Текст книги "Туркестанские повести"
Автор книги: Николай Борискин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 22 страниц)
Глава тринадцатая
После бесед «по душам» во всех инстанциях – от командира отделения до секретаря комсомольского бюро и командира роты – рядовой Кузькин получил «сопроводиловку» и отправился на гауптвахту.
Выводным был рядовой Буйлов. Он сердито громыхнул связкой ключей, рывком открыл дверь пустой комнаты с цементным полом, посторонился и, сочувственно глядя на Кузькина, пропустил его вперед. Связка ключей снова уныло звякнула. Василий Буйлов некоторое время массивным квадратом постоял у двери, прислушиваясь к шаркающим шагам Родиона, затем тяжело вздохнул и повернулся спиной к этой угрюмой комнате.
…Родиону показалось, что начальство, занятое подготовкой к учениям, совершенно забыло о нем, и он непрестанно ходил из угла в угол или смотрел в окно, выходящее в сторону глинобитной стены класса методической подготовки, в котором установлен теперь отремонтированный телефон – тот самый, что привез из мастерских на мотоцикле…
Кузькину хотелось полежать, сосредоточиться, но откидной топчан закрыт на замок, его откроют только ночью. До смерти надоели эти пять шагов по диагонали, стояние у окна, сидение на табуретке. Папиросы отобрали, книг не дают. «Чем же заняться?» – злился Родион. Не придумав ничего подходящего, он ругнулся и почувствовал нечто вроде облегчения. Начали приходить мысли, воспоминания, картины совсем недавнего прошлого…
Сколько раз просил он Веронику о встречах с ней в субботу или воскресенье, однако она находила всякие предлоги для того, чтобы в эти дни не было свиданий.
– Не могу, Витя…
– В субботу? Знакомую провожаю в Катташахар… В воскресенье? Выезд в поле с колхозным начальством.
– А вечером? – не унимался Родион.
– Ты совсем не жалеешь меня, Витя… – ворковала она. – Посмотри, чуть живехонька…
Кузькину становилось стыдно за свой эгоизм, и тогда он просил прощения у Вероники.
– Мы будни делаем с тобой праздниками… Верно, милый? – ластилась она к нему.
– Это уж да… Что и говорить!
Родион вспомнил одну из таких встреч… Получив отремонтированный телефон в Песчаном, он поспешил к «углу страдания» – повороту дороги из города на аэродром. Там, как и было условлено, его ожидала Вероника.
– А я уж думала, что ты не сдержишь своего слова, – устраиваясь на заднем сиденье мотоцикла, сказала девушка.
– Сказано – сделано, – горделиво бросил Кузькин. – За кого ты меня принимаешь?
– Не сердись. Лучше поедем побыстрее к тому месту. Помнишь?
– Туда, где маки? Поедем. – Он лихо нажал на педаль стартера. Мотоцикл рванулся но широкому холсту асфальта.
Через несколько минут они были на облюбованном месте.
– Витюнчик, ты обещал мне нарвать большой букет цветов…
– Обещал, верно, – добродушно подтвердил он. – Я сейчас…
Положив кожаный ранец на траву, где присела Вероника, Родион зашагал к невысокому холмику. Цветы собирал он неторопливо, выбирая самые рослые, самые пышные.
– Ви-итя-а! – сложив ладони рупором, крикнула Вероника. – По-быст-ре-е!
– Ни-че-го… жди-и! – отозвался Кузькин.
Помахав рукой солдату, Вероника стала рассматривать кожаный ранец телефонного аппарата…
Родион нарвал целую охапку огненно полыхающих цветов.
– Ой, Витечка! – кинулась Вероника ему навстречу. – Это же целое сокровище… Чем же я отблагодарю тебя?
О какой благодарности ему мечтать, если слова ее сами по себе дороже всего! А светящаяся улыбка!.. А руки, раскинутые, словно крылья!..
Вспоминает Родион эту встречу и беззвучно повторяет: «Мы будни делаем с тобой праздниками… Верно, милый?..»
А в последнюю встречу Вероника была особенно щедрой. Она принесла вина, «агрономическую» закуску – свежие помидоры, огурцы, лук и редиску.
В тот самый вечер и опоздал Родион на поверку… В душе он не сожалел о том, что получил трое суток ареста. Такого свидания он, может быть, ожидал всю свою жизнь… Конечно, в этом Родион не признается никому, даже Витьке Петрову. Тайна сердца должна оставаться тайной. Иначе какой же он мужчина!
