Текст книги "Memoria"

Автор книги: Нина Гаген-Торн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 27 страниц)

Опять Егор

– Вошел, вошел в губу пароход! – кричал снизу Олешин голос.

Жители поселка бежали к берегу.

Пароход, дымя белой высокой трубой, плавно прошел на середину губы и остановился. Загрохотала якорная цепь. Карбасы отошли с берега к пароходу. Рыбаки кричали и махали шапками.

Первый карбас пришвартовался. По палубе забегали: стали спускать тюки, сходили и садились в карбас люди. Следующий карбас уже покачивался рядом. Суда подходили один за другим: шла разгрузка.

Первый карбас подошел к берегу. Люди выскочили на камни.

– Почта! – указала Лиза на толстую кожаную суму. – Сейчас понесут в сельсовет. Идем!

– Смотрите, честное слово, это Егор Спиридонов! – удивилась я, указывая на высокого парня. – Как он сюда попал?

– Тот, что выступал на докладе Барченко? – спросил Федя.

Я еще не рассказала о докладе, на котором была в исполкоме, когда приехали Федя и Лиза. А рассказать, пожалуй, стоит. Я была на докладе. Федя решил тоже послушать и разыскать меня. Он поднялся на второй этаж. Из открытой двери вытекала плотная струя табачного дыма. В нее упирался солнечный луч. В темноватой комнате сидели люди. Куренье казалось их основной обязанностью. Физик не сразу рассмотрел меня, наконец увидел, но я смотрела на помост. На шершавых досках помоста, рядом со столом президиума, у рыжей кафедры толстый седой человек указывал на карту Лапландии.

– Датировка геологических пород определяет древность этих изображений примерно в две тысячи лет до нашей эры. Значит, культура создалась здесь раньше, чем в Греции, – говорил он бархатным голосом. – Легенды о древней северной культуре известны давно: сюда приходили скандинавы. Может быть, правильнее сказать: отсюда они вышли. У нас еще нет достаточных данных, чтобы утверждать, но есть основания предполагать… – он провел рукой по воздуху, – что Лапландия является столь же древним очагом культуры, как Малая Азия. – Толстый человек обеими руками поднял черные роговые очки, откинулся назад и положил на кафедру полные, в перемычках, руки. Серебрились волосы серебристым бобром. – Товарищи! – он медленно обвел глазами скамьи. – Задача советской науки найти и изучить эту древнюю культуру!

Брови его поднялись.

– Мы должны обследовать древние памятники, указать, чем была Лапландия, и найти пути новой социалистической культуры, – брови опустились, ставя точку.

Люди на скамьях курили махорку и ждали дальнейшего. Председатель, завороженный плавностью речи, не спускал глаз с докладчика. Худой сероглазый парень в президиуме прицелился в докладчика блестящими глазами, ноздри его подпрыгивали. Он быстро глянул на меня, на минуту смягчилось лицо, и опять насторожился. Недоумевая, оценивал слышанное: взгляды докладчика были неожиданны и головокружительны.

Александр Семенович Барченко был опытен, умело вел аудиторию. Плыла волна слов, звучных, убедительных, не совсем понятных. Непонятность казалась понятной его убедительной ясностью и сердечной открытостью. Барченко, стоя на солидных ногах, опирался о кафедру. Солидностью веяло от пышных волос. Он немного покачивался от солидности. Председатель смотрел на него, не отводя глаз. А сероглазому парню докладчик не нравился. Барченко это заметил, понял, что надо переходить к конкретному.

– Облисполкому, я полагаю, надо взять в руки инициативу по изучению местного края. Важность этого я постарался выяснить в докладе. Ваше дело, товарищи, решить: сможете ли вы, в добром вашем желании я не сомневаюсь, найдете ли средства помочь советской науке? Затраты на экспедицию невелики, на предварительное обследование мне и моим двум помощникам, я полагаю, будет достаточно 50 червонцев. Мы дойдем до Ловозера и, обследовав древние памятники, дадим общий очерк. – Барченко снял очки, скрестил их черные ножки, и положил их на кафедру. Обвел взором комнату. На скамьях покашливали. Сероглазый, в президиуме, прицеливался. Председатель оглядел скамьи:

– Кто желает высказаться?

