Текст книги "Потопленная «Чайка»"

Автор книги: Ордэ Дгебуадзе

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 27 страниц)

Глава двадцать вторая
В ПОИСКАХ ДАТА

Человек, с помощью которого Ваган надеялся найти Дата, был молодой абхазец, друг его семьи, Джокия Кецба.

Джокия Кецба не было еще восьми лет, когда отец привез его с гор и поместил в двухгодичную школу неподалеку от дома Данелянцев. Маленький абхазец четыре года прожил в семье Ованеса, привязался к Данелянцам и полюбил их. После смерти отца Джокия, вернувшийся в отчий дом, часто навещал семью Ованеса, не забывая приносить подарки – то овцу пригонит, то сыр притащит.

Сейчас Ваган, задумав идти на поиски Дата, надеялся именно на Джокия, который, как истый горец, знал все, что делается в горах.

Найти деревню Кецба Вагану было нетрудно. Ованес часто посылал туда сына летом, и горцы брали его с собой на пастбище.

Ваган сказал родным, что едет в Тбилиси, к тетке, а сам преспокойно направился по знакомым дорогам и тропам в горную деревеньку.

Целый день шел он без передышки, поигрывая увесистой дубинкой, сторонясь людей. Нес в мешке немного хлеба и сыра. На всякий случай в кармане у него лежал браунинг.

Хотя деревня была расположена не так уж и далеко, в каких-нибудь сорока верстах от плантаций Ованеса, но крутой подъем, узкие, будто висячие тропки, протоптанные среди холмов и гор, отвесные скалы, непроходимые кустарники не давали возможности идти быстрее, и поэтому путь к ней оказался довольно долгим.

Деревня называлась Ацаги и лежала на зеленом склоне перевала между Бзыбью и Маруха... Ваган оставил позади один из самых крутых подъемов и остановился отдохнуть у речушки, которую окружали огромные сосны, словно защищая ее от постороннего глаза. Ваган лег навзничь на траву, закрыл глаза. Очень решительно настроенный в начале пути Ваган сейчас вдруг заколебался.

«Куда я иду?! Кто мне Мария? Может быть, Дата и не примет меня. Да и найду ли я его?»

На верхушки сосен легла тень. Темно-лазурное небо глядело печально. Так печально глядела на него Мария, когда они прощались.

Как будто выстреленный из рогатки, опустился огненногрудый сокол к источнику и скользнул среди сосен. Потом взмыл вверх и исчез над их верхушками в синеве неба. Юноша улыбнулся. Встал и, тихо напевая, снова пошел в гору. Наконец последний подъем закончился, и он вздохнул свободно.

С Марухского перевала виднелась чуть горбатая поляна, будто сказочные гряды гор сбросили с себя вниз тушинскую шапочку. На поляне лежала деревня. В нее и спешил Ваган.

Узкоруслая, быстрая, как стрела, речка с оглушительным шумом сбегала с гор и разбивалась о скалистые берега. Дальше она раздваивалась, и течение замедлялось. Через одно из русел был переброшен довольно широкий мост. На могучей дубовой основе он стоял крепко и выдержал не одно весеннее половодье. Хотя в горах бродило немало грабителей и бандитов, жители Ацаги чувствовали себя в безопасности. Попасть в деревню можно было только по мосту, а он днем и ночью охранялся жителями.

Когда Ваган подошел к деревне, наступил вечер. Он сразу узнал знакомые места и пошел вдоль реки, спеша к мосту. Им овладело нетерпение, он опасался, что Джокия может не оказаться дома. Он ступил на мост. Вдруг перед ним, словно из-под земли, вырос человек с перекинутым через плечо ружьем. Он остановил путника и спросил:

– Кто ты такой? К кому идешь?

Ваган назвал Джокия Кецба, и страж подошел к нему ближе:

– Откуда ты его знаешь?

– В детстве он жил у нас, когда учился в школе, – ответил усталый Ваган.

– Знаю, знаю, Джокия в то время жил в семье армянина. Однажды весной сыр-сулгуни привозили мы ему, я и мой старший брат, – припомнил горец, но держался все-таки на расстоянии.

– А ты знаешь имя и фамилию того плантатора, брат? – спросил он пришельца.

Ваган улыбнулся:

– Ты спрашиваешь фамилию моего отца?

