Текст книги "Туркестанские повести"
Автор книги: Николай Борискин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 22 страниц)
Глава вторая
Задолго до прилета Плитова, когда над пустыней еще не занимался рассвет, по распоряжению начальника гарнизона из авиагородка по тревоге выехали два военных грузовика, крытые парусиной. В кабине одной машины рядом с водителем сидел капитан Карпенко. Полковник Скворцов дал согласие назначить Алексея старшим поисковой группы. Ответственность за другую машину была возложена на командира роты Семкина. В кузовах на скамейках, прикрепленных вдоль бортов, разместились солдаты: дозиметристы, дегазаторы, саперы и другие специалисты, необходимые в подобных случаях.
У развилки дороги автомобили остановились. Из кабин вышли офицеры.
– Поезжайте, товарищ Семкин, на взгорье, – предложил Карпенко старшему лейтенанту и махнул рукой вправо, – а я обшарю степь до края пустыни.
– Есть, – негромко ответил старший лейтенант. На его веснушчатом лице отразился невысказанный вопрос.
– В случае чего, – словно бы предугадывая мысль Семкина, сказал капитан, – свяжемся по радио. Смотрите, поосторожней там…
– Ясно.
Грузовики развернулись и, фыркнув, понеслись в разные стороны. Зыбкий рассвет уже начал теснить ночь. Постепенно светлел темно-сиреневый горизонт, с каждой минутой все ярче вырисовывались живые малахитовые волны сочной травы, на гривах которых пламенели нежные маки. Над степным раздольем, словно золотые бубенчики на невидимых шнурах, радостно звенели жаворонки.
Минут через двадцать водитель машины нажал на тормоз и сказал капитану:
– Вы приказали остановиться у отары Усмана-ака. Во-он она…
В полукилометре от дороги шевелилось пестрое стадо колхозных овец. Рядом, опершись на длинную палку, стоял старый чабан Усман Кадыров.
– Узнайте, что у него нового, – попросил Карпенко сержанта, успевшего выпрыгнуть из кузова.
Вскоре посыльный подал знак рукой: сюда, мол, сюда!
Все направились в сторону отары. Испуганные овцы, наседая друг на друга, шарахнулись в глубь степи.
Подойдя к чабану, капитан приветливо поздоровался:
– Здравствуйте, Усман-ака!
Старик прижал к груди загорелую морщинистую руку, поклонился.
– Салам, салам, Альешаджан! Как здоровье, дорогой? Как настроение? Как жизнь? Зачем столько солдат привез?
Карпенко давно знал чабана, бывал у него в гостях вместе с Камилом и относился к нему уважительно.
– Спасибо, Усман-ака, на здоровье не жалуюсь. Настроение бодрое… А жизнь течет, каждый день бывает что-нибудь новое, необычное… Одну минутку…
Капитан отдал распоряжение двум сержантам возглавить семерки солдат, зарядить оружие и приступить к поиску. Каждый участник группы уже знал, что ему надо делать.
Рассыпавшись цепью, воины ушли. Неподалеку от Карпенко остался лишь радист с аппаратурой.
Офицер и чабан уселись на траву, закурили.
– Ночь была спокойная? – начал разговор Алексей.
– Ага. Только кто-то из ваших стрелял.
– Стрельбу слышали?
– Ага, там. – Чабан ткнул своей палкой в небо.
– А говорите, спокойная…
– Думал: учатся стрелять. Бывает так? Бывает. Привыкли…
– И не пугаетесь? – полюбопытствовал Карпенко.
– Ц-ц, – поцокал Усман-ака языком и покачал из стороны в сторону клинышком седой бородки. – Басмача бил? Бил. Фашиста? Тоже. Зачем же страх иметь?
– Верно, товарищ Кадыров, – поощрительно улыбнулся капитан. – На своей земле бояться нам нечего. Крепко, по-хозяйски стоим на ней.