Сморкались и кашляли. Задумчиво глядели в окна: за окнами вода залива, лиловые горы, какие-то мачты.

– Н-да! – сказал кто-то, вздыхая, – Говори, Спиридонов, ты.

– Больше нет желающих? Начинай, Егор! – Председатель спустил сероглазого, точно лайку на лося.

Егор Спиридонов спросил:

– По каким данным рисовали вы картину древней культуры, уважаемый товарищ докладчик?

– На основании старинных скандинавских рукописей, – с любезной важностью отвечал Барченко, поднимая очки, как щит. – Потом – по опросам лопарей и моим предварительным исследованиям. Изучая биологию белки, я собирал и археологические материалы. Лопари в один голос говорят, что от Ловозера в океан идет древняя, когда-то мощеная, дорога. Они уверяют, что строили ее великаны. Изображения этих великанов, в виде барельефов, стоят над Ловозером. Это я и предлагаю проверить.

– Так! – сказал Егор. – А по-лопарски вы говорите?

– М-м, я понимаю их язык, – замялся немного Барченко.

– Так! – сказал Егор, постукивая пальцами по столу. – Наука – прекрасная вещь! – Егор сжал губы. – Она должна служить на пользу пролетариата. Научное освоение нашей страны – наше оружие; мы переделываем мир с помощью знания. Это так. Но мы еще бедны и не имеем права на роскошь. Здесь, в Мурманске, надо строить город и порт; переделывать – по существу, создавать заново – рыбные промыслы. Нужно геологическое изучение края, чтобы узнать его богатства. Археология – роскошь в наших условиях. Мы не можем отпускать деньги на роскошь, уж не говоря о том, что предложение товарища Барченко и его взгляды кажутся мне несолидными…

Барченко рванулся к кафедре, простирая руку, но спохватился и спокойно покачал головой, застывая в величии. Егор быстро глянул на меня и продолжал:

– Всякое исследование должно иметь конкретное, практическое значение. Зачем тратить средства на голословные предположения? Я – против! – Егор посмотрел на меня и повторил: – Да, я против! Если это действительно нужная вещь, пусть ее организует центр. Мы можем помогать экспедициям, направленным на то, что нам по плечу: изучение современных нужд, а не отвлеченных теорий. Они – вещь спорная.

– А, приехали, – обрадовалась я, увидев Физика. Мы ушли, не дожидаясь конца собрания.

Но вернемся в Гаврилово.

Егор Спиридонов шел по поселку, оглядываясь, будто искал кого-то. Заметив нас, махнул кепкой и повернул.

– Здравствуйте, товарищи лихие исследователи! – сказал он, пожимая руки. – Я как раз искал вас.

– А почему вы знали, что мы здесь?

– Крепс сказал. Просил передать записку. – Егор достал ее из кармана. – Он узнал, что в этом году мало лопарей будет кочевать по Вороньей – исполком поручил ловить рыбу по озерам и везти ее в Мурманск.

– Ну?! – испуганно сказала Лиза. – Как же быть?

– Вернуться в Мурманск и подняться по Туломе к Ловозерскому погосту. Да вы читайте!

– А вы почему попали сюда? – спросила я.

– Дали задание объехать рыбацкие становища по побережью. Был в Териберке. Здесь побуду, пока стоит пароход, успею за несколько часов собрать данные и – дальше. Где здесь сельсовет?

– Пойдем, мы туда за почтой!

– Пошли!

Почту разобрали, выдали нам письма. Лиза, нежно улыбаясь, стала читать отцовские наставления. Я жадно просматривала сразу два письма. Даже спокойный Федя слегка покраснел читая.

Егор сидел с председателем и записывал сведения в блокнот: председатель показывал сводки лова трески.

