Текст книги "Туркестанские повести"

Автор книги: Николай Борискин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 22 страниц)

Глава пятнадцатая

Отхлопотал декабрь. Бегут, мелькают короткие дни пустынной зимы, а жизнь в гарнизоне по-прежнему строга и размеренна. Теперь никто не считает нас новичками-призывничками, называют солдатами первого года службы и требуют отдачи в полную меру: обязан – делай, ленишься – подстегнут, не хочешь – заставят…

Мы сидим и слушаем Мартынова – командира дивизиона. И Тарусов слушает, наш батарейный.

– Я недоволен результатами проверки, – жестко сказал майор. – На собраниях слышал одно, на деле вижу совершенно другое. Второй расчет действовал нечетко.

Встал Федор Кобзарь, понурив голову. За ним поднялся и командир взвода старший техник-лейтенант Бытнов.

– Рядовой Марута прибыл к пусковой установке на три секунды позже всех. Секунда в боевых условиях может решить исход дела, и никто не имеет права транжирить время, – продолжал Мартынов. Марута тоже встал. – Чехол бросили не на положенном месте. На платформе следы масла. Стремянка после сварки не покрашена. Кто это будет делать за вас?

Троица молчала. Тарусов записывал недостатки, обнаруженные во время проверки.

– Садитесь, – махнул рукой командир. – Есть у вас и другие неполадки. Около автополуприцепа Кузнецова беспорядок – разбросаны дуги. Некоторые солдаты не взяли с собой противогазы. А если бы в это время враг применил химическое оружие? Тогда что? Не надо забывать об этом. Противопожарный щит возле караульного помещения не имеет описи. Дежурный разведчик-дозиметрист появился без ремня…

Майор не умолчал ни об одной мелочи. Собранные в кучу, они, эти мелочи, омрачали настроение, А что я, не мог, что ли, дуги сложить как следует? Тяжело было Маруте оттащить чехол подальше? Лень писарю приклеить опись шанцевого инструмента на противопожарный щит?

– Вывод: ракетно-зенитный дивизион к выполнению боевой задачи готов. – Майор Мартынов окинул взглядом солдат и офицеров и увидел на их лицах нерешительные улыбки. – Но мы не имеем права мириться с оплошностями, о которых я сказал. Надо работать на большом дыхании. Каждый из вас должен считать себя полпредом нашего народа на огневом рубеже. Понятно? Полпредом!

Задачи: в ближайшее время устранить неполадки, продолжать совершенствование выучки и готовности к передислокации на новую огневую позицию. Ясно? Солдаты и сержанты свободны, офицерам остаться, – закончил командир дивизиона.

Сначала галдели все вместе, препираясь и поругиваясь.

– Из-за тебя, Марута, опять нахлобучку получили…

– И чего торопишься, Володька? Я же тебе говорил: поспешность нужна при ловле блох.

– Иди ты…

– Нет уж, будь добр выслушать!

– Эй, Горин! Ты-то почему прошляпил? Ну какие у тебя заботы, кроме бумажек?..

Потом разошлись по взводам, отделениям, расчетам и опять обсуждали результаты проверки.

– Пошли на огневую, – сказал сержант.

Под ногами чавкала глина, мягко похрустывал мокрый песок. Галаб шел сбоку, глубоко задумавшись. Его расчет не упрекали ни в чем, если не считать меня, но все-таки он был недоволен: не упрекали и не хвалили. Значит, не за что пока хвалить. Старым заслугам отдано должное, а новых, как видно, маловато. А может быть, майор и не ставил целью говорить об успехах? Успехи никто не отнимает, а вот недостатки могут здорово подвести…

– Кузнецов, подгони машину, будем тренироваться. – Голос Назарова звучал спокойно, без казенных ноток. Сдерживается сержант.

Я подъехал, и расчет начал тренироваться. Кто-нибудь один зазевается – Галаб велит все начинать сначала. Никому никакой поблажки. А время – вещь упрямая, уперлось как бык – попробуй сдвинуть его хоть на секунду… Но двигать надо. Вот и тренируемся.

– Покурим.