Клинышек бородки чабана ходил, точно маятник: так, мол, так, Альешаджан. Имя Карпенко старик произносил ласково-уменьшительно, с добавлением слова «джан».
– А там, – старик посмотрел на небо, – разве мы не крепко стоим?
– В воздухе-то?
– Да. Сколько-раз видел ваших летчиков. Наш Камил тоже орел! – не без гордости напомнил чабан.
Капитан не стал огорчать старика и ничего не сказал ему о ночном происшествии.
– Усман-ака, – Карпенко перевел разговор на другое, – вы никого не замечали сегодня ночью? Посторонних, незнакомых…
Старик задумался, словно восстанавливая в памяти все, что видел, затем неторопливо начал говорить:
– С вечера по дороге шли машины. Наши, колхозные. С поля шли. Поздно ехал раис. Погудел, поморгал огнями – позвал меня. Я подошел. Потолковали. Сказал, что был в райкоме партии. И хлопок, говорит, и мясо нужны государству… Много надо… Еще позже какой-то лихач ехал… Туда… – Чабан махнул рукой в сторону Песчаного. – Даже без света, шайтан, катил… И куда только торопился?
– В котором часу, Усман-ака? – насторожился офицер.
– Часов нет, звезды спали за тучей, – развел руками старик. – Наверное, был один час… А что? Кто пропал? Искать надо кого?
– Искать, Усман-ака. Помогите нам вот в чем…
Внимательно выслушав Алексея, чабан кивнул бородкой:
– Хоп!
– Ну ладно, Усман-ака, мне пора.
– Хайр, Альешаджан. До свидания. Камилу салам, привет!
Карпенко подошел к радисту и приказал установить связь со старшим лейтенантом Семкиным.
Через минуту солдат доложил, что связь налажена.
– Хорошо. – Капитан взял микрофон. – «Второй», «второй». Это «второй»? Чем порадуете?.. Такая же картина и здесь… Конечно, искать! Местное население? Правильно. Надо привлечь… А как с мероприятием, о котором договаривались? Пусть ведут круглосуточно, так приказал Скворцов…
Поиски продолжались. Авиаторы и колхозники обследовали квадрат за квадратом, заглядывали в каждую лощину, обшаривали каждый куст саксаула, внимательно присматривались ко всему окружающему: а вдруг вон за той неровностью, за тем камнем…
Тяжело двигая сапогами по безросной траве, шел на взгорье и рядовой Кузькин – высокий флегматичный парень. Загорелый нос его облупился, пухловатые губы потрескались. Он уже порядком устал и, оправдывая свою медлительность, начал размышлять: «Ходить, конечно, можно до помутнения в глазах. А толку-то что? Не дурак небось шпион, чтобы кулем сидеть в степи. А может, его и совсем не было? А тут ищи…»
И вдруг совершенно неожиданно Кузькин заметил торопливо шагающего человека. «Вон он!» – екнуло сердце. От волнения Родион позабыл инструктаж, даже не позвал напарника, шедшего чуть в стороне, за бровкой саксаульника.
– Стой, стрелять буду! Стой, говорю… Руки вверх! И не шевелись…
Кузькин сурово спросил незнакомца:
– Кто такой?
– А тебе-то что? – держа руки над головой, нехотя ответил задержанный.
Это был парень лет восемнадцати. Хмурое лицо, жестковатый взгляд, запыленная одежда…
– Поговори у меня. – Кузькин предостерегающе поводил автоматом. – Скидавай пиджак!
Парень без особой поспешности сбросил с плеч изрядно поношенный пиджачишко.
– Вывертывай карманы! – скомандовал Родион.
– Это зачем же?
– Не твое дело! – прикрикнул Кузькин.
Из вывернутых брючных карманов упали на землю папиросы, похожие на гвоздики, мелкие монеты.
– Два шага назад, – приказал Родион. – Повернись кругом… Руки! Руки вверх!
