Текст книги "Туркестанские повести"

Автор книги: Николай Борискин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 22 страниц)

Туркестанские повести

ЗНОЙНАЯ ПАРАЛЛЕЛЬ

Глава первая

Где же конец нашей земли? За четверо суток я пересек столько меридианов и параллелей, что на этой географической сетке могли бы уложиться десятки иных государств. Далеко позади остались русские леса, одетые в мягкий, еще неяркий багрец. Позавчера в последний раз поклонились мне седые ковыли, заполонившие степное придорожье, а вчера за вагонным окном весь день мелькала пестрая экзотика безоблачного полуденного края: пожухлые от яркого солнца травы; съеденные солью и потрескавшиеся от безводья плешины; огненные языки сентябрьских канн, листья которых похожи па слоновые уши; комолые домишки-мазанки окнами во внутренний двор; крутолобые часовенки и мечети…

Теперь с самого утра, когда мы пересели с поезда на автомашину, бурой верблюжьей шкурой маячит перед глазами пустынная даль и дрожит белесое, словно остекленевшее, небо над нею.

Гриша Горин, мой университетский однокурсник, протирая очки от дорожной пыли, декламирует:

 
Золотая дремотная Азия
Опочила на куполах…
 

У Гриши странное восприятие окружающего: прежде всего он видит уже кем-то увиденное. Ну купола, ну солнце. А где же эта «дремотность» Азии? Вон громадные металлические вышки по-солдатски наступают на песчаный ад; вон длинношеие роботы, похожие на жирафов, зубастыми пастями вгрызаются в безводный грунт и за ними тянется широченная трасса канала; вон кружит вертолет, выискивая место для посадки: значит, надо что-то разведать и положить здесь начало завтрашней жизни…

Однако Гриша, ошеломленный непривычной экзотикой, шпарит свое:

– Вот она, романтика, Володька! Как тут не вспомнить Пушкина:

 
В пустыне чахлой и скупой,
На почве, зноем раскаленной,
Анчар, как грозный часовой,
Стоит один во всей Вселенной.
 

Он показал рукой на живой столб – невысокое, уродливо остриженное дерево в узловатых, болезненно-темных наростах – и разочарованно спросил:

– Это и есть анчар? Велико же было воображение поэта…

– Тут, а не анчар, – объяснил Шукур Муминов, худощавый угрюмый солдатик, подсевший к нам еще в Адилабаде.

– Что тут? – повернулся к нему Горин.

– Тутовое дерево. Его ветви обрезают на корм шелковичным червям.

– Червям? Ха, скажи на милость. Когда-то в Англии овцы «поели» людей, а здесь – и того страшней. Представляю, какие это червяки, если они деревья глотают. – Гриша даже поежился, провожая взглядом одинокую шелковицу.

Ребята, тесно сидевшие на скамейках, прикрепленных поперек кузова грузовика, засмеялись.

– Последний всплеск веселья, – меланхолично обронил Горин. – Посмотрим, как вы там, в барханной стороне, будете смеяться.

Дорога круто повернула вправо, распарывая волны песчаной целины.

– Скоро, что ли, старшина? – спросил кто-то, перегнувшись через борт.

Из кабины показалась фуражка крепыша Дулина, который встретил нас на адилабадском вокзале.

– А вы песню, хлопчики, заводите. Пулей домчимся, – посоветовал он и сам же первый начал:

 
За седыми курганами,
За песками-барханами…
 

В кузове несмело занялась мелодия:

 
Я с друзьями живу и служу…
 

Потом песню подхватил весь стриженый народ:

 
Ну а где я живу и служу —
Я об этом тебе не скажу.
Не скажу.
 

Эту песню впервые я услышал в исполнении ансамбля ПВО страны, на концерт которого меня однажды пригласил отец. С тех пор ее полюбили в нашей семье. Заслышав знакомый мотив по радио, отец, кадровый летчик, непременно восклицал:

– Тома, нашу поют!

А когда песня заканчивалась, отец мечтательно вздыхал и, обращаясь к матери, говорил:

– Жаль, Тома, что нам поздновато в ракетчики… А ты, младший Кузнецов, как смотришь на эту профессию? Ракетчик. Здорово звучит!