Пошли дымить. О работе не говорим. Зачем говорить? Надо дело делать. Вчера тренировались ночью. Скидки на темноту нет: цель может появиться в любое время суток; она будет идти с одинаковой скоростью; ее надо сбить во что бы то ни стало – днем ли, ночью ли. Для этого и призвали нас. Для этого и тренируют. Оценку выставляют по результатам.

Тренируемся.

Тренируемся…

– Саш!

– А?

– Сбреши что-нибудь.

– Я не Дембель… Эх, испортили кобелька. Какой-то придурковатый стал, нет прежнего юмора у него. Испугался, что ли?..

– Кого испугался?

– Как, разве вы не слыхали? – Новиков сделал удивленное лицо. – На новой позиции был такой переполох! А все Горин со своей теорией «случайного героизма»…

– Да в чем дело?

Вьется дымок на ветру. Ребята приготовились слушать. И Саша рассказывает:

– Работали там в две смены – днем и ночью. Одни отдыхали, другие окопы рыли, убежище ладили. Ночью, конечно, как и положено, часового выставляли. Дошла очередь до Горина. Взял он карабин и начал выхаживать вокруг позиции. Огонек мерцает, движок стрекочет, тарахтит землеройка.

Гриша мечтательный человек. Вот ходит он, значит, и, должно быть, сочиняет какую-нибудь новую теорию для облегчения собственного положения. Ходит-ходит. И вдруг ка-ак хлобыснет кто-то Гришу сзади по поджилкам – он и с катушек долой. Орет с перепугу благим матом: «Караул!» Начал палить в воздух из карабина. А его еще – хрясть по боку! Хрясть! «Спасайтесь! – кричит. – Меня уже приканчивают диверсанты… Командиру доложите: погиб при выполнении боевой задачи… Ой-ей-ей… Убивают… Прощайте, братцы…»

Братцы мигом выскочили из окопа. У кого оружие, у кого лопата. Включили фары всех машин. Где Гриша? Где диверсанты?

Горин лежит в обмороке, а возле него… дерутся вараны. Видно, потревожили их в песке, роя окопы, и они вылезли на поверхность. Ну, сбрызнули Гришку водичкой, привели в чувство.

«Где я? – простонал бедняга. – Уже перевязали? Спасибо… А диверсанты ушли?» «Вот они», – показали ребята на варанов. Смотрит Гришка, а перед ним огромные, метра по три, чудовища, розовато-песочные, с широкими бурыми поперечными полосами. Головы приплюснуты. Языки раздвоены, зубы клиньями и загнуты назад. Горин брык – и опять в обмороке. Едва отходили…

В общем проморгал Гришка случай отличиться. А Дембель, свидетель этой истории, потерял чувство юмора, стал обыкновенной дворнягой, – сокрушаясь, закончил Саша.

Ребята смеялись:

– Шутка – минутка, а заряжает на час.

– Ничего себе шутка! С тех пор Горин страдает рассеянностью: не случайно опись забыл приклеить на противопожарный щит.

– Врет Сашка, а складно получается…

Мы встали. Подходя к пусковой установке, Галаб Назаров сказал:

– Давайте разберемся с неисправностями.

Вопрос – ответ, вопрос – ответ. Командир расчета подробно объяснял и показывал, как надо устранять неисправности.

А на второй день мы начали тренироваться в свертывании и развертывании пусковой установки. Руководил работой сам Тарусов. Значит, скоро будем перебазироваться на другую огневую позицию. Это заметно было и по тому, как зашевелился Акимушкин со своими механиками на дизельной электростанции, как старшина Дулин с Гориным сновали из вещевого склада в продовольственный, из комнаты бытового обслуживания к пирамиде с оружием, как перекладывал и осматривал свое хозяйство химинструктор.

К переезду готовились и там, в кабинах майора Мартынова, офицера наведения, Кузьмы Родионова и других «технократов», где напряженно работает электронный мозг всего ракетного комплекса. Я только однажды побывал там, если не считать ознакомительных посещений. Пригласил меня Кузьма после того, как мы поговорили о его приборе.

В голубоватом таинственном полумраке светились индикаторы, мерцали контрольные лампочки. К зоне нашего дивизиона шли бомбардировщики «противника», эшелонированные по высоте и в глубину. Воздушная обстановка менялась с каждой минутой, и эти изменения, как в зеркале, отражались на выносном индикаторе кругового обзора: яркие всплески отраженных импульсов Родионов читал словно азбуку.