Кузькин обследовал пиджак, но ничего, кроме нового паспорта, какого-то потрепанного блокнота и куска плоской лепешки, завернутой в четвертушку газеты, не обнаружил. Ничего не дал и осмотр папиросной пачки и коробки спичек.
– Снимай сапоги, – снова скомандовал Родион. Он никак не верил, что у незнакомца нет оружия.
– Что ты ко мне привязался? – начал нервничать парень.
– Снимай, коли говорят! – настаивал Кузькин.
В сапогах тоже ничего подозрительного не обнаружил.
– Фамилия? – спросил Родион.
– Там же написано, – кивнул незнакомец. – Или неграмотный?..
– Разговорчики!
– Ну, Жук…
– Куда направляешься?
– В колхоз «Зеленый оазис».
– Откуда? – допытывался солдат.
– Что ты такой за следователь? – Жук угрюмо посмотрел на Родиона, державшего перед ним оружие.
– Отвечай, говорят тебе!
– Ну, из Катташахара…
Кузькин продолжал допрашивать парня. Тот окончательно вышел из терпения:
– Знаешь что, солдат, веди-ка ты меня к своему командиру, а то, я смотрю, от тебя не отвяжешься до самого вечера. А мне некогда. Понимаешь? Дела есть…
– Так ты, значит, в колхоз?
– В колхоз…
«Шпион не стал бы говорить: «Веди меня к своему командиру», – резонно подумал Кузькин. – Пускай топает своей дорогой. А старшему лейтенанту Семкину скажу, что документы у задержанного есть, оружия нет. И вообще…»
– Ну ладно, иди, – разрешил Родион.
Парень направился в колхоз, а рядовой Кузькин – к своему напарнику…
В колхоз «Зеленый оазис», что в нескольких километрах от районного городка Песчаное, Митяй Жук пришел в обеденную пору, когда в правлении не было ни души. Он чувствовал себя таким усталым после долгого пути, что не стал разыскивать местное начальство, прилег под тенью урючины и сразу же заснул. Кого ему опасаться? Документы у него есть. Предъявить? Пожалуйста: паспорт законный, не липа, с большой круглой печатью, отчетливо бросающейся в глаза.
Проснулся Жук часа через полтора. Его разбудили громкие голоса. Разговаривали несколько человек. Он поднялся и поздоровался. По выражению их лиц не так уж сложно было догадаться, о чем они думали: «Ох и вид у тебя, братец… Не брит, помят. И откуда ты такой?..»
Шел сюда Митяй спешно: хотелось побыстрее найти пристанище, обрести хоть на время причал. А теперь стоит и не знает, с чего начать разговор, как подойти к делу…
«Дадут или не дадут работу? – беспокоился он. – В моем положении согласишься на любую. Тут уж не до выбора…»
– Та-ак, та-ак, – врастяжку произнес секретарь правления. – Значит, на любую работу? – Он еще раз посмотрел паспорт, потолковал о чем-то со своими собеседниками и безапелляционно заключил: – Сезонником, на водораспределитель. А?..
Так пристроился Жук в «Зеленом оазисе»…
А рядового Кузькина одолевали сомнения: «Зря, пожалуй, отпустил задержанного… Поверил, простофиля, паспорту. А паспорт-то, может, подложный. Конечно, подложный, только-только сфабрикованный – еще не успел ни поистереться, ни запятнаться… И что с того, что у незнакомца нет оружия? А вдруг припрятано где-нибудь?.. Маху, маху дал ты, Родион. Обыск и незаконный допрос учинил… Ругаться будет Семкин. Разве что умолчать обо всем? Нет, нельзя…»
Родион рассказал напарнику, потом доложил офицеру все как было. Семкин даже в лице изменился. На щеках резче выступили веснушки.
– Что?! Отпустил? Эх… – досадно махнул он рукой. – Радист, срочно свяжитесь с капитаном! – приказал он рядом стоявшему солдату.
