Текст книги "Потопленная «Чайка»"

Автор книги: Ордэ Дгебуадзе

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 27 страниц)

Глава восемнадцатая
ПОПАЛАСЬ ПТИЧКА В КЛЕТКУ

Начальнику особого отряда Тория нужно было проявить на новой должности не только способности, но и усердие. Возможностей для этого у него было больше чем достаточно, только успевай разворачиваться. Среди населения росло недовольство. Даже жители, сторонившиеся политики, роптали, доведенные меньшевиками до крайности. Измена революционной России, сотрудничество с белыми генералами, борющимися против Советской власти, постоянные раздоры с соседними народами, нескончаемые экзекуции почти в каждом уголке республики – все это вызывало раздражение и возмущение.

Хотя меньшевики не могли снабдить белых генералов военным обмундированием и продуктами, помощь, которую они оказывали врагам революции, была весьма существенной. Кубанским белогвардейцам через территорию Грузии отправлялись керосин, пушки, винтовки и снаряды, завезенные еще в царское время на русско-турецкий фронт. Представитель белого генерала Деникина проводил в Грузии мобилизацию: бывших офицеров царской армии посылали на Кубань и Северный Кавказ. С молчаливого согласия англичан, хозяйничавших в Грузии, он самовольно передавал деникинскому правительству заключенных большевиков.

На народное движение меньшевистское правительство отвечало террором, но задавить его не могло. Много крестьян, участников восстания, бежало в лес. После первого поражения большевистские организации ушли в подполье, законспирировались и стали почти неуловимыми.

...Особый отряд не отдыхал ни днем, ни ночью. Новый начальник Тория редко спал в своей постели. С оружием в руках носился по заподозренным в симпатиях к большевикам деревням и чинил расправу.

– Еще немного – и раздавим большевиков. Наш враг будет скоро предан земле, и тогда... счастье грузинского народа обеспечено!

– Каждый грузин должен не жалеть себя ради будущего... Все личное сейчас должно быть позабыто!

Тория верил, что большевики будут разгромлены в России. Ждал, меняя изорванные от усердной работы плетки. Но своим личным счастьем и благополучием поступаться не желал. Он не мог забыть Марию Сабуру, во сне и наяву она стояла перед его глазами.

Обманутый в своих надеждах, он много раз пытался вырвать любовь из своего сердца. Но все старания были напрасны – сердце не подчинялось разуму. По его указанию Арачемия внес в агентурное дело «Потопленная «Чайка» такие сведения, что жизнь Дата повисла на волоске, а Мария и ее друзья были объявлены опаснейшими шпионами красных. Велся усиленный поиск. Агентурная сеть особого отряда пришла в движение.

Скоро все уездные и городские отделения включились в поиски «шпионов, засланных красными».

Многие села Абхазии обшарил Арачемия, но беглецов будто земля поглотила, их никто не видел, они исчезли. «Продолжать искать их на территории Абхазии было бы напрасной тратой времени», – заключил следователь, и начальник с ним согласился.

Теперь у Арачемия наполовину уменьшилось работы, и он с удвоенным рвением взялся за дело Дата и его матросов. Раз уж группа Марии ускользнула из рук, то дело Дата Букия он хотел провернуть так, чтобы слава о нем – Арачемия – дошла до Тбилиси.

Всех матросов, кроме Дата, он допросил уже по несколько раз. Пытался поймать их на чем-нибудь даже незначительном, хотя бы на одном неосторожном слове. Но как ни старался, с какой стороны ни подходил к ним, – напрасно. Матросы показывали одно и то же. Опытный особоотрядчик скоро понял, что матросы не шпионы, что они прорвались сквозь огонь гражданской войны и вернулись на родину. Может быть, Мария и ее друзья были случайными их спутниками? Может быть, Тория преследует их не из политических соображений, а руководствуется какими-нибудь личными интересами?

Оставалось вызвать на допрос шкипера. Ловкий следователь держал себя при первой встрече с Дата сочувственно, говорил вежливо, внимательно слушал. Со стороны могло показаться, что беседуют хорошо расположенные друг к другу люди.

Арачемия понравился шкипер, его прямота, мужественная непоколебимость, его детская наивность. Но личная симпатия нисколько не мешала ему вести следствие к намеченной цели.

Шкипер рассказал обо всем, что в действительности произошло с ним и с экипажем «Чайки».