Вместо капитана Тарусова стартовой батареей командовал техник-лейтенант Семиванов, а сам комбат сидел на станции наведения ракет: майор Мартынов часто практиковал замену одного офицера другим. Тарусов спокойно наблюдал за голубыми зеркалами, отстраивался от шумов.

– Цель приближается к зоне обстрела, – доложил Кузьма капитану.

И тотчас другой оператор:

– Самолет сверхскоростной.

Нам говорили, что наша техника позволяет обнаружить цель на сверхдальней дистанции и навести на нее ракету на предельном рубеже пуска. Стало быть, хоть он сверхскоростной, тот самолет, что идет в нашем направлении, но все равно от Тарусова, Родионова и их товарищей не спрячется. Сейчас они начнут действовать. И вдруг я услышал:

– «Противник» применил активные и пассивные помехи.

Догадался: майор Мартынов поставил вводную. Я перевел взгляд на Родионова: что он будет делать? Старший сержант отстраивается от помех. Пропавший было самолет снова отчетливо виден на экранах. Тарусову жарко. Он обмахнул лицо платком. Кузьма стер пот со лба рукавом гимнастерки.

Капитан секунду выждал – не поставит ли комдив еще вводную задачу, – покрутил какие-то ручки и щелкнул тумблерами:

– К бою готов!

Из динамика посыпалось:

– Захват!

Кузьма подмигнул мне: видел, какая слаженность!

– Первая ракета – пуск!

Вот она, оказывается, какая механика! Мы, стартовики, никогда этого не слышали. Ну спасибо, Родионов, удружил!

Смотрю на экран. Яркий светлячок побежал навстречу отметке от цели. Комбат поворачивает какую-то рукоятку. Ага, это он подводит светлячок к отметке от «противника». Ближе, ближе – раз! Импульсы встретились. Кузьма, не оборачиваясь ко мне, показывает большой палец левой руки – правая занята: цель сбита!

На экранах ни пятнышка, но Родионов настороженно вглядывается в зеркало. Что, еще будут «стрелять»? Спустя несколько секунд Кузьма доложил:

– Приближается группа бомбардировщиков «противника».

Тарусов, откинувшись было на спинку кресла, снова склонился к пульту. Громкоговоритель доносит из других кабин короткие доклады о готовности продолжать отражение «налетчиков». Капитан молча кивает головой: доволен работой офицеров, сержантов и солдат.

Экраны, только что сиявшие голубизной, покрылись помехами. Значит, опять помехи. Родионов разгоняет их, очищает зеркало своего индикатора, информирует Тарусова – офицера наведения – о маневрах «противника»…

Майор сказал только одно слово: «Газы!» – и все уже в средствах противохимической защиты. Оказывается, им достается не меньше нашего с этими противогазами.

Вращаются реостаты, ручки, щелкают тумблеры, слышится голос Тарусова:

– К бою готов!

Да, к переезду готовятся и здесь, в царстве голубых импульсов. Тот же железный закон: пришел на позицию – чувствуй себя как в бою. И мне впервые подумалось: «Никакие здесь не технократы с лысыми головами, не супермены и не колоссы, а такие же обыкновенные люди, как мы с Гришей. Только более подготовленные и настойчивые. А наши выдумки с Гориным – просто наивная попытка отгородиться от больших, настоящих дел…»

Техническую викторину сначала проводили по расчетам, потом по взводам и наконец в батарее. Я вызвался отвечать на вопросы, подготовленные для шоферов третьего класса. Моими соперниками были водители из солдат второго года службы, которые претендовали уже на второй класс.

Первый вопрос: «Какой минимально должна быть ширина дороги, чтобы проехать по ней с автополуприцепом?»

Ребята замешкались. Вопрос был с подвохом: о ширине дороги для ракетчиков в учебнике ничего не написано. Да и писать незачем, если знаешь размеры автополуприцепа. Так я и ответил. Участники викторины загудели:

– Так бы и спрашивали, а то мудрят…

– Для того и собрались, чтобы смекалку проверить, – отозвался старшина Дулин, член жюри. – Дорога будет дальняя, всякие неожиданности могут встретиться.

– Какие?

