Текст книги "Рамсес Великий"

Автор книги: Олег Капустин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 29 страниц)

Глава 6

1

В ранний час безоблачного утра, когда в бездонно голубом небе скользили чёрные треугольники ласточек и белые – чаек, а лёгкий ветерок приносил запах дыма и только что испечённого хлеба из кварталов, раскинувшихся на берегу Нила, в городском торговом порту собралось много народа. Провожали большой караван, состоящий из пятидесяти широких, очень вместительных судов[41]41
  ...широких, очень вместительных судов... – Развитие морской торговли во время Нового царства влекло за собой строительство многочисленных судов, совершенствование их конструкций. Водоизмещение египетских торговых судов достигало 60-80 тонн. Делали и более крупные суда для перевозки строительных материалов, каменных блоков для пирамид, обелисков. Конструкция судов была довольно развита. Появились носовой и кормовой брусья. На них были сделаны шипы, куда входили доски обшивки. Уменьшился носовой свес. Рулевые вёсла были увеличены и закреплены в прочных уключинах. Однако из-за ещё недостаточной продольной прочности корпус стягивали канатом на специальных опорах. На носу и корме имелись небольшие площадки. Мачта с прямым парусом и две загнутые на концах реи составляли парусное вооружение. Якорем служил камень, обвязанный канатом. Вдоль планширов (самых верхних брусов на фальшборте, продолжении борта выше верхней палубы) бортов крепили небольшие колышки-уключины, к которым привязывали короткие вёсла с копьевидными лопастями. На расширяющихся перьях форштевня (носовой оконечности корабля) и ахтерштевня (нижней кормовой оконечности корабля) наносили символические рисунки или изображения глаза. Вниз по Нилу суда шли по течению на вёслах, а вверх по течению гребцам помогал парус.
  У военного корабля в отличие от торгового был довольно вытянутый корпус с прочным поперечным набором (каркасом корпуса судна, состоявшим из продольных и поперечных связей), опирающимся на мощный килевой брус, что позволило отказаться от продольной стяжки канатом, столь характерной для торговых судов. Килевой брус в носовой части оканчивался тараном в виде головы животного. На далеко выступающем ахтерштевне (нижней кормовой оконечности корабля) крепилось одно, но крупное рулевое весло. Дополнительную прочность корпусу корабля придавали банки (доски для сидения гребцов), идущие от борта к борту. Гребцы укрывались от стрел за фальшбортом (продолжением борта выше открытой верхней палубы), высота которого составляла 80 сантиметров. По оконечностям судна жёстко крепились ограждённые площадки для лучников, которые располагались, кроме того, в плетёной корзине на топе (верхушке) мачты. Египетские лучники, имевшие на вооружении дальнобойные (поражение 150-160 метров) луки, были основной ударной силой египетского боевого корабля. Такие суда строились длиной 30-40 метров.


[Закрыть], наполненных до бортов, раскрашенных яркими красными и синими полосами, пшеницей, ячменём и полбой, а также финиками, инжиром, сушёными фруктами, огромными кувшинами с растительным маслом и прочими припасами, отправляющимися к дальним финикийским берегам. Караван охранял десяток военных кораблей, более длинных, чем торговые, и с бронзовыми таранами на носах в виде свирепых морд львов и буйволов. Вместе с продовольствием фараон распорядился прислать крупный отряд новобранцев. По всему было видно, что Рамсес Второй увязает в масштабных боевых действиях в Финикии, требующих всё больше и больше войск, продовольствия и золота.

– Дорого нам обходится эта небольшая прогулочка за кедровым лесом, как уверял наш молодой повелитель, год назад отправляясь в свой первый, сразу же объявленный придворной сволочью победоносным поход в азиатские страды, – ворчал себе под нос правитель Фиванского нома, Яхмос, прозванный в народе Крокодилом за непрезентабельную внешность и свирепый нрав.

