Текст книги "Туркестанские повести"
Автор книги: Николай Борискин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 22 страниц)
Глава десятая
Лейтенант Майков переоделся в штатский костюм, взял небольшой чемоданчик, с которым обыкновенно ходил в баню, и вышел из авиагородка на Заводскую улицу, где всегда снимали частные квартиры вновь прибывшие в Катташахар.
Небольшой домик, куда направился Володя, был обнесен невысокой деревянной оградой. Вдоль тесного рядка штакетника зеленели стриженые кусты густой акации. За ними стояли стройные молодые вишенки, корявые урючины.
Под окнами, где по утрам падали золотые полоски света, пестрели цветочные клумбы, разбитые чьими-то заботливыми руками. Веселили глаз белые колокольчики душистого табака, кремово-розовые мордашки львиного зева, зеленые ножи ирисов.
Едва лейтенант открыл решетчатую калитку, как на ступенчатом крыльце появился сухонький очкастый Данилыч.
– Заходи, мил человек, заходи, – радушно пригласил он незнакомого юношу и предупредительно распахнул дверь остекленной веранды.
– Здравствуйте, – поздоровался Володя, усаживаясь на пододвинутое хозяином легкое плетеное кресло.
– Доброе утро, молодой человек! – На лице Данилыча разгладились давние морщины и вновь собрались густой сеточкой. – Чем обязан?
Лейтенант показал служебное удостоверение, но старик, видимо, не понял цель его прихода.
– Семья-то большая? – полюбопытствовал хозяин, приподняв очки на лоб.
– Один я. Не успел еще обзавестись…
– Оно и видно, сразу видно, – проговорил Данилыч, снова оседлывая нос очками. – Семейные люди, если они ищут квартиру, всегда ходят под конвоем своих жен, – озорно улыбнулся старик.
В открытые окна веранды влетел мотив беспечной песенки. Майков посмотрел на Данилыча: кто это, дескать, поет?
– Еленка, внучка, – доверительно сообщил он.
В саду на десятки ладов звенел, бился фонтанчиком, дробился на серебристые капли незатейливый повтор одних и тех же слов.
– В прошлом годе, – продолжал Данилыч разговор, – «стрекоза» техникум закончила здешний. Работать пошла мастером на завод. Доброе дело… Так ты, значит, насчет комнаты? – осведомился он и тут же посочувствовал: – Незадача, мил человек. Живет у меня тут один… Разве что через недельку. А сейчас занята комнатка.
– Где же он, ваш квартирант? Я как раз хотел о нем… с ним…
– Побег на почту, – махнул рукой Данилыч в сторону ближайшего почтового отделения, – депешу отбивать. Уезжать вскорости собирается…
– Он что, не здешний?
– Как тебе сказать, – неторопливо ответил Данилыч и любовно погладил шершавыми пальцами замысловатую алюминиевую фигурку, изображающую космонавта и сигарообразный снаряд, на борту которого было красиво выведено «Союз». Рядом, на деревянных подставках, выстроилась добрая эскадрилья самолетиков – пассажирские, в том числе и знаменитый воздушный лайнер Туполева, бомбардировщик, истребитель, каких нередко порождает пылкая фантазия опережающих жизнь художников. – Как тебе сказать? – повторил Данилыч. – В авиагородке встретил бедолагу. Митяем зовут…
Старик понял, наконец, что от него нужно гостю, рассказал о квартиранте все, что знал.
– Вижу, мается человек: то грузчиком, то кочегаром, и жалко стало парня. Здоровый, молодой, а проходит мимо настоящего дела… Хотел научить его слесарничать, взял к себе в помощники… Только ничего, мил человек, не вышло. Убег в прошлом годе кудай-то. А нынче вот объявился… Так и живет пока. Видать, скоро опять сорвется… Не-по-се-да, – сожалеюще покачал головой старик.
– А вы-то чем занимаетесь теперь? – поддерживая разговор, спросил Майков.
– Ничем с этой весны, – погрустнел Данилыч и протер очки. – Годы, мил человек… Копаюсь в саду. Надоест – забавляюсь вот этими игрушками, – снова погладил он непослушными пальцами эскадрилью миниатюрных летательных аппаратов. – Теперь внучка всему голова. Да вот и она, Еленка.
