Текст книги "Туркестанские повести"
Автор книги: Николай Борискин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 22 страниц)
Глава девятнадцатая
Работа шла полным ходом. В дивизион прислали рельсы, толстое профилированное железо и другие материалы, затребованные капитаном Тарусовым для изготовления предложенного им устройства.
Один комплект мы уже опробовали. Сержант Назаров освободил ракету от крепежных стяжек и сказал Новикову:
– Тащи.
– Один? – удивился Саша.
Комбат улыбнулся:
– Хочешь, Ритку мою пригласи.
Новиков поднатужился, готовясь двигать стальной дельфин по рельсам, но едва лишь дотронулся, как он плавно и бесшумно покатился на тележке к стоявшему автополуприцепу.
– Вот это да!
– Вместо четверых один.
– А насколько быстрее получается?
Проверили. Оказалось, в пять раз.
– Давайте остальные комплекты доделывать! – загорелся Новиков. Его поддержали все. Настроение повысилось.
– У Родионова получается что-нибудь? – спросил меня Галаб.
Я пожал плечами. Вот уже несколько дней я не подходил к оператору. Не знаю, обратился ли он к кому-нибудь за помощью или по-прежнему корпит один над прибором. Вместо меня сержанту ответил Виктор Другаренко:
– Получается. Вчера прибегает сияющий, точно второй раз на свет родился, показывает чертеж, испещренный пометками инженера, и говорит: «Балда, столько маялся, а закавыка-то небольшая была. Помогли разобраться. Перечерти, пожалуйста, схему набело, надо начинать монтировать». Сегодня отдал ему чертеж.
– Родионов хоть и не в нашей батарее, но прибор его будет в общем-то работать и на нас, стартовиков, – заметил сержант.
– Все ходим под одним «богом», – посмотрев на командный пункт, благоговейно поддакнул Новиков. – «Бог» сказал на разборе: «Никто ничего не будет делать за вас». Один и камень не сдвинешь, а артелью и гору поднимешь.
– Забыл ты, Новиков, еще одну поговорку, – сказал Попелицын.
– Какую?
– Как фронт не велик, а судьба его решается на твоей позиции.
– Ты к чему это? – насторожился Саша.
– А к тому, – пояснил Евгений, – что по команде «Вводи!» больно долго копаешься. Как нарочно заедает…
– Бу… сде… товарищ первый! Больше не заест, – козырнул Новиков и колобком скатился в окоп.
Что со мной? Меня все чаще тянет в кабины, к повелителям голубых молний, хотя аппаратура радиолокационного комплекса до сих пор кажется мне сплошным ребусом, в котором я почти ничего не смыслю. Не знаю, простое любопытство ли ведет меня туда, дружба ли с Родионовым, который пытается растолковывать мне азы мудреной науки, или хорошая зависть к тем, кто разбирается в сложнейших деталях электронного мозга так же свободно, как я в своем тягаче.
При мне проверяли работу прибора, законченного наконец Кузьмой. Расчет командного пункта был на местах. Операторы сопровождали имитированные цели. Сидел у экрана выносного индикатора и сам конструктор прибора, взволнованный необычным испытанием старший сержант. Решался вопрос: быть или не быть родионовскому изобретению.
На шкале, разградуированной в оценках и минутах, подсчитываются ошибки операторов и выставляются результаты сопровождения.
– Тонкая штука, – заметил майор Мартынов.
– Тут и быстрота и точность, никакой субъективности, – отозвался офицер наведения. – Смотрите, – показал он командиру.
– Да, можно заканчивать. Ну, товарищ Родионов, – майор повернулся к изобретателю, – поздравляю вас с успешным завершением испытания прибора. – Он подал руку смущенно улыбавшемуся Кузьме.
Это было неделю назад, а сегодня старший сержант сдает экзамен на право допуска к работе за офицера-техника. Члены экзаменационной комиссии в кабине, окутанной полумраком. Я притулился в сторонке и переживал за Родионова. Вот до чего дело дошло: за технократа волнуюсь.