– Всякие, говорю. Ну, например, «противник» применит радиоактивные вещества. Сколько потребуется времени для того, чтобы произвести дезактивацию автопоезда, если…

Дулин сказал условия, очень схожие с теми, что были в задаче, которую решал старший техник-лейтенант Бытнов, когда мы рыли окопы еще в сентябре. Хорошо, что я поинтересовался, как произвести расчет, и капитан Тарусов объяснил. Теперь мне это очень пригодилось.

– Ну и фонарь со свечкой! – бросил кто-то в мой адрес.

– Вот именно со свечкой, а некоторые подзубрили азы и думают, что был бы фонарь, а свеча не обязательно, – заступился за меня Дулин.

Ребята тоже хорошо знали машину, характерные неисправности и перечень регламентных работ, но первенство присудили мне, и я чувствовал себя на седьмом небе. Додумались же – техническая викторина…

– О чем размечтался, Кузнецов? – спросил меня старшина.

– Включите меня в группу третьих номеров расчетов пусковых установок, – попросил я.

– Азарт? Там хлопцы посильней тебя.

– Я же не прошусь сейчас в боевой расчет, в викторине хочу испытать себя.

Дулин доложил капитану Тарусову, и тот разрешил. Во взводном состязании я занял второе место после Новикова. Что ж, и то дело! Саша штатным номером работает, а мне лишь иногда удается действовать в составе расчета, потому что основная моя обязанность – водить транспортно-заряжающую машину.

Мы ждали заключительного тура технической викторины – состязания лучших стартовиков. Расчет Галаба Назарова был включен в полном составе, а третьих номеров от нас выставили два – Новикова и меня. И вот техник-лейтенант Семиванов собрал солдат, допущенных к последнему рубежу испытаний.

– Подрагиваешь? – шепнул мне Саша.

– Есть маленько.

– И меня что-то трясучка одолевает. Засыплюсь – ребята живьем съедят, а косточки супротивникам выкинут. Жалко косточек, на них мои грешные телеса держатся, а в телесах – душа. Ну, душа-то, конечно, в рай без пропуска, а вот каркас из косточек жалко: съедят и добром не помянут. А я ли не желал добра, особенно новичкам-призывничкам. – И Новиков залился смехом.

Ничего себе – «трясучка одолевает». Хитрец, солидарностью хочет меня поддержать…

Вопросы были разбиты на три группы: тактико-технические данные ракеты, регламентные работы и функциональные обязанности третьего номера расчета.

– Начнем? – спросил Борис Семиванов.

– Мы готовы, – ответил Юра Тиунов. Он проштрафился и из вторых номеров был переведен в третьи. Тягаться с ним, пожалуй, трудновато.

– Кто ответит на такой вопрос: через сколько секунд после старта ракеты вступает в действие механизм ее управления?

Руки подняли Тиунов и Новиков. Я и остальные ребята смиренно потупили взоры.

– Прошу, ефрейтор, – офицер кивнул в сторону Тиунова.

– Через сорок три!

– Садись, два, – оценил Саша ответ соперника и сам назвал точное время.

– Правильно, Новиков. А теперь скажите, какова скорость осколков, поражающих цель?

Тиунов не знал. Я назвал минимальную скорость, Саша – максимальную. Больше нас не стали спрашивать по первой группе вопросов, проверяли знания у других. Потом перешли к регламентным работам. Здесь Тиунов не уступил Новикову, а я провалился: практики-то не было. Саша толкнул меня в бок: ничего, дескать, еще будут вопросы, не теряйся.

По функциональным обязанностям ни одного провала не было. Техник-лейтенант подвел итоги викторины. Первое место занял Новиков, второе присудили ефрейтору Тиунову, третье досталось мне.

– Что же ты, голова два уха, – накинулся на меня Саша, – упустил второе место?

– Пошел ты к своей бабушке-гадалке!

– Бабка моя как-нибудь сообразила бы, у тебя же коробка под смекалку больше деревенского горшка для похлебки, да наполовину еще пустотой заполнена. А природа не терпит пустоты, это ты лучше меня знаешь. Вывод: поменьше крутись около Другаренко и Родионова, побольше – около ракетной установки. Задача, – Новиков явно копировал майора Мартынова, – до переезда на новую позицию освоить регламентные работы, ибо не исключена возможность, что меня «убьют», а тебе прикажут заменить в расчете меня – лучшего третьего номера батареи! – Саша выпятил грудь и постучал по ней кулаком.