– Что за законы у вас? Ехали на родину, а угодили за решетку! – громко возмущался Дата.

Арачемия сочувственно улыбнулся ему и сказал:

– Если все это так, тогда тебе не о чем беспокоиться.

После первого допроса Дата вернулся в камеру обнадеженный.

Арачемия хорошо знал, что такие богатыри, как Дата, часто бесхитростны и обмануть их ничего не стоит. И в то же время – он знал это из практики, – если такой человек заподозрит следователя в недобрых намерениях, он может замкнуться, и тогда из него не вырвешь и слова. Правда, для получения нужных сведений Арачемия не отказывался от применения силы. Но едва ли этот испытанный метод окажется тут действенным: крепкого, как кремень, Букия привычными способами не сломить. «Нет, силой тут не возьмешь», – пришел к выводу следователь.

Что же ему остается делать? Пожалуй, только одно. Найти среди матросов «Чайки» человека, которого можно будет вынудить дать нужные показания. Для этого требовалось изучить каждого из них в отдельности, определить их умственные способности, характер, выведать, какие у кого слабости, есть ли у кого из них за этими стенами близкие, дорогие люди. Нужно было примериться, как с кем себя вести, кому угрожать, а кому обещать помощь. И действовать сообразно с обстоятельствами.

И этот хитрый и ловкий человек, съевший, как говорится, в подобных делах собаку, не долго думая, остановил свой выбор на Титико Учана. У него был для этого повод. Агент по кличке Чиапандура сообщал из камеры: в заключении Учана очень сдал, пал духом, нервничает, не спит по ночам. Часто ругает матроса Гергеда, считает его виновником всех бед:

– Чем я виноват, что Гергеда ведет себя, как большевик, хвалит Ленина, а Букия вообще не признает никакой власти? Они виновны, а нас за решетку? Хоть бы неделю побыть на воле, на невесту поглядеть, а потом пропади все пропадом!

«Отказывается от картофельного и кукурузного отвара, тогда как другие заключенные ждут эту баланду, как манну небесную», – сообщалось также в агентурной сводке.

Лучшего Арачемия не мог и желать. Учана был так подавлен, так рвался на свободу, что следователю показалось – найти с ним общий язык будет нетрудно. Арачемия вызвал на допрос голодного, измученного бессонницей Учана.

Титико привели к следователю уже вторично. Впервые его допрашивали месяца два тому назад. Тогда он еще крепился и ничего компрометирующего о товарищах не говорил. Следователь сначала расспрашивал о Дата и о других матросах, потом попросил рассказать, какие у них были взаимоотношения с русскими большевиками, какие поручения красных они выполняли. Титико не сказал ничего такого, что могло бы повредить товарищам. Впрочем, тогда ему и в самом деле казались безобидными разговоры Гергеда или других матросов о большевиках, точно так же, как не придавал он особенного значения тому, что однажды на «Чайке» они вывезли из Анапы в маленькое село на берегу моря раненого большевика (ребята говорили, что он комиссар). Это было, когда на подступах к Туапсе шли горячие бои и город находился в руках белых. Что удивительного, что они помогли раненому человеку? И все-таки Титико, конечно, ничего этого следователю тогда не сказал.

Следователь ни на чем и не настаивал. Что показал заключенный, то и записал в протокол допроса. Только кивнул вдогонку – подумай, повспоминай. Вызову еще, и тогда скажешь всю правду.

И вот его вызвали снова.

Комната выглядит как-то необычно, зловеще. Все четыре окна и дверь затянуты черными, как деготь, шторами. Черная электролампа вытянула шею и смотрит на стол, будто какая-то неведомая болотная птица ищет головастиков. Блик света от нее падает на синюю стену чуть выше пола. На стене, над письменным столом висит единственная в комнате картина. Висит так, что все входящие волей-неволей должны смотреть на нее. К стволу дерева с обрезанными ветками привязан полуголый мужчина. На синем небе, над деревом, как куски ваты, разбросаны белые облака. С галереи кокетливо смотрят красивые женщины. Кругом весело болтают воины. Никто не смотрит на привязанного, никому нет дела до мучений человека. По телу мученика стекает кровь. Лицо отрешенное и спокойное. За что его мучают?

Под картиной написано: «Антонелло да Мессина. Святой Себастьян».