– Да, если это твой отец.

– Моего отца зовут Ованес. А меня – Ваган, фамилия наша Данелянц. Что тебя еще интересует? Давай познакомимся, – сказал Ваган и протянул руку. Они поздоровались.

– Пусть будет удачен твой приход в нашу деревню. А меня зовут Таиа, я двоюродный брат Джокии. Теперь-то я знаю, кто ты. Если не ошибаюсь, ты не впервые в Ацаги.

Когда прошли мост, Таиа свернул к сторожке. Она стояла у самого моста, на высокой каменной насыпи.

Таиа прислонил берданку к стене сторожки, вынес скамейку, поставил на росшую по щебню редкую траву и предложил гостю сесть.

Ваган отбросил дубинку и сел.

Страж, мужчина лет тридцати, высокий и стройный, был одет в черные домотканные шерстяные штаны и гимнастерку. На аккуратные лапти опускались серые шерстяные ноговицы. Под коленями они крепко-накрепко были схвачены завязками. Голову покрывала круглая, похожая на опрокинутую деревянную миску, валяная коричневая войлочная шапочка. Белый ремень украшали массивные серебряные пряжки с резьбой. Голубые глаза горца искрились от удовольствия, он был рад гостю. Под его усами медового цвета играла улыбка. Добродушное лицо Таии не портил похожий на кончик копья треугольный шрам, сбегавший на лоб из-под густых волос.

Таиа вынес из сторожки низкий столик, кувшин с водкой, стаканчики. Попросил гостя омыть руки.

Они выпили. Закусили яблоками и сушеными фруктами.

Ваган торопился, но горец ни за что его не отпускал.

– Первый хозяин – это я, – говорил он, – и пока не выпьем за гостя, не могу его отпустить.

Таиа долго желал Вагану всяческого добра. Выпили также за здоровье Ованеса и его жены. Вспомнили и Джокия.

Хозяин заметил, что гость с любопытством разглядывает его шрам на лбу, и улыбнулся:

– Тебе что, интересно, откуда эта отметка? – спросил он.

– Шрам не от сабли и не от кинжала.

– Верно, – подтвердил Таиа. – Этот шрам – подарок моего отца. Мир праху его! Конечно, он не хотел проломить голову своему единственному сыну, стряслось это с ним случайно. – Таиа снова наполнил стаканчики и усмехнулся в усы.

– Ей-богу, ничего не понимаю, – проговорил гость и вопросительно посмотрел на хозяина.

– Ну, так я подробно расскажу эту смешную историю, – он опять поднял полный стакан. – Пусть здравствует дело, которое привело тебя в нашу деревню! Знаю, такой длинный путь пешком ты прошел не зря, без дела бы ты не приехал.

Хозяин нравился Вагану. Хотя последний стаканчик был уже явно лишним, – выпитое на голодный желудок давало о себе знать, – но он не мог отказать такому приятному человеку и, не моргнув глазом, снова хлебнул жгучий напиток.

– В этой глуши, в этих богом позабытых горах князья княжили не так, как в долине. В конце каждого года владетели нашего края поднимались в нашу деревню и собирали столько налога, сколько мы считали нужным отдать. У князей не было другого выхода. Здесь, в горах, сам черт побоится сломать себе шею. Никто не отваживался подняться сюда с недобрыми помыслами. – Таиа вытащил табакерку. – В наших горах, если ты не завзятый лентяй, жить можно, – продолжал он, заворачивая табачную крошку в влажный табачный лист. – На этих пастбищах всегда выкормишь столько скота, что и семье хватит, и на черный день останется. – Он встал, вошел в сторожку, принес в щипцах горящий уголь, запалил самокрутку и продолжал: – Я говорю о трудолюбивом человеке. Даже мой отец, который особенно не утруждал себя работой, всегда жил припеваючи. – Хозяин снова наполнил стакан водкой, да так ловко, что занятый курением Ваган и не заметил этого. – У отца было большое стадо. И родственников и пастухов достаточно. Он любил покрасоваться верхом на своем замечательном скакуне, а отару свою навещал не чаще, чем раз в месяц, предпочитая проводить время в компании друзей-собутыльников. Его дом всегда был открыт для друзей. Он был хлебосольным человеком. В один прекрасный день – тогда мне было всего девять месяцев – мой родитель, оставшийся один в доме, взял меня на руки. В это время к дому подъехали его приятели. Отец мой до того растерялся, что бросил меня на тахту, а сам пошел встречать гостей.

