Текст книги "Рамсес Великий"

Автор книги: Олег Капустин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 29 страниц)

3

Суда шли вниз по Нилу, только изредка приставая к всё удаляющимся друг от друга берегам. Через пару дней пути они приплыли к городу Коптос[47]47
  ...они приплыли к городу Коптос... – Коптос – древнеегипетский город на восточном берегу Нила, в пятидесяти километрах вниз по течению. Хорошая караванная дорога связывала его с каменоломнями Вади-Хаммамат и с берегом Красного моря, которого достигали за пять дней пути по пустыне. Все экспедиции в страну Пунт (нынешнее Сомали, в восточной Африке) за рабами, драгоценными породами деревьев, благовонными травами выходили обычно из Коптоса. Из него же направлялись караваны за медью и бирюзой на Синайский полуостров. С берегов Красного моря в Коптос доставляли свинец и золото. Таким образом, благодаря этой дороге значение Коптоса как крупного торгового центра было в древности очень велико. Его правители считались одними из самых могущественных в Египте.


[Закрыть], расположенному на правом берегу. На его набережной было просто столпотворение.

– А я думал, что только у нас в фиванском порту можно встретить столько купцов и прочего торгового люда, – проговорил Риб-адди, удивлённо вглядываясь в пёструю, разноязыкую толпу, бурлящую рядом с бортом судна, причалившего к набережной.

– И, милый, – похлопал его по плечу снисходительно жрец Тутуи, который пил всю поездку, но не терял при этом не только весёлого настроения, но и памяти, и равновесия. Правда, он стал чаще опираться на плечо юноши с медлительно-невозмутимым видом, поглядывая по сторонам своими маленькими глазками, ставшими мутновато-голубыми, словно отлитыми из непрозрачного стекла. – Отсюда же ведёт прямая дорога к морю, из которого можно проплыть на юг в сказочно богатую страну Пунт, откуда привозят к нам чернокожих рабов, драгоценные камни, золото, слоновую кость, древесину и чудесные благовония. А если повернуть на север, то оттуда можно привезти медь, свинец, бирюзу и золото. Вот поэтому-то так много торгашей в этом городке, а вокруг них и прочего люда, который, как мошкара вокруг быков, кормится ими.

– Это уж точно, – авторитетно подтвердил второй наставник, кривоносый капитан, – здесь самые лучшие, но и самые дорогие девки во всём Египте, самые тонкие вина, но в самых мрачных притонах, где обитают, пожалуй, самые свирепые громилы-разбойники. Именно здесь мне проломили башку ещё в молодости, – показал широкий шрам на бритой голове покоритель морей. – Так что лучше туда не соваться, – показал он загорелой, волосатой ручищей на квадратные глинобитные домишки, облепившие всё пространство за портом.

– Где много золота, там ещё больше порока, – глубокомысленно заявил Тутуи и приказал своему слуге вместе с матросами сбегать в город и купить несколько кувшинов свежего пива. – Только из каждого хлебните на пробу, а то ещё, чего доброго, подсунут прокисшего, это станет с торгашей-мошенников.

– Но только по одному глотку хлебайте, – добавил мудрый капитан. – Я знаю своих матросиков, им только дай волю, так половина кувшинов исчезнет в их бездонных утробах.

Ещё через три дня неспешного плавания караван, пополняющийся в каждом провинции хлебом, новобранцами и пивом, прибыл в город Абидос[48]48
  ...прибыл в город Абидос... – После Коптоса река поворачивает на запад, и километров через сто её воды омывают берег на западном берегу, где находится город Абидос. Неподалёку от него в мрачной котловине, окружённой обрывистыми горами, около ущелья, ведущего в Ливийскую пустыню, возвышались холмы, под которыми скрывалось множество древних гробниц. В этом месте, где по преданию была похоронена голова бога Осириса, символизирующего судьбу умирающей и воскресающей каждый год природы, желали быть похоронены многие жители долины Нила.
  А те, кто проживал далеко и не мог построить здесь гробницу, довольствовался памятной каменной плитой с надписью, поминающей его добрым словом и просящей Осириса поспособствовать воскрешению из мёртвых её владельца.