Скользят голубоватые импульсы по экрану индикатора кругового обзора. Вереницей скользят. То исчезают в вихре помех, то снова проплывают но сектору. Сможет ли Кузьма захватить нужную цель? Не ошибется ли? Комиссия не прощает ни одного промаха: взялся за гуж – не говори, что не дюж.
Родионов спокоен: сказывается большая практика. Вот он изменяет режим работы радиолокатора, отстраивается от помех и продолжает вести цели. На командный пункт летят данные о количестве, характере, скорости и дальности целей, об их высоте, азимуте и маневре.
Члены комиссии следят за каждым движением Кузьмы, переглядываются. Некоторые из них улыбаются: хорошо работает, точно, и не только по основной специальности, но и по смежным.
Аппаратура выключена. Офицеры начинают задавать вопросы по устройству и эксплуатации всех систем. Родионов морщит лоб, вспоминает, не торопится, чтобы поспешностью не испортить дело, ради которого просиживал долгими вечерами над учебниками.
– А без схемы можете определить неполадки в аппаратуре? – опрашивают его.
– Какие конкретно?
– Ну, хотя бы вот такая неисправность. – Один из членов комиссии выдвигает из панели ящик, туго набитый проводами, контактами, сопротивлениями и бог весть еще какими вещами, что-то отвинчивает, снова засовывает ящик на свое место и включает шкаф.
– Не поступают импульсы на сети триггера второго разряда, – ответил Родионов.
– У меня больше нет вопросов.
Из кабины Кузьма вышел мокрый от волнения. Он счастливо улыбался.
– На, Володя, книги. – Родионов протянул мне целую кипу учебников.
Он улыбался, а у меня кружилась голова от страха.
– Что же я буду с ними делать?
– Читать.
– Для чего?
– Чтобы иметь право говорить: «Ракеты повинуются мне!»
Перед выездом на другую позицию много хлопот. Участились тревоги, проверки. Прошлый раз, когда сирена застала нас в общежитии девушек, дело обошлось простым сбором. На позиции начальник штаба дивизиона стоял с секундомером и отмечал, за сколько времени собралась батарея по тревоге. Опоздавших, кажется, не было. Потом капитан проверил, у всех ли есть оружие, вещевые мешки, противогазы. Новикова даже заставил снять сапог: навернута ли портянка.
– Что я, хуже всех, что ли? – обиженным тоном произнес Саша.
– А я по старой памяти, товарищ рядовой, – засмеялся капитан. – Был же такой грешок, когда вы босым в строй стали. Помните? Спрятались за Кобзаря, как за каменную гору, и ожидали, пройдет номер или нет… Не прошел.
– Так это было на первом году службы, и то не по нерадивости, а от усердия: уж больно хотелось отличиться, раньше всех молодых занять место в строю, – оправдывался Новиков.
Капитан переходил от одного солдата к другому и проверял то карабин, то противогаз, то содержание вещмешка.
В казарму возвратились перед самым отбоем. Скоро покинем ее, будем жить в палатках. Как-то он пройдет, марш? Я никогда не водил автопоезд на такие большие расстояния. Хорошо, если придется ехать днем. А вдруг ночью? Дорога дальняя, незнакомая. Песчаные заносы, объезды… Порожняком или на водовозке еще куда ни шло, а с ракетой гляди да гляди.
Последний месяц короткой пустынной зимы. С каждым днем все раньше и выше поднимается солнце, заметно убавляя ночи. Капризничает февраль: то падают последние водянистые снежинки, застывая по ночам до звени, то мокрые барханы начинают вдруг парить и нагреваться к полудню градусов до двадцати.
На акациях, образующих аллейку, проклюнулись почки, и запрятанные в них молодые листочки как бы раздумывают, выглянуть или обождать, чтобы ненароком не обжечься холодом и не чахнуть весной.