– Как это бросил? – удивился Ваган.

– А что же ему оставалось делать? Где это слыхано, чтобы мужчина держал на руках сосунка и нянчил его?

– Господи, что же тут такого?

– Что ты говоришь, дада? – пришла очередь удивляться Таиа. – Это ведь позор для мужчины, такой же позор, как посадить с собой за стол жену и заставить ее произносить тосты.

Ваган засмеялся, хотел возразить, но воздержался.

– Ну, вот, на мой крик, – продолжал хозяин, – ворвалась мать и, увидев меня с рассеченным лбом, унесла на кухню. Так что, – Таиа незаметно протянул руку к стаканчику, – этот шрам на лбу – подарок моего отца, – он поднял стакан, – а теперь этим сосудом....

– Ни в коем случае! – крикнул гость и вскочил.

– Разве ты можешь покинуть меня, не пожелав здоровья?

Пришлось подчиниться и в этот раз.

Таиа принес охотничий рог и затрубил в него. На проселочной дороге показался какой-то человек.

Наступила ночь, когда Ваган подошел к дому Кецба. Большой двор его был окружен высоким и крепким дубовым забором. Сложенный из каштановых бревен великолепный дом-ода был крыт дубовой дранкой. Рядом с ним помещалась кухня. В открытые двери было видно, как языки пламени ласкают черный котел, висящий на длинной, опускающейся с потолка цепи. На деревянной полке мерцала коптилка.

Ваган и его спутник подошли к воротам. Залаяла овчарка, загремела цепь. Огонь в очаге на секунду заслонила фигура женщины. Она прикрикнула на собаку, та лениво зевнула, как бессильный старик, и легла на землю. Спутник Вагана спросил Джокия.

Приблизившись к воротам, женщина сказала, что он пошел к источнику и скоро вернется.

– Гостя вот привел к вам, – сказал Таиа и, обернувшись к Вагану, дружески подмигнул ему.

– Пусть и твоя семья не лишится радости, – ответила женщина и распахнула ворота.

– Не узнала меня, Джолики? – тихо сказал женщине гость и вошел во двор.

Молодая хозяйка напрягла зрение, как джейран вытянула длинную шею, вглядываясь в гостя, и красивое лицо ее озарилось улыбкой.

– Боже мой! Ваган! – Женщина подала гостю руку.

Из кухни вышел мальчик лет двенадцати, бегом бросился к идущим к дому людям.

– Сейчас же лети к отцу, скажи, что к нам пожаловал Ваган.

Мальчуган, не поглядев на гостя, помчался стрелой и скрылся за углом. Ваган поднялся в дом.

Мужчина с широченными плечами, держа в руке черную войлочную шапку, вошел во двор и направился к дому. Увидев гостя, взлетел по лестнице, почти не касаясь ступеней ногами. Сперва молча обнял гостя, потом отступил, осмотрел его, раскинул руки: «Братишка Ваган, откуда ты?» – и чуть не задушил побратима в объятиях.

– Все ли хорошо? Дома спокойно? – спросил Джокия гостя, когда, наконец, уселся на тахту.

– Все хорошо, все живы-здоровы. А я решил провести месяц в горах, сбежал от жары, – ответил он и отвел глаза в сторону.

Джокия понял, что парня что-то беспокоит.

– Ждал я тебя, Ваган. А ты почему-то мешкал. Вот здорово, что приехал, что не совсем забыл меня! Пока не похолодает, никуда тебя не отпущу. Возьму к пастухам, горный воздух пойдет на пользу. Поздоровеешь, – родная мать не узнает.

Он подошел к краю балкона, взглянул в сторону кухни. Огонь в очаге сейчас больше походил на костер, языки пламени поднимались в рост человека. У колодца суетились женщины. Вскоре во дворе появилось несколько мужчин. Закудахтали куры.

Джокия обратился к гостю:

– Спустимся к речке, выкупаемся, после путешествия холодная вода пойдет на пользу, – и попросил спутника Вагана: – До нашего возвращения помоги хозяйке.

Гость и хозяин прошли двор, двинулись по заросшему деревьями склону и спустились к источнику, пробивавшемуся среди огромных глыб.