[Закрыть]. Именно отсюда были родом фараоны первых династий – объединившие Египет почти две тысячи лет назад. Ещё этот город был центром почитания Осириса, умирающего и воскресающего бога. Египтяне верили, что именно здесь похоронена его голова и почитали за великую честь покоиться после смерти в этом святом месте. Риб-адди долго бродил по просторной котловине рядом с городскими стенами, где было несметное количество старых, покрытых вековой пылью усыпальниц и покосившихся от времени каменных плит с множеством любопытных надписей.

В одной старинной гробнице то ли фараона, то ли номарха, правителя отдельной области, с просторным храмом, высеченным в скале, Риб-адди прочитал над входом надпись, которая заставила его задуматься.

«Тела стариков уходят на западный берег со времён богов, и молодое поколение занимает их место. До тех пор, пока Ра[49]49
  ...до тех пор, пока Ра... – Ра – бог солнца, странствующий в ладье по небосклону, создатель богов и людей. Изображался в виде сокола или человека с головой сокола, в двойной короне Нижнего и Верхнего Египта и с другими атрибутами царской власти.


[Закрыть] будет восходить на востоке, а Атум[50]50
  ....а Атум заходить на западе... – Атум – «Полный», «Совершенный» – бог-творец, один из старейших египетских богов. Со времени составления «Текстов пирамид» его отождествляли с Ра, и он стал воплощением заходящего солнца. Изображали Атума в виде человека, увенчанного двойной короной Египта. Но иногда он выступает также в виде змея, скарабея, обезьяны и ихневмона.


[Закрыть] заходить на западе, мужчины будут оплодотворять, женщины – зачинать и носы дышать. Но всякий, кто однажды рождён, вернётся на своё место в усыпальнице», – гласили философские размышления мудреца древности.

Юноша с тяжёлым чувством вошёл под низкие своды пещерного, заупокойного храма. В пробитое в потолке окошко, напоминающее колодец, падал золотистый столп света. Под ногами хрустела осыпавшаяся штукатурка, черепки, сухой помёт летучих мышей. Мириады пылинок, вспорхнувших из-под сандалий, заблистали в лучах солнца, фантастически прекрасные на фоне глубоких теней, в которые была погружена почти вся зала храма. На некоторых, скупо освещённых стенах можно было различить древние полустёртые временем надписи, обычные в таких местах. Они повествовали о погребальном культе и загробных представлениях египтян. К ним со временем присоединились более поздние, наскоро выцарапанные или торопливо набросанные тушью или охрой любопытными, посетившими достопримечательность сто лет или месяц назад. Разве разберёшь? Дождей здесь не видали отродясь, лето от зимы почти ничем не отличалось. Только разливы Нила возвещали, что вот ещё один год прошёл!

– «Здесь была Фикера, вдова писца Имхотепа, – гласила криво и бесцеремонно нацарапанная скоропись, прямо поверх древних иероглифов, – она молилась о покойнике, великом мудреце и маге Сахни и просит его излечить её от женских болезней. Здесь красиво, правда, страшновато», – добавила впечатлительная женщина.

«Никакой мудрец и маг Сахни здесь не покоится, – гласила другая надпись, выведенная небрежно тушью, – всё это просто глупые сплетни, можете поверить писцу Каперу. Это усыпальница фараона Униса. И храм этот я нашёл таким прекрасным, что он воистину подобен небесам!»

«Аменемхет, писец с искусными пальцами, которому нет равных во всём Абидосе, посетил эту древнюю гробницу, – скромно написал яркой охрой на стене рядом третий посетитель, – и увидел, что здесь рядом с достойными древними поучениями смеют писать, как курица лапой, какая-то глупая баба и неуч, величающий себя писцом, с такими ошибками, что просто диву даёшься, как же решаются эти жалкие людишки марать священные стены?! До чего же мы дожили!»