Звонким утром нет-нет да проплывут по синему разводью неба пернатые смельчаки, вернувшиеся из далеких южных стран. Лебеди и гуси, улетевшие последними с родимой земли, возвращаются домой первыми. За ними пойдут утки и другие птицы, оглашая округу разнобоем приветствий: «Домой, домой, домой…»
Угрюмые горбатые барханы наперекор капризам февраля начинают покрываться зеленым ковриком. По ним уже снуют линючие тушканчики, песчанки, взлохмаченные кумушки-лисы.
Любвеобильные горлинки высматривают, где бы свить гнезда, позаботиться о первом из пяти будущих поколений. Скоро зацвенькает синица, поднимется ввысь с радостным тюрюрюканьем пустынный солист – жаворонок, и песня его будет висеть над головой от утренней зари до вечерней.
Саша Новиков вздыхает по своей Тамбовщине, по Светке и бабке, гораздой на приметы:
– Февраль у нас бокогреем называют. На сретенье зима с летом встречается. Сосульки под крышами висят. Бабы откармливают племенных птиц, телят от коров принимают, готовят домашнюю снедь к седьмицкой, масленой и святой неделям.
– А ты, видно, постился, недоедал по милости бабки, вот и вырос худоба худобой, – усмехнулся Горин.
– Солдату лишний жир ни к чему. Впрочем, что это я тебе растолковываю? Мало ты еще разумеешь в солдатской жизни, хоть и числишься рядовым. Рядовой – от слова «ряд», наверно. В ряду, значит, с другими стоять. А какой же ты рядовой, если тебя не видно в строю? Все больше в каптерке да в канцелярии отираешься… Так что, Гришенька, не задевай меня ради бога, а то я злее каракурта бываю, особенно теперь, когда меня часто тревожат…
Перепалка кончается смехом.
Тревожить нас действительно стали чаще: днем и ночью свертываем технику, переводим ее из боевого положения в походное и наоборот…
– Заходите, – крикнул дневальный, высунувшись из дверей казармы.
Топчемся у крыльца, очищая сапоги о железную решетку, потом гуськом проходим в ленинскую комнату. Говорят, сам Мартынов выступать будет.
Но майор не выступал. Зачитав приказ о переезде на другую огневую позицию, он подчеркнул:
– В пути будут даваться вводные. Заранее говорить о них не стану: готовьтесь к любым неожиданностям.
Глава двадцатая
Едем в сторону, противоположную старому колодцу – Карикудуку. Теперь никто не ездит туда за водой. Провели водопровод.
В кабине со мной капитан Тарусов. На первом участке пути, наиболее легком и знакомом шоферам, приказано выключить фары.
– Вот они начались, неожиданности.
Комбат сказал это, видимо, для того, чтобы сосредоточить мое внимание: итак, Кузнецов, держи ушки на макушке.
На каркасной хребтине моего автополуприцепа лежит зачехленная ракета. Кто знает, может быть, ей придется сегодня ночью или завтра на рассвете расстаться с землей, исчезнуть в небесной пучине и оставить о себе память – вторую звездочку на зеленой станине пусковой установки. Быть этой отметке или нет – зависит от всех нас: от офицера наведения, от старшего, Кузьмы Родионова и даже от меня. Да, и от меня.
– Чему улыбаетесь? – спросил Тарусов.
– Рассказывать – долгая история.
– А все же?
– Никогда не думал, что придется везти ракету на огневую позицию… Ведь мы с Гориным особую тактику разрабатывали…
– Особую? Интересно, какую же?
Я рассказал.
Капитан расхохотался:
– Ну и та-актика… Не потому ли сначала и облюбовали водовозку?
– Именно поэтому. А теперь вот пересмотрел свои взгляды…
– Правильно, Кузнецов. Очень правильно. А Горин еще не отрекся от своего «кредо»?
– На перепутье стоит.
– Одумается, – уверенно сказал Тарусов. – Жизнь заставит.
Впереди предостерегающе сверлили темноту красные сигнальные огоньки: осторожно, шофер, перед тобой стальная сигара ракеты. Позади тоже автопоезда. Дорогу я знал на память: перед выездом изучали маршрут по макету – где такыры, где барханные гряды, повороты, объезды.