Он сидел на помосте, на котором стояли три роскошных кресла с причудливо изогнутыми спинками и ножками в виде связанных пленников: азиатов, нубийцев, ливийцев, извечных врагов Египта. Пенунхеб, восседающий рядом с Яхмосом, предостерегающе посмотрел на него. Порицать монаршую волю в присутствии визиря Южного Египта, престарелого Инуи было, мягко говоря, неосторожно. Но всесильный старец неподвижно замер в украшенной золотой вышивкой тунике, и его застывшее худое лицо не выражало абсолютно ничего. Это был сановник старого закала, который умел держать себя в руках. Недаром он успешно служил при пяти фараонах на многих постах и достиг высшего чина в долгой иерархии египетского чиновничества. Однако когда Пенунхеб и Яхмос отвернулись и начали оживлённо беседовать с подошедшим к ним адмиралом, возглавляющим караван, старик бросил на них хитрый взгляд из-под надвинутого глубоко на лоб парика, в котором сквозило и острое любопытство и ледяная враждебность. Но через мгновение Инуи уже с милостивой улыбкой на устах включился в беседу с главой каравана, старым морским волком, Джхутинифером, прославленным многочисленными победами над врагами, пытающимися последние годы всё чаще и чаще вторгнуться с грабежами в Дельту Нила, а также неистовыми попойками, которым предавались моряки под его главенством, с триумфом возвращаясь к родным берегам. Сейчас вновь пришло его время: надо было громить поганых азиатов и коварных ахейцев, защищая с моря войска фараона в Финикии и обеспечивая переброску подкрепления и продовольствия. Без этого на успех в финикийской кампании Рамсес Второй рассчитывать не мог. Поэтому-то и говорил отважный Джхутинифер с высшими сановниками государства так независимо, можно даже сказать, небрежно, как это позволяют себе старые вояки с гражданскими крысами в военные годы, когда на первый план выступает воинская доблесть, а бюрократические добродетели вынуждены отойти в сторонку, выжидая, правда, своего часа наступления мира. Тогда можно было отыграться за испытанные обиды от неотёсанных армейских носорогов или, как в данном случае, от грубо-нахального военно-морского гиппопотама.

– Распорядитесь, чтобы ваши храмовые работники ускорили погрузку последних двух судов! – сипло пробасил адмирал.

По его круглому, плохо выбритому, медно-красному обветренному лицу и такого же цвета широченным плечам и волосатой груди текли капельки пота, а в правом ухе сверкала крупная золотая серьга с огромным алым рубином. Адмирал снял с головы старый, чёрный, вылинявший парик, утёрся им и, с удовольствием наблюдая брезгливо оторопелую реакцию сановников на его развязно-деловой тон и плебейскую наружность, продолжил, повышая голос:

– Они должны быть загружены полностью немедленно. Как только мы выстроимся на рейде замкнуть колонну, прикажите заткнуться бабам на причалах, что они орут как оглашённые?! Ведь в таком гвалте и команду никто не услышит, развели тут сопливое бабье царство! – Адмирал громко, с силой постучал по помосту своим посохом богато украшенным золотыми и серебряными пластинами, на которых были изображены корабли и морские чудовища.

– Вы же согнали почти всех юношей города в свой корпус новобранцев и увозите их навстречу опасностям войны. Сколько времени эта кампания продлится, никто не знает, и вы хотите, чтобы их матери ликовали и осыпали вас цветами? – прорычал в ответ Яхмос, открыв свою большую, зубастую, действительно похожую на крокодила пасть.

– Мой повелитель, да живёт он вечно, прямо сказал мне, когда я видел его в последний раз при осаде Сидона[42]42
  ...при осаде Сидона... – Сидон – финикийский город на побережье современного Ливана к югу от Бейрута. Сидон, как и многие финикийские города, располагался на полуострове, глубоко вдающимся в море. Перед ним находится остров. Во втором тысячелетии до н. э., во время действия романа, играл важную роль среди других финикийских городов. Жители Сидона создали широко разветвлённую торговую сеть в районе Средиземноморья. Слава об их товарах распространилась далеко. Позднее Гомер упоминал способных во всех ремёслах сидонцев.


[Закрыть], что я обязан во что бы то ни стало привезти хорошее пополнение в его войско. Иначе ему трудно будет одновременно вести осаду и отбивать атаки нахальных хеттов, возомнивших сдуру, что Финикия – это их страна, – ответил, ещё более повышая голос, адмирал. – Мой повелитель, да будет он всегда здоров, сказал мне так: «Джхути, мой отважный воин, только на тебя я могу надеяться в этот трудный час. Я знаю, ты выполнишь всё, что бы я тебе бы ни приказал, – на глазах у умилённого столь дорогими его сердцу воспоминаниями военно-морского гиппопотама выступила крупная слеза, – я совершенно уверен в этом», – продолжил наш повелитель. И свет очей наших, живой наш бог, да здравствует он вечно, дал мне поцеловать свою сандалию, – Джхутинифер, шмыгнув носом, утёр своим париком слёзы, катившиеся по его обветренной физиономии, расплывшейся от переполнявших чувств, словно груда мокрого свежего творога на тарелке.