Риб-адди рассмеялся. Как везде и всегда в жизни, мудрость соседствовала с глупостью даже в городе мёртвых. Юноша, постукивая посохом по каменному полу, вышел на свет божий из храма и вдохнул горячий сухой воздух, дующий из пустыни. Неподалёку он увидел ещё несколько любопытных посетителей, прогуливающихся среди могильных плит и читающих разные надписи.

А рядом разворачивалась обычная для этих мест сцена. Перед входом недавно построенной гробницы остановился катафалк, который тащили две пёстрые коровы. Саркофага в форме мумии почти не видно было на сооружении, состоящем из деревянных раздвижных щитов и рамок, занавешенных вышитыми тканями и кожей, и покоящемся на деревянной ладье со статуями Исиды и Нефтис[51]51
  ...со статуями Исиды и Нефтис... – Нефтис (Нефтида) – богиня-покровительница умерших, согласно гелиопольскому космогоническому учению, дочь Геба и Нут, жена и сестра Сетха. Однако в мифах Нефтис выступает постоянно на стороне другого своего брата – Осириса, от которого рождает Анубиса. Вместе с Исидой Нефтис оплакивает Осириса. На некоторых памятниках изображались все богини-покровительницы умерших: Исида, Нефтис, Нейт и Селкет (в гробнице Тутанхамона по четырём сторонам саркофага возвышаются позолоченные статуэтки богинь, как бы обнимавших его своими руками, охраняя от посягательств злых сил).


[Закрыть] с обеих сторон. Сама же ладья стояла на санях с длинными полозьями, которые громко скрипели, когда коровы не спеша тащили их по песку и мелким камням. С громкими завываниями родственники и слуги покойника сняли расписанный деревянный саркофаг в форме запелёнатой мумии с хорошо прорисованной головой умершего и поставили его на деревянные ноги, словно покойный ожил на короткий срок и решил перед вечным покоем в гробнице хорошенько оглядеться вокруг.

Момент расставания приближался. Скорбь присутствующих достигла предела. Пожилая, солидного вида женщина в чёрном парике, белом платье и чёрными усиками над верхней губой, всплеснув короткими, полными руками начала причитанья, ритмично ударяя ладонями себя по голове, стараясь при этом не повредить своего нового, украшенного серебряными украшениями и бирюзой пышного парика:

– Я жена твоя, Микритра, о великий, не оставляй меня. Неужели ты хочешь, чтобы я от тебя удалилась? Если я уйду, то кто останется с тобой? А ведь ты так любил пошутить. Теперь же ты молчишь, не говоришь со мной!

Матроне вторили хором молодые и старые женщины, в которых по их изящным театральным жестам и пронзительным, берущим за душу крикам можно было сразу узнать профессиональных плакальщиц:

– Горе, о, горе! – восклицали женщины, и крупные слёзы катились по их щекам, на зависть жене покойного. – Плачьте все, плачьте не переставая! Добрый пастырь ушёл в страну вечности... Ты, кто так любил шевелить ногами, чтобы ходить, теперь пленён, запелёнут, связан. Ты печально спишь в погребальных пеленах!

Плакальщицы били себя в тощие груди и посыпали песком видавшие виды парики. Они усердно отрабатывали серебряные слитки, а также домашнюю утварь из дома покойного, которыми были оплачены их услуги. Женщины заодно оценивали опытным взглядом мебель, которую притащили, отдуваясь, отставшие от катафалка слуги, и прочие предметы обихода, необходимые усопшим в их загробной жизни. Покойник был состоятелен, но вдова скуповата. И мебель и прочие вещи были не новые.