Смотрю на спидометр, чтобы не превысить установленной скорости, потом на путеводные огоньки, что алеют впереди. И другие шоферы делают то же: зазеваешься – таких дров наломаешь… Ровно, без перебоев, работает мотор. Мощный тягач подминает под скаты, обутые в цепи, прихваченную морозцем такырную глину. Стылая пленка ее с хрустом оседает под широкими резиновыми лапами ЗИЛа. Тяжелые ракетные автопоезда оставляют в пустыне глубокий «елочный» след.
По обочинам ни огонька, ни кустика. Голо, неуютно. Горбатыми чудовищами залегли барханы. По неясным, призрачным очертаниям одни из них похожи на гигантских верблюдов, сонно жующих сухую траву янтак, другие напоминают громадных хищников, приготовившихся к прыжку, третьи – следы грандиозной катастрофы.
Над головой мерцают молчаливые звезды. Но вот они внезапно тускнеют и исчезают. Пошел снег. Мокрые хлопья липнут к ветровому стеклу, заслоняют огоньки впереди идущей машины. Включаю в работу «дворников». Они послушно очищают стекло от снежной кашицы: влево-вправо, влево-вправо.
В кабину врывается голос майора Мартынова:
– Водители, внимательней следите за дорогой! Свет не включать. Старшие машин, не отклоняйтесь от установленного режима. Проверьте надежность сцепления полуприцепов.
Я останавливаю машину. Тарусов распахивает дверцу и, гремя сапогами по железу, исчезает в ночи. Через несколько минут он снова садится рядом со мной.
– Все в порядке.
Едем дальше. В кабине стало холодно. Включаю обогрев. Тепло приятно обволакивает ноги, волной поднимается вверх. Гудит работяга-мотор, глухо позвякивают цепи на скатах, хрустит под ними снег, перемешанный с глиной и песком.
Впереди – крутой поворот. Там придется сбавить скорость, ползти по-черепашьи.
– Скоро поворот? – как бы угадав мои мысли, спрашивает капитан.
Смотрю на часы:
– Минут через пять.
Снова донесся голос майора Мартынова:
– Внимание! В результате «ядерного взрыва» на дороге, у поворота, образовался завал. Остановить автопоезда, включить фары и надеть спецкостюмы. Старшие машин, химинструктор и дозиметристы – ко мне! Остальным ожидать дальнейших указаний.
Останавливаю тягач, включаю фары.
– Еще одна вводная, – весело говорит Тарусов, будто предстоящий аврал доставляет ему удовольствие. – Ну, я пошел к головной машине.
Надеваю костюм, противогаз и беру лопату. Сейчас будем пробивать проезд. «Завалом», наверно, окажется обыкновенный бархан. Бульдозер и экскаватор поползли в голову колонны. Мимо меня пробегают офицеры, старшие машин, вызванные Мартыновым.
Когда я подошел к «завалу» – бархану, там уже орудовал младший сержант Другаренко со своим спецрасчетом: брали пробы песка и воздуха, чтобы определить степень радиоактивного заражения.
– Дорогу пробивать здесь. – Командир дивизиона ребром ладони как бы рассек островерхую песчаную груду. – Через два часа проезд должен быть готов. Командиры подразделений, организуйте работу.
Аврал начался. Экскаватор вгрызался зубастой пастью ковша в спрессованный гребень бархана и зло расшвыривал песок. Бульдозер действовал стальным бивнем с другой стороны. Люди подчищали дорогу лопатами, ровняли откосы. Рядом с моей мелькала грабарка Саши Новикова.
– Обстановочку, – бурчал он сквозь маску, – максимально приблизили к боевой. А все-таки не приведи бог увидеть атомный взрыв… Нам демонстрировали учебный фильм, и то жуть брала. Представляешь: вспышка ярче солнца… огненное полушарие… потом клубящееся облако ползет вверх вместе с песком и пылью. На гриб похоже. Зловещий. Есть гриб мухомор, а этот – человекомор…
Подошли посредник, Виктор Другаренко и два солдата с носилками.