– Хорошо, хорошо, адмирал, мои люди всё сделают быстро и в срок, чтобы ваши корабли вовремя отплыли от наших берегов, – поспешно проговорил Пенунхеб, отрывая моряка от сладких для него воспоминаний, их присутствующие слышали уже не раз. – Да, вот кстати, и наши новобранцы идут занять свои места на судах. Вам, наверно, надо будет приглядеть, чтобы молодые воины из-за своей великой глупости и радости, что вырвались из-под родительской опеки, ненароком не опрокинули бы какую-нибудь вашу посудину, – жрец показал на колонны воинов, под звуки оглушающего марша входившие на набережную порта.

– У меня не посудины, а корабли, – возмущённо взревел Джхутинифер, окинул взглядом, полным презрения, кучку бледнотелых, никогда не нюхавших солёного морского ветра гражданских чинуш и кинулся навести хоть какой-нибудь порядок на набережной. Там приход колонн новобранцев вызвал бурю эмоций: от радостных криков мальчишек, родственников, уходивших на войну, до душу раздирающих воплей мамаш и сестёр несчастных юношей.

У Риб-адди, стоящего у сходен своего корабля и окружённого родными и домочадцами, совсем закружилась голова от всей этой суматохи. Он был впервые одет, как и положено в солидном положении писца канцелярии Верховного жреца Амона – в белую гофрированную льняную юбку с плотным передником. На голове пышный, чёрный парик, украшенный бирюзой, на ногах сандалии, в руках посох, на шее широкое ожерелье, как воротник, прикрывающий шею и часть груди, на руках браслеты. Он чувствовал себя ужасно респектабельным.

– Рибби, ты такой солидный и красивый, что просто глаз не оторвать, – ворковала его невеста Рахмира, прижимаясь к нему и вцепившись в его левую руку.

Правая рука была в полной власти матери, тучной Зимриды, которая то начинала причитать, вытирая слёзы, то давала сыну советы, как вести себя в пути, то судорожно вспоминала: ничего ли из багажа, которым снабдили юного путешественника, не забыто дома.

– Помни, сыночек, что там, будь ты в Библе, Тире[43]43
  ...будь ты в Библе, Тире... – Тир – один из главнейших городов финикийцев на побережье Ливана к югу от Бейрута. Занимал небольшой остров с двумя гаванями, обеспечивавшими безопасную стоянку независимо от ветра. Выходцами из Тира основан знаменитый Карфаген в Северной Африке.


[Закрыть] и особенно в Сидоне, ты должен держать уши востро и не верить ни одному слову коварных финикийцев, – громко наставляла мамаша любимого сыночка.

– Мама, ну что ты говоришь! Ведь ты же сама финикийка! – возмущённо отвечал Рибби.

– Вот потому и говорю, что финикийка, – с жаром говорила мамаша своим обычным, несколько сварливым тоном. – И заклинаю тебя: особенно не доверяй сидонянам, этим лжецам, пройдохам и негодяям. Это они меня в рабство продали, мерзкие торгаши. И будь подальше от военных, особенно когда те стрелами стреляют. Компании с ними водить нечего, все они пьяницы, да грабители, а ты не какой-нибудь мужлан с копьём или секирой, ты писец, птица высокого полёта! – наставляла наседка своего птенца. – Ну, и конечно же, не подходи к борту на судне, ведь как в море выплывете, там вас так качать будет, что просто жуть, смоет волной, пискнуть не успеешь! – вспомнила она свои давнишние впечатления от морского путешествия.

– Да ладно тебе, Зимрида, хватит причитать, – осадил её Рахотеп, тоже пришедший проводить сына, а заодно и поглазеть на необычайное зрелище. – Главное, сынок, будь дисциплинирован, выполняй ревностно свои обязанности, только так можно сделать карьеру и достичь чего-нибудь в жизни. Ну, и не теряйся, ты молодой, а финикийские девки горячие! На своём опыте знаю, – не удержался и захохотал круглощёкий жизнелюбец, подталкивая локтем свою любимую, бывшую фактически главной в доме, неофициальную жену.