И отец и мать не раз заводили разговор, чтобы я поступил в военное училище, откуда открывается широкая дорога в ратный мир. Но я не разделял их желания, считал своей стихией журналистику.

– Жаль, Володя, очень жаль, – повторял отец. – Армия – великая школа жизни. Думай, думай, сын…

– Земля! – прервал мои мысли Горин. Он сорвал широкополую панаму с яйцеобразной головы и театрально раскланялся.

Ребята привстали, вглядываясь в открытие новоиспеченного Магеллана.

– Садись! – вынырнул Дулин из кабины. – Стоять не положено.

Издали виднелись какие-то ажурные конструкции, аккуратные домики, сбившиеся в тесный табунок. На крутом бугре возвышалось загадочное сооружение, похожее на солдата, отдающего честь: «Здравия желаю, стригунки!» Позже мы узнали, что это локатор – глаза, уши и мозг маленького гарнизона, не помеченного ни на одной карте.

– Ну вот и наш Ракетоград. Солдатский дом, солдатский пост, – весело сказал старшина, когда запыленная машина остановилась около решетчатых ворот, сделанных из алюминиевых труб.

Над аркой алела пятиконечная звезда, а на двери КПП висел жестяной прямоугольник с требовательной надписью о предъявлении пропуска.

В казарме, к моему удивлению, оказалось довольно уютно. Над внутренним входом в нее – светящийся плакат:

«Внимание!

Боевая готовность не более … минут!

Воин, будь бдителен!»

Пол застелен розоватым линолеумом. У каждой койки – табурет и тумбочка под белой салфеткой. Четыре окна налево, четыре направо. У стены, противоположной двери, – матовое око телеэкрана. По углам аккуратные печки с надписями:

«Печь № 1. Истопник рядовой Новиков».

С потолка на витых шнурах свисают шесть светло-голубых абажуров. Чистенько, никакой казенщины, которой так меня пугал Гриша.

После отбоя никак не мог уснуть: по московскому времени было всего лишь восемь часов вечера – куры еще не садятся на насест. Долго крутился с боку на бок: и койка не та, что была дома, и подушка жесткая, и храп уставших за день солдат… А когда забылся – снилось: дорога от Москвы до военного городка; беспокойные разговоры с Гришей о суровой службе; старшина – этакий усатый дядька в кованых сапожищах: «Ать-два, ать-два!»; молчаливые лысые технократы у пусковых пультов ракет.

«Поспать бы», – думалось во сне.

– Под-ъе-ом! Шевелись, шевелись! Успеете выспаться за два года. Подъем! – во все горло кричал какой-то маленький солдат с ножом на ремне.

– Не шуми, Новиков! – одернул дневального старшина. – Перепугаешь людей с непривычки.

Еще не разобравшись, где явь, где сон, я вскочил с койки и сунул левую ногу в штанину. Гриша копался рядом. Новиков хихикнул. Что такое? Оказывается, все уже стояли в строю.

Горин недовольно буркнул:

– На пожар, что ли?

Придерживая свой кинжал, дневальный покатывался со смеху:

– Ой, са-ла-ги-и…

– Новиков! – цыкнул на него Дулин и погрозил. Потом к нам: – В чем дело, Кузнецов, Горин? Все ожидают вас.

– Товарищ старшина, – услышали мы доклад дежурного, – личный состав дивизиона для следования на физзарядку построен! Разрешите вести?

– Ведите, Назаров, а я потренирую новичков. Отбой! – неожиданно скомандовал старшина.

Мы разделись и легли.

– Подъем! Встали.

– Медленно, медленно, товарищи. А ну-ка попробуем еще раз.

Попробовали. Кажется, получилось быстрее.

– Пулей надо соскакивать с кровати, – сказал Дулин. – Ну ладно, время еще будет, научитесь. А теперь па спортплощадку – марш!

Обнаженные до пояса и рассредоточенные в шахматном порядке ракетчики легко и слаженно, словно спортсмены на параде, делали гимнастические упражнения.

– Ансамбль! – удивился Горин.