– Кончили? – спросил Егор, когда я оторвалась от письма. – Как ваши дела?

– Елизавета Порфирьевна страдает, что мало лопарей, а я занимаюсь сбором русского фольклора.

– За лопарями надо вглубь, по следам Барченко.

– А куда он отправился, на Ловозеро? – заинтересовался Федя.

– Да, добился в облисполкоме денег и пошел искать древние дороги. Моя бы воля – не дал ему ни гроша! – У Егора зло сузились глаза.

– Ну, что ж, – задумчиво сказал Федя, – я думаю, стоит пойти на Ловозеро.

Егор повернулся ко мне:

– Нина, пойдем со мной в партячейку, раз вы не специализируетесь по лопарям. Или вас современность не интересует? – добавил он насмешливо.

– Пойдем. Все интересует.

– Ну, а мы домой – работать. До свидания, – сказала Лиза.

– Сядут за лопарский словарь, а я – ленюсь! – вздохнула я.

Мы с Егором шли по улице, хрустя галькой. Егор с любопытством озирался…

– Каковы в ячейке ребята? Убедились, что туда идет самая активная и толковая публика? Лучшие – группируются вокруг партии. Это – закон.

– Не знаю, – ответила я, – я еще не установила его. Трудно вообще судить о закономерностях, сидя в одной маленькой дыре. Я вам завидую, Егор! Вы столько изъездите! Неудержимо тянет двигаться, дух бродяжничества охватил.

– Так поедем со мной! Кто мешает? Черта вам дались эти лопари, когда вся страна растет и кипит! Вас тянет видеть новое? Стройку? Правильно тянет! Едем, посмотрите все становища, увидите настоящих людей, привезете свежий материал…

Я усмехнулась:

– Просто решаете! А наше задание?

– Разве вы обязались именно по лопарям работать? Вам выдали красный фрак, один червонец и послали: поди туда, не знай куда, принеси то, не знай что. Вам дали твердый план, который пострадает, если выпадет одно звено?

– Нет, – призналась я, – нам важно за это лето научиться быть этнографами: собирать материал, улавливать самое характерное, научиться подходить к людям.

– Это важно не только этнографу. Партработники это делают лучше вашего, – задиристо сказал Егор. – Проедете по ряду ячеек со мной – сами увидите! Что вас здесь привязывает?

– По существу, ничего.

– Ну так вот что: осталось два часа до отхода парохода. Решайте: если хотите осмотреть все побережье, увидеть, как входит в жизнь революция, собрать новый материал, – поедем со мной.

– А на каких основаниях? Кто даст командировку?

– Я имею право взять себе помощника: шамовка и литер обеспечены. Ведь вы сами говорите – поморы интереснее лопарей!

– Я хочу побольше посмотреть, это правда, – призналась я. Егор засмеялся:

– Думаю, это интереснее, чем хлюпать по болотам вслед за Барченко.

– Древние дороги мне, правда, менее интересны, чем современные.

– Тогда идите, предупредите товарищей, соберите вещи и приходите к пароходу. А я – в партячейку! Буду ждать вас на берегу.

Он кивнул и быстро пошел вдоль улицы. Я стояла, раздумывая: знала, что Лиза и Федя резко осудят меня за легкомыслие. Но белый пароход заманчиво покачивался. И сама неожиданная возможность вдруг взять и все переменить – манила. Как они пойдут по Лапландии, было уже почти ясно. Конечно, очень интересно дойти до Ловозера, описывать лопарей, ночевать в вежах. Но это все я уже представляю себе. А что будет, если вдруг возьмешь и сядешь на пароход? Совершенно неизвестно! Куда я приеду? Куда приведет путешествие? Борис Иванович говорил, что в Архангельске у Ивана Лукича есть старинные рукописи. Может, объехать Кольский полуостров и добраться в Архангельск? Неизвестность – заманивала. И я не стала себя удерживать, прибежала к Бушуевым, ошеломила Лизу и Федю: сейчас еду со Спиридоновым по всем рыбацким становищам! Быстро стала укладывать рюкзак.

