчением вздохнул, он указал на папку:

– Там описание их внешности и особых примет...

– Установили наблюдение за домом 114 по проспекту Плеханова? Узнали, кто живет в четвертой квартире?

– Будьте спокойны, все сделано.

Я раскрыл папку и стал читать описание внешних примет подозреваемых:

«Борис Саидов. Среднего роста. Плотный. Круглое смуглое лицо. Коротко подстриженные, черные как уголь усы. Черные беспокойные глаза. Тонкий удлиненный нос. Губы полные, слегка раздвоенные посередине. Волосы – курчавые, спадают на лоб до бровей. Говорит густым низким голосом. Возраст – около 30 лет. Одет в черный костюм, черное драповое пальто, белую сорочку, под пальто – красное в белую горошину кашне. На голове – черная кепка... С правой руки не снимает коричневую кожаную перчатку – должно быть, потому, что на этой руке не хватает среднего пальца.

Сергей Стась. Высокий. Слегка сутулится. Плечи и грудная клетка узкие. Длинное лицо с густыми усами, прикрывающими верхнюю губу. Глаза – большие, голубые. Нос – орлиный. Говорит тихим тонким голосом. В противоположность Борису Саидову, который оставляет впечатление смелого, решительного человека, Стася отличает чрезмерная осторожность, пугливость, молчаливость. Часто оглядывается по сторонам, всматривается в прохожих. По возрасту – примерно ровесник Саидова. Одет так же, с той разницей, что на голове у него – серая кепка, сорочка – синяя, на шее черное кашне».

– Мне интересно твое мнение – напали мы на след подлинных преступников или нет? – спросил я.

Пиртахия удивленно посмотрел на меня и, не задумываясь, ответил:

– Конечно. Они от нас не уйдут. Да и икона тоже.

– Ты так думаешь?

– Я в этом уверен. Мне чутье подсказывает, что икона в том маленьком чемоданчике, который они таскают с собой. А орел на чехле – условный знак для встречи на харьковском вокзале с Бернардом Кавригой.

– Значит, Бернард и Надежда не знакомы друг с другом?

– Мне кажется, не должны быть. Иначе зачем эти елочные украшения на чемодане?

– На чемодане с иконой богородицы? – переспросил я.

– Точно, – решительно отрезал Пиртахия.

У нас это было своеобразным методом: подтверждение своих предположений и их всесторонняя проверка путем подобного взаимного «допроса». Я снова прошелся мысленно по всей цепи логических заключений и в конце сказал:

– Коли так, надо торопиться! Как только наша мнимая «Надежда», – я убежден, что это вымышленное имя, так же как и Бернард Каврига, – покажется на улице с чемоданом, ее надо задержать. А потом – и тех двоих!

Владимир улыбнулся:

– Хочется поскорее разделаться с этим делом? Хорошо, если бы так, но...

– Что еще?

– Мы имеем дело с бандой профессиональных преступников и, как выясняется, – с широко разветвленной. Не лучше ли пройти по следу до конца, узнать, куда он ведет, может быть даже, – проследить цепочку и за пределами нашей страны? Ведь нашему «доморощенному» бандиту икона вообще-то без надобности! Последуем по ниточке за Надеждой до Харькова, а дальше нас поведет таинственный Каврига. Клубок надо распутать.

– Скажи-ка мне, мой Шерлок Холмс, кто, по-твоему, эта Надежда?

– Думаю, что скорее всего – та самая женщина, которая так горячо замаливала в храме свои грехи.

Я хлопнул Владимира по плечу и воскликнул:

– Я тоже так думаю. Мы оба ошибаться не можем.

– Я бы сказал осторожнее, – поправил меня Пиртахия: – Возможность такой двойной ошибки маловероятна.

Схватив папку с надписью «Дело о похищении иконы богородицы из Сионского собора», я направился к двери.

– Куда ты? – спросил оперуполномоченный.

– Доложу начальнику. А ты разыщи Антису. Пусть к шести часам будет на вокзале возле московского поезда и опознает ту женщину.

– А вдруг они заметят Антису на вокзале?

– Это уже твоя забота. Наряди ее в другое платье... И поручи кому-нибудь из наших все время быть рядом с ней.

– Монахиням, кажется, по обету нельзя надевать мирское платье? – продолжал сомневаться Пиртахия.

– Вижу, ты стал разбираться в монашеских законах! Уговори, убеди, объясни. Скажи, что это необходимо для вызволения богородицы из рук неверных, что это не грех... Словом, разбейся, но приказ выполни. – Я пошел к начальнику, а Пиртахия, вздохнув, направился к гардеробу.