На чистом небе сияли звезды, улыбался молодой месяц. Тень огромного дуба нежно ласкала глыбы, нависшие над водой.

Ваган разделся, подставив грудь свежему ветру, жадно вдохнул прозрачный, как хрусталь, горный воздух, выпрямился и плавно, как косуля, прыгнул в воду.

Выкупавшись, друзья сели на берегу, закурили.

– Говоря по правде, я пришел не только затем, чтобы повидаться с тобой, Джокия, – сказал гость и улыбнулся хозяину.

– Знаю. Понял: тебя что-то беспокоит.

– У меня к тебе трудное дело, Джокия. Если поможешь, не забуду до последнего дня своей жизни.

– Говори. Все, что смогу, сделаю.

– Я так и думал, потому и пошел прямо к тебе.

Ваган рассказал все подробно.

Джокия молчал, хмурился, не глядел на друга. Ваган смолк в ожидании ответа. Джокия свернул цыгарку и закурил. Отвечать не торопился. Ваган смущенно пробормотал:

– Если дело слишком трудное, беспокоить не буду. Поищу другой путь.

– Знаешь, что я тебе скажу, – проговорил наконец хозяин. – Дело тут не в трудности. Человека в горах я всегда найду, ты это хорошо знаешь... Но если с ними что-нибудь случится, плохо мне будет... Жизни себя лишу.

– Ты что говоришь? – оторопел Ваган. – Да и что может с ними случиться?

– Все мы люди, под богом ходим. Мир на глазах свихнулся, брат брату не верит, на смерть посылает. Сын отца продает. Народ в тюрьмы бросают, расстреливают, и боже упаси, если... – Было видно, что он колеблется.

– Ты что, Джокия, не доверяешь мне?

– Ты знаешь, как любил вашу семью мой покойный отец. Ни ты, ни твои родители не должны сомневаться в моей преданности. К тому же, ты гость моего дома и я не пожалею себя ради гостя, но... если это может погубить других... – Он опустил голову.

– Одним словом – не веришь мне, Джокия? – В словах Вагана звучала обида.

– Я тебе верю, как самому себе, но ты пойми, какая-нибудь случайность – и могут погибнуть хорошие люди. Я окажусь предателем, и тогда мне не жить на этом свете. Ты же знаешь, как у нас относятся к предателям и как сочувствуют людям, попавшим в беду.

– Так ты знаешь, где находится Дата? – вскрикнул Ваган.

Джокия чувствовал себя как между двух огней. Очень трудно ему было отказать своему побратиму, но он не считал себя вправе ставить под удар Дата и его друзей.

– Знаю, Ваган, но не проси, чтобы я повел тебя к нему, – сказал Джокия, не глядя в глаза другу. – Не могу. Раньше, может быть, я бы и не колебался, но совсем недавно Дата едва не погиб. И предал его – кто бы ты думал – близкий ему человек, которого подкупили Тория и Арачемия. Разве я могу допустить, чтобы Дата рисковал еще раз?

– Что ты говоришь? Как это случилось? – встревожился Ваган.

– Ты ничего не знаешь?

– Ничего.

– Тогда завтра все расскажу, и ты убедишься, что я прав. – Джокия поднялся.

– Почему завтра, а не сегодня?

– Сегодня не до этого. Нас ждут. У нас гость – большая радость для хозяина и для всей деревни. Люди хотят выпить за твое здоровье.

...Во дворе в самом деле собрались сельчане. Под дубом играли на чонгури, и несколько человек негромко пели. На веранде молодежь играла в нарды. Перед кухней висел только что освежеванный теленок. Под открытым небом в огромных котлах варили коровье мясо и разрезанного на четыре части козленка. На кухне бойко стучали ступки.

Хозяин ввел гостя в маленькую комнату, показал на приготовленную постель.

– Отдохни, – сказал он, – а когда накроют на стол, я тебя разбужу.

Глава двадцать третья
ЭТОТ ТОСТ НЕ ПРИНАДЛЕЖИТ ТЕБЕ

Когда Ваган проснулся, солнце уже стояло высоко. В доме было тихо. Он выглянул в открытую дверь, увидел стол, за которым ночью пировало человек сорок. Болела голова – выпить пришлось много: нельзя было обидеть радушных хозяев, с таким почетом принявших его.