Девушка несла полную чашу ранней редиски. Пронизанная солнечным светом, обласканная утренней свежестью сада, она и сама, полнощекая, ладная, сдобненькая, была похожа на розовую редиску.
– Здравствуйте, – кивнула девушка Володе. – Дедуня, угощай гостя.
– Нет уж, – отказался Данилыч. – Из твоих рук слаще.
Вымыв редиску под краном, Еленка подала ее на стол, пухленькой ладошкой пододвинула гостю солонку.
– Угощайтесь, – предложила она, – своя. Сами с дедуней вырастили.
Для приличия Володя попробовал две-три штуки и поблагодарил Данилыча.
– За что ж меня-то? Ейная забота…
– Ну так я пойду, – заторопился Майков.
– Ежели не найдешь комнату, – схитрил хозяин, – заглядывай через недельку… Еленушка, проводи гостя.
Девушка вышла в таком легком в золотых разводьях платье, похожем на цвет ее волос, что Володя невольно остановился. «До чего же ты красивая, «стрекоза»!» – догадалась Еленка по его восторженным глазам.
Выйдя за ограду, она безжалостно разоблачила «квартиросъемщика»:
– А я видела вас в парке Космонавтов, товарищ лейтенант! – Майков покраснел, растерялся и ничего не ответил. – И никакую комнату мы не сдадим вам. С женатыми не связываемся: хлопот больно много…
– Я же холост! – искренне возмутился Владимир.
– Знаем! – Брови девушки ласточкой кинулись к переносью. – Видали, как на руках некоторых «холостяков» виснет конвой…
– Какой еще конвой?
– А такой, – игриво изобразила Еленка руками «фифочку», – косички с бантиками, шейка точеная, юбка – во, – отмерила она в воздухе крохотную четверть.
– Так это…
– Вот я и говорю о ней. Счастливенько!
– Ален… – поперхнулся Володя.
– Кому Аленка, а кому Елена Сергеевна, – засмеялась она и скрылась за зеленой оградой.
С минуту Майков постоял, озадаченный и растерянный, затем, не оглядываясь, круто свернул в городок. Он не замечал прохожих, в том числе и тенью проскользнувшего Митяя, потому что перед его глазами, словно на остановившемся кинокадре, стояли две девушки – Анюта и Елена, «фифочка» и «стрекоза». Вскоре «стрекоза» куда-то улетела, и в кадре осталась одна Анюта…
С Майковым кто-то поздоровался.
– Здравия желаю, – машинально ответил он и, обернувшись, увидел удаляющегося шашлычника.
«Надо же, – посетовал на себя лейтенант. – Еще обидится за невнимательность. А жаль, веселый человек…»
Много на почте всяких писем: добрых и недобрых, срочных и несрочных, волнующих и сдержанных, сердечных и бездушных. В голубых, розовых, синих – самых различных одежках лежат они здесь, ожидая отправки дальним и ближним адресатам. Пока дойдут они по назначению, порою перекипит боль, затихнет обида, поблекнет радость. А бывает наоборот – полученная весть обостряет горе, усиливает боль или укрепляет дружбу, раздувает трепетное пламя счастья человеческого… Всякое случается, и знают об этом только адресаты.
Другое дело телеграммы. Они радуют или ошеломляют не только адресата, но и почтового служащего, сидящего перед вырезанным в стеклянном барьерчике окном. Правда, иные тексты почти не вызывают никакого отклика в душе. Ну какой след, например, оставят вот эти строки:
«Через неделю буду со всем необходимым. Жук».
Или:
«Через неделю буду. Готовь все необходимое. Жук».
Видимо, скучный субъект этот Жук, без всякой романтики. Потому и телеграммы его бесцветные, как прошлогодняя листва… Да и эта вот казенная, сухая:
«Командировать распоряжение минсельхоза агронома Анарбаеву».
