Текст книги "Туркестанские повести"
Автор книги: Николай Борискин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 22 страниц)
Батарейцы взялись за лопаты, освобождая голодных, иззябших животных из белого плена. Снег отбрасывали на пологие бока курганов.
– Мертвый ягненок…
– Задохнулся…
– Замерз, – роняли солдаты невеселые слова.
Вслед за бульдозером подъехала машина. Мы на руках выносили обессилевших овец. Многие из них кашляли, как простуженные люди. Они покорно принимали нашу помощь.
Чабан стоял над погибшими ягнятами и плакал…
Яркое солнце растопило снега, и влажная земля парит, дышит могучей грудью. Люди приводят в порядок машины, ракеты, оборудование.
После обеда – подготовка к собеседованию с инструкторами. Я сижу и мысленно повторяю: «Основу постоянной боевой готовности ракетчиков составляют: отличная специальная подготовка, высокая техническая надежность всего ракетного комплекса, безупречная исполнительность, глубокая идейная убежденность воина…»
– Что шепчешь? «Отличная… высокая… безупречная и глубокая», да? – улыбается Новиков. – Все правильно. А я вот речушку тут неподалеку присмотрел. Неводок достал. Завтра ушицы отведаем за милую душу!
Нынешней ночью неожиданно взвыла сирена. Учебная? Боевая? Срываемся с кроватей и несемся на огневую позицию. На бегу капитан Тарусов кричит:
– Рядовой Кузнецов, за мной!
Почему за ним? Мне надо к своей машине. Но приказ есть приказ. Бегу за командиром батареи. Кроме капитана в темноте различаю только высокую фигуру Родионова. Может, мне просто хотят показать, как будут работать оператор, офицер наведения и стреляющий? Ведь это тоже морально-психологическая подготовка.
Уже урчат дизеля Николая Акимушкина. И когда успел?! По небу шарит мощный радиолуч. Перед экраном за офицера наведения лейтенант Семиванов. На индикаторе, как в зеркале, мельтешат сотни помех. Отстроятся ли от них наши радиобоги?
Все действуют четко и быстро. Вот это автоматика! Не успел я сориентироваться в кабине, как экраны начали темнеть. Вот уже на них видна пульсирующая отметка от цели. А что Кузьма? Смотрит, буквально поедает глазами свое волшебное зеркало. Нет, он не даст помехам снова прорваться, не допустит срыва сопровождения цели.
Семиванов и Тарусов отдают предельно краткие команды. Вот уже в последний раз уточняются данные для стрельбы.
– Пуск!
И в кабине тишина. Напряженная, ощутимая. Потом воздух сотрясается от громового взрыва, и ракета, вспарывая темное небо, ринулась к цели.
Улыбаясь, Тарусов открывает дверь:
– Смотрите, Кузнецов!
Горящая мишень падала вниз. На позиции возбужденные возгласы:
– Горит!
– Сбита!
Со своего места поднялся Кузьма Родионов:
– Вот так мы и работаем, Володя! Учись.
И я учусь.
Учусь.
…Мокрый, перепачканный грязью Новиков молча вошел в палатку, обвел нас единственным глазом – второй был закрыт лиловым волдырем – и, стегнув себя по сапогу бесхвостой рыбиной, непонятно сказал:
– Ушица-то… тю-тю…
– Не валяй дурака, рассказывай, что случилось, – загудели ребята.
Незадачливый рыбак глубоко вздохнул:
– Сейчас все выложу как на духу, только дайте закурить.
Он бросил бесхвостую рыбину, жадно затянулся дымком и, присев на корточки, начал:
– Трое нас было. Разделись, поставили поперек речушки бредень, мотню расправили и решили малость отдохнуть, перед тем как волочь снасть. Сидим в кустиках, покуриваем. Рыба кишмя кишит.
– Опять начал баланду травить, – махнул рукой Другаренко. – Рыбацкие анекдоты…
– Анекдот в настоящем понятии – вещь толковая, – возразил Саша. – Так вот, рыба кишмя кишит. Меня дрожь начала пробирать от нетерпения. Как же, плюхаются такие чушки – одной всю батарею накормишь. «Пошли», – тороплю ребят.