Кузькину припомнилась беседа у командира.
– До чего вы докатились? – укорял его взвинченный ротный. – Мало того, что опаздываете на вечернюю поверку, так еще и пьянствуете! Мало того, что пьянствуете, – учиться стали хуже…
Упрек старшего лейтенанта Семкина «учиться стали хуже» обжег душу Родиона. Он ли, Кузькин, не старался блюсти порядок в своем кабельном хозяйстве? Не его ли хвалил инженер за рационализаторское предложение? Так нет же, оступился один раз – все старые грехи припомнили и о добрых делах вроде бы позабыли. Правда, в самом потаенном уголке солдатского сердца что-то щемило, – верно, совесть не давала покоя: «А помнишь тревогу, когда в гарнизон приезжал генерал Плитов?»
Да, он помнил тот день. Проверялась отработка установленных нормативов в условиях радиоактивного заражения и по санитарной обработке, дезактивации и дезинфекции. С объявлением налета авиации «противника» и действий его беспилотных средств большинство людей укрылось в убежищах. Родиону же и другим специалистам надо было работать на открытой местности. Посредники со своими секундомерами вездесущи. Пока он провозился с противогазом, защитными чулками, плащом и перчатками – опоздал с проводкой линии на полминуты…
– Теперь никому ваша связь не нужна… – сказали Кузькину.
Он удивился:
– Как это не нужна?
Ему объяснили, что значит потерять тридцать секунд в условиях войны. А потом об этом был разговор на комсомольском собрании. И вот теперь снова Семкин попрекает нерасторопностью, а вернее, тем, что Родион как-то без усердия отнесся к отработке нормативов своих действий в условиях атомного нападения. «Учиться стали хуже» – и все тут сказано.
Кто знает, сколько бы длился этот разнос, если бы командира роты не пригласил майор Нечаев. После этого старший лейтенант Семкин, к удивлению Родиона, не то что не ругал его, а как бы даже сочувствовал ему в чем-то. С такой же кротостью и отправил его на гауптвахту.
Странно, очень странно, но редколлегия боевого листка оказалась на этот раз далеко не на высоте своего положения. За рассеянность разрисовали Кузькина, а за опоздание ничего – ни шаржа, ни эпиграммы…
Звякнули ключи, открылась дверь, и молчаливый Буйлов, выполняя приказание начальника гауптвахты, передал арестованному письмо. Это вызвало удивление Кузькина: нарушалось требование устава…
«Здесь, в/ч … Виктору Кузькину».
Чувствуя что-то недоброе, Родион вскрыл розовый конверт:
«Вика, дорогой! Пыталась позвонить – не удалось. Так хочется еще раз встретиться с тобой перед отъездом. Но, видно, не судьба. Благодарю тебя, милый, за все… Если получишь письмо (передаю его через знакомого тебе ефрейтора) до восьми вечера, очень прошу прийти хоть на минуточку. Приходи, Вика, не пожалеешь…
Целую. Твоя Березка».
Родион выпустил конверт из рук и устало закрыл глаза. Где-то в степи одинокой березкой стоит Вероника и грустно-грустно смотрит на солдатский городок – там томится под стражей свет ее сердца…
Долго ли, нет ли баюкал Родион эту сердечную печаль, но вот уже всплыла в его памяти новая картина, оттеснившая куда-то на задний план свое, сугубо личное…
В степной гарнизон снова прибыл Плитов. Несмотря на свои годы, генерал летал днем и ночью в любую погоду.
Кузькин слыхал, что, когда в полк поступили сверхзвуковые истребители, кое-кто искренне сочувствовал.
– Плитов, пожалуй, завидует: вот мне бы, дескать, на таком! Да, видимо, укатали сивку крутые горки…
Но каково же было удивление, когда генерал первым из летчиков поднялся в воздух на чудо-стреле, позабыв о своем возрасте.
– Закалка, что ли, у него особая? – гадали те, кто еще недавно высказывал свои сожаления.
На этот раз Плитов проверял готовность полка и обслуживающих подразделений к учениям. После проверки все собрались во вместительном клубе. Над увитой цветами сценой возвышался портрет нового покорителя космических далей – Георгия Тимофеевича Берегового. По бокам висели только что изготовленные монтажи «Они служат Родине по-геройски». Фотографии, размещенные на них, говорили, кто именно берет пример с героев. Многие оригиналы этих фотографий находились в президиуме.