Подпись. Впрочем, она, вероятно, совершенно бы не заинтересовала Майкова. Телеграммы Жука – это да! Их однообразные, унылые на первый взгляд слова могли показаться ему миром интереснейших загадок…
Лейтенант, пока еще ничего не подозревавший об этих телеграммах, возвращался от Данилыча в авиагородок и думал о том, что ему рассказал старик. «Через неделю, – прикидывал Майков, – Митяй рассчитывает уехать. Почему именно через неделю? Не потому ли, что в это время в Песчаном начнутся учения? Штучки выкидывает с этими отъездами-приездами: то исчезнет, то опять появится… Давай, давай, поиграй в тайну…»
Уверенность в том, что Жук темнит, все более укреплялась в сознании Майкова. Подтверждение – тот факт, что живет у Данилыча без прописки, на людях замкнут – в шашлычной словом не обмолвится… Он, Владимир, так и доложит сегодня начальнику: «Напал на явный след, товарищ полковник. Вот неопровержимые доказательства…» Лейтенант даже попытался нарисовать зримую картину своего доклада Петру Ильичу. «Я думал, что вы, товарищ Майков, не так быстро разберетесь со всем этим довольно запутанным делом, оказывается, ошибся. Приятная ошибка. А вам приходилось вот так ошибаться?» Приходилось. Но полковник никогда об этом не узнает. Вся штука в том, что Майков не думал не гадал познакомиться с дочерью Скворцова и даже не знал, есть ли на свете такая девушка по имени Аня. «Приятнейшая ошибка, Петр Ильич, однако мы о ней ни гугу. Ни я, ни Аня…»
Лейтенант ошибся трижды. Во-первых, Скворцова не было в кабинете, и Майков не сумел доложить о своих наблюдениях и выводах, как того ему очень хотелось. Во-вторых, полковник не мог похвалить подчиненного за те выводы, которые основаны всего лишь на предположении, но еще ничем существенно не подкреплены. И в-третьих, знакомство Владимира с Аней уже не являлось тайной для Петра Ильича, хотя он не намерен был намекать об этом ни дочери, ни лейтенанту: случайная встреча так и останется случайностью, а серьезным отношениям он, Скворцов, не помеха – сердца молодых во всем разберутся сами.
Когда Майков убедился, что полковника нет, настроение, еще совсем недавно такое радужное, как-то помрачнело. Владимир еще не понял, что он в чем-то ошибся, но эта ошибка уже беспокоила, словно заноза. Из потока мыслей мозг выхватил давнишний случай, напомнивший каким-то образом нынешнее, сиюминутное состояние…
Вместе с Ванюшей Загуменкиным он отправился после уроков в школе на прогулку вдоль речки Зуша. Лыж у мальчишек не было, и они начали кататься, как и многие их деревенские сверстники, с крутых лбов прибрежных сугробов на своих валенках. Азарт побеждал чувство боязни, и ребята выбирали наносы все круче и круче, чтобы прокатился – искры из глаз! Теперь они уже съезжали не на подошвах валенок, а, не жалея ни штанов, ни овчинных полушубков, сидя. Ах, что же это была за прелесть! Единственное неудобство – подниматься в горку по звенящему от мороза твердому насту.
Первым карабкался наверх Ваня – румянолицый крепышок и заводила среди ровесников. Он с силой пробивал тугую ледяную корку сугроба, становился в эту лунку одной ногой, затем делал еще лунку и упирался в нее другой ногой. Так постепенно и поднимался вверх, причем каждый раз на новом месте: по проторенной дорожке подниматься неинтересно, да и не пристало для таких смельчаков, покорителей никем не изведанных снежных круч.
Володя всегда шел вторым, уже по готовым лункам. Это обижало его: он и сам бы мог осилить обледенелый выступ. Размышляя о вторичности своего авторитета и считая, что пользоваться готовыми ступеньками для подъема недостойно настоящего первооткрывателя, Володя забыл об осторожности – не попал носком валенка в лунку и оступился. Беспорядочно падая, ободрал лицо, перепугался и до слез обиделся на Ваню: если бы сам торил след, ни за что бы не оступился…
Вспомнив обо всем этом, лейтенант рассмеялся, и настроение переменилось, хотя нынешняя ошибка не перестала от этого быть ошибкой. Майков просто не знал, что он в чем-то ошибается, как не знал, что непременно оступится, поднимаясь в горку по чужим ступенькам, о которых в порыве детского самолюбия на какое-то время совершенно забыл…
Утром Майков доложил полковнику о том, что хотел довести до сведения вчера. Вопреки ожиданиям лейтенанта, Петр Ильич не был в восторге от его доклада: то ли посчитал майковские наблюдения и выводы не столь существенными, то ли не время было заниматься похвалой усердного подчиненного. Выслушав Владимира, Скворцов едва приметно кивнул головой и, помолчав с минуту, сказал:
– Возможно, вам придется поехать в Песчаное. События развиваются таким образом, что одному Нечаеву будет трудновато. Конкретное задание получите несколько позже.