– Ты глупостям мальчика не учи, – возмутилась Зимрида. – В этом ему с тебя, распутника, брать пример нечего. И так вон уже начал погуливать.

– Что, Рибби уже с кем-то спутался? – сделала круглые глаза Рахмира.

– Да нет, дочка, нет, – спохватилась Зимрида, очень довольная, что её сынок нашёл себе такую богатую невесту. – Это у меня к слову вырвалось. Ведь они всё, что молодые, что седые, на женский пол ох как падки, мужики одним словом. Их надо вот так держать, – показала крепкий смуглый кулачок бывшая рабыня. – А то беды не оберёшься, да и слёз тоже. Но о Рибби не беспокойся, он у нас смирный.

– Рахмира, оторвись ты хоть на мгновение от своего ненаглядного, иди простись со своими братьями! – громко крикнул её дядя Меху, стоящий неподалёку и обнимающий длинными могучими ручищами двух ненаглядных сыновей, юных буйволят, тоже уходящих на войну, правда не в пехоту[44]44
  …правда не в пехоту... – Постоянная армия Нового царства состояла из двух родов войск – пехоты и колесничих. По роду оружия пехота ещё делилась на лучников и копейщиков.
  Лучники были вооружены простыми для новобранцев и сложными (слоёными) луками, предназначенными для командиров и ветеранов – искусных стрелков. Эти мощные (сложные) луки решили исход множества сражений.
  Изготавливались эти луки из нескольких слоёв дерева (иногда разных сортов), рогов животных и сухожилий, соединённых клеем в специальных мастерских. Молодых стрелков сначала обучали стрельбе из простого лука, а затем уже из сложного, показывая, как надо правильно держать это мощное оружие и попадать в цель. Луки хранились в футлярах из кожи или льняной ткани. Стрелы делались из прочного, лёгкого и гибкого тростника. Их бронзовые и медные наконечники имели шипы. Хранились стрелы в колчанах из кожи или льна. Кроме луков лучники были вооружены боевыми топорами и дубинками. Отряд лучников состоял из шести стрелков и командира, несущего стяг.
  В копейщики набирали в основном рослых ветеранов. Они были вооружены длинными копьями с бронзовыми наконечниками, боевыми топорами и щитами. Были распространены щиты небольшого размера, прямые снизу, закруглённые и слегка расширенные сверху, служившие прежде всего для защиты лица и верхней части тела. С XIII века верхнюю часть щитов, предохранявшую лицо, стали укреплять металлическим диском. Во время штурма крепостей щиты носили на спине, для чего к ним были прикреплены ремни. Воины-шерданы, служившие в египетских войсках во время Рамсеса Второго, защищали себя круглыми щитами с металлическими дисками посередине. Отряд копейщиков состоял из шести воинов, трубача и командира с коротким посохом в руке. Копейщики маршировали под звук трубы. Трубач шагал впереди отряда. Отряды копейщиков и лучников соединялись в пехотные полки, численностью до двухсот человек при Рамсесе Втором.


[Закрыть], как большинство новобранцев, а в колесничие[45]45
  ...о в колесничие... – Колесничие – один из двух родов древнеегипетского войска. Появились отряды колесниц у египтян в эпоху Нового царства. Воинам-колесничим выдавались из царских конюшен по два коня, но колесницу они должны были покупать сами. Хотя колесницы были заимствованы из Азии, но вскоре египетские мастера создали совершенно новый вид боевых колесниц, устойчивых даже на поворотах (с колёсами, имеющими не четыре, а шесть и восемь спиц).
  Колесничное войско подразделялось на отряды, по 25 колесниц каждая. Ими командовали «колесничие резиденции», которые, в свою очередь, подчинялись «командиру колесничих». Колесничное войско находилось под командой «начальника коней». За содержание и кормёжку лошадей отвечал «начальник конюшен». Тактическую и мобильную единицу колесничного войска составляли две лошади, запряжённые в боевую колесницу, боец (сенен) и возница (кечен), стоявшие на колеснице. К колесницам были прикреплены специальные футляры-налучия для хранения сложных луков, колчаны для стрел и дротиков. Боец колесницы был вооружён сложным луком со стрелами, а во время девятнадцатой династии – также короткими дротиками. В битве под Кадешом возница колесницы Рамсеса Второго не только правил конями, но и удачно прикрывал щитом фараона, окружённого хеттскими колесницами. Колесница была по существу комплексным оружием. Колесничие начинали и завершали сражения, с молниеносной быстротой врываясь в гущу вражеского войска, вселяя в него ужас, обращая в бегство побеждённых врагов и безжалостно преследуя их. Такие сцены можно увидеть на многочисленных изображениях фараона Рамсеса Второго, сражавшегося на колеснице и победоносно мчавшегося по живым и мёртвым врагам. Художники Нового царства сумели показать эти сцены очень выразительно.