– Как положено, – удовлетворенно заметил Дулин. – Вот смотрите, – подвел он всех новичков к щиту, – что вы должны уметь.

Написано было много:

«Бег… Прыжки в длину… Прыжки в высоту… Прыжки через «коня»… Подтягивание на перекладине… Метание гранаты… Преодоление препятствий… Марш-бросок…»

Гриша даже попятился:

– И все это обязательно?

– Это еще не все, – усмехнулся Дулин. – Ничего, постепенно осилите, на то и физическая подготовка введена. А теперь покажу, как надо работать на снарядах.

Солдаты продолжали утреннюю зарядку, а старшина подошел к перекладине, вскинул руки, подтянулся до подбородка, затем провис и через секунду одним махом бросил тело на турник. Сделав разножку, крутнулся вниз головой, выпрямился как стрела и пружинисто спрыгнул на корточки, выставив руки вперед.

– Понятно?

– Ташкенбаев! – согнал угрюмость со строгого лица Шукур Муминов. – Артист цирка.

– До артиста мне далеко, – сказал Дулин и снова шагнул к перекладине.

– Мах… Подъем… Склепка… «Солнце»… Обратное «солнце», – восхищенно шептал Гриша, завороженно глядя на каскад головокружительных фигур. – Ну и старик! Это он в назидание. Теперь жизни нам не даст со своим «делай, как я»…

Старшине было за сорок, но мы не заметили у него одышки, только краснота разлилась от лица к шее да набрякли тугие вены на руках.

– А теперь проверим, что вы умеете. Рядовой Кузнецов, к снаряду!

Я кое-как вскарабкался на перекладину.

– Два с плюсом, самое многое – тройка с минусом… Рядовой Горин, к снаряду!

Раскачиваясь и растопыривая ноги, Гриша извивался вьюном. Уж больно ему хотелось заслужить одобрение старшины. А Муминов как повис сосиской, так и висел, пока Дулин не сказал:

– Отставить!

Старшина никого не упрекал, только бросил иронический взгляд на Горина.

– Вот так, «старик».

– Разве вы слышали? – побледнел Гриша.

– Должность у меня такая – все видеть и слышать, товарищ Горин. Привыкайте не языком, а головой работать.

– Есть!

– Вот и договорились. А спрашивать буду с вас как положено. «Делай, как я» – золотое правило. Особенно у нас, ракетчиков. Получил приказ – пулей лети, гори в деле.

В казарме старшина продолжал наседкой хлопотать возле новичков: показывал, как заправлять постель, чтобы она не топорщилась, учил складывать обмундирование, чтобы по тревоге можно было сноровистее, быстрее одеться, все по порядку разложил в тумбочке – куда мыло, куда книжку, куда сапожную щетку.

– Это для чего же такой маскарад? – спросил Горин и, как бы ища сочувствия, посмотрел на ребят.

– Думайте, о чем говорите, – заметил Дулин. – Маскарад и порядок – понятия разные. Надо отвыкать от актерства, товарищ рядовой.

После завтрака офицеры, сержанты и солдаты выстроились перед казармой, на плацу, расчищенном от песка. Мы стояли на самом левом фланге.

– Начальник штаба, – шепнул Гриша, стоявший позади меня.

Начальника штаба я почему-то представлял солидным офицером с брюшком и округлыми чертами лица, а он оказался невысоким, худощавым, немного суетливым капитаном. Глава штаба прошелся по фронту, придирчиво оглядывая каждого с ног до головы, и, отойдя на середину, хрипловато скомандовал:

– Дивизион, смирно, равнение на – середину!

Выждав секунду и убедившись, что в строю все в порядке, он стремительно повернулся к моложавому стройному майору с академическим значком на тужурке.

– Дивизион для следования на боевую позицию построен!

– Здравствуйте, товарищи!

Переведя дыхание, мы раздельно, по словам, выпалили:

– Здравия желаем, товарищ майор!

– Зачитайте приказ, капитан.

– Есть! «Для прикрытия воздушных рубежей Родины… приказываю заступить на боевое дежурство…»

Хрипотца в голосе капитана пропала. Его слова ввинчивались в сознание, заставляли вытягиваться в струну.