Доложив Карпенко, старший лейтенант немного успокоился. Тот заверил, что постарается принять все необходимые меры, и срочно выехал в авиагородок, куда прибыло большое начальство…
Глава третья
Открытое партийное собрание было назначено на послеобеденное время, поэтому генерал Плитов отпустил всех, кто присутствовал в кабинете командира полка: после бессонной ночи и пережитых волнений людям надо было как следует отдохнуть.
– А мы с тобой, Петр Ильич, видно, отдохнем в Катташахаре…
– Если позволят обстоятельства, Иван Платонович, – не без основания заметил невысокого роста, уже пожилой, но все еще стройный и подтянутый полковник Скворцов.
– Да, – задумчиво произнес Плитов, – обстоятельства… Они, прямо скажу, прескверные. Москва вызывала к прямому проводу… «Почему упустили цель – объясните». Вежливо и жестко! Да и как же иначе? Оскандалились мы, как самые последние летуны… Хорошо, ракетчики выручили. Не ушел самолет-нарушитель.
«Летуны» – оскорбительное слово в авиации, и генерал произносил его только в тех случаях, когда был не в духе. Он поднялся, раздвинул оконные занавески и приоткрыл окно. В комнату пахнуло апрельской свежестью, настоянной травяными запахами.
– А сам-то ты представляешь, как и почему получилось? – Плитов снова сел рядом со Скворцовым. – На собрании, разумеется, речь пойдет в основном об ошибке Камила Умарова. Летчик виноват, в этом не может быть никакого сомнения. Но только ли он? – Генерал вопросительно посмотрел на Петра Ильича и тут же сам ответил: – Нет, не только он. Его недостаточно хорошо обучили. А почему? Нет условий? Времени? Квалифицированных методистов? Чепуха! Недостает контроля на земле и в воздухе. Да, да, именно контроля. Командирского и партийного.
Плитов довольно долго молчал, прежде чем снова заговорил.
– Главное, думается, вот в чем, Петр Ильич. – Плитов взял со стола алюминиевую модель сверхзвукового истребителя и, обозначив какую-то замысловатую фигуру высшего пилотажа, продолжал: – Как тебе известно, новый этап в развитии авиации характерен появлением вот таких машин. Управление сверхзвуковыми самолетами связано с высочайшим нервно-психологическим и эмоциональным напряжением человека. Да, без преувеличения – высочайшим!
Полковник понимающе кивнул.
– Вот несколько примеров, – развивал свою мысль генерал. – На взлете, когда включается форсаж, артериальное давление и пульс у летчика увеличиваются и становятся значительно выше максимально допустимых в спокойном состоянии. И это, заметь, Петр Ильич, происходит в самом начале.
– То есть когда самолет еще не приобрел большой скорости, – согласился Скворцов.
– Вот именно, – подтвердил Плитов. – Теперь о темпе деятельности летчика. С преодолением звукового барьера он резко повысился. Почему? Да потому, что время для взлета, набора высоты, поиска или атаки цели, возвращения на свой аэродром значительно сократилось. А количество рабочих операций, выполняемых летчиком, и их сложность? Они намного возросли. Иногда интервалы между отдельными операциями настолько малы, что приближаются к пределу возможностей правильного, или, говоря научным языком, адекватного, реагирования. Это, естественно, повышает нервно-психическую напряженность. Ну, скажем для ясности, на этапе сближения перехватчика с противником время для обнаружения, прицеливания и пуска ракет исчисляется секундами. И если штурман наведения допустит при этом ошибку, то летчик при недостатке времени уже не в состоянии выполнить атаку и уничтожить цель.
– Иными словами, – вставил Скворцов, – в отличие от техники, которая может совершенствоваться беспредельно, возможности человека остаются прежними.
– Совершенно верно, Петр Ильич. Именно поэтому увеличение темпа деятельности требует большей нагрузки на внимание, память, мышление, что усиливает нервно-психическое напряжение у летчика в полете. Однако я, кажется, увлекся, – как бы оправдываясь, сказал Плитов. Он поставил модель самолета на стол и умолк. На волевом, крупнокостистом, но худощавом лице генерала, побронзовевшем от постоянного пребывания на аэродромах, отражалось глубокое раздумье.