Под каштаном сидели несколько молодых парней и негромко, боясь потревожить гостя, беседовали. Хозяйка снова хлопотала на кухне, успевая и месить тесто, и давать указания своим помощницам, и отгонять собаку, вертевшуюся под ногами.

Вагану подали таз и полотенце. Он умылся. Пришел хозяин. Стол накрыли уже в доме. Кроме гостя и Джокия, никто за него не садился.

Закусили, опрокинули на похмелье по чарке, оживились. Хозяин поднял тост за героев, которых превратности жизни загнали в лес, как диких зверей. Ваган решил, что пора напомнить Джокия о его обещании. Джокия согласился.

– Они мне встретились на третий день после бегства из тюрьмы, – начал Джокия. – Хорошо помню, был субботний вечер. Я возвращался из Шуамта домой, чтобы захватить хлеба для пастухов на пастбище. Ты, наверное, не знаешь, что у меня осталось меньше половины стада, которым владел отец. В прошлом году, осенью, когда я гнал овец в долину, в пути на нас напал вооруженный отряд и отнял много скота. Нападение было неожиданным, мы не успели даже вскинуть ружья. Нас связали и бросили в пещеру. Хорошо еще, через два дня нас случайно обнаружил проходивший мимо охотник, не то бы просто умерли с голоду. По следам стада мы спустились в долину. В пути нам повстречались гвардейские офицеры. Они сказали, что преступники им уже известны, велели возвращаться домой и обещали найти и вернуть похищенное стадо.

Через неделю нас вызвали в Сухуми и сказали: ваш скот угнал перешедший границу с Северного Кавказа отряд большевиков, мы настигли его, часть стада отбили. Из моих двадцати голов скота вернули десять коров и одного быка. Но мы догадались, что на нас напали меньшевики-гвардейцы, а вину свалили на большевиков. Но кому пожалуешься? Разве у них правду найдешь? – Джокия прикусил губу, покачал головой. – В этом году мы с напарником погнали скот в горы рано, поселились в более удобном и укромном месте. Вниз теперь спускаемся по одному и никогда не оставляем стадо без присмотра.

Вошла хозяйка, принесла мацони[13]13
  Мацони – кислое молоко.


[Закрыть] в мисках:

– Пейте, прохладнее станет!

– Раз, возвращаясь домой, я видел впереди себя трех незнакомых людей. У двоих за поясом торчало по револьверу, а у третьего, который был повыше, – даже два. Одеты они были легко, и видно было, что мерзли. Скоро я их догнал. Они не были похожи ни на милиционеров, ни на гвардейцев. На бандитов тоже не смахивали. Поздоровались, спросили – кто я. «Пасу скот на пастбище, теперь иду домой», – ответил я. «Послушай-ка, а поесть что-нибудь найдется в твоем хурджине?» – спросил высокий – это был Дата – и невесело улыбнулся. Я угостил их молодым сыром и творогом. Выяснилось, что они почти три дня ничего не ели. Закусив, оживились, разговорились. Я ни о чем их не спрашивал. Наконец Дата сказал: «Покажи нам дорогу, ведущую на Ставрополь, и больше мы у тебя ничего не попросим». Я догадывался, кто эти люди, и хотя это было рискованно, решил взять их к себе домой, грех оставлять измученных людей одних в горах. Я шел пешком, а они по очереди ехали на моем коне. Когда миновали половину пути, Дата сказал: «Я слышал, что пастухи люди надежные, на них можно положиться». «Верно, мы стоим друг за друга и умеем держать слово, а вы, похоже, попали в беду и вам нужна помощь?» – спросил я. «Ты прав, брат, мы беглецы, – просто сказал Дата, – и если ты ненадолго приютишь нас, никогда об этом не забудем». И он назвал себя.

О «Чайке» и о ее бесстрашном шкипере я много слышал и, по правде говоря, от души сочувствовал морякам. Больше месяца моя семья и вся деревня укрывала беглецов.

– О них знала вся деревня?! – удивленно воскликнул Ваган.

– Ну и что ж?! Наша деревня – что скала. Здесь все одинаково смелы, честны и ненавидят предательство. Друг с другом нас связывает родство, адат[14]14
  Адат – закон, нрав.