– Есть! – ответил лейтенант.
– Да, вот еще что, – как бы спохватившись, добавил полковник. – Оклеветать человека нетрудно, бросить на него тень подозрения и того проще. От нас требуется максимальная осторожность и объективность. С ходу, не разобравшись, решать судьбу человека преступно. Тут дело в совести чекиста, а совесть у него должна быть кристально чистой.
Майков в знак согласия кивнул.
– Ну так вот, – еще раз подчеркнул полковник, – в том деле, которое нам предстоит распутать, не исключена возможность, что враг попытается спутать карты и повести нас по ложному следу, подставить под удар совершенно невинного человека. Не забывайте об этом. Может быть, это и прописная истина, но…
– Нет, что вы, – вспыхнул Володя. – Спасибо, Петр Ильич…
– Спасибо скажете позже, когда не только полностью осознаете необходимость этой истины, но и неоднократно проверите на практике ее непреложность.
Глава одиннадцатая
Словно стручок горошинами, туго набита неделя горячими днями солдатской учебы, а каждый день расчерчен жестким распорядком от команды «Подъем!» до команды «Отбой!». Сначала многим, в том числе и рядовому Кузькину, казалось невозможным вклинить в распорядок дня что-нибудь личное, не относящееся к службе. Но время все меняет, изменило оно и представление Родиона о неумолимо насыщенном распорядке дня. Обвыкнув, стал находить он минуты и даже целые часы, чтобы распоряжаться ими по своему усмотрению, без всяких команд…
В последние дни Кузькин все чаще стал отлучаться из роты, вызывая тем самым немалое удивление Виктора Петрова. После возвращения Родион чему-то блаженно улыбался, становился мягче, рассеянней.
– Кузькин, губу обваришь в ложке, – шутили солдаты, сидящие в столовой рядом с ним.
Будто вспомнив, что надо есть, Родион смахивал счастливую задумчивость со своего лица и приступал к прозаическому занятию – неторопливо схлебывал жирный навар щей, неохотно жевал духовитый ноздреватый хлеб. Теперь он не только не просил добавки, как прежде, но и положенную-то порцию доедал с трудом.
Раньше, когда он проходил курс молодого бойца, над ним подтрунивали сослуживцы за разные промахи. То, приветствуя старшего, приложит он руку к голове без панамы, то во время дневальства на всю казарму крикнет: «Еще смирней!», если вслед за старшиной войдет в помещение командир роты… Теперь навалилась другая напасть.
– Кузькин! – негодовал заместитель командира взвода на солдата, ходившего обычно направляющим в строю. – Я же подавал команду «Налево», а вы куда?
И Родион, оторвавшийся от строя на добрых два-три саженных вымаха, посрамленный и покрасневший, топал обратно под громкий хохот всего взвода.
– Прекратить смех! – приказывал младший командир, едва сдерживаясь, чтобы самому не рассмеяться над громоздким Кузькиным, то и дело попадающим впросак. – Ша-гом маррш! – И снова замешкавшемуся Родиону наступали на пятки. Начинались перепрыжки с ноги на ногу, мелкие перебранки, понукания ведущего строй.
В ленинской комнате появился боевой листок, хлестко разрисованный цветным карандашом. Задрав облупленный нос, идет Родион по плацу в противоположную от марширующего взвода сторону. Над рисунком – заголовок: «Кузькин на строевой подготовке», снизу – подковыристые стишки:
Кто-то ходит, кто-то бродит,
Браво выпятив плечо…
Направляющему взвода
Все команды нипочем.
Точно аист, вытянув шею, стоит Родион позади плотного полукольца солдат, потешающихся над рисунком и текстом к нему.
– Вот разделали! – обернувшись к Кузькину, сочувственно произнес квадратный Буйлов.
– Вылитый Родион…
– Ха-ха-ха!..
– Ну-ка, пошли! – бесцеремонно зацепив Кузькина за ремень, сказал Виктор. – Пошли поговорим. – И решительно направился к выходу.