– Старший оператор старший сержант сверхсрочной службы Родионов!

– Я!

Кругом «старший». А фамилия так себе…

– Радиотелеграфист рядовой Леснова!

– Я!

Ого, и здесь девчата, оказывается, служат. Вот тебе и дульцинеи…

– Начальник дизельной электростанции сержант Акимушкин!

– Я!

Начальник штаба назвал фамилию одного из офицеров.

Это, наверно, самый главный – Тарусов. Какой он из себя? Офицер, видимо, заинтересовал и Горина, потому что он высунулся из-за моей спины, но тут же юркнул обратно, испугавшись строгих взглядов начальства.

– Первый номер пусковой установки ефрейтор Кобзарь!

– Я! – громче всех выкрикнул дюжий парень с песенной фамилией.

«Я», «я», «я»… А как же мы с Гришей? А всех новичков куда? Хотя бы посыльным, что ли, назначили… «По охране воздушных рубежей Родины!» Неужели когда-нибудь и мою фамилию назовет в приказе начальник штаба зенитно-ракетного дивизиона?

– Старший техник-лейтенант Бытнов, – приказал майор, – покажите молодому пополнению все наше «хозяйство», а после обеда будете усовершенствовать с ними батарейное укрытие.

Дивизион ушел. С нами остался Бытнов. Он не представился нам да и у нас не спросил, как кого звать-величать.

– Видите колючку? – флегматично произнес Бытнов и показал рукой на проволочные ограждения. – Шагнешь за нее без спросу – самоволка. А за самоволку на «губу» сажают.

– А что такое «губа»? – сделал наивную рожицу Горин.

– Отдельный кабинет для раздумья о смысле жизни.

Новобранцы хохотнули.

– Казарму вы видели, спортивный городок тоже. Вон в тех особнячках офицеры живут и сверхсрочники.

– А зачем девчат в армию призывают?

– Затем, что в конце войны мало кто из гвардейцев приезжал к женам на побывку… Уразумел?

– Так точно, – козырнул ухмыльнувшийся Горин.

– Руки, брат, у тебя как на шарнирах. В строю этого не делают. А язык твой – враг твой. Запомни.

– Виноват!

– Виноват, сероват – надо получиться…

Ребята снова засмеялись.

– Ну ладно, – сказал Бытнов, – пойдемте к машинам.

Они стояли в капонирах, эти мощные темно-зеленые ЗИЛы с громоздкими полуприцепами. На капониры были наброшены маскировочные сети под цвет голого песчаника.

– Вот эти бронезавры, – кивнул головой Бытнов, – таскают боевую технику. Растолковывать – долгая песня. Позже все узнаете – до винтика, до шплинтика.

Здесь, собственно, и не было ничего особенно интересного, поэтому мы заторопились к ракетам. Однако Бытнов принялся нам показывать караульное помещение, воздушный компрессор, дизель, где хозяйничал скромный сержант Акимушкин.

– Агрегат питает энергией всю систему…

– Дизель есть дизель, – прервал сержанта Горин. – В каждом колхозе такие движки тарахтят.

– Это вы напрасно, – проговорил Акимушкин. – ДЭС – сила, без нее Ракетоград мертв.

Но нас больше всего интересовали ракеты.

А Бытнов, словно дразня наше любопытство, вел по кругу. Мы натыкались на какие-то бочки, обошли дегазационную площадку, даже осмотрели траншейные ходы.

На долгожданный окоп набрели неожиданно. Почему-то представлялось, что ракеты обязательно должны стоять на высоком месте, гордо задрав острые носы в зенит. А тут – огромная яма с пологими подъездами, затянутая такой же маскировочной сеткой, как и автомобильные капониры.

– Это что же, недействующая? – полюбопытствовал Гриша. В голосе его не было ожидаемого восторга.

– Снять маскировку! – вместо ответа скомандовал старший техник-лейтенант.

Сетку как ветром сдуло. Ребята от удивления подались вперед.

– Эх ты-и! – изумился Гриша. – Кто же ее так быстро?

– А вот они, трудяги, – кивнул Бытнов на расчет.