Только это я проговорил, как возле берега кто-то засопел. Ну, думаю, сом пудов на десять. Вот это повезло! Вскочил и чуть в обморок не упал: из воды торчат рога на толстенной морде… Все видел, но рогатых сомов никогда не приходилось встречать. Трясу головой и глазам своим не верю: бывают же чудеса природы! «Ты что?» – спрашивают ребята. А у меня горло перехватило от волнения. Тычу пальцем в рогатого сома. Вдруг «Му-у-у!» – и сом поплыл к другому берегу, запутавшись рогами в крыле невода.
«Корова! – закричали ребята. – Корова утонет…»
Только тут я и разглядел: никакой это не сом, а самая обыкновенная буренка. Кинулись мы вплавь за ней. А она уже запуталась во втором крыле нашей снасти. Вылезает на берег и тянет за собой невод. «Стой!» – кричим. Да разве скотина понимает? Мотает головой, чтобы бредень сбросить, и еще больше запутывается. Мы за коровой, а она от нас. Так и бредень порвали, и рыба вся, кроме вот этой, ушла…
Новиков пнул сапогом дохлую рыбину и поднялся:
– Пойду к доктору, глаз проверю…
С самого раннего утра – а подняли нас часа в четыре – только и слышно:
– Пуск!
– Будет пуск!
– Зачетный пуск!
В этих словах было выражено все, к чему мы так долго и тщательно готовились: и радостное ожидание боевого экзамена, и тревога за его исход, и надежда, что все обойдется хорошо, потому что каждый уверен в себе, товарище, технике и оружии.
Больше всех волновался я, самый молодой из ракетчиков нашего дивизиона. Тревожно думалось: «А вдруг из-за меня, из-за какой-нибудь моей оплошности замешкается весь расчет пусковой установки? Тогда опоздает с докладом командир взвода, задержится с командой капитан Тарусов, а там пойдут неурядицы у всех – и ракета, может быть, на секунду-другую позже расчетного времени сорвется с направляющих балки, и тогда уже нечего надеяться на поражение учебной цели…»
– Ты что, Володя? – участливо спросил Галаб Назаров.
Пришлось рассказать о своих сомнениях.
– Это хорошо, – неожиданно сказал он.
– Что же тут хорошего?
– Ведь ты волнуешься не потому, что не знаешь своего дела. Тебе хочется, чтобы пуск ракеты прошел успешно. Хорошее волнение, – повторил Галаб. – Я тоже здорово переживал первый раз. Но все получилось как нельзя лучше.
И Новиков успокаивал, но по-своему:
– Володенька, пощупай мои поджилки. Не дрожат? Слава аллаху. А я уж самокритику пустил в ход: «И чего ты, Сашка, дрожишь как овечий хвост? Вон даже первогодок Кузнецов и тот держится орлом!» Ну а теперь, когда ты сказал, что с поджилками моими все в порядке, на душе стало спокойно. Сработаем, товарищ третий номер, за милую душу! – И он похлопал меня по плечу.
Эх, ребята, какие же вы умницы! Вслух бы сказать об этом, да неудобно: обстановка не та.
Ожидание становилось все нетерпеливее. Минуты тянулись томительно медленно. И все-таки тревога прозвучала внезапно. И когда это случилось, раздумья, сомнения, неуверенность в себе отошли на задний план, забылись. Теперь все было подчинено только магическому слову «Пуск!».
Сирена бросила наш взвод на огневую позицию. Расчеты заняли свои места. Возле нас стоял посредник, но мы не обращали на него внимания. Сбросили чехол, осмотрели и приготовили ракету, как много раз делали это во время тренировок. Попелицын доложил о готовности командиру взвода. Семиванов – Тарусову. Капитану сказали, что он «убит», и обязанности комбата выполнял наш лейтенант. Потом мы ушли в укрытие. Слыхали взрывы, информации с командного пункта: «Первая ракета поразила цель. Стрельба выполнена отлично». Первая – это наша, и мы кричали «ура!», как мальчишки радовались. Потом орал расчет Федора Кобзаря. А когда досыта накричались и вышли из подземелья, закопченные обломки цели-мишени уже торчали на земле неподалеку от боевой позиции. Это наша цель. Мы еще прогорланили «ура!». А последняя цель только заканчивала падение, и это зрелище было ни с чем не сравнимо.