Ефрейтор Петров был похож сейчас на драчливого петуха – вот-вот клюнет Родиона.
– Ты что же, ешкин-кошкин, туляков позоришь? – нахохлился Виктор. – Если тебе все равно, то мне, к примеру, небезразлично. Отвечай.
Кузькин молчал.
Петров обозлился:
– Ты будешь говорить или нет? Ведь на хорошем счету был… Куда катишься?
– Сейчас, только с духом соберусь.
– Только и не хватает мне ждать… Объясняй, говорю!
Они сели на зеленую бровку травы. Виктор годом постарше Кузькина и потому считал своим долгом помогать ему, чем мог, держать под своим контролем. К тому же он комсорг роты.
– Дуська-то пишет, Вить? – вкрадчиво спросил Кузькин.
– Ты мне голову не морочь!
– А может, у меня тоже девушка, – обиделся Родион, откусывая травинку, выдернутую из густой щетки зелени. – Подумаешь, не морочь ему голову…
Петров от удивления даже вытянул и без того худощавое лицо.
– Так чего же ты молчал до сих пор? – потеплел он.
– Что я, колокольня – все раззванивать…
– Я же тебе, ешкин-кошкин, все-таки земляк…
– Вот я и спрашиваю: Дуська-то пишет?
– Ждет, – откликнулся Петров. – Отслужу и…
– А мне еще долго, – вздохнул Родион.
– Ну, служба службой, а ты рассказывай, кто она, как познакомились, – торопил Виктор.
И Родион рассказал все, что знал о Веронике, все, чем сам жил эти дни. Утаил только место встреч с нею да историю с позаимствованием у своего земляка имени. Для Вероники так и остался он Виктором. Скажи об этом Петрову – накинется, как борзая…
– Значит, Вероника?
– Вероника.
– Красивая?
– Мечта…
– Агроном?
– Угу. Приехала из Катташахара.
– Что ж, – глубокомысленно закончил допрос Виктор, – поживем – увидим… Но ты смотри!
– Что смотреть-то?
– Вообще, – крутнул Петров рукой. – Не разменивайся, ешкин-кошкин, на всяких там вертихвосток…
Родион угрожающе шевельнул губами: тоже, мол, учитель! Увидел бы эту «всякую» – мелким бесом закрутился бы. Не то что Евдокия твоя – деревня…
Вечером старшина стоял перед строем роты и производил перекличку:
– Буйлов!
– В наряде!
Старшина спрашивал, солдаты отвечали: «Я». А если кого-нибудь не было, командиры отделений или расчетов докладывали: «В наряде», «В отпуске», «На дежурстве».
– Кузькин!
Тишина.
– Кузькин! – раздельно повторил старшина, оглядывая строй.
Солдаты беспокойно зашевелились, зашептались.
– Прекратить шум! Где Кузькин?
Родиона не было ни в строю, ни в наряде, ни на дежурстве. Давно не случалось в роте такого ЧП: солдат не явился на вечернюю поверку. Обзвонили все точки – нигде нет Кузькина. В казарме только и разговоров, что о нем…
Прибыл Родион на тридцать минут позже отбоя.
– К старшине! – коротко бросил дневальный.
В канцелярии кроме старшины сидели, разрабатывая план поисков пропавшего солдата, дежурный по роте и командир отделения.
– Вот и я! – по-штатски уведомил Кузькин начальство.
– Доложите как положено! – Старшина встал и одернул тужурку.
– Что? – то ли не понял, то ли удивился Родион.
– Ну-ка, ну-ка, – поведя носом, шагнул старшина к Родиону, – дыхните! Так. Все ясно. Марш спать, Кузькин! Завтра поговорим, на трезвую голову…
Глава двенадцатая
«Ну, кажется, все, – проверив последнюю машину, облегченно вздохнул инженер полка Зуев, – можно и командиру докладывать».
Он вытер ветошью руки, сунул ее в карман комбинезона и, сняв очки, вышел на переднюю кромку самолетной стоянки, за которой начиналась бетонированная рулежная дорожка. А за дорожкой широко раскинулось летное поле, густо зеленевшее засеянной травой. Инженер повернулся лицом к тонким, остроносым машинам со скошенными крыльями. Кое-где еще хлопотали техники и механики: брякали ключами, хлопали капотами, «шикали», проверяя манометрами давление сжатого воздуха в баллонах.