[Закрыть], обычаи и привычки. Среди нас изменнику не прожить, Ваган. – Джокия взял костяную ложку с длинной ручкой, принялся за мацони. Доев, продолжил свой рассказ: – Именно тогда мы поставили у моста сторожку и установили дежурство. С тех пор так и осталось... Теперь сторожа охраняют деревню от бандитов и в то же время оберегают меня.

– Тебя? От кого?! – удивился Ваган.

– Слушай, и все узнаешь в свое время, – ответил Джокия и продолжал: – Горный воздух, отдых, хорошее питание вернули беглецам здоровье и силы. Об отъезде они пока не думали. Дата хотел во что бы то ни стало помочь товарищам, оставшимся в заключении. Я считал, что он решил правильно.

Скоро пастухи погнали скот еще выше в горы, и я послал своих новых друзей вместе с ними. Скот пасут и стерегут, кроме меня, еще шесть сельчан. У меня скота меньше, чем у других, и за все лето мне пришлось бы пробыть на пастбище месяца полтора. Но я решил не оставлять беглецов, пока они не освоятся как следует с нашим краем, не привыкнут к нему. Гуртовщики приняли гостей с радостью. Одели их по-пастушьи, дали дубины. Я не уходил. Мне казалось, что со мной новые друзья будут в большей безопасности. Они тоже полюбили меня, как брата. Дата часто рассказывал о себе, о своих друзьях-матросах. А когда говорил о Марии, голос его особенно теплел. «Смелость этой девушки удивила меня», – говорил он.

– И больше ничего не говорил?

– Такие мужчины, как он, не любят лишних слов. Но однажды вечером у Дата как-то вырвалось: «Эта девушка запала мне в душу». Шло время, и мы стали замечать, что Дата мрачнеет, тоскует, стал скупым на слово, часто уединяется. «Мы тут на свободе живем и забот не знаем, а мои товарищи в подвалах изнывают. Что ж, так и будем сидеть сложа руки?» – не выдержал он наконец. Мы посовещались и решили послать кого-нибудь из наших в Сухуми, может, удастся что-нибудь узнать. Снарядили опытного, умелого человека. Он вернулся через месяц и привез сведения о матросах «Чайки». Из тюрьмы особого отряда их перевели в сухумскую городскую тюрьму и некоторое время содержали там, после договора с Советской Россией выпустили на волю. Наш посланец долго искал их, но напасть на след ему не удалось.

Весть об освобождении своих товарищей Дата встретил радостно, но, узнав, что найти их не смогли, опечалился. О судьбе Марии никаких известий не было. «Неужели проклятый Тория снова схватил их?» – горестно воскликнул Дата. Ушел в лес и до вечера не появлялся. Вернулся спокойный, с твердым намерением самому пойти в Сухуми. Никто не одобрил его решения, но он упорно стоял на своем. Бекве и Шовкат, видя, что никакие уговоры не действуют, заявили, что отправятся вместе с ним. Теперь уже не соглашался Дата, втроем идти было рискованно. Порешили снова снарядить кого-нибудь в Сухуми, продолжить поиски. На этот раз решил пойти я. Дата дал мне адреса двух своих матросов. Один из них был из Самурзакано, из деревни Репи, другой – из Поти, жил недалеко от порта.

Наутро я отправился в путь. К вечеру подошел к Репи, к дому Титико Учана. Мне повезло. У ворот сразу встретился с Учана.

Услышав имя Дата Букия, парень как-то смешался, невнятно пробормотал, что рад хорошим вестям, и пригласил в дом. Дома, кроме старухи матери, никого не было. Она принялась готовить ужин. Титико вынес во двор два стула, поставил их под тутовым деревом и сказал: «Посидим немножко в тени». Я заметил, что хозяин нервничает, избегает говорить о шкипере. Когда я спросил его о Марии, он сказал: «Я ничего про нее не знаю, но, может, кто из наших слышал что-нибудь, я спрошу».

На второй день Учана, оставив меня у себя дома, пошел повидаться с ребятами «Чайки».

Он вернулся на четвертый день усталый и расстроенный. Марии в тюрьме нет, и никто не знает, где она. Матросов с «Чайки» взяли снова, выселяют в Россию. «А тебя?» – спросил я. «Возможно, уже пришло распоряжение и о моем аресте, дожидаются моего возвращения». Мы поспешно покинули дом и укрылись у близкого родственника Титико в той же деревне, с тем чтобы с темнотой отправиться в горы. Учана решил уйти со мной.