Титико закрыл глаза. И без картины тошно! Глубоко вздохнул, постарался собраться с силами. Открыл глаза, огляделся. Вокруг все черно. Даже следователь в темных очках. Почему? Первый раз он был без очков. Нужно иметь сердце из кремня, чтобы в такой обстановке не почувствовать себя несчастным. Да, сердце из кремня. Но где его взять, такое сердце? Вот на Дата такая обстановка не подействовала бы. Но ты-то кто в конце концов, Титико? На что ты годишься?

Арачемия глядел на арестанта. Титико даже подумал, что тот понимает его душевное состояние и жалеет его. Но когда Арачемия заговорил, Титико понял, что тому и дела нет до его душевных и физических мучений.

– Ты, – начал следователь резким голосом, – на первом допросе рассказывал мне сказки, и я, если ты помнишь, ничего тебе на это не сказал. Я думал, пусть на первых порах врет, а потом, когда сказки придут к концу, другого выхода не будет, начнет говорить правду. – Следователь поднялся из кресла и присел на угол стола. – Если память мне не изменяет, когда ты уходил, я крикнул тебе вдогонку: чтоб, когда вызову во второй раз, никаких сказок не было. Помнишь?

– Помню, начальник, – Титико хотел посмотреть в лицо Арачемия, сказать что-нибудь, но не смог, будто что-то сковало его движения. Наконец с трудом поднял голову. В полутемной комнате странно сверкнули черные очки.

– Очень хорошо, если помнишь. Значит, так, – Арачемия прошелся по комнате, по-солдатски, резко повернулся у дверей и остановился.

Где-то раздался крик женщины, и снова воцарилась щемящая душу, страшная тишина. Крик повторился. Совсем близко, в комнате рядом застонал мужчина.

– Сынок, и ты здесь? Горе твоему отцу, – сказал кто-то хриплым голосом и сразу умолк, будто его придушили.

Титико вздрогнул. Никогда еще не чувствовал он себя таким беспомощным. Ему не раз приходилось терпеть нужду, не раз попадал он в лютый шторм и бурю, но никогда в душу его не проникало такое отчаяние и страх. Наверно, потому, что рядом с ним всегда находились друзья, разделявшие с ним беду, был Дата, а сейчас он один, и неоткуда ждать помощи.

– Так или иначе, мы должны договориться, – услышал Титико вдруг спокойный, мягкий голос, и это было так неожиданно, что в душе у него пробудилась какая-то надежда. – Договориться о том, что будем говорить, – продолжал Арачемия и, заложив за спину руки, прошелся по комнате взад-вперед, – только правду. – Он остановился перед заключенным, взглянул на него, увидел, что тот смотрит на него молящими глазами, и легкая улыбка промелькнула на его лице. – Ты хочешь уйти отсюда, а мне нужно установить истину. Если мы поможем друг другу, оба останемся довольны. Залогом тому мое честное слово.

Арачемия замолчал и долго смотрел на заключенного. Правда, Учана не мог понять, смотрит ли он на него или ушел в свои думы. Черные очки надежно скрывали выражение глаз.

– Кроме того, ты должен понимать, что следствию не интересен Титико. – Он усмехнулся. – Титико! Учана! Нас молокососы не интересуют, мы ищем китов, понимаешь?! Китов. Наверно, догадываешься, кого я имею в виду, а?

«Кто еще может быть китом, если не Дата. И Антон», – промелькнуло в голове Титико, и он покорно ответил:

– Догадываюсь.

Арачемия встал. Вынул из нагрудного кармана длинную английскую сигару и молча положил ее перед Титико. Потом вытащил вторую, аккуратно обрезал и закурил.

Титико с жадностью глянул на сигару, но прикоснуться к ней не посмел.

– Возьми, закури! – приказал Арачемия.

Заключенный жадно задымил. На его лице было написано такое блаженство, что Арачемия невольно усмехнулся. Отвернувшись, некоторое время смотрел в окно. За ним, на безлюдной темной улице, качались тени деревьев. Арачемия улыбался, и у него была для этого причина. Он хорошо понимал, что попал в цель. Подтверждением было и то, что заключенный с благодарностью принял предложенную им сигару и с удовольствием закурил. Следователь снял очки, положил их в карман, потер покрасневшие глаза. Еще раз прошелся по комнате, потом уселся на стул и прислонился к спинке сиденья. С довольной улыбкой на лице долго качался на стуле.