Кто-нибудь из посредников наблюдал за работой майора Мартынова, офицера наведения, стреляющего Кузьмы Родионова, слышал команду: «Цель уничтожить! Дальность… Пуск!» – и видел, как срываются серебристые стрелы со стартовой установки и огненными молниями пронзают небо над весенним полигоном.
Сегодня я не видел этого, но чувствовал себя счастливым. Я сам был творцом ракетного грома! И вторая звездочка, которую рисует на пусковой установке Герман Быстраков, – моя. В общем труде есть и доля третьего номера расчета – рядового Кузнецова!
Как все это произошло? Рассказать и просто и трудно. Просто – о себе. Трудно – о других, обо всем, что было от зова сирены до отбоя. И никто не сумеет рассказать, потому что каждый делал только то, что ему положено, и всю картину можно было лишь представить.
А все-таки как же это было?
Солдаты сбросили с ракет маскировочные сетки и чехлы. В кабине управления плотно закрылись двери. Трещат аппараты, искрятся сигнальные лампочки, дрожат стрелки приборов. Оператор Кузьма Родионов пристально всматривается в экран. Командир дивизиона сел за индикатор кругового обзора.
– Все готово? – спокойно спрашивает майор Мартынов по громкоговорящей связи.
– Готово! – докладывает Родионов.
– Стартовая батарея?
– Готово!
Ровно гудят моторы. Гаснут лампочки подсвета на экранах индикаторов. Кабина наполняется фантастическим зеленовато-голубым сиянием.
Цели еще не видно, она где-то еще далеко-далеко. Но уже летит в район расположения нашего дивизиона, и мы должны во что бы то ни стало обнаружить ее и сбить. Мы – это все: от меня до майора Мартынова. Не сбить «противника» мы не имеем права, ибо мы – часовые неба. Может быть, об этом думаю не только я, но и командир дивизиона. Вот он приказывает:
– Произвести поиск!
– Поиск произведен, цель не обнаружена, – докладывают ему.
Это вовсе не означает, что цели нет вообще. Она где-то летит. Но где? Искать, искать! Надо поймать ее на предельно дальнем расстоянии.
– Продолжать поиск! – снова слышится голос Мартынова.
Я представляю себе: в кабине управления звучат отрывистые команды; на панелях блока щелкают тумблеры, мигают разноцветные лампочки приборов. Напряжение растет: где она, цель?
И вдруг:
– Есть цель по азимуту! – сообщает Родионов.
Сейчас Кузьма, наверно, неотрывно смотрит на пульсирующее поле экрана. Штурвал вращается влево, вправо.
– Цель!
Маленькая светящаяся точка движется в направлении к центру экрана. Майор Мартынов удовлетворенно произносит:
– Вижу.
Все замирают. «Противник» обнаружен, он приближается к нашей огневой позиции. Вот-вот свершится самое главное, во имя чего мы учились, ехали на полигон, ожидали этого дня, этой минуты. Тишину нарушил тревожный доклад Родионова:
– «Противник» меняет курс и высоту.
Регулируется наводка. Операторы добиваются ясности цели, внимательно следят за приборами.
– Цель в перекрестии! – докладывают майору.
– Взять цель на ручное сопровождение!
Мгновение. И еще одно.
– Цель подходит к зоне пуска!
– Хорошо.
Последняя команда – и ракета сорвется с пусковой установки.
Я знаю: в кабине сейчас такая тишина, что слышно, как электронные часы отсчитывают свое «тик-так», «тик-так». И нервы напряжены у всех до предела. А предел этот – два слова командира дивизиона:
– Первый, пуск!
Из ракетного окопа сначала рванулось косматое багрово-красное пламя, и только потом уже над полигоном и его округой раздался грохот, разбивший, уничтоживший настороженную тишину, царившую здесь еще минуту назад. Дрожь земли. Дым. Гарь. И сквозь все это медленно, словно нехотя, показалась огромная туша ракеты, похожая на дельфина.