В общем-то Новиков был прав, но говорить об этом уже поздно, викторина закончилась.

Лидером батареи оказался расчет сержанта Назарова. Мы спрашивали друг друга, какие задавались вопросы, на чем сыпались ребята. Вскоре к нам подошел Федор Кобзарь со своими солдатами. Он тоже был доволен: второе место не так-то просто завоевать, тем более заново организованному расчету во главе с новым командиром.

Галаб радовался своему выдвиженцу.

– Потягаемся, Федя?

– Как?

– Кто кого, на лучший расчет. Начнем с завтрашних регламентных работ.

– А чем закончим?

– Маршем на другую позицию.

– Что ж, попробовать можно, только мы в разных взводах, а соревнование между расчетами проводится внутри взводов. Как с этим быть?

– А мы неофициально, – улыбнулся Назаров.

– Где им! – вмешался Новиков. – Взвод-то первым сзади в батарее.

– Это не имеет значения, – возразил Галаб. – Мы не со взводом будем соревноваться, а с расчетом Кобзаря.

– Как, ребята, согласны? – посоветовался Федор со своими помощниками.

Марута, Ромашкин и Тиунов не возражали.

– Кто будет арбитром?

– Бытнов.

– Нет уж, пусть наш командир взвода Семиванов.

Заспорили.

– Давайте так решим, – предложил Назаров. – Итоги обсудим сообща, ваш расчет и наш. Нормативы нам будут известны, дисциплина тоже, а о качестве работы будем говорить по оценке комбата.

На том и сошлись.

Перед вечерней поверкой батарейцев собрал капитан. Он объявил благодарность победителям технической викторины. Нежданно-негаданно получил поощрение и я. Первое поощрение! Нет, я не честолюбив, но заслужить благодарность от самого комбата не так-то просто. Слышишь, Гриша? Тебе придется взять карточку поощрений и взысканий рядового В. Кузнецова и записать своей рукой: «Благодарность».

Глава шестнадцатая

Хасан-бобо передал тревожную весть: на колхозную отару каракульских овец уже дважды нападали волчьи стаи. Старик просил отрядить несколько солдат с карабинами, чтобы истребить хищников.

Командир выделил восемь человек. Старшим назначил капитана Тарусова, состоявшего в коллективе охотников. В команду истребителей попали Герман Быстраков, Федор Кобзарь, Кузьма Родионов, я и еще три солдата. Мы сели на вездеход и направились в Карикудук.

Я сижу с капитаном в кабине. Он в меховой куртке и яловых сапогах. Шапку снял: в кабине тепло. Под сиденьем лежит именная двустволка. На поясе Тарусова патронташ. Он рассказывает мне о волках:

– Они уже давно сменили свои шубы на зимние. Теплее оделись. Под цвет зимы. Добыча теперь попадается реже, чем осенью или летом, вот они и рыщут из стороны в сторону: где зайчонка задерут, где джейрана нагонят, косулю, а то и на кабанов нападают. Только кабаны, особенно косачи, не даются им, отчаянно воюют!

По ветровому стеклу прыгала мягкая белая крупка, но неугомонные «дворники» сметали ее, отбрасывая на капот.

– Однажды, тогда я служил неподалеку от гор, мне привелось видеть такую картину, – продолжал комбат. – Идем мы по приозерной пади, заросшей тростником, и видим следы на снегу – волчьи и кабаньи. Бой был, наверно, смертельный, потому что снег выбит до земли, весь в крови. Около места побоища валяются еще не остывшие трупы трех волков – одного матерого и двух прошлолеток. Брюшины распороты от передних до задних лап. Четвертый зверь удрал, оставив за собой кровавую дорожку.

Победил секач. Он ушел в тростниковые заросли. По его следу не заметно было, чтобы его ранили. Отбился. Волки прежде всего нацеливаются на шею и плечи, а они защищены у кабана хрящом, твердым, как броня. Это спасает его не только от волков, но и от саблевидных клыков своих соперников…

Приближался Карикудук, куда я раньше ездил на водовозке. Тарусов всмотрелся в обочинные барханы, запорошенные снежной крупкой, и сказал:

– Люты в эту пору хищники! Они не щадят друг друга, борются за право стать вожаком. Много глоток остаются рваными после волчьих свадеб. Беда от зверья чабанам, нагло нападают на отары.