Наконец саркофаг опустили в гробницу: положили в каменный прямоугольный ящик и закрыли тяжёлой крышкой. Рядом расставили погребальную утварь. Главное было, не забыть то, что прежде всего понадобится покойному: от румяных, только что испечённых булочек и трости для прогулок до деревянной колесницы, разобранной и аккуратно сложенной в углу. Но вот, наконец, в подземной усыпальнице всё было расставлено по местам и жрец с помощниками удалился. Пёстрые коровы утащили визгливо скрипящие по песку и мелким камням сани с ладьёй и катафалком. Судя по тому как жрец подгонял слугу, ведшего неторопливых коров, им предстояло привезти сюда ещё одну мумию. Равнодушный, худой каменщик замуровал вход в усыпальницу, получил свою плату и ушёл, не спеша переставляя худые, чёрные от загара со вздувшимися венами ноги. Однако родственники и друзья, которые по такой жаре провожали покойного, не спешили расходиться. Хорошо известно, что скорбь и волнения пробуждают аппетит. Поэтому все собрались в лёгкой беседке, выстроенной здесь как раз для этого случая. Началась тризна под мелодичные звуки слепого арфиста, восхваляющего покойного и его любящих и щедрых родственников.

Риб-адди улыбнулся, проходя мимо, нигде не едят и не пьют с таким аппетитом, как на поминках. «Радуйся жизни, пока живёшь!» Эта мысль жила в головах тех, кто провожал мумию к месту её вечного успокоения.

Юноша не успел пройти и сотни метров, как столкнулся с шумной и весёлой толпой, которая уже проводила другого покойного и теперь после тризны возвращалась в город. С Риб-адди поравнялся ничем не примечательный мужчина средних лет, одетый в синюю рубашку с короткими рукавами и белую гофрированную юбку, излюбленный наряд писцов средней руки.

– Ученик бога Тота[52]52
  ...Ученик бога Тота... – Тот – в египетской мифологии бог мудрости, счёта и письма. Его женой считалась богиня истины и порядка Маат. Священным животным Тота был ибис. Тота обычно изображали в виде человека с головой ибиса, палетка писца была его атрибутом. Тоту приписывалось создание всей интеллектуальной жизни Древнего Египта. Писцы считали его своим покровителем и перед началом работы совершали ему возлияния. Под покровительством Тота находились все архивы и библиотеки.


[Закрыть], что более вечно, чем пирамиды или памятные стелы на западном берегу? – обратился вдруг он к юноше.

– Умные мысли, записанные писцом и переданные на папирусе следующим поколениям, – ответил, вздрогнув от неожиданности, Рибби свою часть пароля, с которым должен был к нему обратиться связной от дяди Меху, главы стражников города Фив.

Они отошли в сторонку с главной аллеи некрополя и укрылись в тени под колоннами входа в роскошную усыпальницу. Вокруг было тихо и безлюдно. Только слышны были затихающие в отдалении шаги захмелевшей компании.

– Я думал, дядя свяжется со мной только в Финикии, – проговорил юноша. – Что-то случилось?

– Да, пропал особо доверенный писец, который, кстати, написал по поручению Меху те письма, что вы везёте, – мрачно ответил мужчина, вытирая пот со лба. – Вероятно, нашим врагам известно их содержание. Но им не известно, с кем они посланы.

– Но Пенунхеб не глуп! – воскликнул Риб-адди. – На кого же, как не на меня, падут его подозрения? Я ведь родственник Меху.

– Не забывайте, что на одном с вами судне находятся сыновья вашего дяди со слугами, а на соседнем – их конюхи и колесничие. Так что задачка у шпионов Пенунхеба непростая: вычислить, кто же везёт злополучные письма с его смертным приговором фараону.

– Меня уже пытал один жрец, его зовут Тутуи. Представляется этаким беззаботным пьяницей, а сам задаёт между прочим каверзные вопросики.

– Я знаю эту старую лису. Будьте с ним предельно осторожны. Ему по голубиной почте, конечно, передали сюда в Абидос, что он должен найти эти злополучные письма. Надо перепрятать свитки. Но куда? В крайнем случае отдадите их мне. Правда, мы уже осуществили кое-что. Подбросили копию письма визирю Рамосу в вещи слуги младшего сына Меху, Кемвеса.

– Но ведь они убьют его, как только найдут письмо?! – воскликнул Риб-адди.

