Текст книги "Рамсес Великий"

Автор книги: Олег Капустин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 29 страниц)

Глава 3

1

А в то время, как в доме Яхмоса готовились к страшному преступлению, в доме Рахотепа шла спокойная жизнь. Размеренный ритм её лишь слегка нарушил приезд сына с молодой женой и финикийским приятелем, двухметрового роста бородатым сидонским купцом, завёрнутым в шерстяные пёстрые одежды и сопровождаемым довольно многочисленной свитой. Но просторная городская усадьба фиванского богача могла выдержать и не такое по численности нашествие нежданных гостей.

В маленьком домике матери, стоявшем среди хозяйственных построек на заднем дворе, было чисто и уютно. Голыми подошвами ног Риб-адди и его юная жена, сидя на невысоких стульчиках, чувствовали тепло пола, покрытого коричневой керамической плиткой, на которой разлились солнечные лучи, разбитые деревянной оконной решёткой на жёлтые шестиугольники, словно медовые соты. Напротив восседала хмурая Зимрида в кресле с высокой деревянной спинкой. Она не могла простить сыну его отказ от богатой невесты-египтянки. Но когда финикийка увидела на хорошеньком личике своей невестки слёзы, она вдруг вспомнила, как давно молоденькой финикийской рабыней переступила порог этой усадьбы. Сколько она выплакала слёз в первые месяцы жизни на чужбине! И как бывает это часто с женщинами, Зимрида без всякого перехода, внезапно всхлипнула и вскочила, простерев свои полные голые руки к новой родственнице. А та, склонив ей голову на грудь, орошала её жаркими слезами, выговаривая только несколько слов:

– Мамочка, моя дорогая мамочка!

Риб-адди поражённо уставился на женщин.

– Пускай попробует хоть кто-нибудь тебя обидеть, моё дитятко, я ему голову сверну, как курчонку, – погрозила в пространство крепким смуглым кулаком Зимрида.

– Только не я! – воскликнул облегчённо сын и вскочил со стула, обнимая мать и целуя её в мокрую щёку. – Я отлично помню, какая у тебя тяжёлая рука, мамочка, так что рисковать не хочу.

В следующее мгновение он уже вприпрыжку шагал по комнате и, по детской привычке схватив спелую жёлтую грушу с подноса на круглом столике и быстро её уплетая, говорил в стремительном темпе:

– Мы пока поживём у тебя, мама. А потом я куплю или построю собственный дом и мы все втроём туда переедем, оставив этого толстого рабовладельца с его спесивыми родственничками здесь. В моём кошельке уже водятся деньги, – потряс кожаным мешочком, полным золотыми слитками, Риб-адди, подмигнув живыми, смышлёными и лукавыми глазами.

– Как ты можешь так говорить о собственном отце! – воскликнула Зимрида. – Тем более что ты остался его единственным сыном и наследником.

– Да, я знаю, что мой брат по отцу, Птахотеп, умер в Мемфисе. Но мне не нужно богатство моего папаши, а тем более его жёнушка, которая кичится тем, что она внучатая племянница самого фараона Хоремхеба. «У меня голова болит от этого шумного мальчишки. Пусть идёт к своей мамаше на кухню и орёт там вволю!» – передразнил юноша Нуфрет писклявым голосом и скорчил плаксиво-глупую физиономию.

Женщины рассмеялись.

– Он так смешно может представлять любого, кого хоть раз увидел! – воскликнула Бинт-Анат, тоже беря грушу и с удовольствием впиваясь в неё маленькими крепкими зубками. По подбородку с милой ямочкой побежал сок. – Покажи мамочке моего папашу, у тебя это так здорово получается, – добавила она, облизывая полные алые губы.

Риб-адди весь как-то вытянулся, склонил голову набок и, прищурив один глаз и вытаращив другой, гнусавым голоском проговорил, потирая зябко ладони друг о друга:

– А сколько мы процентов прибыли получим, мои детки, в год на вложенный капиталец? А? Не прогорим ли мы, не дай бог, затевая это славное дельце?

– Ха-ха-ха, – звонко захохотала девушка, тыча пальчиком в мужа, – ну, точно мой папаша, когда обсуждает свои торговые дела.

Зимрида смотрела на обоих, как большая кошка на расшалившихся котят.