...До отхода поезда остается минут сорок. Я и Пиртахия прогуливаемся по перрону. На Владимире – синий костюм, модное светло-коричневое пальто и серая шляпа. Я одет более строго – по возрасту! – черный костюм, черное пальто, черная кепка. Мы отправляемся в Харьков, вслед за орлом с распростертыми крыльями. Начальник поезда, которого мы посвятили в курс дела, обещал устроить меня в одно купе с «Надеждой». С нее нельзя спускать глаз ни на минуту. К тому же неплохо познакомиться с ней, узнать, что это за человек.

Сообщение о нашей операции уже передали в Харьков. Там нас должны встречать на вокзале товарищи, которые возьмут на себя дальнейшую заботу о «Надежде». Они узнают нас с Владимиром по светлым кожаным перчаткам. В Тбилиси остальные участники нашей группы установят постоянную слежку за Стасем и Саидовым. Однако до моего возвращения их должны были оставить на свободе...

Уголком глаза я заметил, что в многолюдной толпе на перроне появилась Антиса. В нарядном, суживающемся книзу платье, она ступала с трудом, как стреноженная лошадь. Ей явно непривычен был весь этот наряд – туфли на высоких каблуках, дорогой полушубок, шляпка с павлиньим пером... Монахиня выглядела смущенной и несчастной. Рядом с ней шагал наш сотрудник Катамадзе, человек пожилой и солидный. Я улыбнулся, увидев, что в толстом стеганом пальто и каракулевой шапке он чувствовал себя не лучше монахини. Достойная пара прошествовала мимо нас и стала чуть поодаль. Пока все шло по намеченному плану.

Ко мне подошел работник нашего сектора, поздоровался и громко сказал:

– Будьте добры, передайте, пожалуйста, это моему брату. Тут я посылаю немного денег.

Он протянул мне запечатанный конверт, в котором, как я знал, должны были быть уточненные сведения о «Надежде». Ребята моей группы спешно собирали все, что можно, чтобы успеть до нашего отъезда.

«А вот и они», – подал мне знак стоящий в стороне Пиртахия, показывая глазами на двух мужчин, которые молча шли рядом по перрону. Я сразу узнал по точным описаниям наших работников Саидова и Стася.

«Пора бы и даме появиться», – подумал я. Как раз в это время, будто угадав мои мысли, Пиртахия отвернул рукав пальто и посмотрел на часы. До отхода поезда оставалось пятнадцать минут.

И так же одновременно мы увидели, как из двери вокзального ресторана на перрон вышла женщина с большим чемоданом в одной руке и маленьким спортивным чемоданчиком – в другой. Белый чехол, красный орел, – констатировал я. – «Надежда».

Я видел, как Антиса торопливо направилась к ней и, проходя мимо, еле заметно кивнула головой. Женщина не обратила на монахиню никакого внимания. Она направилась прямо к международному вагону, быстро поднялась и лишь тогда обернулась к стоящим на перроне сообщникам. Саидов удовлетворенно улыбнулся, но женщина так же, не произнеся ни слова, не подав ни одного знака, скрылась в вагоне...

Я поспешил вдогонку за Антисой – в перронной суете моя торопливость не могла вызвать подозрений. Монахиня глянула на меня покрасневшими глазами и снова кивнула головой. Да, это она.

Когда я поднялся в вагон, Пиртахия уже стоял в коридоре и с беззаботным видом смотрел на перрон. Я остановился неподалеку от него и вскрыл конверт, пересланный мне из угрозыска. Вот что я прочел:

«Женщина, известная нам под именем «Надежда», на самом деле Раиса Миндиашвили. Близкие называют ее также Еленой. Ее отец – Федор Ильич Миндиашвили – рос и воспитывался у известного дрессировщика лошадей Никитина. Он перенял искусство своего учителя. Лет десять назад он стал выступать на арене цирка самостоятельно. Но вскоре заболел воспалением легких и скончался в Свердловске. Елена осталась без отца в возрасте шестнадцати лет. И тогда же ее мать – Ирина Прокофьевна Рехвиашвили – выдала девушку замуж за некоего Петра Таманова. Елена прожила с Тамановым пять лет, пока однажды он не исчез бесследно. С тех пор, вот уже пять лет Раиса-Елена с матерью безвыездно проживают в Тбилиси. Ни мать, ни дочь нигде не работают, однако живут в достатке и нужды не испытывают».