– У вас повышенная доза радиации, – дотронулся химинструктор до Сашиного плеча.
– У меня? – удивился Новиков. – Вот уж не подозревал.
Упирающегося Сашу поволокли на походный обмывочно-дегазационный пункт…
Поднимает и опускает длинную шею экскаватор на гусеничном ходу, сдвигает в сторону груды песка лобастый бульдозер. Лопатят сыпучий грунт солдаты. А снег идет, тая на мокрых плечах. Много песку в бархане, но проезд все глубже и глубже вклинивается в «завал», разрезает его с обеих сторон. Ни перекура, ни передышки: майор сказал, что дорога должна быть готова через два часа.
Скрежещут машины. Мелькают лопаты. Тает бархан…
И вот мы снова в кабине ЗИЛа. Уставшие, насквозь пропотевшие. Дорога начала петлять круче. Слева и оправа над ней нависают песчаные скосы.
– Умаялись? – опрашивает капитан.
– Есть маленько.
Теперь мы едем с включенными фарами: без них опасно.
– Марш будет тяжелым, – снова предупреждает Тарусов.
Я молча киваю головой, отвечать лень: ноют руки, спина, подрагивают ноги – за два часа сдвинули гору и без передышки в путь. Понимаю: надо, «война» не считается ни с чем. А Горина оставили в городке, писарю нечего делать в кочующем дивизионе…
Снегопад прекратился. Убаюкивающе гудит мотор, отдыхают на славу потрудившиеся «дворники». Гляжу на спидометр, на стрелки других приборов, потом на белесую дорогу, на помолодевшие после снегопада звезды. А Гриша, наверное, спит в казарме или сочиняет стихи. Не пишет, а сочиняет. Я никогда не буду сочинять…
– Ко сну не клонит? – спросил Тарусов.
Я тряхнул головой, отбиваясь от убаюкивающей песни мотора. Покривив душой, ответил, что нет. Но капитан видит, что я иногда клюю носом.
– Что пишут из дому?
– Отцу присвоили почетное звание «Заслуженный летчик СССР».
– Он еще летает?
– Испытывает сверхзвуковые новейшие истребители.
– Значит, есть еще порох в пороховницах?
– Есть. Ведь ему и пятидесяти еще не стукнуло…
Ложатся под колеса глубокие дорожные колеи, гудят, усыпляют шоферов моторы. Я посмотрел на часы. Мы в пути уже давно. Закурил, отгоняя табаком навязчивую дремоту.
– Внимание!
Опять майор. Что он на этот раз придумал?
– На тягачах два шофера «убиты». – Командир назвал и мое имя. – Старшие машин, замените их из состава расчетов пусковых установок.
Теперь мы втроем: Новиков – новый водитель, я и капитан.
– Дальний у вас был прицел, Новиков, – поощрительно улыбнулся Тарусов. – Вовремя подготовили Кузнецова.
– Приказ командира – закон для подчиненного, – не принял похвалы Саша.
– Закон законом, а постарались вы на совесть, – возразил капитан. – Некоторые сначала пугались слова «взаимозаменяемость»: одна волокита, мол, все равно практически никто никого заменять не будет, а если и попытается это сделать, получится одна неразбериха. Но, как видите, никакой неразберихи нет. Вел машину Кузнецов, теперь ведет Новиков. А надо будет – и в расчете пусковой установки Кузнецов заменит Новикова. Так?
– Вроде бы освоился, – хохотнул Саша. – Так что, если меня «убьют», вполне сработает за третий номер. Только «убивали» бы не во время химической тревоги.
– А что? – поинтересовался Тарусов.
– Там, на «завале», сцапали меня слуги ПХЗ и отволокли на носилках в обмывочную. Уж я брыкался, брыкался – не помогло. Раздели догола и окатили водой. Благо подогретая была, а то в сосульку бы превратился…
Все-таки с Новиковым весело ехать. По крайней мере, не заснешь.