– Старый колодец, – притормозил я машину. – Будем заходить к Хасану-бобо или поедем прямо в колхоз?

– Нельзя обходить старика, ведь это он просил помочь. Зайдем.

Хасан-бобо устроил для своего Туя нечто вроде навеса, и верблюд, защищенный от снега, лежал, пережевывая колючку. Он повернул в нашу сторону неуклюжую маленькую голову и равнодушно посмотрел.

– О! – воскликнул седобородый аксакал, одетый по-зимнему, в теплый халат, каракулевую шапку и сапоги. – Воваджан! Как здоровье, как служба, что пишут из дому? Все хорошо? Слава аллаху. У меня тоже все хорошо. Ну, знакомь со своими друзьями.

Я представил старику капитана и ребят.

– Заходите, – пригласил он, – попьем чайку, поговорим.

Хасан-бобо утеплил свое нехитрое жилье, и в нем было довольно уютно. Пока закипал чайник, хозяин рассказал о нападении хищников на колхозную отару в загонах.

– Шесть овец унесли, проклятые, а двух собак и восемь барашков зарезали. Забрались раз, потом другой… Беда, товарищ Тарусов. Надо помочь чабанам.

– Затем и приехали, – сказал капитан. – Обязательно поможем.

Старик поблагодарил кивком головы и начал разливать чай. Комбат попросил Родионова развязать вещевой мешок с продуктами:

– Достань что-нибудь к чаю.

Старший сержант вынул пачку рафинада, круг полукопченой колбасы, буханку хлеба и индийского чая две пачки. Обе протянул Хасану-бобо.

– Рахмат, – довольно улыбнулся он. – Не забываете старика.

Подкрепившись, мы поблагодарили гостеприимного хозяина старого колодца и двинулись к колхозу «Светоч», находившемуся километрах в пятнадцати в предгорной долине.

Стемнело. Пришлось включить фары, чтобы не сбиться с дороги. Отъехав километров шесть, мы заметили в стороне два широких огненных луча, метавшихся по равнине то влево, то вправо. Потом лучи замерли и послышались ружейные залпы.

– Что это? – недоуменно спросил я капитана.

– Остановись-ка, – попросил он.

Мы вышли из кабины и снова услыхали ружейную трескотню в стороне, где широкие световые полосы вспарывали ночь.

– Браконьеры, – проговорил Тарусов. – Быстро туда!

Вездеход рванулся, подпрыгивая на неровностях.

– Разве это охота? – бранился комбат. – Включают фары, настигают обезумевшую от гонки жертву, ослепляют ее светом и расстреливают в упор… Варварство! Посмотрим, за кем они там гоняются.

Минут через пять подъехали к неизвестной машине. Два человека суетились у борта газика, третий сидел за рулем.

– Прирежь его! – тяжело прохрипел один.

– Погоди, в кузове прикончу… Давай-ка, давай, не мешкай! Раз-два – взяли!

В кузове тяжело стукнуло. Я включил фары, и свет их мгновенно выхватил из густой темноты окровавленное животное. Это был высокий, тонконогий джейран килограммов на тридцать, с рыжевато-серыми боками, спиной и белоснежным животом. Большие темного цвета лировидные рога его с кольчатыми утолщениями к голове отливали матовым блеском.

Старый вожак плакал. Плакал от боли, от бессилия что-нибудь сделать, от захлестнувшей тоски по воле… Скупо катились слезы по тонкой морде. Грустными глазами смотрел круторогий самец в родную степь, раскромсанную огненными ножами настигшего его чудовища… Джейран упал. Неужели все? Он собрал последние силы, напрягся и снова встал. Встал на перебитых ногах, чтобы спружиниться в прыжке и рвануться через борт, исчезнуть в спасительной тьме. Но по жилам разливался убийственный огонь; тяжело вздымались бока; хрипели загнанные легкие; по всему телу ходила тряская лихорадка…

В последний раз гордо поднял джейран свою царственную голову, замутившимися от слез и боли глазами окинул степь, задержал взгляд на двуногих существах, которые волокли вниз головой убитую газель, его родную газель, и рухнул в натекшую лужу крови, издав почти человеческий стон…

– Кончай же его! – снова послышался хриплый голос.