Скворцов знал плитовскую привычку – обдумать все, до малейших подробностей, а затем кратко, как математическую формулу, изложить свои предложения или выводы – и потому не мешал генералу, сидел и не торопясь курил. Сторонний наблюдатель мог бы, пожалуй, подумать, что немногословный Петр Ильич далек от забот Плитова. Однако такое предположение было бы неверным. Правда, по характеру своей работы Скворцов, может быть, не обязан разбираться во всех тонкостях летного дела, но причины происшествия нынешней ночи глубоко волновали его.
– Вывод напрашивается сам собой, – неожиданно прервал молчание Плитов. – Нам необходимо всемерно усилить морально-психологическую подготовку личного состава, и прежде всего летчиков. Тут целый комплекс вопросов, и решать их надо планово, глубоко, серьезно. Это дело не одного дня – одной беседой не обойдешься. Согласен? Ну и добро. Мы еще, вероятно, обсудим это на большом совещании. А теперь о сегодняшнем деле. Вот что я думаю, Петр Ильич… – В нескольких словах генерал сообщил полковнику свое решение. – Только надо, мне кажется, посоветоваться с товарищами в Катташахаре. Верно?
– В народе говорится: дерево держится корнями, а человек друзьями. Так что посоветоваться не мешает.
– Это верно. Кто не слушает советов, тому нечем помочь, – в тон Скворцову вспомнил поговорку и Плитов. – А теперь давай-ка, Петр Ильич, потолкуем о твоей, так сказать, специфической заботе.
Скворцов улыбнулся:
– О специфической так о специфической. С чего начнем, Иван Платонович?
– Да вот хотя бы с чего. – Плитов помассировал виски. – Подозрительная возня наблюдается по ту сторону кордона. Там, как тебе известно, уже давно существует летная трасса. За последнее время по ней буквально снуют вот такие же «грачи», что сегодня залетел к нам. Как ты думаешь, ведь неспроста же они снуют?
– Полагаю, что неспроста, – подтвердил полковник, прищурив голубые глаза. – Более того, Иван Платонович, думаю, что нынешний инцидент прямо связан с этой возней.
– Безусловно. А если учесть, что скоро мы будем проводить авиационные учения, то тебе с твоим аппаратом предстоит немало хлопот.
– Да-а, – задумчиво произнес Скворцов, гася папироску. – Здесь я кое-что уже предпринял, но этого, пожалуй, недостаточно. Подробности, как всегда, изложу в специальном плане обеспечения учений.
Камил и Алексей лежали в комнате отдыха летного состава.
Уткнувшись в подушку, Камил думал. Думал напряженно. О своей ошибке. О позоре, который по его вине лег на всех летчиков полка. О нареканиях, которые – опять же по его вине – обязательно выскажет Плитов командиру полка, руководителям эскадрильи, звена…
Алексей лежал на спине и сосредоточенно смотрел на электрическую лампочку, свисавшую с потолка на витом шнуре. «Если Камил сказал: «Атакую!» – думал он, – то почему же ушел вражеский самолет? – Карпенко взял на прицел лампочку. – Занимаю наиболее выгодную позицию для атаки. Определяю дистанцию открытия огня. Огонь!.. А враг невредим… Что же могло случиться?»
– Ты спишь, Камил?
– Какой там сон! – Умаров резко повернулся на кровати и, приподнявшись, зло ткнул кулаком в подушку. – Голова кругом идет, Алеша…
Алексей присел на край его кровати и попросил:
– Расскажи, как все было. Я не верю, чтобы ты…
– Что? Струсил? – Глаза Камила сузились, брови слились в одну жесткую сплошную линию, – Договаривай…
– Нет, Камил, нет, – поспешил успокоить его капитан. – Я не верю, чтобы ты не сделал всего, что от тебя зависело. Только мне непонятно, почему…
– Хорошо, Алеша. – Голос летчика потеплел. – Расскажу все по порядку.