Странички из дневника

25 июня 1923 г. Начинаю новую тетрадь. Выехала из Гаврилова с Егором Спиридоновым в качестве его помощника, он получил задание от облисполкома обследовать поморские становища – на мурманском берегу Ледовитого океана. Совершенно неизвестно, что впереди, и это очень заманчиво.

Штурман уступил мне каюту, а сам перешел к капитану, потому что пароход не пассажирский и кают нет. Егор устроился в кубрике с матросами. Слегка покачивало. Зеленая вода шипела за иллюминатором. Завтра прибудем на очередное стойбище, где будут сгружать с нашего парохода бочки для засолки трески. Пароход уйдет дальше, а мы будем заниматься обследованием: типы рыбацкой «посуды», количество рыбаков, количество и состояние снастей.

Егор будет еще вести работу по партийной линии, а я собирать этнографические материалы.

6 июля. Опять на пароходе. 4 дня пробыли на становище. Егор «беседовал с ребятами», «вправлял мозги». А я обследовала снабжение становищ – рыбаки жалуются, что не хватает ярусов для лова, обещали и не завезли, плохо снабжают продуктами. Егор на собрании сказал, что в этом замешаны бывшие скупщики, которые нарочно тормозят государственное снабжение и вредительствуют. Так ли? Трудно с налету разобраться в происходящем, а мы не можем тратить на каждый поселок больше 3–4 дней.

8 июля. До чего красивы здесь ночи! У нас уже кончились белые, вернее, голубые питерские ночи, а здесь все еще висит ночью над морем желтый шар солнца и от него идет золотая дорога. Так и хочется петь, когда видишь это. Пел бы да пел и любовался. Но любоваться и петь некогда: надо записывать данные.

Егор в неистовстве энтузиазма. Он налетает на становище, созывает партийное собрание, открытое, «чтобы поговорить по душам». Часто мне кажется, этот «душевный разговор» смущает рыбаков: они робеют перед Егоровыми темпами. Вынь да положь все сразу: и социальный состав, и количество неграмотных, и как идет политучеба. Каково снабжение, уловы и т. д. Те, что побойчее, – отвечают, Егор записывает, требует цифровых данных. Более медлительные теряются. В глазах – тоска и недоумение.

Но я даже выражение глаз не успеваю толком рассмотреть потому, что веду протокол. Это если собрание открытое. А что на закрытом партийном собрании – не знаю.

Егор сказал: «Раз ты не считаешь нужным подать заявление о приеме в партию, не буду тебе рассказывать о партийных делах».

«Ну и не надо», – отвечала я. Он почему-то очень огорчился, что так ответила.

14 июля. Обследовали еще два становища. Егор становится вроде ревизора: принимает и разбирает жалобы. Если видит недостатки – шлет телеграммы в Мурманск, собирает цифровой материал во всем вопросам жизни. А я как-то за цифрами теряю людей, не могу завести с ними настоящий разговор и понять их. Егор говорит, что видит их насквозь, а я – не умею. Вероятно, это моя расхлябанность мешает.

16 июля. Во время переездов на борту я читаю и делаю заметки по Канту. Егор не протестует. Он соглашается, что Канта надо преодолеть, чтобы понять Гегеля, а Гегеля необходимо изучить, чтобы знать, как Маркс повернул его с головы на ноги, т. е. откуда вырос теоретический марксизм. Но вот сегодня я сидела на палубе и читала Блока, вытащила из рюкзака «Седое утро». Подошел Егор:

– Что читаешь?

Я показала.

– Блок… Слышал я про него. Охота тебе заниматься этой мистической тарабарщиной!

– Это не тарабарщина, а великолепные стихи, если ты их не понимаешь, Егор, тем хуже для тебя, – рассердилась я. – Это не позор, но несчастье.

Он обиделся:

– Сколько в тебе гнилой интеллигентщины еще не изжито.