Мы только сейчас заметили солдат, колдовавших, подобно добрым джинам, у зеленой лапчатой станины, на которой покоилось что-то длинное, зачехленное, как говорится, с головы по пят.

– Ракета? – произнес первое слово за всю экскурсию Шукур Муминов, и на угрюмом лице его отразилось подобие любопытства.

– Она самая, – ответил офицер.

– Наверно, неисправная, – снова предположил Горин.

– Расчет, боевая готовность! – подал команду Бытнов.

Высокие шесты мгновенно взметнули вверх длинный, словно кишка, чехол. Ракетчики что-то начали крутить слева и справа. Щелк-щелк – послышались едва уловимые щелчки.

– Расчет готов! – доложил офицеру старший и приказал остальным: – В укрытие, за мной бегом марш!

«Джины» растворились.

Мы ахнули: вот это да! Реактивная скорость.

– Чтобы так вкалывать, надо по крайней мере триста шестьдесят пять порций «шрапнели» съесть, – лукаво произнес Бытнов.

В солнечных лучах стремительная перистая стрела отливала серебром. Красный глаз ее сверлил дальний окоем: а ну-ка, сунься кто-нибудь!

Я видел ракеты на московских парадах. Там проезжали на тягачах «дельфины» повнушительней этой красавицы. Но на столичной брусчатке они казались мне какими-то пассивными. Здесь же было достаточно одного слова «Пуск!», чтобы крылатая сигара рванулась в бездну пятого океана отыскивать непрошеного гостя…

Мы стояли молча. К чему вопросы? Все равно Бытнов скажет: «Много будете знать – скоро состаритесь. Успеете еще натанцеваться вокруг этой штучки».

Под бугром, на котором вращалась комбинированная антенна, ребята совсем онемели от увиденного. Там, в емких кабинах станции, лабиринтах шкафов и панелей, был какой-то фантастический мир проводов, кнопок, рычагов, лампочек, приборов и экранов. Мигали белые, красные, зеленые огни, мерцали золотистые всплески, метались росчерки голубых молний.

Прав Гриша: тут нам делать нечего – не хватит извилин в башке. Пусть занимаются своим волшебством головастые технократы…

Глава вторая

С завтраком управились быстро. Сидели по четверо и, стараясь друг перед другом, незаметно уплели по тарелке картофельного пюре с мясом, куска по три хлеба, выпили по кружке густо заваренного чая.

– Повар вот-вот демобилизуется, – с сожалением сказал высокий складный Кузьма Родионов, собирая посуду с легкого металлического столика. – Кто будет готовить? Надо искать замену.

Шукур Муминов оживился, шевельнул густыми бровями, но ничего не сказал.

– Вы же можете готовить дома, – заметил Горин.

– Зачем же? Плачу деньги – и никаких забот.

– Надо семьей обзавестись, – посоветовал Гриша. – Жена бы такие блюда готовила – язык проглотишь! А здесь что? Готовят небось одно и то же.

– Ну не скажи, – возразил старший сержант. Он достал фотографию из кармана. – Глядите, каким я был в начале службы.

Голый по пояс, костлявый солдат. Худоба оттеняется крупными скулами. Руки какие-то безмускульные, как плети.

– Многие приходят в армию худенькими пацанами, а к концу службы ребят не узнать. Вы тоже сфотографируйтесь на память. Без рубашек, чтобы потом сравнивать, на сколько поправились на солдатских харчах. А то – «два года одно и то же»… Питание у нас, может, не изысканное – недаром же говорится: «Щи да каша – нища наша», но сытное. К тому же и режим строгий: завтрак, обед и ужин всегда в одно и то же время. Большое дело – режим.

Молчавший до сих пор Муминов сказал, что, если надо, он приготовит любое блюдо. Работал в ошхане.

– Где? – спросил Горин.

– В столовой, поваром, – пояснил Шукур.

– Это дело! – повеселел Кузьма Родионов. – Сегодня же Дулину скажу.

После завтрака ракетчики покурили и пошли в ленинскую комнату. До начала политинформации было минут десять, и я успел познакомиться с оформлением, сделанным дивизионными умельцами. На деревянных подставках, покрытых темно-вишневым лаком, изящно отделанные экспонаты из черепашьих панцирей: башенка, восточный минарет, ракеты, маленький глобус. На каждой вещичке подпись: «Герман Быстраков». Сделано со вкусом. Видать, золотые руки у парня.