[Закрыть]. На соседнем корабле разместились их кони и в разобранном виде деревянные колесницы, которые поставил богатый и влиятельный начальник городской стражи.

Девушка с трудом отпустила руку любимого, поправила эффектное розовое платье, которое изящно облегало её невысокую, полноватую фигуру, и подошла к двоюродным братьям. Пасер и Кемвес в красных набедренных повязках, в одинаковых чёрных париках, блестя на солнце богатыми ожерельями и браслетами, рослые и мускулистые, выглядели очень привлекательно. Многие девицы в разноцветных платьях и взбитых буклями париках с интересом посматривали на могучих сыновей главы городской стражи. Рахмира ласково обняла и расцеловала своих братцев. Они же громко, радостно хохоча, подняли её в воздух своими стальными руками высоко над толпой.

– Ой, вы мне платье порвёте! – взвизгнула Рахмира.

– Ничего, ничего, не на платье твои главные прелести, а под ним – захохотал старший брат Пасер, – уж кто-кто, а Рибби это хорошо знает.

– Ещё бы не знать, ведь он как обезьяна по крышам лазает, – добавил Кемвес, озорно подмигивая.

– А ну, хватит болтать глупости, – девица покраснела и с трудом вырвалась из рук своих родственников. – Лучше хорошо служите и быстрее возвращайтесь живыми и здоровыми, – добавила она и тут же кинулась к жениху, услышав оглушающие команды о начале посадки на суда.

С громким воплем вцепилась в дорогих сыночков их мать Хафрет. Даже Меху, несмотря на свою силу, с трудом смог оторвать её от детей.

– Ну, будет тебе, чего заладила, накричишь тут беду, – ворчал он, прижимая к себе бьющуюся в рыданиях жену.

Меху с тоской смотрел на своих сыновей, легко вбегающих по качающимся сходням на корабль. Вдруг младший Кемвес неожиданно споткнулся, но быстро подпрыгнул и под смех приятелей оказался на палубе судна. Сердце у отца ёкнуло. Примета была плохая, но Меху заставил себя улыбнуться и помахал рукой. Рядом с сыновьями уже встал невысокий стройный его племянник Риб-адди. Кстати, только он, да начальник городской стражи знали, что в парике и в тайнике, выдолбленном в посохе, спрятаны секретные послания фараону и визирю Нижнего Египта Рамосу о готовящемся заговоре против священной власти Рамсеса Второго в религиозной столице страны – Фивах.

Когда первые корабли отчалили от гранитной набережной и распустили свои широкие прямоугольные оранжевого и кирпичного цвета паруса, Пенунхеб, обладавший, несмотря на пожилой возраст, острым зрением, заметил на палубе одного из судов, медленно отплывающих от берега, до боли знакомых людей. Прежде всего это был Бухафу, которого не сумел прикончить верный слуга Хашпур и которого искали бесчисленные шпионы жреца по всему городу и его предместьям. Второй жрец Амона никак не ожидал увидеть беглеца, обладавшего смертельно опасной тайной, на судне, отправляющемся в Финикию. Пенунхеб всё понял: смышлёный Бухафу и его товарищи добровольно вступили в войско фараона и теперь они под его защитой. И сколько ни посылай гонцов, Джхутинифер, самоуверенный и тупой военно-морской гиппопотам, ни за что не выдаст новобранца, он так нужен Рамсесу в Финикии. Оставалось действовать тайными путями, но достать Бухафу и его товарищей, которые стояли рядом с ним на корме судна и нагло пялились на жреца, было даже для Пенунхеба непросто, как ни длинны были его руки. А суда друг за другом, неспешно покачиваясь на зелено-голубых волнах Нила, плыли вниз по течению. Бухафу и его товарищи насмешливо прощально махали руками и выкрикивали что-то наверняка оскорбительное. Пенунхеб резко встал, сухо простившись с визирем и правителем нома, залез в свой паланкин и поплыл, покачиваясь на руках мощных нубийцев, к себе во дворец. Рядом бежал с разбитым лицом верный Хашпур, словно напоминая своему хозяину: события порой развиваются не совсем так, как желали бы честолюбивые заговорщики.