– Какими бы мы ни стали друзьями в будущем, все равно я не буду доволен тобой, Титико, – проговорил он и раскрыл коричневую папку.

– Почему, уважаемый?

– В тот день, на первом допросе, ты так много врал, что теперь мне даже не верится, что ты – Учана.

– Что вы? Учана я, кто же еще? – испуганно воскликнул Титико. Арачемия надел и снова снял очки, и Учана с удивлением увидел, что глаза его смотрят доброжелательно и даже ласково. «Так это очки, наверное, делают его таким страшным, а на самом деле он, видимо, неплохой человек», – с надеждой подумал бедный Титико, не зная, что это один из приемов коварного следователя.

Арачемия глядел на Титико, стараясь по выражению его лица понять, правильно ли он рассчитывает свои ходы.

– Ну, вот теперь верю, по-настоящему верю, что ты – Учана. Ты так искренне сказал это, да и по глазам вижу. Язык может сказать все, но глаза? Я им верю больше, чем языку. Постарайся и впредь вот так говорить правду. Если нет, и меня обидишь, и тебя уже ничто тогда не спасет, знай! – Он зажег спичку.

«Учана. Хм! Титико Учана. Что случится, если этот морячок испарится вдруг так же, как брызги, выброшенные морем? A-а? По-моему, ничего. По Черному морю по-прежнему будут плавать корабли. Солнце все так же будет всходить на востоке, птички щебетать, как прежде. И этот красивый городок встретит рассвет так же, как вчера и позавчера. Только тебя уже не будет. Велика беда!»

Зазвонил телефон. Следователь взял трубку.

– Да... дальше? – отвечал кому-то Арачемия. – А я при чем!.. Разве я врач или прокурор, чтоб присутствовать на расстреле?! Некогда. Веселитесь без меня! – Он повесил телефонную трубку и опять с довольным лицом обернулся к Учана.

Титико вздрогнул, как в лихорадке, потом как-то странно начала гореть его спина, лоб покрылся каплями холодного пота.

– Ты мне вот что скажи, – словно очнувшись от дум и уставясь на чернильницу, спросил Арачемия, – ты в самом Очамчире живешь или где-нибудь в деревне?

На предыдущем допросе Учана отвечал на этот вопрос. Но сейчас следователь почему-то снова задал его.

– В Очамчире, батоно, – ответил он покорно.

– Тебя ждет старуха мать, не так ли?

– Да, мать, – Титико тяжело вздохнул, сердце его сжалось от тревоги.

– Разве хороший сын приносит огорчения матери, разве мучает ее, загоняет преждевременно в могилу?..

– Что, неужели умерла моя мать? – Титико вскочил со стула, со страхом глядя на Арачемия.

– Нет, пока еще она не умерла... – Следователь положил сигару на пепельницу. – Но бедная женщина просто извелась от горя, которое ты ей причинил. Жалость к ней заставила меня еще раз поговорить с тобой, хотя человек, который общается с большевиками, не стоит этого.

– Она знает, что я здесь? – с трудом выдавил побледневший как полотно парень.

– Не то что знает, дни и ночи проводит у порога этого здания. На каменных лестницах валяется, головой о ступени бьется, причитает: зачем, мол, ей жить, когда Титико томится в подвале этого дома.

– Нет, я не упрямлюсь, уважаемый! Ничего не скрою, клянусь матерью, все расскажу, все, что видел, что слышал, только...

– А почему ты скрыл от меня, что у тебя есть невеста? Ты ведь собирался в самое ближайшее время жениться! – Арачемия захлопнул папку, положил ее на место и спокойно продолжал: – Пока мать не умерла от горя, пока твоя невеста не заболела чахоткой, расскажи мне всю правду, и я тебя отпущу.

– Все расскажу, все, – задыхался Титико. Теперь его мучили мысли о матери, воспоминания о невесте. Кто знает, может быть, она и знать не захочет арестанта? Может быть, возненавидит? А он не может жить без своей Татучи! Ему было тринадцать лет, когда вернувшийся из плавания отец объявил: мы, мол, с моим другом Тедо Ткебучава дали друг другу слово, что наших детей, моего Титико и его Татучи, поженим.