В «Уголке пустыни» – коллекция фотоснимков: цветущий саксаул, тонкие морды джейранов, осторожный барханный кот, песчаный удав, паукообразный скорпион, парящий в небе канюк-курганник. Я и не предполагал, что в песках столько живых существ.

– Вот тебе и мертвое царство! – удивился и Гриша Горин. – Посмотреть бы.

– А что? Это идея, – отозвался Галаб Назаров. – Вот вам комсомольское поручение: запишите желающих из новичков, и в воскресенье пойдем. Хорошо?

– А вы комсорг?

– Нет, секретарь комсомольского бюро.

– Это одно и то же. Начальство.

– Комсоргов у нас много, а секретарь один. А насчет начальства, я думаю, ты пошутил, Гриша.

– Проштрафишься – шутки с вами плохи. С песочком небось чистите?

– Бывает, – улыбнулся Галаб. – Только зачем же допускать до этого?

– Ишак о четырех ногах и то спотыкается.

– Не уважаешь ты себя, как видно.

– Почему?

– С ишаком сравниваешь…

Гриша смутился:

– Это я к примеру…

– Примеры, как видишь, не всегда бывают удачными.

Старослужащие толпились у стендов и разных графиков. Стенд «Участники Великой Отечественной войны» заполняли фотокарточки начальника штаба дивизиона, командира первой батареи и старшины Дулина.

– Иконостас, – удивился Горин. – Хоть молись на старшину.

– Подожди, еще взмолишься, – усмехнулся кто-то из соседей. – Трофим Иванович любит порядок во всем.

– Было бы смешно, если бы сам старшина не любил его, – отозвался Григорий.

Ниже фотографии старшины была прикреплена выписка из краткой характеристики его боевых дел. Только осенью сорок первого года зенитчик Трофим Дулин вместе со своими однополчанами сбил на подступах к Москве несколько немецких штурмовиков и бомбардировщиков. Потом воевал под Сталинградом, принимал участие в прорыве Ленинградской блокады, бил врага на Орловско-Курской дуге и закончил войну в Берлине.

«Вот он, оказывается, какой, наш старшина! – с восхищением подумал я. – Зря Гриша треплет языком об «иконостасе». Это заслуженные боевые награды».

Гляжу на стенд, у которого толпятся новички. Рассматриваю рисунки. Читаю надпись:

«Перед нами весь мир буржуазии, которая ищет только формы, чтобы нас задушить (В. И. Ленин)».

А вот еще одна:

«Американские войска дислоцируются ныне более чем в 30 государствах. Число военных баз за рубежом превышает 2000. Военный бюджет… Расходы на шпионаж… На идеологические диверсии… На космическую разведку…»

Нельзя сказать, что я и раньше не знал всего этого. Но только теперь, когда сам надел солдатскую форму, впервые начинаю осознавать, что не кто-то другой, а именно я сам и тысячи других, как я, должны стать щитом против страшной силы. А как стать, когда я ничего не знаю и не умею?..

Мы не успели осмотреть всю наглядную агитацию, потому что дежурный подал команду:

– Приступить к политинформации!

Едва солдаты успели сесть за столы, на которых лежали подшивки газет и журналов, как вошел командир батареи капитан Тарусов, он же секретарь партийной организации дивизиона. Капитан был невысок, но плотен, с добродушными серыми глазами и чуть вздернутым подбородком. От широкого лба в негустую темно-русую прическу пробирались залысины. Офицер поздоровался и, задержав взгляд на новичках, спросил мягко, совсем не официально:

– Привыкаете, товарищи?

– Осваиваемся помаленьку.

– Времени у вас немного: старослужащие скоро увольняются, вы замените их. Да и обстановка сейчас не такая, чтобы благодушествовать. – Капитан повернулся к карте, отыскал Вьетнам.

Тарусов не сгущал краски, просто приводил факты о зверствах агрессоров.