2

Риб-адди стоял на корме большого торгового корабля и зачарованно смотрел, как всё дальше и дальше уплывают от него родные Фивы, а вокруг неторопливо разворачиваются величественные пейзажи ещё невиданной огромной страны.

Шла ранняя весна. В Египте к этому времени уже созревал урожай зерновых. Сезон перет[46]46
  Сезон перет заканчивался... – Для древних египтян год определялся не солнечным циклом, а временем, необходимым для сбора урожая. Они изображали слово «год» («ренпет») в виде молодого ростка с почкой. Все те, чьи занятия зависели от времени года, использовали для летосчисления «совершенный год». Новый год начинался, когда звезда Сириус появлялась над горизонтом перед восходом солнца на широте Мемфиса. Это происходило 19 июля. В это же время начинался разлив Нила. Через четыре месяца после начала разлива река окончательно возвращалась в свои берега. Этот четырёхмесячный период был первым временем года и назывался «ахет» (разлив, половодье). Длился он с 19 июля по 19 ноября. После сезона разлива наступал сезон сева, «перет» («выхождение» земли из вод или прорастание всходов). Это происходило с 19 ноября до 19 марта. Сезон «перет» был прохладным сезоном. За ним наступал сезон «шему» («засуха», «сухость»). В это время убирали урожай, наступал самый жаркий период в году. Длился он с 19 марта по 19 июля. Для удобства все три сезона сделали равными и разделили на двенадцать месяцев по тридцать дней, которые в эпоху Рамсесов различались по старшинству в каждом сезоне: первый, второй, третий и четвёртый месяцы сезонов «ахет», «перет» и «шему». К последнему месяцу «шему» добавляли пять дней, чтобы общее число дней в году равнялось 365. Чтобы Новогодний праздник не отставал от календаря на один день каждые четыре года, древние египтяне добавляли один день в високосный год, как делается это и в настоящее время.


[Закрыть] заканчивался, и вскоре должна прийти засуха с её знойными ветрами из пустыни, которые будут дуть с перерывами целых пятьдесят дней. Но пока стояла чудесная погода. Юный писец с удовольствием подставлял разгорячённое лицо прохладному северному ветерку. Он уже не смотрел назад, где скрылись в сизой дымке тёплого марева стены родного города, а с интересом разглядывал широкие поля по обоим берегам. Кое-где на ярко желтеющих пригорках крестьяне уже начали убирать пшеницу и ячмень, чтобы не дать зерну осыпаться. Видно было, как их коричневые от загара спины склоняются над жёлтыми колосьями. На солнце блестели бронзовые серпы, которыми взмахивали мужчины. Они подрезали колосья снизу и клали на землю, оставляя позади себя высокую ость. За ними шли жёны и собирали срезанные колосья в корзины из пальмовых ветвей, а осыпавшиеся зёрна в миски. Но жнецов было пока мало, ведь хлеб созрел ещё только на возвышенных сухих местах, чем дальше плыл не спеша караван судов на север, тем зеленее были берега по обе стороны реки.

В основном на полях можно было увидеть землемеров. Одетые в разноцветные рубашки с короткими рукавами и гофрированные юбки они со свитками папирусов, мотками шнура, кольями шагали по полям и измеряли их, высчитывая, какой будет урожай в этом году. Над головами летали вспугнутые перепела. Вскоре землемеры уже были видны отдыхающими в тени развесистых сикимор во время сытного полдника вместе с хозяевами полей. Слуги и служанки суетились вокруг них, поднося холодное пиво, лепёшки и фрукты. Риб-адди улыбался, наблюдая за этими, столь хорошо знакомыми ему сценками из сельской жизни. Он сам не раз вместе с отцом, строго следившим за работой землемеров на фиванских полях, часто выезжал за город на природу. Ему были хорошо знакомы вкрадчивые и льстивые манеры сельских хозяйчиков разного ранга, которые всячески старались угодить писцам, которые замеряли будущий урожай. Не дай бог, если землемеры, недовольные приёмом хозяина, преувеличат в своих папирусах ожидаемый урожай и размер поля. Потом по налогам не расплатишься. Три шкуры сдерут, а если не сможешь отдать всё, что причитается казне, храму, номарху, то и палок схлопочешь вдосталь. Об этом знают все, кто работает на земле. Поэтому так любезны крестьяне с писцами-землемерами, любящими прерывать свой многотрудный путь со шнурками и кольями по просторным полям, привалами под сикиморами и пальмами, во время которых грех не выпить кружечку-другую холодного хмельного напитка.