Родион даже оторопел, когда увидел за столом, покрытым красным бархатом, белесый хохолок своего дружка.
– К Витьке-то и на реактивном теперь не подлетишь, – дудел он Буйлову в ухо. – Вознесся…
– Тише, труба иерихонская! – отмахнулся тот.
К трибуне подошел генерал.
– О современной международной обстановке говорить не буду, о ней вы достаточно хорошо осведомлены, – подчеркнул он. – Напряженность не ослабляется, а, наоборот, возрастает. Поэтому интересы надежной охраны воздушных рубежей Родины требуют, дальнейшего повышения боевой готовности, мобилизации личного состава на безупречное выполнение своего воинского долга.
«И в первую очередь от нашего полка, – заметил про себя Орлов, сидевший рядом с трибуной. – А почему? Ближе всех к границе – больше всех ответственности. Больше всех! То-то и оно, Анатолий Сергеевич. А у тебя что получается? Пока, судя по Умарову, – меньше всех…»
Плитов продолжал:
– Боевая готовность, как вам известно, – понятие широкое. Оно означает способность к немедленным и решительным действиям по отражению массированных налетов воздушного противника на подступах к объектам обороны. – Длинная указка генерала медленно прошлась по карте, висевшей на стене. – Именно эту способность и предстоит проверить на предстоящих учениях. В любых условиях. Да, в любых – днем, ночью, в дождь и туман.
«Немедленным и решительным, – машинально продублировал командир полка. – И в любых условиях… Нет, зря я обиделся в прошлый раз, когда Иван Платонович говорил, что полк не готов к учениям. Зря. Были у нас еще слабинки. А времени оставалось маловато».
Закончил Плитов тем, что еще раз подчеркнул необходимость всесторонней подготовки к учениям.
– Это будет экзамен на вашу боевую готовность.
Родион насторожился, как будто последняя фраза генерала касалась только его. Ему даже вроде послышалось: «А вы, рядовой Кузькин, готовы к учениям?» Он беспокойно оглянулся. Нет, показалось. Никто ему такого не говорил…
Да, тогда ни Орлов, ни Плитов не говорили о рядовом Кузькине. Мало ли солдат в гарнизоне – обо всех не скажешь. Зато теперь он сам размышляет о себе, тревожит свою совесть вопросами. А как на них ответить? Готов? Тогда почему попал на гауптвахту? Нет? Тогда по каким причинам? И снова думает солдат, вспоминает о вчерашнем дне, о недавнем прошлом. Помимо воли думает Кузькин о товарищах, знакомых, однополчанах. И вот уже слышит Родион короткую беседу генерала с Камилом Умаровым, которая состоялась сразу же после того собрания.
– Ну что, орел, скучаешь по высоте?
– Мало сказать скучаю. – Лейтенант опустил голову. – Но могу без нее, товарищ генерал…
Летчик говорил о своих теоретических занятиях, о тренажах в классе и в кабине самолета, вспоминал разборы полетов, на которых анализировались ошибки, о помощи капитана Карпенко, майора Манохина и других офицеров, наконец, о том, что он, Умаров, сам докопался, умом и сердцем понял, почему допустил оплошность в тот злополучный вылет на перехват нарушителя воздушного рубежа…
Это был откровенный, профессиональный разговор двух воздушных бойцов – ветерана неба и его преемника по оружию.
– Мне Орлов рассказывал о вас, – перешел Плитов на «вы», – просил проверить. Вечером приходите в класс методической подготовки. Побеседуем, а завтра – в воздух…
– Спасибо, товарищ генерал! – просиял Умаров.
«Лейтенант, наверно, будет на учениях. А как же решат со мной?..» – тревожился безвестностью Родион Кузькин.
В эти дни Митяй Жук особенно зачастил в авиагородок. То в магазине военторга видит его лейтенант Майков, то в столовой, то в квартирно-эксплуатационной части, а больше всего на самом удобном для наблюдения месте – в шашлычной. Жует Митяй полуостывший шашлык, явно потеряв к нему всякий интерес, и смотрит по сторонам. Смотрит и запоминает – это Володя Майков точно знает.