– Ну, ладно, идите искупайтесь и приведите себя в порядок, ведь уже скоро праздничный обед. Рахотеп распорядился всё приготовить по первому классу. Он, бедняга, только недавно первый раз улыбнулся, когда узнал, что ты с женой приехал, так его подкосила смерть бездетного сына. Сказал мне, что теперь-то уж точно понянчит внучат, – улыбнулась она. – Да, кстати, а что это за купец, что с тобой приехал? Говорят, такой длинный, что ни в одну дверь войти не может, чтобы не наклониться. Он тоже сидонец?

– Он родом из Сидона, даже из царского рода, мама, но вырос у нас в Аварисе, в торговой колонии. Поэтому он так плохо говорит по-финикийски, – проговорил Риб-адди скороговоркой.

Его лицо приобрело незнакомое для матери выражение суровости, в глазах появился стальной блеск, а между бровей и у уголков губ складочки. Всё это показало внимательному материнскому взгляду, насколько сын изменился за прошедшие месяцы, когда его не было дома.

– Так что ты, мама, будь с ним вежлива и осторожна, – добавил Риб-адди. – Это птица высокого полёта, не нам чета, это точно. Но в то же время не подчёркивай своего почтительного отношения, тем более если он будет вести себя просто. Главное, бога ради, не лезь в его дела. Никаких расспросов! – уже категорически подытожил он.

– Да больно нужно мне совать нос в чужие дела, – повела полными плечами, в которые глубоко врезались бретельки пёстрой рубашки, мамаша, заинтригованная словами сына, но не показывая, насколько загорелось её любопытство. – Идите купаться, ребятки, и поживее, – хлопнула она невестку по круглой попке, обтянутой голубой туникой. – Но только недолго там торчите, о внуках для меня и Рахотепа будете думать потом, найдётся ещё у вас время для этого, – добавила она, игриво подмигивая.

Бинт-Анат слегка покраснела:

– Слушайся свою маму, неугомонный Рибби, – и, показав ему язык, она со смехом выбежала из комнаты.

За ней ринулся молодой муж, крича и размахивая руками.

– Амон всемогущий, какие они ещё дети, – покачала головой Зимрида и пошла на двор, где, судя по запахам поспевающих на огне блюд и крикам прислуги, подходило к концу приготовление к вечернему домашнему пиру.

2

Вскоре Риб-адди вместе с женой, чистые, надушенные и облачённые в парадные одежды, шли по знакомым коридорам в столовую, обширную залу квадратной формы, находившуюся в центре дома. В окна, прорезанные под самой крышей, падали в центр зала густо-жёлтые, как топлёное масло, осенние лучи солнца, уже не такие жаркие, как летом. Вдоль аккуратно побелённых стен были расставлены кресла и круглые столики для участников праздничного ужина. Изящные, выполненные в виде стройных пальм колонны поддерживали ярко-синий потолок. Молодые люди, бесшумно ступая босиком по чистому, прохладному полу, покрытому разноцветной керамической плиткой, на которой была изображена сцена охоты на уток и лебедей среди зарослей лотоса и папируса на Ниле, подошли, держась за руки, к резному деревянному креслу с высокой спинкой. На нём восседал Рахотеп в розовой тунике без рукавов и белоснежном льняном плиссированном переднике. На его голове красовался чёрный парик, сплошь покрытый бирюзой и серебром. Большие, похожие на влажные тёмные сливы глаза отца, обильно подведённые зелено-серым малахитом, с пристально-оценивающим любопытством уставились на жену сына.

– Молодец, Рибби, вкус у тебя есть! С внешней точки зрения ты выбрал идеально, – проговорил Рахотеп, благосклонно улыбаясь и протягивая руку для поцелуя сыну и его жене. – Твоя мамочка в этом возрасте была вот такая же аппетитная финикийская красотка, – продолжил хозяин дома, с удовольствием разглядывая свою невестку. – Ну, а теперь формальности в сторону, обнимемся по-родственному, – закончил экспансивный египтянин и, проворно вскочив, притянул к себе Бинт-Анат. Они, по обычаю египтян, потёрлись носами и щеками. Обе щёчки очаровательной невестки разрумянились, как маков цвет.

– Э-э, папочка, попридержи коней, – сказал сын и потянул сзади свою жёнушку из отцовских объятий за синее покрывало, облегавшее чудесную женскую фигурку, подчёркивая все её прелести.