Камил взъерошил иссиня-черную шевелюру, вздохнул и, уставившись в какую-то невидимую точку, словно она-то и была ненавистным ему самолетом, начал:
– Нарушителя я атаковал, имея преимущество в высоте. Чтобы наверняка сбить его, ударил залпом, всеми ракетами сразу. Вот здесь-то и допустил просчет… Погорячился и слишком рано открыл огонь. Надо было выждать несколько секунд, чтобы сократить дистанцию и увеличить вероятность попадания. Но… уж больно хотелось поскорее сбить эту сволочь! В общем, поторопился, Алеша…
Карпенко молчаливо кивнул головой. Он понимал чувства друга.
– И потом, – продолжал Умаров, – нельзя было расходовать все ракеты сразу. Останься у меня еще хотя бы одна… – Камил до хруста сжал кулаки, – я бы не упустил его. Поверь мне. А тут вижу – лазутчик уходит. И я решил таранить его. У меня оставалось одно оружие – моя стальная стрела. О себе не думал… Пошел на догон. На такой машине никто еще не таранил… И знаешь, Алеша, как обидно! До слез было обидно. И сейчас обидно… Я уже почти физически ощущал удар по хвосту стервятника… А что получилось? От спутной струи самолета-нарушителя заглох двигатель моей стрелы. Я начал падать. Падал около шести тысяч метров, пока вновь удалось запустить турбину. Но было поздно. Очень поздно…
Камил замолчал. Больше ему нечего было говорить. Не собирался он ни оправдываться, ни просить чьего-либо сочувствия. Какой в этом прок? Ему доверили вылет по тревоге – с него и спрос. Только обидно, что не оправдал доверия однополчан, подвел их…
Зазвонил телефон.
– Да, – равнодушно отозвался Карпенко, – хорошо… – Он положил трубку и сказал: – Приглашают на обед.
– Не хочу… Иди один.
– Не дури, друже, пойдем. – Алексей положил руку на плечо Умарову.
Секретарь партийного бюро (им был Карпенко) собрал людей в классе методической подготовки, стены которого пестрели различными картами и диаграммами. Среди них выделялась схема ночного полета Умарова. Начерчена она была на большом ватманском листе бумаги, и однополчане отчетливо видели на ней все цифровые данные, жирные и штрих-пунктирные линии.
Майор Манохин, проведя ладонью по густому бобрику волос, предоставил слово Камилу. Потом выступили те, кто имел отношение к ночному вылету. Ничего нового к тому, о чем шла речь утром, они не добавили. И только капитан Карпенко сообщил такое, что все выслушали с особым вниманием.
– В неудачном полете наперехват, – приглушенно проговорил он, – виноват и я. Виноват не как штурман наведения, а как секретарь партбюро и бывший командир звена: мало обращал внимания на морально-психологическую подготовку молодых летчиков в период освоения новой техники, не мобилизовал коммунистов на решение этого очень важного вопроса…
Генерал Плитов, как бы убеждаясь в правоте своих выводов, посмотрел на полковника Скворцова: вот так, мол, Петр Ильич, я же говорил, что виноват не только Умаров.
– Не предостерегли мы его в свое время от излишней порывистости, горячности. А между тем летчик должен быть абсолютно хладнокровным, чтобы мгновенно оценить обстановку и принять единственно правильное решение.
– В чем же ваша главная ошибка? – спросил Плитов.
– В недооценке контроля за работой летчиков, в том числе и Умарова, в воздухе, особенно за их эмоциональными реакциями во время полетов наперехват.
– Несомненно, все это надо учитывать при организации партийно-политической работы, – подчеркнул генерал. – Без обширного, хорошо продуманного комплекса мероприятий по морально-психологической подготовке авиаторов нам не обойтись.