В тот же день кто-то сообщил Учана, что его дом окружили и тщательно обыскали гвардейцы. Нужно было торопиться. Родственник Титико снабдил его деньгами и пистолетом. По правде говоря, мне не хотелось брать Титико с собой в горы. Как будто бы особых причин к беспокойству не было, просто я не видел в нем стойкого, надежного человека. Чувствовались в нем какое-то напряжение, неуверенность. Я думал – боится парень, волнуется.

Поздно ночью, когда деревня уже спала, мы отправились в путь. Шли весь день. К ночи, наконец, пришли в Ацага. Переночевали у меня и на рассвете поспешили на пастбище. Было за полдень, когда мы пришли на место. Дата встретил нас у шалаша. По выражению наших лиц, видимо, понял, что хорошего мало. Титико выглядел растерянным и подавленным, и Дата, который поначалу обрадовался встрече с другом, насторожился и стал посматривать не него недоверчиво.

Собрались пастухи, пришли Бекве и Шовкат. Я подробно рассказал им обо всем. Титико сидел молча. «Значит, ребята, все, кроме тебя, сидят в тюрьме?» – спросил его Дата. «Гиго Телия тоже не взяли. Наверное, не захотели с мальчишкой связываться». «Может быть! – Дата встал, жадно затянулся самокруткой. – Неужели мы не сможем им помочь?» «Нужно подумать», – сказал молчавший до сих пор лаз и встал. Подошел к едва тлевшему очагу, пошарил в золе, подхватил горящий уголек, подбросил его, и уголек опустился в набитую табаком трубку. «Одним словом, нужно действовать! Зверя следует искать в лесу, в дом он не придет», – загорелся сидевший среди пастухов Бекве. «Ты прав, нужно что-то предпринять!» – Дата оглядел всех, желая понять, какое впечатление произвели его слова. Подошел к двери, посмотрел на вершину горы, постепенно исчезавшую во тьме.

– Беда, если на след не нападете, а опасностей не оберетесь, – сказал один из пастухов.

– Волков бояться, в лес не ходить! Если ждать у моря погоды, все на свете можно проворонить, братец ты мой. Нет, нужно идти, – твердо сказал Дата.

Раздался голос Титико:

– Есть человек, который может разузнать все подробно.

– Какой человек, и где он?

– В Сухуми.

– Что ж он до сих пор ничего не узнал?

– Отлучился в Тбилиси по делу. Сказали, что задержится дня на три-четыре.

– А кто он такой?

– Мой двоюродный брат, офицер, работает в штабе гвардии.

– Надежный?

– Еще какой! Любит меня, никогда не предаст.

– Поглядим, что за двоюродный брат. Поможет – хорошо, нет – найдем другие пути. До рассвета отсюда уйдем.

Стало жарко, Джокия и Ваган перешли на балкон. Гость сел на тахту. Хозяин повернул стул, сел на нем верхом и облокотился локтями о спинку:

– Было еще темно, когда мы вышли в путь. Нас было пятеро. Одеты мы были в заплатанные чохи, в руках – дубины. Каждый из нас тащил гуда[15]15
  Гуда – кожаный мешок.


[Закрыть] с сыром – сулгуни. Одним словом, мы ничем не отличались от пастухов, спустившихся с гор, а револьверы мы спрятали под одежду.

Без всяких происшествий к ночи мы подошли к Сухуми.

Бекве предложил провести ночь за городом, у своего старого знакомого по воровской шайке, в преданности которого был уверен. Титико предстояло отправиться к двоюродному брату.

Дата колебался. К вору в любую минуту могла нагрянуть милиция. Бекве его уверил, что его знакомый милиции не боится, так как отдает ей половину своего дохода.

Маленький дворик был огорожен колючей изгородью. Весь он был засажен фруктовыми деревьями. Они затеняли весь двор, так что с улицы дом почти не был виден. Справа за двором тянулась широкая канава, а слева – заросли колючего кустарника, такого густого, что казалось, сквозь него и ящерице было бы трудно проскользнуть. Вокруг почти никто не жил. Вдали стояло всего несколько деревянных домов, за которыми лежали обширные пустыри. Со двора вся дорога была видна как на ладони.