Вон какой-то офицер получил пистолет и придирчиво осматривает его. «Засечет и эту картинку, – покосился Майков на Митяя. – Радуется, окаянная душа…»
Сколько таких офицеров пройдет со склада боепитания, с какими системами оружия – все видит Жук. А вон капитан примеряет противогаз: не великоват ли, не жмет ли где, все ли исправно и пригнано так, как надо. Щупальца Митяевых глаз не пропускают и эту деталь.
Не представляет большого труда для Жука с точностью до одной минуты определить распорядок дня, установить время развода и смены караулов, номера и марки грузовых и легковых автомобилей, начертить план расположения служебных и других помещений…
Физическая зарядка, занятия по строевой подготовке и различного рода построения, которые не проведешь в помещении, разговоры военнослужащих… Это же целая пропасть интереснейших сведений!..
«Улики совершенно очевидны, – думает Володя Майков, – и выкрутиться вам, гражданин Жук, будет не так-то легко. И время, и обстоятельства запомним и живых свидетелей попросим подтвердить кое-что… А пока жуйте себе остывшую баранину. Посмотрим на ваше поведение в дороге, в Песчаном…»
В район будущих учений ехали вместе – Митяй и Федот Савельич. Жук неотрывно смотрел на пробегающий пригород, потонувший в изумрудной садовой листве, а шашлычник сначала о чем-то расспросил проводника вагона, потом попробовал открыть оконную раму: весна, в купе душновато…
– Едем вместе, а думы врозь. Нехорошо получается. – Артельский дух не покидал Потехина и в поезде. – Давайте по-настоящему знакомиться.
– Митяй. – Жук неохотно протянул руку.
– Вот и расчудесно! – радовался шашлычник. – В дороге все просто: водочки по сто, по два пивка – и нежь свои бока.
Открыв баул, Федот Савельич ловко вытащил из него поллитровку, жареную курицу, помидоры, соль и маленький стакан. Сосед тоже достал дорожные припасы.
– За дружбу людей всех профессий! – Потехин подал Митяю полную стопку.
– Не могу, – отказался тот. – Жарковато, хотя вы и окно приоткрыли…
– Э, соседушка, – удивился распорядитель импровизированного обеда. – Вернейшее средство уравновешивания температуры – сорокаградусная!
– Нет, нет! – протестовал Митяй. – Пивка еще туда-сюда, а водку…
Савельич откупорил бутылку «Жигулевского» и поставил перед Жуком. Тот не возразил. Затем крупным глотком опустошил стаканчик Потехин. Начали закусывать.
– А я, – перемалывая крепкими зубами хрустящие косточки жареной курицы и смачно чмокая жирными губами, начал беседу шашлычник, – видел вас, дорогой сосед, в «Цветущем каштане».
– Угу, – неохотно буркнул Митяй, – бывал…
– Вот, вот. – Потехин налил ему второй стакан пива. – Угощайтесь. – Сам он опрокинул еще стопку. – У меня неброская профессия, но ничего… Живем, хлеб жуем. А вы что же, инженерите?
– Нету у меня пока никакой специальности, – признался Жук.
– Значит, душа страдает по работе, а ноги тянутся к пивной? – Компаньон подмигнул своему незадачливому соседу и, нагнувшись к самому уху, зашептал: – Болтали, будто в колонии вы годик отбухали? Брешут, а?
– Правду говорят, – не стал скрывать Жук.
– И ничего – не жжет ретивое?
– А на кого обижаться, коли сам виноват…
– Так-то оно так, – покачал головой Потехин, – однако год пропал. И с работой небось туговато. У нас ведь как? Один раз оступился – десять раз ткнут в тебя пальцем: морально неустойчив и прочее…
– Нет, зачем же! – возразил Жук. – Я уже работаю, а скоро пойду в армию.
Так всю дорогу – за обедом, вечерним и утренним чаем шла пикировка между спутниками. Потехин старался развеселить Митяя то хлестким анекдотом, то забавной присказкой, то разными небылицами. Однако Жук морщился от них, как от зубной боли…
Еще в Катташахаре проводник был предупрежден, что соседнее с потехинским купе должно быть закрыто до самого отправления поезда: в нем поедет только один молодой человек…
Колеса уже постукивали на рельсовых стыках, когда к проводнику подошел лейтенант Майков, выглядевший в штатской одежде особенно юным. Он показал свое удостоверение хозяину вагона, и тот без лишних расспросов отдал Владимиру ключ от свободного купе.