– А я и не собираюсь что-то изживать. Что гнилая – не чувствую, а что интеллигентщина – как же ей не быть? Я потомственная интеллигентка многих поколений и вовсе этого не стыжусь. Не вижу в этом ничего плохого.

Он покраснел от злости:

– А я – крестьянский сын, карел к тому же. Считаешь ниже своего достоинства иметь со мною дело?

– Не говори чушь! Не давала оснований к подобным заявлениям, – сказала я, правда, очень холодно, потому что обозлилась на его дурацкую вспышку.

Он повернулся и ушел. Была бы дверь – хлопнул бы дверью. Но двери не было, была палуба. Я осталась на ней читать Блока, а он спустился в кубрик.

26 июля. Наконец обскакали или, вернее, обплавали все намеченные стойбища и вошли из океана в горло Белого моря. Там нас малость потрепало. Потом пришвартовались у большого поморского посада на летнем берегу. Настоящее жилое место, а не мужские летние стойбища. Стоят высокие кондовые дома, на взгорке – церквушка крестами помаргивает. Ходят по погосту женки: статные, дородные, в сарафанах и душегрейках. Только что кокошники не надевают, а платками повязаны и называют его «плат». Говорят певучими голосами, пересмеиваются. В домах полы «нашорканы» – блестят, окна светлые, в узорных наличниках, пахнет теплом и хлебом. Словом – женский дом, настоящий, а не берлога. Сразу мне стало уютнее.

И посмеяться есть с кем, настороженность не уронить себя в мужских глазах пропала.

Останемся здесь довольно долго – будет рыбацкое совещание. Выступят какие-то ихтиологи из научно-промысловой экспедиции, и Егор будет делать доклад о своем обследовании.

27 июля. Ихтиологи-то оказались студентки из Пермского университета. Они на практике здесь. Ох и славные девчонки! Дина и Зина, обе на 3-м курсе биофака. Мы познакомились и сразу пошли трещать про свои дела.

Они расспрашивали про Петроград и про театры. Я им изобразила оперу в лицах и пела на разные голоса. Хохотали мы – ужасно!

Потом пришел Егор, глянул колючими глазами, и стало нудно.

Завтра совещание. Дина и он выступают с докладами, а я ему ассистирую.

Дина и Зина волнуются: народу будет много, все бородатый, солидный народ – рыбаки.

29 июля. Целый день заседали вчера. Доклады сошли удачно. Как полагается: слушали, постановили, приняли меры…

Егоров доклад меня мало интересовал. Я все наизусть знаю, по существу, а излагать он – боек, тоже знаю. Ну Дина – очень здорово выступила, я даже не ожидала. Рассказала все, что они исследовали: миграции трески. А потом деловито и важно привела данные, нужные для организации лова. Словом – здорово!

После заседания пошли в столовую. Сидим, едим палтуса, пересмеиваемся. И вдруг Егор закатил мне какую-то дикую сцену о несерьезном отношении к работе вообще и к его – в частности. Вскочил и убежал. Я пожимаю плечами: чего он бесится?

Дина и Зина переглянулись и говорят:

– Неужели вы не видите, что он ревнует? Вы нарочно дразните?

– Кого ревнует? Что за чушь!

– Не чушь. Парень явно влюблен, видит полное равнодушие и не знает, как приступиться.

– В голову не приходило! – ошеломленно сказала я. – Не может быть!

– Ну как это не может, когда явно, почему бы иначе злиться?

Подумала. Пожалуй, они правы. Но если так – надо сматываться! Ничего хорошего из совместного путешествия не выйдет. Надо придумать, как смотаться.

2 августа. Все сложилось очень удачно: приехало (опоздав на один день) ихтиологическое начальство – руководитель экспедиции. Маленький ученый старичок с седенькой бородкой. Опоздал потому, что делал доклад в Архангельске. И оказалось: нужно всем ехать на губернское совещание. Там нужны и экономические данные по тресковому промыслу, а экономики у них нет. Зато у нас с Егором – есть.