Если бы время можно было замедлить, подобно киносъемке, наблюдатель мог бы проследить весь путь ракеты. Скользнув с направляющих балки, она подняла свой острый нос («А ну, кто там в небе?») и, вспарывая безбрежную голубень, стала ввинчиваться в высоту. Огненный хвост постепенно тает, меняет направление вместе с ракетой, которая ищет «противника». Но вот зигзагообразное движение закончилось, и управляемый снаряд ринулся к цели-мишени по прямой. Последний рывок. Взрыв. И цели нет. Осталось только облачко, расплывающееся, медленно оседающее. А обломки сбитого «противника» падают вниз, на землю.
– Цель уничтожена! – с гордостью говорит майор Мартынов.
Наш расчет кричит «ура». А другим еще рано, они ждут своего чуда-выстрела.
Вот и все. Осиротела наша пусковая установка. Зеленая балка, словно огромный железный палец, нацелена вверх: там ваша ракета, ребятки… Мы и сами знаем, что там. Вернее, ее уже нигде нет, она сгорела, взорвалась на тысячи осколков».
Закончив читать мой дневник, Горин помолчал, затем порывисто шагнул ко мне и пожал руку.
– Старик! А ведь неплохо получается: и ракетчиком стал, и поездку на полигон описал недурственно. – Он протер очки и задумчиво добавил: – Да-а, обошел ты меня, Володя. Ну да ладно, буду наверстывать. Твердо решил: из писарей – в батарею.
– Хорошее дело. Ребята помогут. Вот хотя бы Новиков.
– Насмешник-то? – перебил меня Григорий. – Да он житья не даст. Стрекулист, мол, журналист, то да се… Знаю я его.
– Плохо знаешь, друг мой. – Не кто-нибудь, а именно Саша сначала журил меня, потом делом помог.
Дослушав мой рассказ об Александре, о его хлопотливой заботе обо мне, Горин, заметно волнуясь и больше обычного грассируя, попросил:
– Володь, ты не мог бы поговорить с Новиковым, чтобы и меня взял на этот самый… буксир.
– А как же быть с твоей «теорией» об особой роли так называемых технократов, интеллектуалов?
Григорий усмехнулся и, как бы перечеркивая то, что с такой убежденностью утверждал в свое время, энергично махнул рукой:
– Э-э, забудем наивность…
– Хорошо, – пообещал я, искренне радуясь перелому в настроении друга, в его взглядах на службу.
От соседней пусковой установки долетел взрыв смеха. Присмотревшись, мы увидели в кругу ракетчиков Сашу Новикова.
– Так ты не откладывай в долгий ящик, – нетерпеливо кивнул Григорий в сторону батарейного весельчака.
Я подоспел к началу рассказа Новикова о его очередном приключении.
– А то еще был такой случай. – Саша затянулся папиросным дымком, прищурил один глаз, а вторым стрельнул по солдатскому кругу, проверяя внимание слушателей. – Возвратился я однажды из большого рейса и решил привести машину в порядок. Да-а. Прокопался, значит, в гараже и опоздал на совещание. Вваливаюсь в клуб, а на трибуне главный автомобильный начальник округа. Разбор всех наших успехов и неполадок делал. Сотни полторы глаз на меня уставилось. Начальник перестал говорить и тоже ест мою худощавую персону властными очами. Что же делать, думаю? Пока обмозговывал линию поведения, слышу голос с трибуны: «Вы откуда?» – «Из Тамбова», – выпалил я. Начальник повернул голову к нашему командиру: «Что, на машине за три тысячи километров посылали?» – «Никак нет, – отвечает он главному, – Новиков родом из Тамбова, а ездил он в особо важный рейс. За двести километров». Начальник опять ко мне: «А почему опоздали?» – «Часы, – оправдываюсь, – подвели», – хотя время показывали они тютелька в тютельку. «Так выбросьте их, чтобы не подводили вас». Долго не раздумывая, я так и сделал – выбросил часики в открытое окно. Зал охнул. А у меня на душе такая досада: не за понюх табаку пропал свадебный подарок жены, Светки…
Новиков прихлопнул каблуком окурок и продолжал, лукаво поглядывая на смеющихся ребят:
– Ну, сел, значит, я с разрешения начальника на самый крайний стул в зале и слушаю выступление. А в ушах будто тиктакают выброшенные часики. И вдруг: «Рядовой Новиков!» Словно пружиной подбросил меня со стула голос с трибуны. «Я!» – отвечаю. – «За образцовое выполнение важного задания награждаю вас часами». Ну, тут, конечно, аплодисменты в мою честь и так далее. А вскоре мне вручили новехонький «Полет».