Рассвет застал нас на новой позиции. Я думал: разобьем палатки, покормит нас повар Шукур Муминов и завалимся спать. Но не тут-то было! После завтрака приказали развертывать хозяйство дивизиона и занимать огневую позицию. А нашему расчету больше всего досталось. Майор Мартынов сказал, что наш ракетный окоп выведен из строя «противником», и заставил рыть новый. Правда, бульдозер дал, экскаватор. Но все равно нелегко пришлось.
Но вот посадили на днище окопа пусковую установку, зарядили ее ракетой. Теперь-то уж непременно передохнем. И вдруг заревела сирена. Тревога!
– Расчет, боевое положение! – крикнул сержант Назаров.
И началось то самое, во имя чего столько ехали. Мне что – взвалил ракету на спину стрелы пусковой установки, отогнал машину, а сам нырнул в укрытие. Там уже собрались запыхавшиеся назаровцы, потом прибежали ребята Федора Кобзаря и другие расчеты. Теперь пришла очередь тех, кто сидит на командном пункте, – командира, офицера наведения, стреляющего, операторов, планшетистов…
Команды на пуск ракеты не последовало. Вместо нее зазвонил полевой телефон. Трубку взял техник-лейтенант Семиванов. «Есть!» – сказал он и к нам:
– Разрядить пусковую установку и повторить все сначала! Через пять секунд засекаю время.
…«И-раз, и-два, и-три, и-четыре, и-пять!» – отсчитал я про себя. Услышав голос Назарова: «Расчет, за мной бегом марш!», бросился к ЗИЛу. На мне вещевой мешок, противогаз, карабин и фляга с водой. Песок – не гаревая дорожка. Сапоги вязнут, проваливаются. Но бегу что есть силы, хватая воздух ртом. Одной рукой придерживаю противогаз, другой – карабин.
Наконец вот она, машина. Иду по маршруту осмотра. Все в порядке. Залезаю в кабину. Завожу мотор. Тронул с места и ринулся было на всех газах. Хорошо, что вспомнил: двадцать километров в час, не больше.
Окоп. Ребята уже расчехлили ракету. Я остановился на подъездных мостиках. Звучит команда Галаба Назарова:
– Заряжай!
Над бруствером показался майор Мартынов в сопровождении капитана Тарусова.
– Отставить! – приказал командир.
Мы подняли головы, уставились на комдива.
– «Убит» командир расчета. Шоферу ТЗМ и третьему номеру поменяться местами, – приказал майор. – Продолжайте.
Новиков прыгнул к тягачу, я – к ракете. Галаб поспешно отошел в сторону. Теперь он будет третьим наблюдателем.
– Заряжай! – командует Попелицын.
У него двойная нагрузка: работает за Назарова и за первого номера. Это очень трудно, хотя кое в чем ему помогает Герман Быстраков. А время не ждет: майор стоит на бруствере окопа и смотрит на секундомер.
Освобождаю передний конец балки от крепления стяжкой и докладываю:
– Готов!
В то же мгновение слышу голос Быстракова:
– Готов!
– Влево! – приказывает Попелицын.
Я слежу за тем, чтобы носовая часть ракеты не задела за что-нибудь.
– Готов!
– Готов!
– Вводи!
Летят доклады, команды. А в руках майора тикает секундомер.
– Расчет готов, походное положение! – Попелицын повернулся к Мартынову и Тарусову.
– За отличные нормативы объявляю благодарность! – Командир дивизиона поднял руку к фуражке.
– Служим Советскому Союзу! – вырвалось из окопа.
– Пойдемте во взвод Бытнова.
Офицеры ушли. «Убитый» Галаб растерянно улыбался.
– Качать! – выкрикнул Саша.
Сержант взлетал и падал на руки своих товарищей.