По этой записке видно было, что сведения собирали второпях, не успели их систематизировать, проанализировать. Но для меня и этого было достаточно.

В тесном коридоре показался начальник поезда. Протискиваясь мимо меня, он дал мне знак следовать за собой. Мы зашли в купе, где стояла у окна Елена и, не отрываясь, глядела на перрон. Она даже не оглянулась. Я забросил свой чемодан на верхнюю полку, повесил пальто и шапку на вешалку. Усевшись в уголок возле двери, закурил папиросу. Но женщина не обращала на меня никакого внимания.

Поезд дрогнул, дернулся и медленно отошел от вокзала. Я вышел из купе и стал напротив открытой двери, наблюдая за женщиной. Постепенно набирая скорость, поезд приближался к Дидубе, но Елена все стояла неподвижно, прижавшись лбом к оконной раме. Скорый поезд, не останавливаясь, простучал по скрещению рельсов на станции Дидубе и несколько раз отрывисто прогудел. Елена обернулась, словно ожидала этого сигнала.

На нижней скамье лежали два чемодана, снизу – большой, сверху – маленький, с орлом на чехле.

Я с интересом стал всматриваться в лицо женщины, но тотчас же заставил себя отвернуться, чтобы она не почувствовала моего пристального внимания. Но очень трудно оказалось оторвать взгляд от ее огромных синих глаз. Перехватив мой взгляд, она скромно потупилась, опустила ресницы. Теперь уже я разглядывал ее без стеснения, стараясь запомнить каждую черту. Черные волосы густой волной ниспадали на лоб, окаймляя белое, чуть удлиненное лицо.

Не поднимая глаз, она отерла ладонью щеку, потом решительным движением скинула пальто и небрежно бросила на чемоданы. Моему взору открылся высокий стройный стан, высокую шею прикрывал тяжелый узел косы.

Я зашел в купе и сел на скамеечку возле окна. Женщина стала устраиваться на нижней полке.

В дверь нашего купе заглянул Пиртахия – беззаботный, улыбающийся, в общем – простецкий парень, душа нараспашку.

– Ого, князь, однако вы устроились с удобствами, – пробасил он и засмеялся своей шутке. Я искренне обрадовался его появлению – молчание становилось тягостным, а я все не мог найти повода для разговора. Владимир же отлично чувствовал себя в своей новой роли и вел себя естественно и непринужденно.

Елена недовольно взглянула на непрошеного гостя. Но Владимир, не обращая никакого внимания на ее недовольство, вошел в купе и по-хозяйски расположился на полке. Елена демонстративно отвернулась и стала смотреть в окно.

– Я не виноват, что происхожу от князей! – ответил я и стал придумывать, как бы более или менее уместно упомянуть о фамилии Миндиашвили, которую я решил взять на это время. Владимир и здесь вполне естественно подыграл мне:

– Уж в этом-то деле вам со мной не советую тягаться, дорогой. Я написал книгу по генеалогии грузинских фамилий...

– Неужели? – совершенно искренне удивился я. Меня каждый раз поражала способность Пиртахия находить какие-то неожиданные и остроумные ходы. Услышав, что имеет дело с представителем столь редкой научной специальности, наша попутчица несомненно должна была заинтересоваться разговором.

– Итак, историю какой фамилии вы желаете услышать? – тоном заправского лектора спросил Пиртахия.

– Расскажите о своей фамилии – Цхакая.

– Мой покойный дед утверждал, что мы дворяне. Но ни один документ не может подтвердить этого. Сколько я ни искал, нигде не нашел, чтобы кто-либо из царей жаловал моим предкам это звание. Могу рассказать, если хотите, откуда возникло это убеждение у дедушки.

– Пожалуйста, – дорога дальняя, – согласился я, устраиваясь поудобнее.

Елена, как мне показалось, с любопытством прислушивалась к нашей беседе. Как видно, она примирилась с непрошеным вторжением незваного гостя.

– Итак, мы начинаем! – Владимир уселся рядом с женщиной. – В ту эпоху, когда сотни чающих удостоиться дворянства прибегали к различнейшим способам добиться своей цели, мой дед Мангария поступил просто и остроумно. Он представил документ, подтверждающий его дворянское звание. Это было письмецо мегрельского правителя Левана Пятого к имеретинскому царю. Леван писал: «Прошу переслать подаренного вами породистого мула через предъявителя сего, дворянина Цхакая». Письмо было скреплено подписью и печатью правителя.

– И все?

– И все. Мой дед утверждал: если бы Цхакая не были дворянами – правитель не мог бы написать этого. И подал прошение.