– Где же они, твои именные? – полюбопытствовал кто-то.
– Дело не в них, – закончил Саша, – а в дисциплине, в исполнительности и старательности. Уразумели? Вот и хорошо. А теперь – в казарму, скоро дождь хлынет.
Поспешно шагая к своему солдатскому жилью, я рассказал Новикову о Гришиной просьбе.
– Нелегкая задача, – задумчиво произнес он, – но я все-таки попробую сделать из него человека. Хватит ему жить «дремотной Азией»…
В казарме царило оживление. Всюду слышалось: «К нам едет комиссия». Старшина Дулин критически осматривал койки, тумбочки, пирамиду с оружием, нехитрый солдатский гардероб. Галаб Назаров, Быстраков и Другаренко хлопотали в ленинской комнате. Дивизион готовился к встрече высокого начальства.
На второй день к нам действительно приехала комиссия. Возглавлял ее сам генерал. Мы стояли в строю. Майор Мартынов доложил генералу, что подразделение к инспекторскому смотру готово.
– Какой смотр, голубчик? Смотр был там, на полигоне. Я приехал посмотреть на твоих орлов – творцов ракетного грома, поздравить их, а заодно и поощрить достойных.
Он поздоровался с нами, затем приказал зачитать приказ об итогах учений. Дивизион затаил дыхание. Заметив, с каким волнением мы ожидаем оценки пуска ракет, генерал улыбнулся.
Скажи на милость, генерал улыбается!
Мартынов получил звание подполковника – улыбается генерал. Капитану Тарусову вручили именные часы – улыбается генерал. Рядовой Кузнецов назначен третьим номером расчета пусковой установки и получил краткосрочный отпуск с выездом в Подмосковье – улыбается генерал. Будто не я, а он поедет на свидание с Людмилой…
А бывают ли они сердитыми, генералы?
Я стою в строю и чуть не плачу от радости. Потому, наверное, и улыбается, доволен генерал: «Смотрите-ка, это он, Володька Кузнецов, – один из хозяев небесного щита Родины!»
Отец. Люда. Друзья! Вы спрашиваете, как дела? Судите сами: мне, рядовому солдату, повинуются ракеты и улыбается генерал.
ЧРЕЗВЫЧАЙНОЕ ПРОИСШЕСТВИЕ
Глава первая
– Докладывайте, ефрейтор. – Генерал Плитов устало потер изрядно посеченные сединой виски. – Когда обнаружили цель, кому сообщили об этом?
– В ноль-ноль сорок пять появилась отметка на индикаторе кругового обзора, – не смущаясь густого генеральского баса и властного взгляда, ответил худенький белобрысый оператор радиолокационной станции Виктор Петров, – и…
– И немедленно сообщил об этом мне, – перебил ефрейтора начальник смены командного пункта – широколицый, круглоголовый майор Манохин.
В кабинете командира полка все еще горела забытая настольная лампа, хотя апрельское утро уже размыло сумерки, растворило их в своей безбрежной прозрачной синеве. Однако никто не замечал ни этой никому теперь не нужной лампы, ни первых еще робких солнечных лучей, льющихся в окно сквозь белый шелк занавесок. И генерал, только что прилетевший из Катташахара вместе с полковником Скворцовым, и подполковник Орлов со своими однополчанами – все были озабочены чрезвычайным происшествием: сегодня ночью здесь, на краю Золотой пустыни, не состоялся перехват вражеского самолета. Правда, нарушитель далеко не ушел, но сбили его не летчики, а ракетчики.