Он сел на левую нижнюю полку с заранее приготовленной постелью, достал из чемодана книгу, внимательно прочитал ее название – «Гранит не плавится» и начал неторопливо листать ее страницы. Книга заинтересовала Владимира, и он, устроившись поудобней, углубился в чтение.
За всю дорогу Майков вышел из купе только один раз; в это время соседи уже спали глубоким сном.
Коротая ночь, Владимир думал об Аннушке, о своих встречах с ней. Положив ее маленькую фотокарточку перед собой, он как бы воочию разговаривал с любимой девушкой. Еще вчера вечером Майков встречал Аннушку после занятий в консерватории. Они долго бродили по гулким катташахарским улицам, любовались световыми рекламами, огнями многоэтажной гостиницы «Восток» и нового универмага, красивого здания театра оперы и балета. Потом они стояли на мосту центрального городского арыка. Володя неотрывно смотрел на Аннушку и как-то неожиданно сказал:
– А вы похожи на Нефертити…
Девушка тихо засмеялась.
– Весна, этот свет в ночи делают людей впечатлительными, Володя. Никакая я не Нефертити, а самая обыкновенная девчонка, как говорит мой папа.
Майков хотел возразить, но Аннушка достала из футляра скрипку и, разбудив смычком певучие струны, начала что-то играть. Чем больше Владимир вслушивался, тем дольше ему хотелось оставаться в этом сладостном волнении, в колдовской окрыленности, в хмельном водовороте обжигающих сердце звуков.
Аннушка оборвала игру.
– Продолжайте, очень прошу вас, – прошептал Володя.
– Дальше грустно… Не надо.
– Что вы исполняли?
– Фрагмент из оперы Ипполитова-Иванова «Ася». Помните повесть Тургенева?
Майков молчаливо кивнул.
– Идемте домой, поздно уже. – Аннушка захлопнула футляр скрипки.
Володя бережно взял ее под руку, и так они шли до самого военного городка, пока девушка не сказала ему традиционного «до свидания».
– До завтра, Аннушка!..
Но на следующий день лейтенант срочно выехал в командировку…
Поезд остановился у вокзала с куполообразной крышей и шпилем.
– Ну, кто куда, а я в девичник! – Захлопнув изрядно потощавший баул, Федот Савельич стал прощаться. – Антонина Егоровна, наша заведующая, соскучилась, поди, в компании с официантками-то ехать…
Жук направился в «Зеленый оазис», а Майков – к майору Нечаеву.
Глава четырнадцатая
Капитана Долгова включили в состав оперативной группы несколько дней назад, когда в песчановский гарнизон прибыл майор Нечаев. Николай Иванович рассказал Михаилу Долгову, только что вернувшемуся из отпуска, о сложившейся обстановке, и тот без промедления взялся за работу.
Результаты были однако неутешительными: сколько ни бился Долгов, сколько ни колесил по местным организациям, ведающим сельскохозяйственными кадрами, нового агронома, якобы приехавшего в Песчаное, он не нашел.
Долгов не знал одной важной детали. Если бы Карпенко, беседуя с чабаном сразу же после ночного чрезвычайного происшествия, обратил внимание на одну на первый взгляд незначительную фразу, поиски, возможно, облегчились бы. Усман-ака сказал тогда: «Еще позже какой-то лихач ехал… Туда… – чабан махнул в сторону Песчаного. – Даже без света, шайтан, катил… И куда только торопился?»
Обескураженный своей неудачей, капитан решил еще раз посоветоваться с Нечаевым. Майора застал он за беседой с Майковым, приехавшим из Катташахара.
– Здравия желаю, товарищ капитан! – Проворно встав, лейтенант щелкнул каблуками.
– Здравствуй, Володя! Здравствуйте, Николай Иванович!
– О, добрый день! – пожимая руку Михаилу, искренне обрадовался майор. – Нашего полку прибыло. А мы тут обдумываем…
– Что, если не секрет?
– Вот Владимир Павлович новости привез… Может, он и расскажет, а?
Лейтенант, польщенный тем, что с ним обращаются, как с равным, и даже величают по отчеству, воодушевился. Долгов и Нечаев понимающе переглянулись.
– Давай информируй, – попросил майор.
Долго и подробно рассказывал Майков о Митяе Жуке – все, что узнал за последнее время.
– Одним словом, – солидно закончил он, – клубочек в руках. Надо распутывать. Полковнику я доложил.