Мы притворили ворота. Отчаянно залаяла собака. Но на окрик Бекве ответила тихоньким радостным повизгиванием. Дверь нам открыл старик, который, увидев Бекве, побледнел, будто к нему пришла смерть. С трудом взял себя в руки и попытался улыбнуться. Надо было видеть эту улыбку! От страха у бедняги, кажется, даже зубы пожелтели. Он молча пропустил нас в комнату, разбудил хозяйку, которая, увидев Бекве, испугалась не меньше. Хозяин плотно притворил за нами дверь и бросился закрывать ставни на широких окнах. Он суетился, всячески старался показать, как он рад Бекве, помогал стаскивать хурджины и гуда, подавал стулья. Положил на стол английские сигары.

– Ну, вот и Хелмарди! Видишь, жив наш Хелмарди, – поминутно обращался он к жене и деланно улыбался.

Бекве, конечно, сразу заметил испуг хозяина. С презрительной жалостью посмотрел на седого, тщедушного старика.

– Знаю, что не рад нам, да ничего не поделаешь, придется нас приютить, не то... – Он взялся пальцами за горло, запищал, как поросенок, ухмыльнулся.

– У тебя все шуточки! – Хозяин нервно засмеялся и крикнул жене, стоявшей в углу, чтобы накрывала на стол.

После ужина мы легли. К мужу и жене Дата приставил лаза. Приказал ему лечь в их комнате. Хозяина предупредил, чтобы тот не смел выходить из комнаты без разрешения Шовката.

Ночь прошла благополучно, а наутро Титико ушел к двоюродному брату. Вернуться он должен был только ночью. Когда Титико ушел, Дата послал Бекве на чердак, приказал раздвинуть дрань и глядеть в оба на дорогу и окрестности. Заметив подозрительных лиц, немедленно сообщать. Хозяина предупредил: «Не сметь выходить из дому!».

День тоже прошел спокойно. Бекве сменил лаз, лаза – я.

Наступила ночь.

Дата велел собираться в дорогу.

Выйдя со двора, мы направились по дороге, идущей в город. Этой дорогой должен был вернуться Титико. Дата вдруг остановился:

– Боже, прости мне этот грех, но я сомневаюсь в Титико, – сказал он и с горечью вздохнул. – Мы устроим ему засаду. Если он приведет с собой ищеек, значит, продал душу дьяволу.

Было так темно, будто черное, как деготь, небо опустилось до самой земли. Мы затаились по обе стороны дороги. Ждать пришлось недолго. В ночной тишине послышались шаги и тихие голоса. Мимо нас прошли две большие группы людей, они спешили к дому нашего хозяина.

Хочешь верь, хочешь нет, в ту минуту я хотел умереть. Из-за вероломства Титико я, кажется, возненавидел весь род людской.

Немало горя пришлось мне хлебнуть в жизни, отца похоронил, сына-первенца лишился, но никогда еще на душе у меня не было так скверно, как в ту ночь. Ведь это я привел Иуду к Дата. Что же толкнуло его на предательство? Обещанные награды? Или под страхом пыток стал он тряпкой в руках палача? На душе кошки скребли. И только мысль, что надо выручать Дата и его товарищей, придала мне силы.

Мы уже собирались выходить из своего укрытия, как заметили еще нескольких человек, идущих со стороны города. Один из них остановился.

– Дальше идти не могу, мне плохо, – сказал он.

По голосу я сразу узнал Титико, и если бы лаз не придержал меня за руку, я бы бросился на Иуду.

– Знаем, знаем, отчего тебе вдруг плохо стало. Ладно уж, возвращайся и жди нас в управлении, – ответил ему чей-то басовитый голос, и Титико повернул обратно, а особоотрядчики продолжили свой путь.

Когда они скрылись из виду, мы вышли на дорогу. Дата, не говоря ни слова, бросился догонять Титико. Мы последовали за ним.

Титико, услышав за спиной шаги, обернулся.

– Эй, Титико, куда ты запропастился, парень? – Дата спрашивал таким спокойным тоном, будто и в самом деле был озабочен только лишь его задержкой. Будь я на месте шкипера, я бы тут же прикончил предателя. Клянусь богом, я до сих пор не могу понять, как это Дата, который иногда из-за какой-нибудь мелочи вспыхивал, как порох, проявил тут такую выдержку и хладнокровие.