Виктор Петров отчетливо помнил события минувшей ночи и, если бы его спросили, рассказал бы о них в мельчайших подробностях…
…До конца дежурства оставалось минут пятнадцать. Скоро он весело, с юморком отрапортует своему сменщику: «За время дежурства никаких происшествий не было. Аппаратура работает нормально». Уходя на отдых, Петров, как обычно, шутливо добавил бы: «В небе все спокойно. Это говорю я, потомок тульских умельцев!»
Сидит оператор на стуле-вертушке перед индикатором кругового обзора, смотрит на экран: ни одной посторонней полоски, ни одного всплеска… «Придумали же, – восхищается ефрейтор, – как волшебное зеркало: глянешь – всю округу видишь… Это вам, дорогой Левша, помудреней подкованной блохи…»
Беседует он мысленно со знаменитым Левшой, а сам сторожко наблюдает за «волшебным зеркалом», глядит на него как зачарованный. «Вот так, уважаемые предки, – возобновляет оператор своеобразный разговор со старинными умельцами. – Далеко вам до ефрейтора Петрова, потому как его техника достает черт те куда… И днем достает, и ночью, и в дождь, и в туман. Жаль, что не видел я ту самую блоху, а то бы…»
– Что?! – не веря своим глазам, вскричал крайне удивленный потомок Левши. На краешек голубовато-зеленого поля индикатора откуда-то внезапно прыгнула золотая блоха. Виктор резко тряхнул головой: эк, ешкин-кошкин, размечтался! Блохи начинают грезиться.
Однако блоха и не думала исчезать. Напротив, она нагло поползла вверх. Петров справился, предусмотрено ли плановой таблицей или заявками продвижение цели. Оказывается, нет. И на позывные не реагирует.
«Эге, – мгновенно сообразил ефрейтор, – вон какая блоха-то. И на запрос не отвечает…»
Рука оператора привычно рванулась к микрофону:
– Воздушная цель пересекла государственную границу в ноль-ноль сорок пять. Координаты…
Тревожный сигнал ефрейтора молнией полетел по «зеленой улице» эфира, и нет ему ни задержек, ни остановок. А сам Виктор как бы весь был обостренное внимание: ему и его боевым друзьям предстояло не только не упустить из виду, но и «подковать блоху».
Все это почти мгновенно воскресил он в памяти, пока генерал слушал доклад начальника смены КП.
Плитов похвалил Виктора:
– Молодец, ефрейтор! Действуйте всегда так. А теперь идите отдыхать.
Петров ушел.
– Ну, а что вы скажете? – Генерал медленно повернул крупную, будто заиндевевшую голову в сторону штурмана наведения – статного, широкоплечего капитана Карпенко – и посмотрел на него большими темно-карими глазами.
Офицер объяснил. Это был рапорт. Но за ним стояли события и люди.
Получив от ефрейтора Петрова сигнал, весь расчет командного пункта – в этом Алексей Карпенко был убежден – жил одним дыханием, одним биением сердца, одним ритмом пульса. И офицеры и солдаты находились в безраздельной власти воинского долга, во власти одного стремления – как можно быстрее перехватить и уничтожить врага!
…Скользят по пергаменту конусы отточенных карандашей: команда – засечка, команда – засечка. Между двумя такими засечками – штрих-пунктирная линия. Направление этой линии как раз и показывает курс воздушной цели. Что это за цель? Пока не известно. Ясно одно – ошибки в ее проводке не должно быть ни на одну десятую долю миллиметра.
Лаконично прозвучала команда:
– «Двести шестьдесят пятый», вам взлет!
– Вас понял.
Огнедышащей стрелой взмыл реактивный самолет над расцвеченным огнями аэродромом и почти мгновенно растаял в кромешной темноте неба.
На КП у одного из экранов сидит сосредоточенный офицер. Это он, сам Алексей. Темно-русая прядка волос прилипла к высокому влажному лбу. Взгляд застыл на индикаторе, регистрируя золотистые всплески – отметки от цели. Сейчас для капитана нет на свете ничего дороже светлячка и нет ничего ненавистнее его.
– Скорость… курс… высота… – командует штурман наведения.
И с борта стрелы летит ответ летчика: «Вас понял».