– Они применяют реактивные бомбардировщики, сверхзвуковые истребители, испытывают новые бомбы, напалм и фосфор…

Припомнился очерк, который я прочитал в одном из армейских журналов об офицере Тарусове. Может, это о нашем капитане? Да, кажется, фотография очень похожа… Богатая биография у него…

Очеркист писал, что, когда началась война, отец Тарусова наспех собрал домашний скарб, посадил жену и пятерых детишек на телегу и двинулся на лошаденке от латвийского хутора Синяя Река. Где-то позади ухали разрывы, вспыхивали кровавые зарницы. На восток шли толпы перепуганных беженцев. По нескольку раз в день на них пикировали чужие самолеты. Дикий вой моторов… Бомбы… Снаряды… Люди срывались с повозок, бросали тачки и узлы и опрометью кидались в канавы и кюветы. Причитали женщины, ругались мужчины, плакали дети. На дороге вспыхивали чадные костры, дико ржали изувеченные лошади, в предсмертной агонии бились коровы.

Почти до Калинина беда щадила семью Тарусовых. А перед самым городом налетевший «мессершмитт» убил трехмесячного Славку. Убил на руках у матери, Анны Викентьевны…

А потом, уже вшестером, долго добирались до Перми и дальше – в глухую таежную деревню. Обовшивели, оголодали в пути и на место добрались лишь к декабрю. На ногах держался только старший из детей – нынешний капитан, остальные лежали пластом. Благо, люди помогли: приютили, пригрели, выходили малышей…

Может быть, рассказывая о Вьетнаме, Тарусов вспоминал сейчас черные дни, пережитые им самим. Я зримо представлял себе эту далекую землю в огне, пылающие джунгли, партизанские засады, разоренные селения, разбойные налеты карателей…

Глядя на карту, капитан скользнул указкой по Западной Германии, Соединенным Штатам и продолжал:

– Теперь мы все чаще убеждаемся в том, что империалисты не предупреждают о развязывании военных конфликтов, как это было когда-то. Они нападают внезапно, и нет гарантии, что враг не нарушит воздушное пространство, в том числе и в нашем районе, в любую минуту. Поэтому мы постоянно должны быть начеку. Скидок никто нам не сделает, хотя в дивизионе много молодых солдат. Какой же выход? Браться за учебу без промедления и научиться владеть оружием и техникой так, как старший сержант Родионов, сержанты Назаров, Акимушкин, ефрейтор Кобзарь, Валентина Леснова…

Старший техник-лейтенант Бытнов снова привел нас к траншеям.

– Надо заканчивать этот марафет, – сказал он, распуская строй.

– А что такое марафет? – спросил Шукур Муминов.

По лицу Бытнова скользнула тень насмешливой улыбки:

– Знаешь, что такое показуха?

– Начальству глаза замазывать, – вставил Новиков.

– Вот-вот. Только бомбе или ракете глаза не замажешь вот этими канавками, – кивнул Бытнов на траншеи. – Ахнет – любое железо пробьет.

– Для чего же мы набиваем мозоли? – удивился Горин.

– Сноровистость надо вырабатывать, – снова выскочил юркий Саша Новиков. – На всякий случай…

– Дивизион-то образцово-показательный, – перебил его Бытнов. В его словах сквозила ирония. – А попробуй во время войны накопайся вот этих ходов, если позицию придется менять по нескольку раз в день. Бутафория, одним словом, марафет… Ну, берите грабарки и лопатьте. Песку в пустыне много, – засмеялся он.

Кто он, этот Бытнов? «Свойский», что ли? Уж больно не похож на капитана Тарусова. Тот прост без подчеркнутого опрощения, но всегда остается старшим, начальником. А Бытнов непонятен. Отец сказал бы о нем: «Форма не соответствует содержанию». Ну да ладно, не мне судить о нем.

Сбросив панаму и гимнастерку, я спрыгнул в траншею. Надо было углублять ее после землеройной машины, вынувшей грунт всего на восемьдесят сантиметров.

Лопата вгрызалась с шуршанием в теплый песок и ссохшуюся глину. Раз – и на выброс, два – и на выброс.