Однако инженеру не пришлось идти к Орлову: подполковник сам, заложив руки за спину и чуть наклонив голову, крупно шагал от штаба. Зуев еще издали заметил его и приготовился к рапорту. Но командир не принял доклада.
– Не надо, и без того знаю, что все в порядке. Я лучше проверю в воздухе. Какую дашь машину?
– Выбирайте любую.
– Кто у тебя из механиков послабее? – хитро прищурился Орлов.
– Логинов, сержант.
– Полечу на логиновской. Это и будет проверкой. Если что откажет – выставлю здоровенный кол тебе и всем твоим хлопотунам. Согласен?
– У меня выбора нет, сам предложил. А душой кривить не умею, Анатолий Сергеевич, – обидчиво буркнул инженер и тут же крикнул: – Сержант Логинов, приготовьте машину к вылету!..
Командир «ломал» истребитель на совесть. Так бросал его, будто за ним гонялись в небе сто рогатых чертей и от каждого из них надо было уйти.
Запустили радиоуправляемую мишень. Сбил с первой ракеты. Подняли самолет, обозначавший «противника». Перехватил – щелкнул фотокинопулеметом. Обозначили позиции «ракетной батареи». Все бревно разнес в труху. Задрав головы, авиаторы дивились. Только сержант Логинов стоял окаменело: вдруг подведет машина?..
Орлов сел. Зарулил. Пот со лба на нос, с носа – на подбородок. А в глазах дьяволята пляшут! Молча облапил механика и расцеловал.
– Спасибо, старший сержант!
– Сержант я, товарищ подполковник…
– Был сержантом, а теперь – старший!
Командир полка посмотрел на соседний самолет. На его борту надпись: «Отличный». К Зуеву:
– Инженер, прикажите такую же надпись сделать на машине старшего сержанта Логинова. – При подчиненных они были на «вы».
– Есть!
Командир вплотную подошел к Зуеву.
– Спасибо и тебе, Борис! – Он крепко пожал руку инженеру и устало зашагал на командный пункт.
– Ну и силища! – кинул вдогон Зуев. – Чуть ли не наизнанку вывернул самолет. Все пробовал, сдюжит ли изнанка. – И тихо, умиротворенно засмеялся.
Командира ждали на КП, где по инициативе партийного бюро собрались обменяться опытом штурманы наведения и летчики.
Орлов не вошел – глыбой ввалился на командный пункт. Взглядом встретился с Умаровым, хотя тот сидел позади всех: где уж там выпячиваться в его положении… «Ничего, Камил, обойдется», – мысленно успокоил его командир.
– Товарищи офицеры!
Все поднялись, и налившийся краснотой майор Манохин доложил командиру полка о цели сбора.
– Приступайте. – Подполковник присел в сторонке, чтобы видеть одновременно выступающего и его слушателей.
Манохин начал без предисловий:
– Взаимодействие между летчиками и штурманами наведения у нас начинается с предварительной подготовки, постоянно поддерживается в период полетов и продолжается на разборе летного дня.
От излишнего напряжения запершило в горле. Орлов едва заметно улыбнулся: «Сивый, а волнуется».
Майор глотнул воды – в горле екнуло.
Говорить стал свободнее, проще. Напомнил требования, предъявляемые соответствующими документами к летному и штурманскому составу. Для порядка похвалил кое-кого.
– Вот хотя бы наш секретарь Карпенко. Мастер своего дела! – При этих словах Камил, сидевший за Алексеем, дотронулся до его плеча. Капитан не отреагировал. Вернее, отреагировал по-своему: нагнул голову.
Майор говорил о том, что Карпенко в ходе предварительной подготовки совместно с каждым летчиком изучает характер предстоящих полетов, особенности выполнения заданий, методику наведения истребителей на воздушные цели и другие вопросы.
– Такое тесное содружество продолжается между ними и на самолетах. Результат? – спросил Манохин и сам ответил: – Вот последний пример, вчерашний…
Лейтенант Волков вылетел на перехват цели. На первых порах уверенно выполнял команды штурмана наведения. Но вот продолжительность полета возросла – и Волкова словно подменили: он стал уточнять команды, будто потерял уверенность в них.