– Ну как? – беспокоится начальник смены командного пункта. На его густо заалевшем лице поблескивают бисеринки пота.
– Держу. Цепко держу, товарищ майор, – не отрываясь от экрана, отвечает Карпенко. Он работает на Камила Умарова – командира стрелы «265». – Разворот вправо на курс сто семьдесят градусов с набором высоты! – передает капитан на борт.
– Курс сто семьдесят. Выполняю, – со смягчением на «л» донеслось из черной пропасти неба.
«Это было ночью. А сейчас утро. Сейчас можно только вспоминать, но ничего поправить уже нельзя, – размышляет Алексей. – Интересно, о чем думает Камил?»
В ожидании вопросов генерала Камил тоже вспоминает. Вспоминает о себе как о постороннем человеке. Так удобнее анализировать полет…
Оторвавшись от взлетно-посадочной полосы, он несколько секунд вел самолет визуально. Потом проверил показания приборов и стал пилотировать по ним. «Поточнее, друг, поточнее», – безмолвно просит он своего штурмана наведения, словно тот и в самом деле слышит его просьбу.
По едва заметным вспышкам аэронавигационных огней на концах крыльев и увеличению освещенности в кабине Камил определил, что вошел в облака. «Авиагоризонт, курс, скорость… Это сейчас главное, – отметил он. – Машина, кажется, не разворачивается, летит по прямой. Нет, Камил, это ложное ощущение, иллюзия. Видишь: курс сто семьдесят градусов. Значит, все в порядке. Приборы – твои друзья, Камил. Не доверяй себе, доверяй им…»
Кренов нет. Вариометр показывает максимальную скорость подъема. Поступательная скорость характеризуется четырехзначным числом. «Хорошо! – радуется Камил. Быстро, одним взглядом, проверил работу двигателя и прицела. Поудобнее устроился в кабине. – Вот так…»
С огромной скоростью, далеко оставляющей позади себя звук, несет Умаров свою ненависть к воздушному пирату. Их разделяют еще многие километры, но летчик полон решимости обрушить на врага запас смертоносного огня.
Камил работает за пятерых, совмещая обязанности летчика, оператора, штурмана, радиста и стрелка. Это очень тяжело – одному работать за пятерых в тесной кабине самолета, несущегося в беззвездную ночь. Но ведь недаром говорят, что война – это тяжелейшая из всех работ…
На индикаторе стремительно сближаются точки. Это отметки от истребителя-перехватчика и воздушной цели.
– Товарищ капитан, – докладывает оператор Алексею Карпенко, – цель снижается. Высота…
«Что такое? – беспокоится штурман. – Никогда еще не было…»
– Это новейший тип самолета, – громко, для всего расчета говорит майор Манохин. – Судя по маневру, он как раз на краю Золотой пустыни…
– Разворот влево, курс сто, крен тридцать градусов, – подает команду Карпенко.
– Выполняю, – слышится в ответ.
В ночном небе идет погоня за врагом почти на фантастической скорости. Кабина Умарова – это летающая лаборатория, оснащенная самыми совершенными приборами. Есть у него и маленький локатор. Вот на его экране плеснулась крохотная «рыбешка».
– Цель вижу! – От напряжения Камил сжался, точно пружина.
И вдруг… «О, черт!» – невольно выругался он. Весь экран забило «рыбешками». Это металлические ленты, выброшенные с борта вражеского самолета.
Умаров потерял цель: отметка от нее похожа сейчас на десятки других «рыбешек».
– «Двести шестьдесят пятый», разворот вправо на курс… крен… – пришел на помощь штурман наведения.
Камил снова увидел на экране только одну отметку.
Он включил форсаж, намного увеличивший скорость самолета, и стремительно пошел на сближение. Вот уже отметка цели вышла на вертикальную черту, резко вспыхнула горизонтальная светло-зеленая линия. Цель «захвачена»! Летчик перенес взгляд на прицел, совместил центральную марку с «рыбешкой».
– Атакую! – бросил в эфир возбужденный Камил.
Мысленно пережив весь полет, Умаров рассказал о нем генералу. Плитов не перебивал летчика, только в конце, когда Камил доложил, что цель все же ускользнула, он вздохнул.