– Грабарочка – это тебе не авторучка, товарищ журналист, – подкусил Горина Саша Новиков, заметив, что тот достал носовой платок и обмотал им правую ладонь. – До обеда покидаешь – спина задубеет.

– Вижу, у тебя не задубеет, – огрызнулся Гриша. – Небось в чайную ложку сахару и то больше кладешь.

– За меня Федор Кобзарь довыполняет норму. Смотри, ворочает, как бульдозер. Наловчился человек, строил дорогу Абакан – Тайшет, камушки по центнеру весом выколупывал в каменоломне. Говорят, грамоту отхватил.

– Замолчи! – оборвал Федор Новикова.

– Обиделся. А за что? Я, можно сказать, пропагандирую твой трудовой подвиг. Как-никак по комсомольской путевке ездил на ударную стройку. Страна должна знать своих героев, – не унимался Новиков.

– Ну и брехомет ты, Саша, – вытирая крупное вспотевшее лицо, беззлобно отозвался ефрейтор.

– Подходящее имя, – заметил Горин, вгоняя лопату в дно траншеи. – Брехомет.

Работа давала себя знать. Начинали подрагивать ноги, горели ладони, ныла вспотевшая спина. Посмотрев на часы, Бытнов, что-то писавший в блокноте, объявил перекур. Федор Кобзарь выпрыгнул одним махом наверх и, разведя руки, потянулся. Ну и силища у человека! Ему и впрямь шестипудовые камни не в тягость. Недаром работает первым номером на пусковой установке. Новиков попросил Муминова подсадить из траншеи.

– Ослаб? – с деланным участием спросил Горин.

– Никогда не теряю бодрости духа. Просто пользуюсь товарищеской взаимовыручкой, – отряхивая руки от песка, ответил Саша. – Кузнецов, дай сигаретку московскую. Надоели гвоздики «Янгишахар». Говорят, раньше были папиросы «Пушка». Почему бы сейчас не выпускать «Ракета»? От одного названия голова бы кружилась, – мечтательно произнес он, выпуская колечки дыма.

– Вишь раздымился на чужбинку, – заметил Кобзарь. – Куришь один, а семерым хоть на стенку лезь.

Ребята сели на горячий песчаный отвал. У пожухлого клубка верблюжьей колючки лежал чей-то блокнот. Я полистал его и наткнулся на запись:

«Конкурсная задача для офицеров зенитно-ракетных войск».

Любопытно, что за задача?

«Зенитная батарея располагается в открытых окопах и щелях. В 30 км западнее противник произвел наземный ядерный взрыв. По докладу наблюдателя, длительность свечения была не более 3 секунд. По данным метеосводки, скорость ветра 2,5—3 м/сек, направление его – с запада на восток. Определить время начала дезактивации после взрыва при условии, что личный состав за 2 часа работы получит дозу радиации не более 30 рентген».

Вот, оказывается, над чем думал Бытнов. Это его блокнот. Как видно, взводный не решил эту задачу, потому что после условия никаких записей не было. Вскоре командир батареи подтвердил мое предположение. Подходя вместе с Бытновым к нам, он спросил:

– Осилил, Андрей Николаевич?

– Бился-бился – так и бросил…

– Загляни ко мне домой вечерком, может быть, решим вместе.

– Зайду, – не очень охотно согласился Бытнов.

Капитан подошел к солдатам:

– Отдохнули? – И неожиданно подал команду: – Надеть противогазы!

Мы вскинулись с места, торопливо начали надевать маски. Никто не осмелился спросить зачем. Впрочем, комбат сам пояснил:

– «Противник» применил отравляющие вещества. Время их действия – тридцать минут. Командир взвода, – обратился он к Бытнову, – личному составу продолжать работу в противогазах.

– Есть!

Мы снова спрыгнули в траншею и принялись лопатить песок и глину. Дышать стало труднее, потели стекла. Но приказ есть приказ: работать в масках.

– А знаете, зачем противогазы? – опираясь на лопату, глухо проговорил Новиков. – Если голову оторвет, то она на гофрированной трубке будет держаться…

Вот шпингалет, он и сейчас не унимается.

Нестерпимо жгло злое азиатское солнце, но наши лопаты ритмично опускались и поднимались вверх.