– Дай нож!

– Постойте! – Тарусов взметнулся через борт и выстрелом из пистолета прикончил страдания вожака джейранов.

– А ты хто такой? – Хрипун двинулся к капитану.

– Ребята! – позвал нас комбат. – Отберите у браконьеров ружья, а трофеи переложите в свою машину.

– Да ты хто такой, едрена вошь?! – клацнул курком все тот же хрипун.

Тяжелая рука у Федора Кобзаря. Хрипун ойкнул и уронил ружье.

– Это ты едрена вошь. А я – общественный инспектор, – спокойно сказал Тарусов. – Сдайте оружие, документы и трофеи. Сейчас составим акт. А разбираться с вами за хищническое истребление редких животных будут в другом месте…

Из волчьей стаи, подкравшейся в полночь к овечьему загону, удалось уйти только одному хищнику. Да и тот долго не протянет: Герман всадил ему пулю в бок…

За ночь мы порядочно назяблись, а когда на рассвете подъехали к правлению колхоза «Светоч», и вовсе продрогли.

Вскоре молва об удачной засаде на хищников подняла кишлак, и к правлению потянулся любопытный народ. Первыми прибежали мальчишки. Сначала они боязливо теснились в стороне, потом осмелели, стали тыкать палками в волчьи морды, трепать заклеклые, негнущиеся уши серых разбойников, науськивать собак. Но собаки пятились, рычали, поджимали хвосты. Шерсть на них становилась дыбом: волки и мертвые были страшны.

Подошел раис – председатель колхоза, грузный, с крупными чертами лица мужчина лет пятидесяти. Подоспели бригадиры. Некоторые из кишлачных женщин тоже не усидели дома: явились поглазеть на богатую добычу военных охотников. Председатель Мумтаз Мухамедов распорядился, чтобы со зверья сняли шкуру, а трупы поглубже закопали. Потом пригласил нас позавтракать.

– Чайку бы погорячей, Мумтаз-ака, – попросил Тарусов, когда мы расположились в доме раиса.

На столе появилось жаркое. Картошка, щедро сдобренная курдючным салом, таяла во рту. Мухамедов, попивая чай из пиалы, расспрашивал Тарусова о минувшей ночи.

– Выбрали за кутаном укромное местечко для засады, залегли, подождали. Волки пришли и не ушли…

– Просто получается, – покачал раис головой. – «Пришли и не ушли». Я тоже человек десять посылал до вас. Однако никто ни одного зверя не убил. – И крикнул: – Сурайя! – Из соседней комнаты показалась еще не старая женщина, маленькая, расторопная. Жена раиса. – Готово?

– Да, да, – кивнула она головой и тут же вынесла два огромных ведра курдючного сала прозрачно-воскового цвета.

– Возьмите для солдатской кухни в благодарность за помощь, – радушно предложил раис.

– Не стоит, Мумтаз-ака, у нас есть все необходимое, – начал отказываться капитан.

– Обидите нас, – насупился Мухамедов. – Если бы не вы, сколько овец пропало бы… Берите, уважьте колхозников! – Он подмигнул Кобзарю: волоки, мол, на машину.

Федор легко поднял тяжеленные ведра и унес в кузов вездехода.

– Сурайя! – снова позвал жену раис.

Та вынесла два таких же ведра с урюком и курагой.

– Компот будете варить. – Мумтаз-ака передал ведра Герману Быстракову и подтолкнул его могучей рукой к выходу.

А Сурайя-апа уже опять, не дожидаясь распоряжений мужа, притащила какие-то свертки, кульки. Только отнесли мы все это в машину и вернулись, как услыхали горячую перепалку между тетушкой Сурайей и Тарусовым:

– Еще раз говорю – возьми! Я дарю не тебе, а жене – как ее? – Нинахон… Она молодая, пусть носит шапку, или воротник, или – как ее? – муфту… Я сама заработала эти шкурки… Сто ягнят выходила! Премию дали. Не раис, а правление. Да, сама заработала и сама распоряжаюсь своим добром. А если тебе трудно отвезти, возьму у Мумтаза «Волгу» и Нине отвезу. Осрамлю тебя перед женой, нажалуюсь, что ты обидел меня… Бери, бери! – Тетушка Сурайя раскраснелась от волнения.