И снова ночь. Дивизион перекочевывает в Ракетоград. Нам так и не удалось поспать, даже не отдохнули. Я за рулем, возле меня Саша, у дверцы капитан Тарусов. Он не очень весел: взвод Бытнова повис на «уде», и в результате батарея получила только хорошую оценку.
– Внимание!
Что там еще надо майору? Нет, он не ставит вводных задач. Беспокоится, как бы не уснули шоферы, советует нашему брату меняться за баранкой через каждые два часа. Саша хитрый: сидя за рулем, балагурит, не дает мне спать, а когда подходит моя очередь вести машину, безбожно спит. Вот и сейчас он тоненько посвистывает носом. Ладно, пусть спит, через час я его растормошу.
– Так и не запустили ни одной ракеты, – сетую я.
– Были условные пуски, Кузнецов, – говорит командир батареи. – Работал имитатор целей. Ни одному «противнику» не удалось уйти. Многие люди показали себя мастерами своего дела. Родионов, например, выполнял обязанности техника. Тоже получил благодарность от комдива. Наш второй взвод мог бы пятерку получить, если бы не… Да, мог бы…
«Если бы не Бытнов, – догадался я. – Это из-за него батарея потеряла один балл. И меня, значит, оттащил от «пятерки» к «четверке». Ну мог ли я думать, что он будет когда-нибудь мешать мне? Мне, солдату первого года службы. А скажи ему сейчас об этом – расхохочется или обругает: «И ты, салага? Послужи с мое, тогда и суй нос в такие дела. А сейчас зелен еще, без тебя хватает проповедников…»
Качает машину по продольной оси. Уходит ночная дорога под колеса. Ровным басом поет мотор. Алеют сигнальные лампочки переднего автопоезда. Бегут, бегут воспоминания от первого дня солдатской службы к нынешнему. А что будет завтра? Скоро праздник – день рождения армии. Подведут итоги соревнования. Успею ли сдать зачеты на третий класс? Спрашиваю об этом у капитана.
– Примем, обязательно примем, Кузнецов, – отвечает он. – У молодых – за третий, у старослужащих – за второй и первый. А потом двинемся к новому рубежу. Вы с какого года комсомолец?
– В седьмом классе вступил.
– Ого, стаж шесть лет. В кандидаты партии вступать не думаете?
– Рано еще.
– Может, и рано, – соглашается офицер.
Поет монотонную песню мотор, посвистывает носом притулившийся к моему боку Саша, думает вслух Тарусов:
– Быстро летит время. Не успеешь обучить молодых солдат, как надо уже провожать в запас старослужащих. Жалко с ребятами расставаться: отличные специалисты, многие коммунистами становятся. А теперь новый указ: солдаты с высшим образованием будут служить всего один год. Только успевай встречать да провожать…
Капитан вздохнул.
– Да, скоро годовщина Советской Армии, Кузнецов. Чем ее встретим, а?
– Дальнейшим повышением боевой и политической подготовки и укреплением воинской дисциплины, – неожиданно выпалил заученную фразу Новиков.
– А-а, проснулся!
– У меня вроде автоматического реле в мозгах: надо за руль садиться – проснулся, надо беседу на партийную тему послушать – вскочил. А то ведь что получается? Один лектор и один слушатель. Теперь нас двое, можно и «птичку» поставить: «Проведена разъяснительная работа с рядовыми Кузнецовым и Новиковым…»
Тарусов засмеялся:
– Спасибо, что подсказали, а то, пожалуй, позабыл бы про «галочку».
– Ясное дело, советники никому еще не были в тягость. – Саша чиркнул спичкой и важно прикурил.
– Садись-ка, советник, за руль, а то я что-то устал.
Мы поменялись местами. Закрыв глаза, я думал о командире батареи. Нет, Горин был не прав, когда разглагольствовал об офицерах. Вот хотя бы Тарусов. Не герой он, как мой отец, и не полковник, а все уважают его. И службой не тяготится, не думает о том, «что день грядущий мне готовит». Живет и работает человек в полный размах души. Нет, не прав был Григорий.