Вначале мать приняла эти слова в шутку. Но отец поклялся, что от слов своих не отступит. Вскоре парня и девушку познакомили, и они в самом деле полюбили друг друга. Решили: когда Татучи исполнится восемнадцать лег, а Титико – двадцать, они поженятся. Так бы и произошло, если б не несчастный случай. Отцы их погибли в море во время шторма у Анапы, и Титико пришлось пойти на промысел. Он надеялся заработать побольше денег и жениться. И вот теперь новое несчастье... Арест... Видно, отказался от Учаны милосердный бог.

– Мать есть мать, понятно. Но горе этой милой, тихой девушки меня просто потрясло! Несчастная девушка. – Следователь встал, постоял перед заключенным, зажег спичку: – Вот пусть я так сгорю, если мне не жалко тебя, парень. Но я ничем не смогу помочь, если ты сам себе не поможешь... – Он зажег сигару, сделал вид, что читает какой-то документ, а сам незаметно поглядывал на заключенного.

Титико, волнуясь и запинаясь, спросил:

– С Татучи что-нибудь случилось? Скажите, ради бога, а потом, потом поговорим о деле. – И он с трудом встал.

Арачемия слегка прикрыл глаза.

– Успокойся, ничего особенного. Сейчас она чувствует себя лучше. Не бойся! – Он закрыл папку, зевнул.

Титико с трудом перевел дыхание.

– Она болела? А где она сейчас? Приехала вместе с матерью?

– Приехать она не могла. Но теперь все хорошо. Подоспели вовремя и спасли.

Титико без сил опустился на стул.

– Что с тобой, будь мужчиной! – Арачемия понял, что подготовка окончена, можно смело переходить к главному – все пойдет, как по маслу. – Конечно, ты виноват, увяз в болоте, но что случилось, то прошло. – Он поднялся, выпрямился, расправил плечи. – Мы тоже люди. Мы тебе поможем и, если будешь вести себя хорошо, не накажем, освободим...

В комнате никого, кроме Титико, не было, но профессиональная привычка все же взяла верх, Арачемия оглянулся и негромко продолжал:

– Станешь нашим человеком, будешь выполнять наши задания – не пожалеешь, ни в чем не будешь нуждаться...

Титико вздрогнул. «Нашим человеком». Он хорошо понял, что означали эти слова. Его товарищи называли таких людей шпиками. Их презирали, их ненавидели.

Арачемия понимал, конечно, как испугали Титико слова «будешь нашим человеком». «Если идущий по незнакомой тропинке спотыкается, тут нет ничего удивительного! Поможешь, подтолкнешь – и тот пойдет дальше», – мелькнуло у него в голове. Он заговорил громче, увереннее:

– Мать обрадуется. Татучи будет на седьмом небе. Свадьбу справишь. Не остынет очаг отца, честного труженика... – Он остановился на миг, услышав едва уловимое всхлипывание заключенного. «Ничего, это в первый момент, а потом привыкнет. Сейчас нужно убедить его, что он будет делать благородное дело». Будто не слыша рыданий Титико, он продолжал:

– Если даже все другое оставить в стороне, твой долг, в конце концов, обязывает тебя помочь, чем можешь, родине, которая только-только начинает самостоятельно жить. Красные! Большевики! Кто они такие, если не враги твоего народа и твоей страны? Вооруженные до зубов, угрожая, стоят у наших ворот и хотят завоевать нашу землю! А ты... – Он стал прямо над Титико. Титико больше не плакал, а, закрыв лицо руками, внимательно слушал следователя.

Может быть, все это действительно так? Может быть, в самом деле наша страна в опасности? Может быть, большевики и вправду хотят завоевать Грузию?.. Страну, которая с таким трудом добилась свободы? Но если это так, почему же тогда Гергеда так хвалил красных? Говорил, что они защитники рабочих и крестьян?

Может быть, ошибается Антон? Может быть, обманывается Дата?

А почему тогда русские стремятся в Грузию? Почему волнует каких-то чужестранцев судьба грузинских рабочих и крестьян? И что же я должен делать, как я могу помочь своей стране? – напряженно думал Титико.

– Упрямишься, не хочешь говорить правду! А ведь дело касается защиты родины, – приподнялся Арачемия, придвинул к Титико кресло: – Мы хорошо знаем, что там, на «Чайке», с тобой не особенно считались. Мы знаем, что большевики всегда были чужды тебе и ты никогда не принимал участия в заговоре этих проходимцев.