На столе лежали каракульские смушки ширази. Шелковистые кольца одной из них, свитые из тончайших серебристых нитей, были словно присыпаны причудливыми кристалликами свежего утреннего инея, который мы видели сегодня на садовых деревьях. Вторая чудо-шкурка нежно трепетала и пузырилась, словно игривая морская пена, мягко отливала влажной синевой, искрилась светло-голубым пламенем.

– Не возьму! – отрубил Тарусов.

Хозяйка сдвинула брови, засучила рукава, свернула легкие, как шелк, шкурки в трубочки и молча сунула их за борт капитанской куртки.

– Эй, Мумтаз, эй, старик, – кинулась она к двери. – Меня обижают в собственном доме…

– Да ну-у?! – удивленно пробасил Мухамедов.

Хозяйка и хозяин смеялись, глядя на смутившегося капитана.

– А теперь пойдемте в мастерскую, – предложил председатель правления. – Там у нас есть тавровое железо, которое вам нужно. Вот и возьмете его…

Навес вокруг площадки с бочками поднимался. Мы все делали сами, силами своей батареи: рыли углубление для фундамента под бетонные плиты, сооружали творила для замески бетона, мастерили деревянные формы для плит, резали автогеном швеллеры и автогеном же сваривали швы каркаса. Нашлись старый брезент для боковин будущего навеса, сотня-другая черепичных плит.

Руководил всеми работами автор чертежа – химинструктор. Капитан Тарусов, как и обещал, доложил командиру о рационализаторском предложении Виктора Другаренко. БРИЗ – бюро по рационализации и изобретательству – рассмотрел его и утвердил. Заново сделанный чертеж отослали в вышестоящий штаб и оттуда пришел ответ: «Внедряйте».

И вот Виктор «внедряет» свою выдумку. Если люди заняты на огневой позиции, он копается один, а приходят помощники – всем работу находит.

Навес поднимался не по дням, а по часам: Другаренко торопился закончить работу.

– Новиков, долби пазы для укладки рельсов!

– Кузнецов, помоги-ка ролики поставить на место.

– Да не тяни ты так брезент, Марута! Силу, что ли, некуда девать? – то и дело раздавался голос нашего прораба.

И мы долбили, варили, налаживали.

Приходил на площадку и Тарусов. Он неторопливо оглядывал стройобъект, кое-что подсказывал солдатам, а иногда и сам принимался за дело.

Наконец навес был готов. Другаренко обошел его кругом, любуясь своим детищем. Потом попробовал легкость хода крытого подвижного каркаса: уперся рукой в стойку, и все сооружение бесшумно двинулось по рельсам.

– Как часы! – воскликнул Саша Новиков. – Ребята, да здравствует наш изобретатель! Ура!

– Ура! – подхватили мы вразнобой.

На крики прибежал комбат.

– В чем дело?

– Поздравляем рационализатора.

– Ну что ж, – довольно улыбнулся капитан. – За такое дело и поздравить можно. – Тарусов сам попробовал легкость хода каркаса и протянул руку Другаренко: – Спасибо, младший сержант! И вас благодарю, товарищи, – повернулся комбат к нам. – А теперь давайте-ка посоветуемся.

Мы направились к зданию, возле которого стоял автопоезд. Старший техник Бытнов с расчетом одной из пусковых установок укладывали ракету на полуприцеп.

– Видите, мучаются люди? – спросил Тарусов.

Нам и самим в порядке тренировки нередко приходилось «мучаться».

– Сила есть – ума не надо, – съязвил Новиков. – Говорят, сила солому ломает.

Солдаты засмеялись.

– Смеемся сами над собой, над своей недогадливостью, точнее, над технической неграмотностью, – резюмировал Тарусов. – Погоди, Бытнов! – окликнул он командира взвода. – Зови людей сюда!

Мы столпились вокруг командира батареи.

– Другаренковский чертеж натолкнул меня на интересную мысль, – продолжал он. – Надо и эту работу механизировать.