– Как же сохранилась эта пустячная записка столько времени? – удивился я.

– Ну, это уже не наше дело, – хитро улыбнулся Пиртахия. – Но, между нами говоря, не так трудно было обвести царя вокруг пальца. Документик-то, – Владимир с таинственным видом зашептал, – составлен был у нас в селе писарем Соломоном Ашордиа.

Я от души рассмеялся. Елена повернулась к нам, не сдерживая улыбки. Она свободно вступила в разговор:

– Так вы, значит, дворянин ашордиевского происхождения? – Женщина улыбнулась.

– Точно! – коротко ответил Владимир и снова повернулся ко мне. Женщина, очевидно, не привыкла, чтобы к ее красоте проявлялось такое равнодушие, и с любопытством посмотрела на Владимира. Я же, делая вид, что ничуть не интересуюсь происходящим, закурил папиросу и, между прочим, спросил:

– Теперь послушаем рассказ о моих предках.

– Ваш предок Миндиа спустился с гор, спасаясь от своего господина Звиада, и пристроился в долине к какому-то князьку. Новый хозяин взял его к себе конюхом. Миндиа, в страхе перед прежним господином, до самой смерти скрывал свою настоящую фамилию. И потому весь род получил прозвище по своему основателю – Миндиашвили. Так говорит предание...

Я краем глаза наблюдал за Еленой. Услышав фамилию Миндиашвили, она широко открытыми глазами уставилась на меня, словно хотела что-то спросить. Но в последний момент сдержалась, глубоко вздохнула и тихо проговорила:

– Миндиашвили...

– Да, это моя фамилия, – сказал я и, засмеявшись, добавил: – Наш ученый утверждает, будто мой предок – беглый крестьянин, конюх! – Недоверчиво махнув рукой, я вышел из купе, словно вспомнив, что невежливо курить при даме...

По-моему, всю эту сцену мы с Владимиром разыграли очень удачно. Фамилию мы упомянули просто так, кстати, внимание женщины привлекли и даже разговорились с ней, причем по ее инициативе. Я слышал, как из купе доносился веселый голос Владимира и смех Елены – он продолжал развлекать ее веселыми историями, которых у него в запасе было множество. Потом мы с ним пошли в вагон-ресторан поужинать. В общем, я вернулся в купе уже часам к двенадцати.

Я осторожно отодвинул тяжелую дверь купе. Под потолком тускло синел ночник. Женщина уже улеглась. Несмотря на полутьму и на то, что ее лицо скрывала густая тень от верхней полки, я увидел: она не спала, глаза ее были широко открыты. Большой чемодан был закинут наверх, на багажную полку. А чемодан с орлом Елена положила под голову.

Я скинул пиджак. Елена кашлянула. Я удивленно взглянул на нее, словно только сейчас заметив, что она не спит.

– Я разбудил вас? – встревоженно спросил я.

– Нет, нет, я не спала. Вы много выпили?

– Одну каплю. Я вообще не большой поклонник этого дела, – ответил я, развязывая галстук. – Наверно, вы боялись заснуть при открытых дверях, – сказал я, хотя в глубине души был уверен: единственное, что ей мешало сейчас спать, – это моя фамилия.

– Нет, нет, что вы! Я просто ждала вас... Хотела спросить: вы откуда, из каких Миндиашвили? – Елена улыбнулась. Но я не мог понять, что означала эта улыбка: искреннюю радость, или же женщина маскировала ею пробудившееся подозрение. На всякий случай я предпочел уклониться от ответа.

– И только из-за этого вы не спали до полуночи? – расхохотался я с видом человека, разгадавшего, что над ним подшучивают.

– Не удивляйтесь, ради бога, – забеспокоилась Елена, приподнимаясь. Рукой она стягивала на шее ворот полосатой темно-вишневой пижамы, которая так красиво контрастировала в полутьме с ее белым лицом. – Я очень интересуюсь всеми, кто носит эту фамилию.

– Чем заслужил род Миндиашвили ваше благосклонное внимание? – засмеявшись, спросил я.

– Я сама – Миндиашвили, – ответила она, словно хотела сказать: «Теперь-то вы понимаете, почему я интересовалась вами, почему ждала и не засыпала».

– Миндиашвили? – поразился я.

– Вот видите – мы однофамильцы, может быть, даже и родственники...

Я включил настольную лампу. Женщина зажмурилась от внезапного света.

– Вы из какого села? Как звали отца? – расспрашивал я с видимым нетерпением.