Услышав слово «заговор», Титико с недоумением посмотрел на следователя. Хотел что-то возразить, но Арачемия не дал ему и слова сказать:

– Конечно, заговор. А что же это, по-твоему, когда несколько человек собираются, восхваляют врагов своей родины... Разве Дата и Антон не считали большевиков друзьями рабочих и крестьян? Этого ведь ты не можешь отрицать?

Титико чуть нагнулся, глубоко вздохнул. Но Арачемия сказал:

– А от слов нетрудно и к делу перейти. Ты думал, они так, от нечего делать болтают, развлекаются? Эх, ты, простак. Наверное, ты просто не придавал значения их разговорам, не то, если б ты знал, куда они метят, уверен, ничего не скрыл бы от меня, на первом же допросе рассказал обо всем.

Сердце Учаны билось, как форель, выброшенная из воды.

Несчастная его мать, она только и жила мыслями о нем, о его скором возвращении домой. Теперь она, убитая и обездоленная, ходит вокруг тюрьмы. Кто знает, может быть, и не перенесет она несчастья...

А Татучи... Как надеялась она на своего Титико. Со слезами провожала его, говорила, что будет ждать заветного дня, как ждут восхода солнца, клялась, что без него и за ворота не выйдет. Бедная Татучи.

Титико сидит на стуле, закрыв глаза, отупев от отчаяния и страха. «Пропал, пропал», – словно кто-то шепчет ему на ухо. В висках стучит, в затуманенном мозгу скачут мысли:

«Добрый человек Арачемия!»

«Доверься ему!»

«Не разбивай сердце родной матери!»

«Вспомни о невесте!»

«Дата и Антон – враги родины!»

«Тебя-то не обвиняют?!»

«Не ошибись, Титико!»

«Не клевещи на друзей!»

«Лучше умереть, только честной смертью!»

Вкрадчивый голос Арачемия вывел Учана из полузабытья:

– Соберись с духом, Титико. Если голова на плечах, должен понять, что у тебя один выход – заслужить прощение, иначе тебя обвинят в измене родине, и тогда пиши пропало.

Нет, Титико не хотел ни бесчестной, ни честной смерти. Он всем своим существом стремился к свободе. Мать, семья... Вместо темной вонючей камеры – уютный, милый домик, Татучи, светоч его жизни... Ее поцелуй на освещенной лунным светом проселочной дороге... Он с радостью и болью вспоминал об этом здесь, на сыром матраце, набитом сеном. Синие, бездонные, как море, глаза. Черные как смоль волосы... Нет, Титико не может, не хочет оставаться здесь! Во что бы то ни стало он вырвется из этого ада. Нужно довериться этому человеку, последовать его советам – и скорее отсюда, из этой темницы! Успокоится сердце измученной матери, обрадуется невеста... Может, Дата и Антон и вправду большевики? Разве только Титико слышал, как они расхваливали большевиков?! Конечно, они заговорщики... А может быть, Титико ошибается? Может быть, лучше молчать?

– Ты ради каких-то грошей не жалел себя, а они... – Арачемия подошел к большому железному сейфу, медленно открыл тяжелую дверцу и вынул кожаную сумку.

– А ну-ка, узнаешь это? – спросил он и поднял высоко над головой мешок.

Да, он не раз видел его в руках Дата и Антона, когда они сходили на берег.

– Конечно, это сумка нашего шкипера, – напрягся Титико. Он почувствовал, что с этой кожаной сумкой у следователя связано что-то серьезное. Арачемия перевернул сумку, и золотые монеты, как морские камешки, рассыпались по столу.

Блеск золота мешал Титико смотреть. Эх, столько добра!

– Откуда это золото? – воскликнул пораженный Титико.

– Большевики дали его Дата и Антону.

– За что?

– Разве мало вы старались для большевиков?

– Все, что я знаю, – однажды вывезли из Анапы раненого русского большевика!

Арачемия поднял левую бровь и невозмутимо поглядел на заключенного, ничем не выдав своей радости. «Бедный Титико отворил врата ада...»

– Может быть, ты вспомнишь фамилию того большевика?

– Ни имени, ни фамилии его не упоминали. Просто называли «товарищ командир».