– Нет, не обойтись, – кивнул головой Алексей Карпенко.
– Кроме того, как вам известно, – продолжал Плитов, – неоценимое значение имеет фактор времени. Вот хотя бы такой пример. Из-за опоздания в выполнении команды на две секунды рубеж перехвата смещается на полтора-два километра. На первый взгляд, вроде бы мелочи – секунда, миг. А мелочей-то и нет. Не должно их быть в авиации. В этом вы, товарищи, сегодня убедились еще раз.
После собрания, оживленно переговариваясь, летчики направились к выходу. Каждому хотелось как-то успокоить Камила, сказать ему несколько ободряющих слов, поддержать добрым советом или просто пройтись рядом, локоть в локоть, ни о чем не спрашивая и ничего не говоря.
А Камил, будто отрешенный от всех и всего, низко наклонив голову, молчаливо брел к автобусу, отправлявшемуся с аэродрома в жилой городок.
Часа два спустя Плитов еще раз пригласил командование части в кабинет Орлова.
– Случай со старшим лейтенантом Умаровым, – сказал он, – свидетельствует о том, что полк не готов к проведению предстоящих учений.
Суровые слова генерала заставили Орлова встать. Под пристальным взглядом Плитова лицо подполковника начало багроветь. Такое обвинение – штука тяжелая и может обернуться, как говорят, нежелательными последствиями.
Генерал давно знал этого офицера, любил его и не раз отмечал в своих приказах. Орлов закончил переучивание летчиков на новых самолетах и работает безаварийно; большинство экипажей его части овладели полетами в сложных метеоусловиях и ночью; в полку не было ни одного несостоявшегося перехвата учебных целей. И тем не менее Плитов не мог не сказать Орлову того, что сказан.
– Садись, Анатолий Сергеевич, – кивнул Плитов своей крупной головой и повторил: – Так вот, к учениям полк не готов. А много ли у вас осталось времени? К сожалению, очень мало. И я не убежден в том, что вы справитесь с поставленной задачей. У вас есть какие-нибудь гарантии? – обратился генерал ко всем присутствующим.
Из-за могучей спины начальника смены КП Манохина поднялся плотный, среднего роста, с большими залысинами инженер-майор Зуев, энергичный, инициативный офицер, хороший организатор, понимающий толк в людях и технике.
– Есть, товарищ генерал, – скромно сказал он.
В красивых цыганских глазах Плитова мелькнула искорка любопытства: ну-ка, вырос ли? Дело в том, что когда-то Борис Зуев был техником самолета, на котором летал Иван Платонович.
– Самолетный парк полностью готов к выполнению любого задания, – начал инженер. – Моторесурс находится в пределах, гарантирующих успешное проведение учений. Приборно-аппаратурный комплекс, вооружение и специальное оборудование проверены и действуют безотказно. Заканчиваем очередные регламентные работы.
Слушая Зуева, защищающего честь родного полка, генерал теплел душой.
– А люди-то хорошо знают технику? – участливо спросил он.
Инженер вынул из кармана очки и блокнот и стал перечислять, кто и когда сдал зачеты, каков общий результат. Получалась довольно отрадная картина, и генерал, еще минуту назад чувствовавший приступ мигрени, перестал массировать виски. По докладам командиров обслуживающих подразделений, в том числе старшего лейтенанта Семкина, тоже выходило, что учения будут обеспечены всем необходимым. Однако внутреннее беспокойство все еще не улеглось. «Техника и тыл – не самое главное в данный момент. Основное – выучка летчиков, а она-то, совершенно очевидно, не на должной высоте, – размышлял генерал. – Надо самому поглубже копнуть, инспекторов прислать – пусть проверят».
Плитов поднялся.
– Детали мы выясним в ближайшие дни, – сказал он, глядя на бывших однополчан. – Но своего мнения пока не меняю: я не во всех летчиках уверен. Может получиться так, что не один только Умаров окажется в подобном положении. А теперь прошу выслушать задачи.