– Остаток топлива? – спросил Алексей по радио.
Лейтенант ответил.
– Удаление от аэродрома двести пятьдесят километров. Можно дать хо-ороший рубеж! – не по инструкции, а от себя, по-товарищески передал Карпенко.
И Волков успокоился. Теперь он знал, что на КП отлично рассчитали рубеж перехвата цели по остатку топлива. Стал действовать смелее, увереннее. И цель не ушла от молодого летчика. Потом Карпенко вывел Волкова в расчетную точку для посадки и передал управление им руководителю полетов. Посадку Александр Волков произвел с прямой. Топлива в баках самолета было вполне достаточно для полетов даже в плохую погоду.
Волков, юркий, точно челнок, не находил себе места, пока майор рассказывал о его сомнениях во время полета. Прячась за спины товарищей, он особенно избегал взгляда насмешника Кости Федина. Лишь совсем недавно тот перестал подтрунивать над ним: «Пожарник не нужен, Саш?..» А теперь прилипнет с новым домогательством: «Топливозаправщик не требуется, Саш?..» Сам-то успел ли позабыть о своих ошибках во время посадок? Да и вчера не все гладко у него получалось…
Костя и в самом деле крутил головой, в любую минуту готовый стрельнуть лукавым глазом по смущенному лицу приятеля. Но фединский взгляд неизменно скользил по бритой макушке Волкова. Наблюдая за тем и другим, подполковник Орлов едва заметно улыбался, как улыбается отец, глядя на невинно озорующих детей. Заметив улыбку командира, Федин посерьезнел, провел большим пальцем правой руки по тонким усикам и стал вслушиваться в слова начальника смены командного пункта.
– Таким образом, – резюмировал Манохин, – взаимодействие штурмана с летчиком продолжалось почти от взлета до посадки. А вот другой пример, тоже вчерашний. – Майор вытер лицо платком.
Нелегко упрекать самого себя, а приходится:
– Мы поменялись местами с Карпенко. Он на время стал начальником смены КП, я – штурманом наведения. Взаимозаменяемость отрабатываем… Так вот. Веду лейтенанта Федина на цель. Когда расстояние стало равным дистанции разворота, я подал команду. Все, казалось, учел, а Федин после разворота на сто восемьдесят оказался… черт те где от цели…
«Молодец! – одобрил Орлов Манохина. – Не щадит себя. Что ж, другим наука».
Летчики и штурманы незлобиво смеялись.
– В чем дело? Расскажи сам, Федин, – попросил майор.
Лейтенант порывисто вскочил, прокашлялся и, глядя с опаской на командира полка (чтобы не рассмеяться, Орлов отвернулся), начал:
– В районе перехвата погода была скверная… Пришлось уменьшить крен при выполнении разворота. Сложно было, трудно. Я ведь только недавно из отпуска пришел и едва успел восстановить навыки в технике пилотирования…
Теперь Волков вынырнул из-за чьей-то спины и с интересом стал рассматривать темную полоску фединских усиков: этот атрибут Костиной красоты был барометром его настроения – если усы шевелились, душевное равновесие лейтенанта оставляло желать лучшего. Костя повернулся к Александру боком, чтобы не видеть его наглого торжества. Эта деталь тоже не ускользнула от Орлова, и он закрыл глаза ладонью, словно ему мешал яркий луч солнца, бивший в окно.
Федин закончил объяснение и, без нужды покашливая, сел.
– Видите, товарищи, что получается, – снова заговорил Манохин. – Я не принял во внимание резко усложнившиеся метеоусловия, не знал, что Федин только что прибыл из отпуска и как следует еще не вошел в строй. А лейтенант не доложил на КП о погоде на рубеже перехвата. И что вышло? Цель догнали минутой позже, чем было предусмотрено. А минута при современных скоростях может обернуться в боевой обстановке бедой…
Выступил Карпенко. Другие офицеры тоже включились в беседу. Скидок никому не делали. И предложения вносили – дельные, толковые.
«Растут орлы, мужают», – радовался командир полка. Он не стал делать обобщение: Манохин и сам отлично справился с выводами. А сидел здесь не зря: глубже узнал людей, их мысли, настроения.