– А не прополоскать ли и нам горло глотком-другим пива, как это делают писаришки на полях? – вдруг услышал Риб-адди слова пожилого жреца. Щёки его всегда противно тряслись, когда он разговаривал с начальством.

Юноша повернулся и не сразу узнал своего старшего спутника. Его бесцветные, туповатые, серые глазки сейчас сияли ярким огнём прилично выпившего человека, они даже цвет свой изменили на тёмно-синий.

– Мой молодой друг, – потрепал юношу по плечу жрец, – цени минуты свободы, когда не нужно угождать какому-нибудь начальнику с тоской думая, что есть же люди, которые делают, что хотят.

– И вы сейчас горите желанием сбить с пути истинного юношу, который только час назад покинул родительский кров? И ввергнуть его в омут мирских соблазнов, царящих за стенами храмов бога Амона?

– Вот именно, мой юный друг, в этот омут я и хочу помочь тебе погрузиться с головой. У нас впереди почти полгода беззаботной жизни, так не будем же терять ни часу. Пойдём-ка на носовую площадку, выпьем пива и побеседуем. Я смогу рассказать тебе, о юноша, кое-что интересное о берегах, мимо которых мы проплываем. Тебе будет это очень полезно. Никогда не упускай случая пополнить своё образование.

Они прошли на нос, где уютно устроились на циновках. Между жрецом и юным писцом расторопный слуга поставил большой глиняный кувшин, из которого они наливали объёмистые кружки янтарного, пенистого напитка. Вскоре к собеседникам присоединился и капитан судна, высокий, худой, прокалённый насквозь солнцем, с костистым мрачным лицом и крючковатым фиолетовым носом. Он угостил своих пассажиров солёной вяленой рыбой, которая очень хорошо подходила к терпко-горьковатому хмельному вкусу ячменного пива. Капитан тоже включился в образовательный процесс. К историко-географическим справкам жреца, он добавлял такую бесценную для юноши, вступающего в жизнь, информацию, как стоимость распутных девок в притонах всех городов, мимо которых они проплывали, с присовокуплением имён хозяев малопочтенных, но столь необходимых молодёжи заведений. Там можно было хорошо кутнуть, а заодно и продать кое-какую добычу, попадающую иногда в руки порядочных, но не брезгующих случаем поживиться людей.

– Ведь каждый из нас не без слабостей, а хорошо пожить хочется, – подмигивал юноше кривоносый наставник, вливая безостановочно в себя кружку за кружкой хмельной напиток.

От него не отставал жрец, Тутуи. Поглощал пива он не меньше, чем капитан, но в то же время не хмелел, а становился только веселее и веселее. Вот он уже запел песенку своим громким, чуть надтреснутым голоском. Песенка была довольно солёного содержания о девчонке, которая никак не может решить, кто из её ухажёров ей больше всего нравится. Она старательно перечисляет все их сильные и слабые мужские стороны, взвешивая на женских, расчётливых весах, с кем же всё-таки связать свою жизнь и создать семью после того, как она вволю повеселится и нагуляется. Жрецу стали подпевать гребцы-простолюдины, не спеша шевелившие длинными вёслами, и два высоких, с широкими плечами кормчих, помирающие от жары и скуки на корме судна. Маневрировать-то почти не надо: плыви, да плыви вниз по течению, знай посматривай, чтобы не напороться на впереди идущее судно каравана.

Рибби попивал горько-терпкий напиток, жевал солёную рыбу и лениво поглядывал по сторонам. Однако вскоре он насторожился. Жрец, как бы между делом, стал задавать вопросы о службе у Пенунхеба, о черчении планов старых усыпальниц, о допросах злоумышленников, грабителей могил, о поручениях от второго жреца Амона, с которыми юноша ехал в Финикию, о его родстве с начальником фиванской городской стражи Меху.

«А этот жирный любитель пива и похабных песенок не так прост, как может показаться с первого взгляда, – Риб-адди внутренне подобрался. – Недаром он затеял эту пирушку».