– Рибби, не будь ревнивым, грубым азиатом. Это тебе не идёт, ведь ты же мой сын. А что касается нравов и поведения женщины в обществе, то у нас в Египте они более свободные, я бы даже добавил – изысканно свободные, чем в Азии, в том числе в Финикии, – галантно обратился к своей невестке на финикийском языке Рахотеп. – Ты должна, дорогая моя дочка, теперь я буду тебя так величать, соответствовать тому положению в нашем, высоко цивилизованном, египетском обществе. Это я даю вам обоим – моему сыну и тебе. Рибби, теперь мой единственный сын, – с трудом выдавил из себя эти последние слова Рахотеп и внезапно всхлипнул. Воспоминания о смерти любимого сына вновь волной нахлынули на него. От весёлого жуира, беззаботно наслаждающегося жизнью, не осталось и следа. Он покачнулся, ноги не держали полное тело.

– Присядьте, папочка, – проговорила на египетском с милым акцентом Бинт-Анат. – И не расстраивайтесь так, у вас теперь двое детей, сын и дочка, которые будут о вас заботиться с искренней любовью, а не потому что вы даёте им высокое положение в обществе.

На глазах Рахотепа появились слёзы, он словно осунулся, огонь жизни в глазах почти угас. Риб-адди заметил, что отец очень постарел за последнее время.

– Спасибо, моя крошка, спасибо, – закивал головой хозяин дома, целуя руку невестке и гладя её по гладко причёсанной головке, – садись-ка ты рядом со мной, милая, вот в это кресло. Подвинь-ка его поближе, Рибби. Я теперь вижу, сынок, что ты выбрал себе в жёны не только красавицу, но и хорошего человека. Тебе очень повезло, ведь красота быстро уходит. Остаётся или любящая тебя подруга, или чуждая тебе женщина с жёстким сердцем, а ведь с ней надо прожить всю жизнь, вырастить детей, а потом и встретить свою смерть. Ничего не поделаешь, дорогой, такова цена ошибки в молодые годы, когда ты одурманен только красотой и бросаешься на неё как глупый мотылёк на пламя свечи. Садись и ты поближе ко мне, ведь теперь, Рибби, ты единственный мой сын. Я не намерен отпускать тебя далеко от себя из этого родного теперь для вас обоих дома.

В это время в зал вошла высокая, худая женщина в великолепном белом льняном платье, украшенном тончайшим узором из серебряных и золотых нитей. Женщина была буквально увешана драгоценностями. Однако устало презрительное выражение на неприветливом, морщинистом лице говорило о том, что внучатой племяннице покойного фараона Хоремхеба всё это великолепие отнюдь не доставляет удовольствия. Нуфрет дала поцеловать свою худую, жилистую руку молодым людям и уселась в кресло хозяйки дома по левую руку от Рахотепа. Она несколько ревниво осмотрела жену Риб-адди и спросила, облокотившись на резную в виде грифона ручку кресла:

– Это в Финикии сейчас модны такие ужасные шерстяные покрывала, милочка?

– Я ношу то, что мне к лицу, и то, что могу позволить по скромным средствам, которыми мы с моим мужем располагаем. Я не желаю выдавать себя, как некоторые, за того, кем не являюсь, – ответила, скромно опустив глазки, Бинт-Анат, но тон был предерзкий.

– А у крошки острый язычок! – вдруг улыбнулась Нуфрет и вновь осмотрела молодую женщину. – Давай, дорогая, раз и навсегда выясним наши отношения, раз уж мы здесь сейчас в тесном родственном кругу. Ты, мой остроязыкий птенчик, теперь можешь позволить себе всё, что только захочешь. Ведь отныне твой муж не только единственный наследник своего отца, но и мой, если он будет, конечно, заботливо поддерживать заупокойный культ в храме, который я уже отстроила у моей усыпальницы на западном берегу в Мёртвом городе. Я вам долго надоедать не буду своим утомительным присутствием, после смерти моего единственного сына я не собираюсь задерживаться в этом вздорном мире. Поэтому ты не только можешь вести тот образ жизни, какой положен женщине нашего круга, а просто обязана это делать. Прибереги все эти шерстяные покрывала, девочка, до того случая, когда твой муж снова увезёт тебя в Азию и ты сможешь вволю покрасоваться в них в шатрах бедуинов. Ведь, как я знаю, Рибби теперь служит под началом Рамоса, заведующего всеми внешними сношениями нашей империи. А коль ты вошла в высокопоставленную египетскую семью и проживаешь не где-нибудь, а в самом сердце нашей страны, в великих стовратных Фивах, где царствует Амон, то и веди себя соответственно, моя крошка.