Словом, товарищ Егор Спиридонов не успел рта раскрыть, как старичок предложил нам ехать в Архангельск с докладом. А Егор ехать не может – ему пора возвращаться в Мурманск. И вышло так, что надо ехать мне и ничего возразить он не может. Это, конечно, еще Дина своего профессора настрополила, чтобы он решительно потребовал у Егора отпустить меня в Архангельск.

И вот – мы в Архангельске сегодня. Представили все нужные данные в Областьрыбу, и Рыба их проглотила. Но предстоит еще завтра выступить на совещании.

На три дня получили командировочный паек и литеры в столовую, ходим по славному архангельскому городу, осматриваем достопримечательности. Что буду делать дальше, пока не представляю себе – денег-то нет, а теперь НЭП, жизнь строится согласно денежным знакам. Ну – буду думать после доклада в облисполкоме, там я должна добавить экономику к ихтиологическому докладу.

Зашли мы в музей, разговорились с сотрудниками. Они похвастались, что организовали при музее кустарную артель косторезов и пошивочную артель самоедских вещей из меха – торбаза[24]24
  Сапоги из оленьей шкуры.


[Закрыть], туфли, сумочки, шитые меховыми аппликациями.

– Спрос большой, и все бы хорошо, – сказал зав. мастерской, – да нигде не достать красного сукна на отделку – ну просто необходимы полоски красного сукна по швам для правильного стиля одежды, и негде взять!

– А у меня есть красный ливрейный фрак с медными пуговицами, – говорю я.

Он возликовал:

– Продайте! И пуговицы нужны на украшение!

Вот я и продала свой фрак. Надо только оформить продажу через промкооперацию.

В промкооперации случилась интересная встреча: направили меня для оформления покупки фрака в соседнюю комнату. Там сидит, смотрит на меня сероглазая женщина. Тонкие черты лица, знакомые интонации речи.

Она любопытствует:

– Кто вы? Почему у вас красный фрак с золотыми пуговицами?

Объясняю:

– Я этнограф, студентка Географического института, на практике. Отправляя нас, профессор Богораз выдал фраки как обменный фонд, они нужны народам Севера – не хватает у них красного сукна для орнаментации одежды. Денег же дали мне всего один червонец, вот и торгую фраком.

Усмехается:

– Вы петроградка?

– Коренная.

– И я тоже.

– Вы в какой гимназии учились?

– У Стоюниной.

– И я стоюнинка.

– Да ну!!

– Только я значительно старше вас – до революции кончила, в первый год революции поступила в Петроградский университет!..

Пошли у нас разговоры про гимназию. Оказалось – у нее в классе училась Вера Гвоздева[25]25
  Впоследствии Вера Федоровна Шухаева, жена художника, колымчанка, как и он.


[Закрыть], а в моем классе ее младшая сестра – Муха. Тут уже мы совсем почувствовали, что – родня.

Пригласила она меня вечером к себе – Пермская ул., № 5. Говорит:

– Я здесь с семьей живу – мама и трехлетняя дочка.

– Приду обязательно.

Оформила я продажу и вернулась в общежитие, где мы с Диной и Зиной получили койки. Доклад у нас завтра. Сегодня отправились бродить по славному городу Архангельску.

Прекрасная высокая набережная вдоль Двины. Наверху – березовая аллея, книзу – заросли шиповника. Весной их заливает Двина, конечно – разлив. Через Двину и мост на остров Соломбалу ставят, только когда разлив спадет, а осенью опять снимают. На Соломбале пыхтят лесопильные заводы. Теперь – национализированные, раньше – купеческие. Таможня на берегу у пристани – петровских времен. Стены толстенные. В середине таможни – колодезь; говорят про него: бездонный; дна не могут достать. Все при государе Петре Алексеевиче заведено. Кажется, слышно еще, как ходил государь-царь Петр Алексеевич по Архангельску, в ботфортах и зеленом кафтане с красными обшлагами, наводил торговые порядки с иноземцами.