– Ну, что ж тут поделаешь? – улыбнулся, глядя на юношу, агент главного стражника Фив, переходя на «ты». – Нужно отвести от тебя подозрение в сотрудничестве с нами. Ты же играешь в шашки и хорошо знаешь, что частенько приходится пожертвовать фигурой для того, чтобы в конечном итоге обыграть противника.

– Но это же живой человек, а не какая-нибудь шашка.

– О, Амон, – опять улыбнулся мужчина, – как ты ещё наивен! Но ничего, ещё успеешь привыкнуть к нашему делу. Я, когда начинал, тоже был таким же желторотым. Сейчас тебе нужно не сокрушаться, что какого-то слугу прикончат жрецы, а думать, что делать с письмами. Оставлять их при себе нельзя.

– У меня есть идея! – прошептал Риб-адди. – Нужно купить кувшин с пивом, и на его дно поместить заваренный смолой пакет с письмами. Кувшин изнутри покрыт чёрной поливой, и никто и не заметит, что там что-то есть. А когда мы приедем в Финикию, я его разобью и возьму письма.

– Молодец, хитро придумано, – ухмыльнулся посланник, – у тебя, сынок, голова работает, что надо. Тебе нужно переходить служить к нам в стражу. Но на всякий случай вот тебе золото, – мужчина передал юноше объёмистый кожаный мешочек. – Это передаёт тебе дядя Меху. Если тебе понадобится скрыться, то беги, не задумываясь, почувствовав опасность. Потом найми какое-нибудь торговое судно и плыви отдельно от каравана в Финикию. Меху передаёт, что жизнь его и всего его семейства зависит теперь от тебя. Ты должен обязательно, любой ценой довезти письма Рамосу и фараону, да будет он жить вечно. Пойдём, устроим этот трюк с кувшином.

Ленивой походкой уставших зевак, не спеша, чтобы не привлекать к себе чужого внимания, они двинулись по пыльной дороге к городу. Мужчина шёл впереди метров на сто, а сзади с праздным видом беззаботно шагал Риб-адди, помахивая своим посохом. Пока дошли до городских стен, навстречу успела попасться очередная длинная похоронная процессия.

– Да, хорошенькое мне напоминание: радуйся жизни, пока живёшь! – бормотал юноша себе под нос, проходя мимо скрипящих саней с погребальной ладьёй, на которой лежал деревянный катафалк в форме мумии, и вступая под своды башни, куда вели широко распахнутые городские ворота. У него было такое ощущение, что над ним кто-то занёс боевой топор, который в любую минуту может опуститься на его голову.

4

Вскоре Риб-адди, беззаботно улыбаясь, взошёл на борт своего судна, за ним слуги принесли большой красный кувшин с пивом. Юношу как старого друга встретили Тутуи и капитан Нахр. Оба уже по привычке, как только судно отчалило от набережной Абидоса, уселись на передней площадке на носу, где было попрохладней, и начали обычные пивные возлияния, сопровождаемые наставительными разговорами со своим младшим спутником. Но вскоре после начала пирушки жрец Тутуи извинился перед собутыльниками и нетвёрдой походкой направился на корму. Через короткое время после того, как он ушёл, к капитану Нахру подошёл матрос весь в шрамах на светло-коричневом теле и с большой медной серьгой в ухе, и, наклонившись к уху своего командира, он что-то прошептал. Капитан подался всем корпусом к юноше и захрипел, шептать сорванным громогласными командами голосом он не мог:

– Тутуи пошёл твои вещи обыскивать. Сегодня со своими слугами он у всех пассажиров вещи переворачивал, как только они в город ушли, и у сыновей Меху, и у их слуг, чего-то искал, червь Амона. А сейчас этот жирный боров прощупывает твой парик и ту одежду, в которой ты на берег сходил. В чём он вас подозревает? Если что – я тебе могу помочь. Следующий город, где мы остановимся, – это Сиут[53]53
  …это Сиут... – Сиут – самый крупный древнеегипетский город, который видел любой, плывущий по Нилу километров через полтораста после Абидоса. Выгодно расположенный у подножия Ливийских гор, Сиут был очень богатым городом. Около Сиута, к западу от Нила, отходит единственный рукав – Бахр-Юсуф – длиной свыше трёхсот километров. Он впадает в Фаюмское озеро.