– Я покорно буду нести бремя роскоши и высокого положения, которое возложит на меня моя семья, – вздохнула Бинт-Анат, низко склонив хорошенькую головку с ровным пробором посередине, – в конце концов я же давала клятву перед Баалом, что разделю с мужем все испытания и горести, которые обрушит на нас судьба.

Нуфрет рассмеялась, обращаясь к своему мужу:

– А девчонка умна, с характером и с неплохим для азиатки чувством юмора, – затем она вновь обратилась к Бинт-Анат: – Завтра приходи ко мне, девочка, я подарю тебе кое-какие драгоценности, бремя которых ты будешь сносить. Также мы примерим на тебя с портными настоящие египетские платья, которые, я думаю, оттенят всё великолепие твоей молодой фигурки. Ведь даже этот ужасный шерстяной кокон не смог скрыть всех твоих прелестей. И не красней, моя крошка, ты в Египте, а здесь не принято скрывать свою красоту. Жена моего приёмного сына должна быть ослепительна! – закончила свою речь племянница покойного фараона Хоремхеба.

3

Внезапно раздались быстрые, уверенные шаги и в зал вошёл, наклонившись перед дверной притолокой, огромного роста финикиец с небольшой, аккуратно подстриженной чёрной кудрявой бородкой, волнистыми волосами, ниспадавшими почти до плеч и перетянутыми на лбу позолоченным кожаным ремешком, одетый в пурпурные из тончайшей шерсти одежды. Рахотеп вскочил и, вежливо улыбаясь, приветствовал экзотичного иноземного гостя.

– Жизнь, здоровье и богатство желаю я тебе, о славный гость из далёкой прекрасной страны! Я молю всех богов и богинь нашего сладостного края, да ниспошлют они тебе здоровье, удачу в торговле и долгую-долгую жизнь, дабы я видел тебя в благополучии многие годы и мог обнимать тебя моими руками! – хозяин дома усадил гостя на резное деревянное кресло с высокой спинкой.

Когда слуги начали разносить прохладительные напитки, а обнажённые молоденькие служанки раздавать цветы лотоса и водружать на головы гостей колпачки, сплетённые из волос и наполненные ароматным маслом, ведь всем известно, что без благовоний не может быть радости, в зал запросто по-родственному тяжёлой ленивой походкой вошёл грузный брат жены хозяина дома, старый воин Хаемхет.

– Простите за опоздание, мои дорогие родственнички, – пробасил он сиплым голосом и плюхнулся в кресло, которое заскрипело под ним как живой поросёнок, которого собираются резать. – Но на улицах, прилегающих к порту, через которые шёл мой путь, какое-то столпотворение. Мои слуги с трудом смогли пронести меня на носилках сквозь одуревшую толпу.

– Хлеб и пиво! – небрежно приветствовал гостя Рахотеп. – Ты, Хаемхет, разве не знаешь, что завтра к нам прибывает наш божественный повелитель, сын Амона, великий фараон, да здравствует он вечно. Наверно, и готовятся к его встрече.

– Тогда непонятно, почему так много вооружённых людей у порта? – сказал отдуваясь старый вояка, залпом выпивая целый кубок прохладного вина и облизывая губы. – Меня не проведёшь: сразу видно, что воины номарха Яхмоса занимают весь район вокруг причалов. Они даже ставят на улицах заграждения, чтобы ни одна колесница или человек не мог прорваться оттуда в город. К чему, спрашивается, всё это?

– Да какое нам дело до этого, – махнул рукой Рахотеп. – Давайте в нашем узком семейном кругу поздравим с приездом моего сына Рибби с его молодой женой Бинт-Анат и проведём беззаботно несколько часов, слушая музыку, вкушая приятные яства, запивая их хорошими винами, – он подал знак белоснежным, вышитым золотой нитью платком.

Музыканты заиграли на арфах, флейтах, лютнях и цитрах приятную мелодию. Несколько обнажённых девушек начали танцевать посредине зала. Слуги усердно потчевали всех присутствующих, особенно угождая бородатому гостю. Тот особо не церемонился: ел и пил в своё удовольствие. В самый разгар пирушки Хаемхет, проглотив огромный кусок мяса, вытер жирные губы тыльной стороной руки и поднял большой стеклянный бокал, только что наполненный красным, сладким вином.

– Выпьем ещё раз за нашего гостя. Сам Амон, великий наш бог, прислал нам его. Ведь я только сейчас разглядел, что если сбрить эту дурацкую азиатскую бородёнку и эти чёрные бабьи кудри, он будет похож на нашего фараона, как две капли воды, да и рост у него подходящий, – бесцеремонно прогромыхал на весь зал Хаемхет и залпом осушил свой бокал.