Параллельно набережной идут проспекты до самого болота – там под деревянными мостками вода хлюпает. По проспекту, мимо главного собора, трамвайный путь проходит. Проспекты поперек пересекают улицы.

3 августа. Вчера вечером была у Елены Михайловны. Дали ей комнату во втором этаже бревенчатого, крепкого дома с резными наличниками. Прежде был этот кондовый дом купеческим, а теперь – казенная жилплощадь. Огромная закопченная кухня; в ней, как алтарь, стоит русская печь. Немало было в ней перепечено рыбников и шанежек, а теперь – стоит сиротой.

Ходами-переходами деревянных лестниц я прошла во второй этаж, где получила комнату Елена Михайловна Тагер. Встретили меня маленькая светлоглазая девочка и старушка с милым питерским лицом – мама Елены Михайловны. Покивала головой, протянула мне руку, тихо сказала:

– Здравствуйте! Леля за хлебом пошла, сейчас придет.

Старушка, верно, глухая – глухие всегда или орут, или очень тихо говорят.

Огляделась я: не жилище, а временное пристанище. Две железные кровати, стол, табуретки, детская кроватка у печки. И – все.

Вошла Елена Михайловна с хлебным пайком. Уселись мы чаевничать. Рассказала Елена Михайловна, что вместе со всем филологическим факультетом Питерского университета в 19-м году перебралась в Саратов. Там и был Венгеровский семинар, в котором занимались Тынянов, Шкловский, Жирмунский – весь цвет современного литературоведения. Там она познакомилась с молодым поэтом Георгием Масловым. Поженились. Маслова скоро мобилизовали в армию, и он погиб где-то в Сибири на гражданской войне. У нее же родилась дочка. Мама приехала помогать. Стала Елена Михайловна работать «на голоде», который охватил Поволжье. Работала в американских аровских столовых.

– Впервые в жизни, – рассказывает, – попала в такую глушь: половина женщин по деревням – неграмотные! Темнота, нищета – невылазные! Уровень развития – как двести лет назад. Я просто не представляла себе такой дикости в двадцатом веке.

– Так это же самый угол крепостничества! – сказала я. – «Ты в царстве нищих и рабов!» На Севере – совсем другое дело! И другие деревни.

Рассказала ей о поморах. О рыбацких стойбищах и селах Зимнего берега. О Борисе Ивановиче, поющем «старины».

– Борис Иванович рассказал про одного человека – Ивана Лукича Стадухина, у кого хранятся древние записи поморских походов. Рукопись, описывающая, как ходили поморы торговать на Мангазею. И приметы пути указаны. Написана книга эта лет триста назад – на пергаменте. Борис Иванович сам ее видел. А где теперь этот Стадухин – он не знает.

– Послушайте, – сказала Елена Михайловна, – я слышала от архангельских краеведов про какого-то Ивана Лукича. Завтра узнаю у них и все скажу вам. Вот было бы здорово!

Я простилась с Еленой Михайловной, условившись завтра после нашего доклада в облисполкоме с нею встретиться.

4 августа. Доклад был. И сошел хорошо. Дина просто здорово выступила: четко и популярно рассказала про биологию трески и необходимость, в соответствии с этой биологией, организовать лов. Я дала статистические данные о промысле, собранные с Егором.

Сразу после доклада забежала в Промкооперацию к Елене Михайловне узнать про Стадухина. Сказали ей: есть такой старичок, на Соломбале живет, в собственном доме. Пошла на Соломбалу. Искала, искала, нашла тот переулок. Соседи сказали: жил, жил здесь Иван Лукич, да уехал к дочери. «Куда?» – «А в Чердынь. В Чердыни зять его работает. Домишко в Архангельске они продали и переехали в Чердынь. Стар Иван-то Лукич стал – не захотел один оставаться».

Ну что теперь делать? Так и бросить неоткрытое открытие – древние рукописи? А ведь жаль упустить…

Получу в Промкооперации продукты, и что дальше? Домой? А ведь это было бы настоящее научное открытие, если удастся найти рукопись! Но как добраться до Чердыни?