[Закрыть]. Я там тебе дам такой адресочек, что если ты туда махнёшь с корабля, никакая даже самая упитанная свинья из жрецов вовек не разыщет.

– Спасибо, Нахр, за доброе слово и помощь, которую ты мне готов предоставить, – поблагодарил вежливо Риб-адди. – Но мне не страшны все эти жреческие происки. Моя совесть чиста перед моим повелителем Пенунхебом. Пускай этот пьяница удовлетворит своё любопытство, всё равно ничего он не найдёт.

– Судя по твоей смышлёной физиономии, ты, Рибби, наверное, давно перепрятал то, что ищет жирномордый, в надёжное место, – рассмеялся капитан. – Но я в чужие дела не вмешиваюсь. Просто не люблю жрецов, которые суют свои носы туда, куда их никто не приглашал. А мне ты нравишься, парень! – Нахр хлопнул своей широкой, загрубелой ладонью по плечу юноши и поднял глиняную кружку, полную свежего пива. – Давай-ка споем славную морскую песенку.

Над серо-зеленоватой гладью Нила полетели слова старинной матросской песни. Вскоре гребцы, а потом и вся команда подпевала своему командиру. Солнце медленно садилось за кромку западных гор. Заросли папируса у берегов, островки пальм и тамарисков посреди полей, редкие хижины поселян – зарозовели, а потом покрылись багряным отсветом зари. Вскоре вернулся недовольный Тутуи и подсел к кувшину. Он и не подозревал, как близко находится то, что с таким рвением искал.

Этой ночью Риб-адди спал очень чутко. Рядом с ним в палатке, разбитой на корме, храпел жрец. Вдруг юноша услышал, как Тутуи прекратил свой однообразный храп и тихо встал со своего ложа. Притворившись спящим, Риб-адди мирно посапывал. Жрец накинул на жирное тело белую тунику и, осторожно ступая босыми ногами по деревянной палубе, пошёл к мачте, которая возвышалась в середине судна, покачивающегося на мелких речных волнах. Два троса с якорями был натянуты, как струны. Течение реки пыталось унести караван дальше по течению. Казалось, что корабли также спят, как и утомившиеся за долгий жаркий день люди, лениво покачиваясь на воде, волнуемой напором воды. Караван отдыхал в виду правого берега, заросшего шелестящими на ночном ветерке полусухими стеблями папируса. В фиолетовом небе горели крупные звёзды. Над мачтой изредка бесшумно проносились чёрные тени летучих мышей. Около борта слышно было, как плескались крокодилы, привлечённые аппетитными для них запахами человеческой, лошадиной и бычьей плоти.

Риб-адди бесшумно крался за жрецом, скрываясь в тени борта. А Тутуи тем временем подошёл к мачте, где среди слуг, спавших вперемежку с матросами прямо на деревянной просмолённой палубе, разыскал возничего Кемвеса и растолкал его. Удивлённый юноша уставился ничего не понимающими спросонья глазами на физиономию жреца, склонившегося над ним.

– Вставай, Росис, нам надо поговорить, – прошептал Тутуи. – Да тише, а то всех перебудишь.

Они вдвоём тихонько отошли от мачты к самому борту.

– Тебе дал это письмо Меху, твой господин, чтобы ты передал его визирю Рамосу, когда мы приплывём в Финикию? – спросил шёпотом жрец юношу, который, ёжась от прохладного ночного ветерка, смотрел удивлённо на свиток папируса, который держал перед ним Тутуи.

– О чём это вы, уважаемый? – почтительно поклонился Росис, зевнув. – Никаких писем мне мой хозяин не передавал. – Я ведь маленький человек. Моё дело править лошадьми на колеснице. Я знать не знаю ни о каких письмах.