– Товарищ ко-ман-дир, – усмехнулся следователь, и Титико почудились в этом смехе насмешка и угроза.

– Вот и все, что я знаю. Больше ничего, – он вздохнул и мутными глазами взглянул на Арачемия.

– А то, чего не знаешь ты, доскажу я, – Арачемия снова всыпал золото в сумку, завязал ее.

– Это золото получено за услуги, оказанные большевикам, и для проведения шпионской работы. Вот за что получили его твой шкипер и рулевой. Ты, наверно, слышал в камере, как мы расправляемся с предателями и изменниками родины. Одного из них... ты слышал, со мной говорили по телефону... сегодня ночью отправили на тот свет, – следователь спрятал золото, запер сейф и снова уселся за стол. Титико поднял глаза. «Да, из его рук не вырваться», – подумал он и безнадежно опустил голову на грудь.

– А кроме перевозки раненых большевиков с линии фронта в безопасные места, какие вы еще поручения выполняли? – спросил вдруг следователь резким голосом.

Титико вздрогнул от неожиданности.

– Больше... они мне ничего не говорили. Видимо, скрывали от меня... – Титико отвел глаза от Арачемия.

– Не говорили! Скрывали! У тебя же были глаза! Ты ведь видел, что на «Чайке» перевозили ящики, мешки, бочки. – Арачемия медленно выпрямился, повысил голос. – Разве ты не знаешь, что в них было? Черт побери, неужели вместо тебя я должен говорить обо всем? – заорал он и стукнул по столу кулаком. Чернильница подпрыгнула и, перевернувшись, упала на стол.

– Я тут стараюсь для него, из кожи лезу вон, а он и в ус не дует, – орал побледневший следователь, и у него раздувались ноздри.

– Я ведь... Я ни в чем не виноват... Ничего такого не сказал!.. – бормотал сбитый с толку заключенный, съежившись на стуле.

– В том-то и дело, что ничего не говоришь! Молчишь, как чурбан, и слова из тебя не вытянешь. – Он бросил в угол окурок сигары, стал над головой заключенного. – Забыл и об измученной матери и об умирающей невесте, и совесть не подсказывает тебе, что нужно помочь свому народу. – Он снова достал сигарету, дрожащими руками зажег спичку. Титико хотелось забиться в какую-нибудь щель и ничего не видеть, ничего не слышать.

– Может быть, я ошибаюсь... Может быть, я не понял вашего доброго ко мне расположения... Скажите, как будет лучше, так я и поступлю. – Он смотрел заискивающе, как побитый щенок. – Вы ведь лучше знаете.

Арачемия закурил, повернулся и спросил немного мягче:

– Перевозила «Чайка» красных на линию фронта?

– Да, да, перевозила.

– Перевозила она для большевиков военное снаряжение – нефть, бензин, продукты питания?

– Раз вы так говорите... значит, так и было...

– Не я, а ты так говоришь, идиот... – взорвался Арачемия.

– Да, я говорю, – торопливо согласился Титико.

– Какого цвета флаг развевался на мачте «Чайки»?

– Флаг?

– Ну да, флаг. Красный флаг?

– Да, да... Красный.

Следователь медленным шагом подошел к столу и, довольный собой, опустился на сиденье.

– Большевики бежали из Туапсе, а вы направились к берегам Грузии, не так ли?

– Да, так.

– И, чтобы в море не попасться на глаза белым, красный флаг с мачты сняли, так ведь? – Арачемия успокоился, брови распрямились, он говорил теперь обычным ровным голосом.

– Конечно, другого пути не было, вы ведь знаете поговорку: у осторожного голова не болит, – заговорил Учана, смирившись со своей участью, и несмело улыбнулся. Но улыбка его напоминала скорее гримасу, застывшую на лице мертвеца.

– Как ты думаешь? Разве большевики дали Дата и Антону столько золота за красивые глаза?

– Нет, конечно. Только я не знаю, за что они его им дали!

– Ты не знаешь, но я-то знаю.

– Да, конечно, вам лучше знать.

– Хватит, закончим, Титико! Ты веришь мне?

– Конечно, верю, уважаемый!

– Если веришь, сегодня же закончим дела, а завтра айда домой. Согласен?

Учана тяжело вздохнул, робко взглянул на Арачемия. Наконец с трудом выдавил:

– Да, согласен.

Следователь взял со стола протоколы допроса.