– Может быть, вы слышали когда-нибудь о таком добром и честном человеке по имени Федор Ильич Миндиашвили?

Я решил, что пришло время воспользоваться полученными мною сведениями:

– Федор Ильич? Дрессировщик лошадей? Тот, что умер в Свердловске?!

Елена села на своей полке, укутавшись в одеяло. Она молчала и не шевелилась. Я подсел к ней и продолжал:

– Так, значит, вы дочка Ирины Прокофьевны?

– Вы знали отца и мать? – тихо проговорила Елена с таким чувством, что я, на мгновение позабыв о следственном задании, искренне пожалел ее.

– Знал?! Ну, конечно же, знал. Ваш отец был очень близок нашей семье. Когда он работал ассистентом у Никитина, мы жили в Москве... Он часто захаживал к нам. Иногда вместе с Ириной Прокофьевной. Если мне не изменяет память, даже вы бывали у нас совсем еще маленькой девчушкой.

– Значит, мы родственники...

– Наши отцы – я помню это совершенно точно – были двоюродными братьями, – убежденно сказал я.

– Боже мой! – тихо воскликнула женщина. Лицо ее светилось радостью, но уже через мгновение туман набежал на него и только улыбка оставалась на губах. Вот уже краска отлила и от губ. Освещенная светом ночника, Елена казалась бледной, как привидение.

– Как мама? Она еще жива? Где вы сейчас живете? – забросал я ее вопросами.

– Ничего... Мама хорошо... Мы живем в Тбилиси. Одни, совсем одни. Без друзей, без родственников. – Елена отвечала отрывисто, рассеянно, думая о чем-то другом. Она снова легла на подушку, так осторожно, будто боялась потревожить свежую рану. – Эх, если бы мы все время были вместе, не расставались... – Она хотела еще что-то добавить, но так и не сказала ничего. После долгого молчания она снова взглянула на меня: —Прости, но я так и не знаю твоего имени.

Первая часть задуманного мною плана блестяще удалась. Елена признала меня родственником и даже перешла на «ты».

– А я до сих пор помню, как мой отец говорил, что у Федора красавица дочка Елена, – усмехнулся я.

– Ты запомнил мое имя... – Голос женщины звучал тоскливо и грустно. Даже радостная встреча с родственником – а я не сомневался, что она окончательно признала меня родственником, – не заставила ее забыть о чем-то, что беспокоило и тревожило ее.

В ту ночь мы проговорили до утра.

Я представился ей как юрисконсульт «Тбилторга» и сказал, что направляюсь в Харьков по арбитражным делам с нашим кредитором «Харьковторгом». Я рассказал новой «родственнице» о своей жизни, упомянул о таких подробностях, о которых говорят только с близкими людьми.

Елена постепенно прониклась ко мне доверием. Она поведала о своем горьком житье-бытье. Я не сомневался в искренности ее рассказа до того момента, пока она не сказала, что ее муж Петр Таманов умер.

– И вот теперь мы с мамой совсем одни, никого у нас нет из близких... Эх, будь мы знакомы раньше, – она замолчала, повернувшись к окну.

– Когда умер Таманов?

– Пять лет назад, – ответила она, поколебавшись, и, очевидно, чтобы скрыть смущение, сама спросила: – А ты женат?

– Женат, – ответил я: – Сколько лет было твоему мужу, когда он умер?

– Двадцать пять.

– Двадцать пять!.. Такой молодой... Отчего же он умер?

– Ах, это было такое несчастье! Его убили. – Она вздохнула горько и повернулась лицом к стене.

– Убили? – воскликнул я удивленно. – Кто? Почему?

– Прошу, не спрашивай меня ни о чем. Только лучше бы и меня убили вместе с ним!

Паровоз отрывисто загудел, – видно, мы подъезжали к какой-то станции.

Перебирая в памяти все услышанное, я признавался себе в том, что и впрямь стал воспринимать эту женщину как близкую. Ее горести по-настоящему трогали меня. Наверное, та нотка искреннего страдания, которая слышалась в ее голосе, заставила меня увидеть в ней человека глубоко несчастного, которого еще можно вернуть к настоящей жизни.

За сегодняшние сутки нам удалось сделать больше, чем можно было ожидать. Если так пойдет дальше... Я молча завернулся в одеяло и уткнулся лицом в подушку.

На следующее утро я первым долгом зашел в купе проводника и на всякий случай заготовил себе удостоверение личности и командировочный бланк на имя Сандро Георгиевича Миндиашвили.