Обсуждали с Диной и Зиной. Дина и говорит:

– По студенческому удостоверению полагается бесплатный литер на проезд по железной дороге. Покажите-ка ваше удостоверение. «Студентка географического факультета Петроградского университета». Так. А мы с Зиной – студентки Пермского университета. Возьмем и подадим вместе все три удостоверения – будут они там всматриваться! Всем дадут литеры до Перми. А уж от Перми до Чердыни – просто: пароходом доедете. Наши ребята помогут. Мы с Зиной еще должны в Александровск вернуться, сдать отчет на биостанцию. Но билеты можем взять заранее – сейчас. Идем получать литеры.

Так и сделали. Парень не стал долго раздумывать. Сказал только:

– Выдам литеры через Котлас. До Котласа пароходом по Двине, а дальше – поездом. Все вместе едете?

– Нет, одна сейчас, а мы две – через неделю, – сказала Дина.

– Ну сейчас, так сейчас. Пароход отходит в семь утра, а ты приди пораньше, чтобы место достать.

Утром пришли мы на пристань. Села я на пароход.

Все это малоправдоподобно, но факт! Дина и Зина ручкой помахали на пристани, прокричали:

– Не забудь передать Наде Беспалых, что скоро приедем.

Пароход зашлепал колесами и – отвалил.

6 августа. Устроилась в 3-м классе. Двина расстилается голубая, широкая. Моет прибрежные пески, чешет ивам косы. Дома стоят «кондового леса ставлены», как говорит моя соседка. Она сообщила мне, что для того, чтобы дом стоял «хушь двести лет», надо знать, как лес рубить: рубят его обязательно в полнолуние. Тогда все соки вверх поднимаются и дерево будет крепким. Эти дома, пожалуй, лет сто уж стоят, а то и больше. Я сижу в трюме и беседую с людьми, получаю неожиданно такие интересные сведения: приметы, рассказы по быту!

А вверх – сияет 1-й класс; там, в шезлонгах, важные, сидят нэпмачи и ни на кого не глядят. Пароход стучит себе лапами-колесами да идет вверх по Двине. Вот здорово!

7 августа. Егора выковал кузнец на деревенской кузнице на благо военного коммунизма. Раз и навсегда прочным. НЭП он принимает потому, что полон дисциплины: раз партия велит, значит, нужно. Я понимаю, что ему, как и мне, тяжело было принять НЭП. Отвратительно, что входит опять понятие денег, что обессмысливается все пережитое в годы военного коммунизма! Меня не сдерживает партийная дисциплина, и потому я открыто говорю: «НЭП противен».

А Егор – если было бы постановление партии, что нужен балетный танцор, надел бы трико и пошел изображать принца в балете «Лебединое озеро», делая это во имя революции.

8 августа. Все-таки отвратительно смотреть на нэпмачей: они сидят в ресторане парохода разряженные, сытые, смакуют свою собственную жизнь. А женщины – просто лопаются от гордости.

Я надела свою кожаную куртку, высокие сапоги, повязала голову красной тряпочкой и прошла на нос парохода.

Встала на палубе и запела:

 
Мы красная кавалерия,
И про нас
Былинники речистые
Ведут рассказ.
 

У них кусок застрял в горле. Смотрели на меня испуганными глазами, и никто не посмел спросить: «Почему пассажирка из трюма зашла в первый класс?»

Я была как призрак военного коммунизма, и все поджали хвосты:

«Призрак бродит по Европе, призрак коммунизма!»

Егор был бы в восторге, если бы увидел это. Простил бы мне и Блока, и Ахматову, и Гумилева, всю «гнилую интеллигентщину». Завтра будем в Котласе, и я пересяду в поезд. Интересно, сумею найти у кержаков «книги древлего благочестия», о которых говорил Борис Иванович? Правда ли, что существует древняя традиция, о которой он говорил?