«Хорошо склеено, – прикинул Нечаев, – только не расклеится ли…» Вслух он проговорил:
– Что ж, будем действовать. Так, Михаил Петрович? – Он повернулся лицом к капитану.
– Собственно, мы уже действуем, – ответил Долгов. – А теперь и вовсе время не терпит: вот-вот учения начнутся…
Длинной очередью затрещал телефон. Трубку взял майор.
– Да. Здравия желаю! Здесь… Так… Хорошо.
– Полковник Скворцов, – положив трубку, сказал Нечаев, – просил не увлекаться давней историей Жука. Говорит, что проверил сам. Честно трудился, подозрительных связей не было. А в трест строительства автодорог съездить надо. Там работал Митяй около года…
– Тогда что ж, Николай Иванович, – предложил капитан, – мы еще раз поговорим с Усманом Кадыровым и руководством колхоза, а Майкова попросите съездить в трест. Кстати, он перекочевал ближе к горам. У вас есть машина?
– Да. В путь, Володя! Выясни все, что надо…
– Есть!
ГАЗ-69 мчался в горы, увозя лейтенанта. Долгов и Нечаев спешили к чабану на «Волге». В пути майор выслушал рассказ об Усмане Кадырове, о его дружбе с Умаровым и Михаилом.
– Дотошный?
– Следопыт! – похвалил капитан и спросил: – А с пеленгацией как дела?
– Надежно. Шифрограмма перехвачена…
– А вообще-то затянулось, очень затянулось, – задумчиво произнес Долгов. Что затянулось – он не пояснил, но майор знал: речь идет о выявлении вражеского агента.
– Главное, никаких следов, кроме радиопередачи.
– Да, Агроном, будь он неладен, – виновато произнес Михаил. – Искал я его, искал, так ничего толком и не добился…
В колхозе офицеры задержались недолго. Дмитрий Алексеевич Жук? Работает на водораспределительном устройстве. Как работает? Нельзя пожаловаться, но чувствуется личная неудовлетворенность. Недавно ездил за справками, подтверждающими трудовой стаж. Сейчас Жук на магистральном арыке. Да, почти безвыходно там. Старается человек, ничего не скажешь… Агроном Анарбаева? Есть, конечно. Только ее почему-то недавно отозвали в Катташахар. Кто вместо нее? Прислали. Тоже молодая, энергичная. День-деньской в поле. Позавчера уехала на трехдневный семинар в район.
Офицеры переглянулись, поблагодарили своих собеседников и поехали к чабану в степь. Усман Кадыров встретил капитана, как старого приятеля.
– А это мой друг, – представил Михаил Нечаева.
Чабан тряхнул бородкой и приложил руку к сердцу.
– Усман-ака, – обратился к нему Долгов, когда все трое уселись неподалеку от пасущейся отары овец. – Помните разговор, когда Карпенко приезжал сюда с солдатами?
– Крепко помню, Мишаджан.
– Что-нибудь удалось узнать?
– Мало-мало есть. – Чабан вопросительно посмотрел на Нечаева: можно ли, дескать, при нем?
– Рассказывайте, Усман-ака, – доверительно сказал капитан.
– Слышал я, – начал старик, – будто к нам новая агрономша приехала. Шаофат Анарбаева часто навещала меня, а эта ни разу не была. Эх-хе, молодежь…
– Если встретим ее, обязательно скажем, чтобы навестила вас, Усман-ака, – пообещал капитан.
– Хоп, хоп, рахмат.
Нечаев попросил чабана еще раз вспомнить о всех подробностях той ночи, когда случилось чрезвычайное происшествие. Старик ничего не забыл, однако прежде в его рассказе как будто бы не было некоторых деталей.
Поговорив еще минут пять, офицеры стали прощаться.
– Большое вам спасибо, Усман-ака. – Майор пожал заскорузлую руку чабана. – Мы еще наведаемся к вам…
«Волга» взяла курс на Песчаное. В дороге майор думал о шофере-лихаче, который мчался без света фар, о внезапном отъезде Анарбаевой, о новом агрономе. Недоставало какого-то звена, чтобы возникла единая логическая цепь событий. Этим звеном, возможно, могла быть та самая телеграмма на катташахарском почтамте, о которой пока никто из них не знал:
«Командировать распоряжение минсельхоза агронома Анарбаеву…»