– Зачем ты мне врёшь, Росис? – чуть повысил голос жрец. – Этот свиток мы нашли в твоих вещах. Признавайся. Ничего страшного в этом нет. Мы просто хотели бы знать: не передавал ли чего-либо Меху тебе устно для Рамоса? А, может быть, у тебя есть и второе письмо для того, кто выше положением?

– Да ничего мне мой господин не передавал, а если бы и передал, то разве стал бы я рассказывать об этом вам. Я хоть и уважаю жрецов Амона, но служу начальнику стражи города Фив, досточтимому Меху, и, думаю, не дело жрецов совать свой нос в его дела, – Росис проснулся окончательно и возмутился нахальному допросу.

– Так, значит, ничего тебе больше ни устно, ни письменно не передавали? – настойчиво повторил Тутуи.

– Не ваше это дело уважаемый, – юноша резко повернулся, чтобы идти назад.

В этот момент в руках у жреца в лунном свете блеснуло широкое лезвие, которым он брился каждое утро. Тутуи схватил юношу за короткие курчавые волосы, закинул его голову назад и полоснул лезвием по выступившему кадыку. Раздался судорожный хрип. В следующее мгновение жрец уже спихнул в тёмную воду через низкий борт зарезанного. Раздался глухой всплеск, затем вода забурлила. Крокодилы ринулись на неожиданно подвернувшуюся им добычу, и вновь наступила тишина. Жрец воровато оглянулся на мачту, но никто из спавших под ней даже не пошевельнулся. Тутуи старательно вытер окровавленную бритву о канат, свисавший с мачты, потом убрал её под тунику, посмотрел на уже начинавшую светлеть полоску неба над горами на востоке, зевнул и, неслышно ступая босиком по шероховатой, прохладной, влажной от утренней росы палубе, двинулся к своей палатке на корме. Риб-адди молнией метнулся назад. Он плюхнулся на свой матрас, но никак не мог заставить себя ровно сопеть. Его бил холодный озноб. В палатку, наклонясь, залез жрец.

– Что-то пить хочется, – потягиваясь, проговорил юноша. – У нас поблизости воды нету?

– Да ты пивка хлебни, кажись, в кувшине твоём ещё чего-то булькает, – проговорил Тутуи и разлил в кружки остатки пива.

Риб-адди, стараясь не стучать зубами о глиняный край, судорожно промочил пересохшее горло.

– Эх, молодо-зелено, – проворчал насмешливо жрец, допив свою кружку и вытирая тыльной стороной руки мокрые губы, – выпили-то всего пару кувшинчиков, а он уже похмельем мучается. Ничего, сынок, привыкнешь. К концу нашей поездки мужчиной станешь, даже бочка вина тебя с ног не свалит, не то что какое-то жалкое пиво. Самое главное – бери пример со старого Тутуи и всё будет отлично. Держись меня, я тебя в люди выведу, попугайчик ты мой неоперившийся, – с насмешкой в голосе проговорил жрец. Вскоре он уже похрапывал на мягко покачивающемся под ним матрасе.

Риб-адди не верил ни ушам, ни глазам.

– О, Амон великий, – вопрошал сам себя поражённый юноша, – возможно ли такое на свете? Этот старик только что на моих глазах недрогнувшей рукой зарезал как поросёнка человека, столкнул его на съеденье крокодилам, а потом, зевая, побрёл досыпать ночь. При этом он ещё заботится о своём младшем товарище. Неужели везде под добродушной, порядочной, человеческой личиной таится порок и злодеяние? А если письма нашли бы у меня, то я с перерезанным горлом полетел бы в реку, и именно меня бы сейчас дожирали крокодилы. О боже, как страшно жить!

Взрослая жизнь ему теперь уже совсем не нравилась. Он отдал бы всё на свете, чтобы вновь оказаться дома, беззаботно посапывать на своём плоском полосатом матрасике на крыше материнского домика, а потом утром радостно вскочить и спуститься во двор, где уже пекут хлеб и ласковой улыбкой встречают его все домашние.

– О, как же я был тогда счастлив, – шептал молодой человек, только сейчас начавший ценить тепло родного очага.