В зале наступила неловкая тишина. Риб-адди уронил вилку на серебряный поднос перед собой и только попытался что-то сказать, как сидонский купец громко рассмеялся. Голос у него был под стать росту.

– Спасибо за столь лестное сравнение, Хаемхет, хотя оно отдаёт некоторым богохульством. Наш властитель родной сын Амона, а ты сравниваешь с ним меня, простого смертного. Я думаю, очередной бокал с вином просто слегка затуманил твой ум. Но я очень тронут этим сравнением и хочу выпить в ответ за здоровье нашего старого воина, – сидонец поднял бокал с вином.

– Да какой я старый?! – возмутился Хаемхет. – Да, мне немало лет и я толстый, как носорог. Но глаз у меня такой же острый, как и был много лет назад, когда я начинал воевать ещё совсем желторотым птенцом в горячих саваннах Нубии под предводительством моего дальнего родственника, великого и несравненного фараона Хоремхеба. Правда, тогда он ещё не был фараоном, а просто командовал там нашими войсками, и как командовал! Мы лупили всех этих нубийцев и других чернокожих, как царский раб молотит непослушных коз. Да и рука у меня по-прежнему тверда, как и в прошлые годы! – он потряс своим огромным кулачищем. – Дайте мне хоть не корпус, а просто пару полков копейщиков с лучниками, и я размету в клочья всю эту шваль под командованием Яхмоса, которая мнит себя непобедимыми вояками. Мне в лицо заявить, что не моё это дело спрашивать, чего они собираются делать в порту. Ведь и дураку ясно, что они готовят там ловушку нашему фараону, который так блистательно показал себя совсем недавно в Финикии, надрав задницы заносчивым хеттам.

– Ну, чего ты болтаешь? – испуганно воскликнул слабым голосом Рахотеп. – Ты что же, обвиняешь славного фиванского номарха Яхмоса в подготовке заговора против нашего божественного властителя?

– Да он просто нахлебался вина, как бегемот воды в Ниле, – проворчала Нуфрет. – И чего ты несёшь, дурачина?!

– Ну, а зачем, спрашивается, блокировать порт и перекрывать все улицы рогатками, а? – стоял на своём пьяный Хаемхет, качая головой и выпучив остекленевшие глаза. – Ну, зачем, я спрашиваю?! Отвечайте, я вам говорю, – старый воин ударил своим кулачищем по столику, и осколки посуды вместе с деревянными щепками разлетелись по всему залу.

Риб-адди многозначительно переглянулся со своим сидонским знакомым.

– О, Амон великий! – воскликнула его сестра. – Опять напился до безобразия. Этого отставного бабуина хоть не приглашай, вечно испортит всё застолье. А ну, быстренько, отведите его в задние покои, пусть там проспится. Больше ни капли вина ему не давать, а то разнесёт весь дом, как бешеный носорог.

Внучатая племянница покойного фараона встала, бросила белую тонкую салфетку на стол и величественно вышла из зала.

– Зачем, я спрашиваю?! – рычал, как целая стая львов, уводимый из зала слугами другой родственник великого покойника, неугомонный воин Хаемхет. – Я уже послал своих гонцов предупредить нашего фараона, – на ходу объяснял он слуге, обнимая его за шею. – Я ведь не какая-нибудь там вшивая канцелярская крыса, меня не проведёшь, мне все эти уловки знакомы... – постепенно затихал голос разбушевавшегося вояки, удалявшегося по закоулкам коридоров.

Рахотеп извинился перед гостем, и пир закончился. Все предметы в центре зала уже были окрашены в багрово-кровавый цвет вечерней зари. Сидонянин, поблагодарив хозяина за гостеприимство, не спеша направился в свои покои, Риб-адди пошёл его проводить, а Рахотеп остался в опустевшем зале, где слуги проворно убирали столики, посуду и вытирали пол тряпками.

– А ведь и правда похож, если сбрить бороду и волосы на голове, – вдруг сказал себе под нос хозяин усадьбы и со страхом круглыми глазами уставился в дверной проём. – Да что, я с ума сошёл или вино мне тоже в голову ударило? – Рахотеп поднялся и нетвёрдой походкой вышел из зала. – Кажется, мне опять нехорошо. Завтра приглашу брадобрея, пусть мне кровь пустит, – бормотал он себе под нос.